Я внимательно осматриваю рамку, но складывается впечатление, что ее никто не трогал. Пока я была в больнице, пыль в этом доме не протирали.
– Опаньки! А паренек у нас с характером, – хлопает в ладоши подруга. – Или благословенная Аллочка испугалась и отказала в продаже?
– Сейчас узнаю.
Вытаскиваю телефон, набираю номер свекрови, но она сбрасывает. Все ясно: умолять придется много и долго. Вздыхаю. Что ж, сама виновата.
– А если Владу позвонить? – советует Сима.
– У меня нет его номера. И вообще, я устала, Сима.
– Конечно, столько переживаний для первого дня после больницы. Ты поспи, – она смотрит на часы, – а я поеду, еще пациенты есть.
Наконец-то я остаюсь одна. Во дворе слышу шум мотора: красная Мазда Аллы Борисовны покидает гараж. И я даже выдыхаю: пусть остынет, к вечеру станет добрее и покладистее.
Я бреду по дому и радуюсь: безмерно счастлива оказаться в родной квартире, где каждый уголок обставлен с нежностью и любовью. Захожу в ванную и первое, что вижу, это корзина грязного белья, которое никто не удосужился постирать.
Быстро сортирую его и кидаю в машинку. Обвожу взглядом ванную: везде грязные пятна, раковина серая от налета. Вздыхаю и берусь за тряпку.
После ванной убираю все комнаты, начищаю кухню, готовлю ужин. Бригада ремонтников тоже уезжает. Я тут же одеваюсь и иду в мастерскую. Она встречает гулкой пустотой, запахом пыли и сбитой штукатурки.
Интересно, куда свекровь убрала мои картины?
Спускаюсь в подвал. Рамы и холсты аккуратно сложены у стены, перебираю их, сортирую. После операции какое-то время нельзя носить тяжести, поэтому просто отодвигаю в сторону то, что наметила поправить.
Мне кажется, что нескольких картин все же недостает, но поднимать этот вопрос сегодня уже точно не буду. На глаза попадается плотная трубка холста. Разворачиваю ее на столе, и замираю. Вот эту картину и повешу на веранду. Я ее называю «Замерзшая весна». На ней изображена береза, сережки которой из-за мороза превратились в ледышки.
А одинокую сосну подарю Владу. Сердце наполняется теплом, все же хороший человек.
Семейство собирается за столом ровно в семь часов и впервые за последнее время в полном составе.
– О, ты сегодня постаралась, – свекровь привстает и разглядывает приготовленные блюда. Она еще сердится, но больше демонстративно, чтобы усилить у меня чувство вины, – А где рыбка на пару?
– Ой, простите, я не успела.
– Бабуля, рыбка будет тебе завтра, – дочь обнимает свекровь за плечи. – Мама только выписалась из больницы.
– Дин, подай хлеб.
– Мам, а где моя любимая тарелка?
– Я же просила сменить салфетки…
Все как всегда, моей болезни будто и не было. Родные едят, беседуют, смеются, я челноком ношусь от плиты к столу.
Но я счастлива. Это моя семья, я люблю ее такой, какая она есть.
Утром готовлю завтрак своему семейству, хочется сегодня всем сделать любимое блюдо.
Глеб садится к столу и сразу вытаскивает телефон. Он тычет вилкой в тарелку, не попадая в яичницу, которую я с любовью украсила сердечком из кетчупа.
Лялька недовольно кривится на свежие, ароматные вафли.
– Мам, ты чего? Я не буду есть это! Одни калории.
Она выхватывает из плетеной фруктовницы яблоко и бежит в прихожую.
– Ты же всегда их любила! – ахаю расстроенно я.
– Смеешься, что ли!
Дверь хлопает, я втягиваю голову в плечи. Из своей комнаты показывается свекровь.
– А где мой апельсиновый фреш?
– Ох, забыла!
Я бегу к соковыжималке.
– Это наркоз память отшибает. Глебушка, ты так испортишь себе желудок, – переключается она на сына. – Убери телефон!
– Я взрослый мальчик, – басит муж.
Они дружно смеются, перекидываются легкими фразами, а я застываю у кухонного стола. Ни одного вопроса о моем здоровье, ни одного поцелуя, ласкового слова, только и слышу: – Принеси!
– Подай!
– Погладь!
– Постирай!
Когда моя жизнь стала такой беспросветной тоской? Когда я превратилась из любимой женщины в прислугу? Как я допустила это?
Разворачиваюсь и шагаю к себе в комнату.
– Дина, а где мой сок? – кричит вслед свекровь.
– Приготовьте его сами.
Закрываюсь за защелку и сажусь на кровать. Надо что-то менять. Твердо и решительно менять. Звенит рингтон телефона: Симка.
– Подруга, как здоровье? – спрашивает она.
– Нормально.
– Так, а почему в голосе печаль-тоска?
– Бывает.
– Жду тебя в нашем кафе.
Вот те слова, которые мне сейчас нужны. Встаю, надеваю любимые джинсы, белую блузку, кардиган. Взглядом цепляюсь за отражение в зеркале: бледное лицо, провалившиеся глаза. За время болезни я похудела и осунулась, но больше всего угнетает потухший взгляд. Из меня будто ушла жизнь.
А ведь когда-то мне проходу не давали однокурсники, после дискотеки даже устраивали разборки на задворках универа. Глеб не отходил ни на шаг, заваливал цветами и подарками.
А что теперь?
– Дина, ты куда? – выскакивает из столовой Глеб.
– Хочу прогуляться.
– А…
Он оглядывается на заставленный посудой стол.
– Алла Борисовна, уберите все, пожалуйста в холодильник, – говорю решительно и смотрю пристально в глаза свекрови.
– Я? – теряется та.
– Да, вы.
Я ловлю недоуменное переглядывание мужа и его матери. В другой раз напряглась бы, а сегодня все равно. Какое-то равнодушие легло тяжестью на грудь, не дает сделать полный вздох.
– Я не прислуга! – кричит вслед свекровь.
И мне будто что-то стреляет в голову. Я останавливаюсь, оборачиваюсь и улыбаюсь. Холодно. Равнодушие высосало из сердца все тепло.
– Я тоже.
Свекровь хлопает искусственными ресницами. Уголки ее губ ползут вниз. Невольно чувствую вину, но встряхиваюсь: не хочу отступать. Что-то сломалось во мне за последние дни. Вот хрустнуло, и трещинка становится все больше.
– Глебушка, за что Дина со мной так? – всхлипывает свекровь и манерно кладет ладонь на лоб. – Ой, давление скакануло. Где мои таблетки?
– Мама, сейчас, – муж бросается в столовую, где в ящике комода хранится аптечка.
– Я ей сюрприз хотела сделать, а второй день получаю нож в спину, – продолжает стенания Алла Борисовна.
– Дина, я тоже тебя не понимаю, – поддерживает мать муж.
В нашей семье так всегда. В любом конфликте я уступаю, ухожу в тень, чтобы сохранить мир в семье. Вот и сейчас сжимаю сумочку под мышкой и шагаю к выходу, а невысказанные слова горят огнем в груди.
Возвращаюсь, наблюдаю, как Алла Борисовна капает в рюмочку пахучее лекарство, выпивает его одним глотком.
– За ремонт в мастерской огромное спасибо, я это оценила, – говорю свекрови и тут же добавляю: – Но признайтесь, у вас есть шкурный интерес.
– Что? У меня? Да как ты смеешь?
Теперь она хватается за сердце. Глеб мечется: то бросается ко мне, то к матери. Я смотрю на нее и ни капли жалости не шевелится в груди, а потому добиваю:
– И вообще, с этого дня все домашние дела делим поровну. А еще лучше… наймите работницу по дому.
– Но чем тогда будешь заниматься ты? – вскрикивает муж.
Я подхожу к нему вплотную, беру за галстук, притягиваю к себе.
– Милый, я буду заниматься собой. Начну ходить по салонам, на фитнес, на шопинг, на посиделки с подружками. Дорогой, разве я хуже твоей мамы?
– Нет, но…
– Спятила, девка! Мы тебя почти подобрали на улице, а ты! – свекровь разворачивается к сыну. – Я тебя предупреждала, что в тихом омуте черти водятся. Предупреждала! А ты эту обрюхатил, пентюх! Вот если бы ты женился на…
Я даже дышать перестала от несправедливых слов. Слабые ростки чувства вины тут же зачахли.
– Ма-ма! – вскрикивает Глеб. – Хватит! Дина, ты тоже прекрати. Какая муха тебя укусила?
Но я смотрю только на свекровь. А она, кажется, уже поняла, что брякнула лишнее, видно, что нервничает, отводит взгляд.
На что намекает эта стерва? Кого она хотела в жены сыночку?
Да, я рано осталась без родителей, но не бедствовала. У меня была московская квартира, деньги от продажи которой вложены как раз в этот коттедж, и есть хорошая профессия. А если учесть, что Алла Борисовна еще и приторговывает моими картинами, то неизвестно, кто из нас больше приносит в семью.
– Нет, вы продолжайте. Какой красавице я дорогу перешла?
Спрашиваю тихо, едва выдавливаю слова. От шока даже выплеснуть ярость не могу. А она переполняет меня, рвется наружу.
– Ма-ма!
Алла Борисовна задирает подбородок, повязывает лоб полотенцем и, гордо неся оскорбленное достоинство, поднимается на второй этаж. Я бегу к входной двери. Есть желание хлопнуть ее изо всех сил и никогда не возвращаться в этот дом.
– Дина, что с тобой?
Меня догоняет Глеб, удерживает за локоть.
– Ничего.
Выдергиваю руку, оборачиваюсь и тут ловлю перекошенное испугом лицо Ляльки. Мы, взрослые, забыли о дочке, которая еще не уехала в школу. Она стоит у балюстрады второго этажа, сжимая ручку шоппера и беззвучно плачет.
– Доченька!
Глеб тоже поднимает голову.
– Мама, папа, бабуля, что случилось?
– Не переживай, небольшой конфликт, – тут же успокаивает ее Глеб. – Ты со мной?
– Д-да, – Лялька целует свекровь и слетает с лестницы. – А ты, мама, куда?
– Прогуляться, – смотрю на мужа. – Ты меня подвезешь до центра?
– Но… я… Лялька…
– Не важно, вызову такси.
Я выхожу на улицу и только здесь расслабляюсь. Что со мной? Сама не понимаю. Столько лет воспринимала такое обращение как должное. А теперь?
«Больше не хочу!» – отвечаю сама себе.
Не знаю, надолго ли мой протест, но не хочу и точка!
Решительный настрой исчезает, когда такси выезжает за ворота. Выйти легко, но придется возвращаться обратно, и тяжелого разговора с домочадцами не избежать.
– Сим, что делать? – спрашиваю подружку, сидя напротив нее в любимом кафе.
С тоской смотрю в окно на прокисшее дождем со снегом небо, на улицы, заполненные грязной кашей. Зима не хочет уходить подобру-поздорову, все норовит испортить весне праздник. Погоде созвучно и мое настроение. Хочется плакать. Понимаю, что это глупо! Так живу вот уже восемнадцать лет и не могу разорвать порочный круг.
– Наконец-то ты прозрела, – Симка поднимает руку, подзывая официантку. – Пора выйти из спячки.
– И вовсе я не спала, – обижаюсь на нее.
– Спала, спала, – утверждает Сима, качает головой, и одуванчик волос трясется мелкой дрожью, будто и он упрекает меня. – Спала как под гипнозом. Глеб заворожил.
– А разве не так? – подруга покрывается красными пятнами. Бледная кожа мгновенно реагирует на прилив крови. – Первые годы Глеб только твоими идеями и жил. Ты его двигала по карьерной лестнице.
– Они моя семья, жена помогает мужу. Это нормально.
– Семья – это семь Я! Все держатся друг за друга. А у вас что? Есть ты, как ствол дерева, а они паразиты, обвились вокруг и сосут, сосут… Особенно эта, Алла Борисовна. Б-р-р-р! Мерзкая старушонка!
И это тоже правда. Горькая, неуютная, но правда, на которую я много лет закрывала глаза.
– Ладно тебе, Сим, критиковать меня. Лучше скажи, что делать?
– Бросай жизнь домохозяйки и иди на работу.
На работу?
А почему бы и нет? Предлагал же мне Гвоздев свою помощь.
Хотя… к нему не хочу, Глеб тут же перекроет кислород.
А если…
В голове закопошилась идея. Еще слабенькая, неуверенная, новорожденная, но идея.