Истина рождается как ересь и умирает как предрассудок
Ещё сравнительно недавно, в эпоху торжества постмодернистского релятивизма, сам термин эволюция, да ещё глобальная, вызвал бы скорее всего презрительную усмешку. К эволюционистской идее накрепко прилипли одиозные и потому компрометирующие её прогрессистские представления. Концепция целостности объявлялась ложным и вредным умопостроением, и видеть за ней нечто реально существующее было «законодательно» запрещено. В гуманитарных науках этот запрет освящён был едва ли не сакрализованным авторитетом М. Фуко. Однако реабилитация холистического[29], в широком понимании, мировидения в русле постнеклассических подходов, неослабевающая популярность синергетики и близких к ней направлений[30] снимают с эволюционистской парадигматики печать вчерашнего дня, а естественное стремление интеллекта к генерализации своих представлений о мире вновь обретает законные права. Можно, разумеется, возразить, что за всякими рациональными обобщениями и генерализациями прячется глубинный иррационализм неотрефлектированных психологических установок. А потому все логические конструкции, обосновывающие рациональное устройство мира в широком, а не в узко механистическом его понимании, суть спекуляции, основанные на «чистой психологии». Правда, психологический детерминизм можно с тем же успехом поставить в вину и всякого рода релятивизму. Но главное: разве неизбывное стремление к построению целостной картины мира сама по себе ни о чём не говорит? Разве призрак такой картины не маячит, словно тень отца Гамлета, в головах самых, казалось бы, последовательных релятивистов, то и дело прорываясь наружу в виде досадных, но совершенно неизбежных «оговорок по Фрейду»? Кстати, такого рода возражения напоминают трюк психоаналитика, уличающего любого своего оппонента в том, что его псевдорациональные построения не что иное, как формализация и оправдание скрытых комплексов. Предполагается, что при этом оппонент должен краснеть, бледнеть, прятать глаза и лепетать что-то в своё оправдание. На это можно ответить так: да, мотивы построения тех или иных картин мироздания сокрыты в бессознательном, и вытащить их оттуда – дело не столь уж трудное. Но из чего следует, что содержание и результаты любой познавательной деятельности могут быть сведены к её пусть даже скрытым мотивам? Возможно, думать о глобальной эволюции и макрокультурных процессах меня заставляет нечто заключённое в моём сознании. Но вытекает ли из этого, что сам феномен эволюции является чисто психологической конструкцией? Релятивист из принципа ответит: да! Я же, скорее, признаю, что у меня с релятивистами просто разные установки, и останусь убеждённым в том, что психологическое стремление к целостности хотя бы в некоторой степени идёт навстречу объективным свойствам самой реальности. Разумеется, здесь можно тотчас же придраться к понятию объективности, но если объективизм – это ретроградство, то солипсизм – почти диагноз. Так что спор этот бесконечен.
Оговорюсь сразу: я не намерен строить ещё одну общую теорию эволюции. Кроме того, что такая задача была бы возмутительно амбициозной, в ней просто нет нужды. Интересуют меня лишь те аспекты глобальной эволюции, которые тем или иным образом проявляют себя в процессах самоорганизации (не обязательно в синергетическом смысле) культурных систем. Поэтому я намеренно оставляю в стороне такие, к примеру, сакраментальные вопросы как «что такое энтропия, и как с ней бороться?», коллизии круговращения вещества и энергии, парадоксы отношений равновесия/ неравновесия на стыке живой и неживой природы и т. д. и т. п. В отношении всего, что связано с этими и другими вопросами, позволю себе ограничиться лишь отдельными суждениями в контексте основных проблем исследования и, разумеется, без всякой претензии на системность.
Итак, термин эволюция, как и многие другие в современном употреблении, относится к тем, которые схватываются, скорее, интуитивно, а не осмысляются в строгих понятийных рамках. Все примерно понимают, о чём идёт речь, но очертить ясный круг значений нет ни возможности, ни желания. Да и сам принцип эволюционизма сегодня находится в двусмысленном, «подвешенном» состоянии. По причине связанности с осмеянной идеей прогресса и линейно-поступательного развития его отвергают и третируют, всячески давая понять, как он надоел, но при этом продолжают использовать – каждый на свой лад, ибо заменить его нечем. Идея эволюционизма, таким образом, оказывается в положении того ребёнка, которого никак не удаётся выплеснуть вместе с грязной водой раскритикованных эволюционных теорий. Неустранимость эволюционистской лексики компенсируют произвольностью её понимания. С некоторых пор появилась тенденция под эволюцией понимать любые изменения вообще, так что понятие эволюции лишается ясного содержания. На другом фланге, напротив, значение этого понятия сужается до ограниченного набора строго определённых изменений. Такое положение дел имеет свои плюсы и минусы. С одной стороны, размытость значения термина постоянно создаёт угрозу путаницы и эффекта «испорченного телефона», но с другой – избавляет от необходимости укладываться в прокрустово ложе предустановленных норм. Последнее особенно важно в междисциплинарном, синтетическом подходе, присущем теоретической культурологии. Здесь метод и, соответственно, терминологический инструментарий всякий раз конструируются вместе с самим предметом, а не в готовом виде достаются с полки и «применяются». Поэтому теоретизирующий культуролог не только вправе, но и просто обязан обозначить содержание и дискурсивные границы используемых им ключевых терминов.
Не погружаясь в долгий сравнительно-методологический анализ, укажу на то, что смыслогенетическая позиция в целом примыкает к широко понимаемому неоэволюционизму. Широта понимания в данном случае предполагает свободу от необходимости строгого согласования с какими-либо частными направлениями (например, эволюционной эпистемологией, теорией коэволюции и др.). И хотя повод для «выяснения отношений» с теми или иными теориями будет неоднократно возникать в ходе исследования, выносить эти суждения в виде оторванной от материала абстрактной преамбулы я не считаю нужным.
Что же понимается под эволюционным процессом в смыслогенетической теории? Самое общее предварительное определение таково: эволюция – это последовательное и направленное изменение системных конфигураций, протекающее на всех уровнях их самоорганизации[31].
Что же касается одиозного понятия прогресс, то под ним понимается развитие форм и структур в русле глобальных эволюционных векторов, о которых речь пойдёт ниже. И единственный критерий прогрессивности изменений и прогресса вообще – согласованность этих изменений с общеэволюционным мейнстримом. И более ничего! Обращаться к критике и анализу понятия прогресс специально не стану – об этом и так уже много написано.
Любого рода изменения не самоорганизующихся образований эволюцией не являются. Кроме того, к эволюционным изменениям относятся лишь те, которые порождают новые качества, т. е. ранее не воплощавшиеся в эмпирическом мире, выходящие за пределы исходной формы, иными словами, те изменения, которые превосходят границы флуктуационных амплитуд для того или иного конфигуративного паттерна (например, простое онтогенетическое развитие организма эволюцией также не является). Здесь, конечно же, возникает вопрос: каково содержание этих направленных изменений? Но об этом, к сожалению, нельзя сказать одной фразой.
Чтобы подойти к определению этого содержания, начать придётся издалека, обращаясь к фундаментальным основаниям современных представлений о реальности, которые нам предоставляют квантовая физика, теория относительности, общая теория систем (ОТС) и некоторые другие направления. Попытаюсь предельно кратко резюмировать наиболее важные положения в виде тезисного очерка – «натурфилософского» этюда, с необходимой оговоркой, что вся эта «метафизика» возможна лишь в пределах нашего интеллектуального горизонта и, как любые иные умопостроения, ограничивается выразительными возможностями языка. Кроме того, следует пояснить, что дальнейшие рассуждения не есть эпигонский аналог «классических» натурфилософских интуиций, свойственных ранним философам. Подробное изложение естественнонаучных и теоретических обоснований и соответствующего понятийно-терминологического аппарата здесь намеренно опускается. Излагается лишь их квинтэссенция в виде предельно сжатых тезисов, отчасти представляющих собой перевод с языка естественных наук на язык общегумантарный и релевантный культурологическому дискурсу. Вынужденно мирясь с неизбежными при таком переводе потерями, могу лишь предупредить, что каждую нижеследующую фразу следовало бы начинать словами «говоря упрощённо…».
Стремясь избегать эклектики, я в то же время не опираюсь на какую-либо одну из известных теорий. Сохраняя критическое к ним отношение, я пытаюсь лишь гипотетически обозначить путь к теоретическому синтезу. Прекрасно осознаю, что, обращаясь в дальнейших рассуждениях к опыту естественных наук и, в частности, к КМ, я становлюсь в очень уязвимую позицию, ибо здесь сами собой напрашиваются обвинения в вульгарном универсализме, проклятой метафизике, онтологизме, жёстком схематизме и т. п. К тому же, «залезая в чужой огород», я рискую вызвать на себя огонь критики, обусловленный профессиональной ревностью. Надеюсь, тем не менее, хотя бы частично смягчить эти обвинения следующими оговорками.
Экскурсы в квантовую физику, биологию, нейрофизиологию и другие негуманитарные области делаются не для того, чтобы обогатить соответствующие науки, а единственно с целью найти точки опоры для выхода за пределы культуры как анализируемой системы. Ни в каком ином смысле выйти из культуры невозможно. Ведь если культура – звено в цепи глобальной эволюции систем, то постичь её основы можно лишь выйдя мыслью за её пределы. И только здесь, в области наук, изучающих иные (соседние) системы, удаётся нащупать основания, которые, возможно, позволят избавиться от собственно культурологических стереотипов: культуроцентризма, телеологизма, антропоцентризма, историцизма (в плохом смысле) и т. п. Иными словами, причина, заставляющая меня пускаться в рискованные путешествия по территории естественных наук, связана не со стремлением построить некую «общую теорию всего», но лишь с необходимостью проследить корни культуры, протягивающиеся далеко за её пределы. Также считаю весьма важным подчеркнуть, что вся собственно теоретико-культурная парадигматика, излагаемая как в этой так и в других частях исследования, никоим образом не дедуцируется из нижеследующих «натурфилософских» посылок и положений КМ и квантовой космологии.
Итак, если пока чисто постулативно допустить, что культура не есть абстракция невесть откуда взявшегося человеческого ума (в этом случае об её эволюции просто бессмысленно было бы говорить), а реально существующая самоорганизующаяся система – звено в цепи эволюционных образований Вселенной, – то её имманентная эволюция, которая в том или ином ракурсе выступает предметом культурологического знания, оказывается продолжением эволюции глобальной. В связи этим возникает необходимость хотя бы частично расшифровать расхожий тезис о единстве законов сущего[32] в аспекте общей логики эволюционирования.
Аксиоматическая основа, на которой базируются наши рассуждения, – теория Большого Взрыва и пульсирующей Вселенной [33]. Оснований для этого вполне достаточно.
Теория Большого Взрыва, как известно, не является общепризнанной. Впрочем, ожидать появления абсолютно доказанной и потому, общепризнанной космологической теории, по-видимому, не приходится. Тем не менее, именно теория Большого Взрыва в настоящее время наиболее авторитетна и вызывает наименьшее количество возражений, поскольку она по своим объяснительным возможностям превосходит все другие. И к тому же, приводимые здесь выводы из этой теории минимально затрагивают её собственные обоснования, так что они оказываются достаточно валидными даже с учётом возможных естественнонаучных корректив.
Однако если сейчас приводить аргументацию в пользу теории Большого Взрыва как таковой, пришлось бы слишком далеко уйти от основной темы. Добавлю лишь, что современная критика общей модели Большого Взрыва, равно как и теории суперструн с позиций концепции multiverse, вполне релевантна общетеоретическим выводам, которые будут представлены ниже.
Любая из версий теории Большого Взрыва приводит к тому, что, фундаментальным динамическим началом доступной нашему восприятию реальности оказывается дуализм интеграции (генерализации) и дезинтеграции (фрагментации, дискретизации)[34]. Соединяясь в ритмических пульсациях, эти противонаправленные силы организуют все доступные нашему восприятию процессы во Вселенной. Заданные импульсом Большого Взрыва, процессы разбегания, дивергенции, сепарирования, радиации сдерживаются и компенсируются действием сил «реликтового» единства, «памятью» о первичном не-дуально-целостном бытии (если сингулярное состояние можно назвать бытием). Интегративные силы устремлены к преодолению фрагментации и возврату Вселенной в холономное состояние.
Борьба между дезинтегративной и интегративной силами пронизывает все уровни существования, инициируя процессы возникновения и развития систем. Контрапункт борьбы интегративных и дезинтегративных сил порождает дуализм двух типов связей: когерентных и каузальных, которые в своём диалектическом[35] взаимодействии образуют два противоборствующих модуса реальности. Пересекаясь, они отражаются друг в друге благодаря вовлечённости в общие глобальные процессы.
Здесь необходимо пояснить пришедшее из теории волн и особо важное для всего исследования понятие когерентности. Трактуется оно в смысле, приближенном к первоначальному: соhaerentia – внутренняя связь. Имеется в виду независимая от времени, а на высоком уровне абстрагирования – и от пространства, корреляция/согласование онтологических модусов любого рода объектов/явлений, берущая начало на уровне квантовых состояний, а возможно, и глубже.
На квантовом уровне феномен когерентности описывается понятием когерентной суперпозиции. Образующие ее состояния, в классическом пределе не могут быть зафиксированными одновременно. Когерентная суперпозиция существует лишь при отсутствии взаимодействия рассматриваемой системы с окружением. Состояния же её описываются они посредством волновой функции (вектором состояния)[36]. Это описание формализуется заданием вектора в так называемом гильбертовом пространстве, определяющем полный набор состояний, в которых способна находиться замкнутая система. Примечательно, что квантовая суперпозиция лишена наглядности, ибо складываются не вероятности как своего рода умственно представимый «минимум бытия», а волновые функции. Не случайно В. Гейзенберг отмечает: «Сама попытка вообразить картину элементарных частиц и думать о них визуально – значит иметь абсолютно неверное представление о них».
Проявляясь в физическом мире, типологические аналоги квантовой когеренции пронизывают все его уровни. Своей атемпоральностью когерентные состояния составляют альтернативу каузальности как связи, развёрнутой во времени. Т. е. если под каузальностью понимается причинно-следственная связь явлений, то под когерентностью – вневременная, акаузальная корреспонденция, которую можно назвать чем-то вроде со-пребывания или со-осуществления[37]. В наблюдаемом явлении когеренции глубинная связь всего со всем ситуативно «всплывает» наружу, приоткрываясь сознанию по тому или иному частному поводу и, скорее всего, не без спонтанного участия самого сознания.
С противоборством центробежной (дезинтегративной) и центростремительной (интегративной) сил – от микроуровня, с его испусканием и поглощением виртуальных частиц, до «грубо» физического и психического уровней и далее вплоть до метагалактик – связан и феномен ритма в его всеохватной фундаментальности.
С одной стороны, такты ритма формально между собой связаны временной последовательностью, которую можно трактовать как причинноследственную (каузальную) связь. С другой же, универсальная повторяемость, согласованность «вложенных» друг в друга ритмических вибраций продуцируют когерентное начало. Глубинная ритмическая согласованность внешне разнородных и разноуровневых феноменов обеспечивает их акаузальное со-осуществление в когерентной взаимообусловленности.
Пронизывающая Вселенную ритмическая согласованность – это вынужденная замена утраченного в результате Большого Взрыва холономного единства. Благодаря ритмическим скрепам всеобщей когеренции фрагментарность и автономность «разбегающихся» онтологий всегда оказывается относительной, неполной. Так, «реликтовая память» о холономном сингулярном состоянии, указывает на модус бытия, определяемый интегративноцентростремительной силой. Говоря о центростремительности, я не имею в виду стремление к некоему центру, точно фиксированному во времени и пространстве. Речь идёт о присущей всем, какие ни есть во Вселенной, локальным образованиям интенции к центрообразованию, т. е. структурированию по принципу центр – периферия, где фокус интенциональных связей (центр) уравновешивает силы разбегания и бесконечного дробления (квантовая картина этих процессов будет вкратце представлена ниже).[38]Процесс фокусировки здесь может быть представлен как образование интерференционных узлов – точек «турбуленции», возникающих в результате столкновения и наложения волн с разными частотными ритмами и тем самым из интенционального «ничто» порождающих субстанциональное нечто. Образующиеся в таких точках «вихри», относительно устойчивые во времени (собственно, благодаря вихревому «торможению» интенциональных потоков в таких «точках турбулентности» и возникает само время), образуют интерференционный узор – точечный костяк глубинного уровня становящегося бытия.
На квантовом уровне примером интерференции потенциального, т. е. интенций, может служить хрестоматийный эксперимент по интерференции частиц (например, фотонов) на экране с двумя щелями. Распределение отсчётов таково, как если бы поведением каждого фотона управляла волна, взаимодействующая сама с собой по законам волновой оптики.
Интенциональность по сути своей соприродна волновым колебаниям, возникновение дискретных образований – интерференционному эффекту. Однако погружаться в анализ этих аналогий нет необходимости. Главное – не упускать из виду гомоморфность процессов, протекающих на разных уровнях.
Феномен центра в своих глубинных основаниях связан с эффектом локального интенционального доминирования. Центр – это сгусток интенций/ энергий, который по мере их возрастания и концентрации, набирает «вес», достаточный для того, чтобы самому (вот основа всякой самости) испускать пучки интенций, преобразованных в своём интерференционном узле, и тем самым превратиться в ядерный элемент структуры, организующейся в «диалоге» (взаимодействии) интенциональных потоков. Устанавливающаяся при этом устойчивая иерархическая связь по принципу доминирование – подчинение обуславливается тем, что интенции, испускаемые из ядерного элемента (центра), привязывают к себе элементы периферии, как бы «навязывая» им ту или иную онтологическую или функциональную модальность, пронизывая, облучая их и отчасти подавляя, ограничивая их собственную имманентность.
Так, в частности, человеческие эмоции, как пучки интенциональных энергий, воздействуют на удалённые объекты, например, как подтверждено опытами, на молекулы ДНК [433, p. 590]. Возникает вопрос: почему в конкретной ситуации именно те или иные элементы набирают максимальный вес, фокусируя и концентрируя в себе больший по сравнению с другими интенционально-энергетический потенциал? Возможно, ответ вообще не может быть дан в виде общей формулы. Не менее труден и вопрос о том, почему в такого рода иерархических взаимодействиях более сложные структуры всегда себе подчиняют более простые. На этот счёт можно предположить, что у них как у более интенционально плотных и насыщенных энергетический потенциал тоже более высокий.
Можно сказать, что в основе всякого формообразования лежит формирование структурно-иерархических модулей, включающих в себя ядерный элемент – центр, обладающий способностью интенционально доминировать над элементами периферии, самими этими иерархически организованными периферийными элементами и более или менее ясно выраженной границей. Что касается иерархической организации элементов периферии, то она не обязательно линейна и может быть организована по иным принципам. Иногда сразу по нескольким, что создаёт в структуре сложную диалоговую полифонию отношений. Но в любом случае по способности к автономному испусканию интенциональных волн периферия в количественно уступает центру.
Если направленную комбинаторику элементов становящихся структур описывать с помощью концепции самосборок, то мы можем наблюдать «удивительную эволюционную непрерывность». «Явления избирательной самосборки или реконструкции наблюдаются в целом ряде процессов, составляющих последовательные ступени иерархии уровней организации» [251, с. 21].
Следует также помнить о «фрактальной «вложенности» структурносистемных образований:[39] то, что на одном уровне организации выглядит как система (например, живой организм с точки зрения его молекулярноклеточного строения), то на другом предстаёт в роли элемента структуры более сложного порядка (вида, таксона, биоценоза и т. д.).
Центрообразование происходит и на микроуровнях, где само вещество обнаруживает свою иллюзорность. Механистическая картина мира, согласно которой «твёрдые кусочки» вещества разбросаны в пустоте, давно опровергнута квантовой физикой. Здесь центр, как уже было сказано, это сгусток энергии, энергетический узел поля[40]. Таким образом, любого рода связи и отношения в своей глубинной природе суть проявления чистой интенциональности, лежащей в основе сущего, и лишь актуализация её в становлении структур рождает всякого рода бытие, обладающее онтологическими характеристиками[41].
«…мир делится не на различные группы объектов, а на различные группы связей… Единственное, что поддаётся выделению, это тип связи, имеющий особенно важное значение для того или иного явления… Мир, таким образом, представляется нам в виде сложного переплетения событий, в котором связи различного вида чередуются, накладываются и сочетаются друг с другом, определяя таким образом текстуру целого» [358, р. 107].
Принцип, согласно которому интенциональность глубинным образом предшествует субстанциональности, действует на всех уровнях реальности. «Частицы субатомарного мира активны не только потому, что они быстро движутся; они являются процессами сами по себе! Мы не можем отделить существование материи от производимой ею работы, эти понятия представляют собой только различные аспекты одной и той же пространственно-временной действительности» [117, с. 234].
Среди множества научных свидетельств в пользу этого принципа в мире живого вещества приведу лишь одно: «…гены не являются ни живыми существами, ни кусками хромосомы, ни молекулами автокаталитических ферментов, ни радикалами, ни физической структурой, ни силой, вызываемой материальным носителем; мы должны признать ген, как нематериальную субстанцию…. но потенциальную»; «… взаимоотношение наследственности и хромосом подобно отношению материи и памяти. Гены в генотипе образуют не мозаику, а гармоническое единство, подобное хору… хромосомы… признаются маневренным построением». «Гены – это оркестр, хор» [156, с. 105, 199, 120].
Первичность интенциональности по отношению к субстанциональности объясняется тем, что первая есть незавершённая онтология, нечто, располагающееся между неким «намерением», чистой устремлённостью и наличным локальным исполнением в материале. Любой «чтойности», т. е. онтологической определённости, предшествует направленность в её сторону некоего интенционального вектора, способного реализоваться в наборе вариантов, один из которых, воплощаясь, порождает онтологию сущего. (Под онтологией здесь для простоты изложения, понимается, не комплекс философских представлений о бытии, но само бытие в его онтологическом модусе). Интенциональность, таким образом, связывает потенциальновероятностный и онтологический планы бытия, будучи соприродной и сопричастной им обоим. Под этим углом зрения субстанция представляется концентрацией интенций, точкой пересечения (интерференцией) несовпадающих направленностей. Именно из-за этих несовпадений интенциональность «притормаживается» и фиксируется, «сгущается» в виде субстанции. Можно сказать, что интенциональность в широком смысле воплощает явления, описываемые естественными науками как поля и излучения.
В связи с этим можно вспомнить идеи Р. Шелдрейка [431] о «формирующей причинности» и морфогенетических полях. Идея морфического (не энергетического) поля, разработанная на материале живых систем, согласуется с квантовой теорией в том, что «Поля более фундаментальны, чем материя, они – области влияния в пространстве и времени. Их природа более напоминает модификации в пространстве, чем что-либо истекающее из материи или творимое ею» [270, c. 321].
Фокусирование интенциональных векторов рождает некую относительно константную их диспозицию, которая и образует основу внутренней конфигурации всякой вещи. Но физическая конечность, «замкнутость» вещи, «окончательность» её эмпирической оболочки не останавливает её внутреннюю интенциональную динамику: не только любые референции о цели или функции вещи, но и даже дрейф придаваемого ей человеком смысла при сохранении её (вещи) эмпирической оболочки – проявления неостановимого самодвижения интенциональных энергий, в чей космический танец вовлечены все вещи и структуры, включая и сам психический аппарат смыслопорождения.
Если следовать квантовому формализму, то мир предстаёт как бы распавшимся надвое: первый – это квантовое зазеркалье, где параллельно существуют и по своим собственным законам взаимодействуют потенциальные состояния Вселенной или, скромнее, Метагалактики. Применительно к этому миру, можно говорить о непрерывном потоке интерферирующих потенциальных взаимодействий. Жизнь этих «эйдосов», «облаков вероятности» и т. п. протекает по ту сторону наличного эмпирического существования в макроскопическом измерении. Последнее представляет второй мир, в котором нет места неопределенности, двусмысленности; разве что в субъективном человеческом сознании.
Для обозначения мира квантового зазеркалья я буду употреблять главным образом такие термины, как мир когерентный, мир потенциальный, мир импликативный, мир свёрнутого порядка. Можно сказать, что потенциальное и холономно-нерасчленённое бытие, проецируясь из свёрнутого (когерентного мира) и осуществляясь в мире наблюдаемом оказывается «расплющенным» и разъятым во времени. А силой, сохраняющей взаимопритяжение темпорально разъятого со-осуществления выступает пронизывающая оба мира интенциальность.
Эти представления отчасти согласуются с теорией бутстрапа (bootstrap) Дж. Чу и Д. Бома [30; 308, c. 93-109], согласно которой Вселенная представляется голографической целостностью, пребывающей в постоянной динамике сворачивания и разворачивания, т. е. переходов из состояния внутреннего (импликативного) порядка в порядок развёрнутый, эксплицитный, доступный нашему восприятию. Теория эта, приобретающая всё большее число сторонников [276, c. 3-15], действительно в высшей степени эвристична, и мы, сохраняя, разумеется, критический подход, будем по разным поводам к ней обращаться.
Вообще идеи Д. Бома о глубинном холономном уровне реальности и фрактально-голографическом устройстве Вселенной имеют сложную судьбу. Долгое время они считались не более чем теоретическим казусом, однако последующее изучение феномена квантовой запутанности (термин поясняется ниже) вновь возродили к ним интерес, подогретый открытиями Б. Мальдельброта. В соответствие с его фрактально-голографическим принципом, «упорядоченный хаос» природы представляет собой бесконечное вложение самоподобных структур друг в друга. А выводы из теории Бома относительно океана энергии, скрытого за границей пространственно-временного континуума, нашли подтверждение в открытии «тёмного вещества» и «тёмной энергии». Однако я не намерен присоединяться ни к критикам, ни к сторонникам собственно квантовых концепций Бома. Его идеи и термины я всего лишь использую там, где они оказываются релевантными теоретическим положениям смыслогенетической теории культуры. Не более того.
Между тем, говоря о проецировании квантовых когеренций в физический мир, мы неизбежно сталкиваемся с проблемой границы между означенными выше мирами. Большинство теоретиков этот вопрос «закрывает», полагая, что граница должна проводиться, исходя из масштабных соображений. Упрощённо говоря, классический мир – это мир больших макроскопических тел, для которых квантовые эффекты несущественны, а переход из потенциального в реальный план существования происходит, например, при взаимодействии квантового объекта с прибором. При этом круг вопросов, связанный с таким переходом, для КМ начала-середины прошлого века группировался главным образом вокруг проблемы редукции (схлопывания) волновой функции. В современной КМ всё чаще прибегают к понятию смешанного состояния, или смеси.
Описывается оно волновой функцией с1ψ1+ с2ψ2+… +сnψn, где «парциальная функция ψ описывает т. н. чистое состояние, т. е. такое, которому соответствует известное (вычисляемое из уравнения Шредингера) значение некой физической величины, а квадрат модуля комплексного коэффициента ci равен вероятности такого состояния.
Чистое состояние по сути классическое – система может быть с определенной вероятностью обнаружена в одном из них но никак не в нескольких сразу. Этим чистое состояние принципиально отличается от специфически квантовой суперпозиции, где альтернативные состояния с разными ψ накладываются друг на друга без какого-либо взаимного влияния.
Проблема границы между мирами и возможности/условий её преодоления – одна из важнейших для построения теоретического фундамента данного исследования, и к ней я не раз буду возвращаться в последующих главах. Пока же спешу дистанцироваться от литературы, где мост между микро– и макро– мирами перебрасывается с лёгкостью необыкновенной. Большинство таких книг строится по нехитрой схеме: сначала идут сетования на то, что человек-де отпал от Природы (Бога, Единого, Истины, Абсолюта, Космического Разума и т. п.), далее следует более или менее подробное и корректное изложение основ КМ и затем, с той или иной мерой лёгкости, авторы перешагивают означенную границу между мирами и напрямую апеллируют к религиозным и мистическим учениям. Чаще всего, речь заходит о Востоке (Индии и Китае), хотя иногда в качестве Абсолютной Истины преподносится и герметизм, и эзотерическое Христианство, и Каббала, и оккультные учения позапрошлого века.
По принципиальным соображениям я не стану апеллировать к холистическим идеям осевой эпохи (главным образом Индии и Китая), с удивительной точностью корреспондирующим с современными квантовыми представлениями. И не только потому, что такие сопоставления, в силу игнорирования проблемы герменевтики древних текстов, в ряде случаев выглядят легковесно и не вполне научно. А главным образом потому, что сам феномен означенной корреспонденции заслуживает особого внимания и отдельного культурологического анализа. Иначе говоря, сама возможность постижения глубинных основ мироздания, которые открылись интеллекту, далеко отошедшему от древних холистических интуиций и впервые, благодаря пробуждению дискурсивного мышления, получил возможность облечь эти интуиции в относительно ясные для современного прочтения текстовые формы, нуждается в культурологическом объяснении. К тому же у меня нет желания становиться в один ряд с авторами паранаучных и откровенно «попсовых» изданий, уверенно выдающих плохо понятые и откровенно модернизированные сентенции мыслителей двухтысячелетней (а то и большей) давности за истину в последней инстанции. В самых безвкусных вариантах такие книги завершаются практическими уроками «Абсолютной Истины» и безоблачно счастливого существования в гармоническом единстве со всем сущим. Дистанцирование от такой литературы обязывает к проблеме границы миров отнестись с особой щепетильностью. Проблема эта неизменно будет возникать во всех ключевых моментах моего исследования и, в частности, в вопросе о глубинных основаниях глобальной эволюции.
Когда речь заходит о преодолении границы между мирами, или, в терминах Бома, о распаковке импликативных паттернов (когерентных суперпозиций), то независимо от уровня дискурса необходимым элементом системы оказывается сознание. При всей эклектичности употребления этого термина, сознание наделяется возможностью останавливать, «притормаживать» поток потенциальных состояний, актуализуя какие-либо из них, подобно тому, как экран даёт возможность фотонам из светового потока занять определённое место в пространстве, которого до этого просто не было. Поэтому,_ «принцип реальности» содержится не в физическом мире как таковом (что мы можем сказать о нём, не прибегая к сознанию?) а в плоскости самого сознания. Согласно утвердившемуся в квантовой теории представлению, окончательное «схлопывание» волнового пакета происходит только в сознании наблюдателя. Только оно, обладая свойством ретроспекции, способно играть роль стартового механизма для перехода всей системы микрообъект-прибор-сознание в определённое состояние (Ю. Вигнер). А потому граница между мирами пролегает не по масштабной (микро-макро) оси, а между потенциальным миром, который оказывается в строгом смысле физическим, и миром психическим, который и выступает в качестве реального [183, с. 11]. Позиция эта, еретическая с точки зрения классической европейской науки, завоёвывает, однако, всё большее число приверженцев. Поэтому, опираясь на авторитет ряда авторов – от Ю. Вигнера, Д’ Эспаньолы и Х. Эверета – до Д. Бома, К. Прибрама и др., я присоединяюсь к постулативному утверждению о том, что человеческое сознание, участвуя в редукции волновой функции, способно воздействовать на квантовые процессы и в частности, производить декогеренцию[42] и рекогеренцию[43] квантовых суперпозиций, переводить чисто квантовые состояния в смешанные и тем самым преодолевать границу между миро-и макроимирами. Иными словами, переводить те или иные состояния из потенциального в актуальный (эмпирический) план. В дальнейшем это сверхважное положение будет многократно поясняться и разворачиваться в разных своих аспектах. При этом можно предположить, что человеческий мозг способен квантовую декогеренцию и рекогеренцию осуществлять в двух режимах: первый соответствует спонтанному и бессознательному функционированию психики. Это, так сказать, «тёмный» режим, его результаты скрыты в магме интенциональных взаимодействий и не доступны осознанию; во втором режиме воздействие на квантовые процессы осуществляется как эпизодические и направленные волевые усилия, и роль рефлексирующего сознания здесь становится заметной и значимой.
Способность человеческого мозга воздействовать на квантовые процессы важно связать с ключевым концептом интенциональности. Когда в систему с необходимостью вводят сознание, то его носитель, как правило, называется наблюдателем, и в КМ слово это уже давно приобрело статус общепринятого термина. Не притязая на изменения в сложившемся словоупотреблении, рискну предложить некоторые коррективы. Думается, что способность сознания воздействовать на квантовые процессы связана не столько с наблюдением как таковым, сколько со способностью выступать генератором особого рода интенциональных импульсов и, соответственно, воздействий.
Энцефализация в ходе антропогенеза, развитие церебральной асимметрии, сегментирующих, выделяющих и атрибутирующих функций левого полушария и специфических форм межполушарного когнитивного взаимодействия выработали у человека экстраординарную, несвойственную животным психическую способность направлять и концентрировать внимание (см. гл.2). Но внимание – это больше, чем просто одна из психологических функций в ряду других. И особое значение, которое придаётся этому феномену в культуре от ритуальных мистерий до феноменологии Гуссерля – весомое, хотя и не прямое тому доказательство.
У человека внимание способно концентрироваться не только в ответ на внешние раздражители, как у животных, но и под действием внутренних когнитивных импульсов. Главная же его отличительная способность – доступ к квантовым процессам и, в частности, способность при определённых условиях осуществлять декогеренцию и рекогеренцию квантовых суперпозиций[44]. Таким образом, связь между микро– и макромиром осуществляется посредством особого спектра интенционально-энергийных импульсов, проводником которых выступает внимание, продуцируемое человеческой психикой/сознанием – феномен, далеко выходящий за пределы рядового психического явления.
Когда физики говорят о том, что редукция волновой функции происходит в сознании наблюдателя, следует помнить о том, что это сознание имеет дело не с самой квантовой реальностью как таковой, а с показаниями прибора или даже с их математическим оформлением, представленным в компьютерных распечатках. Быть может, воздействие сознания на квантовые процессы осуществляется в обход прибора? Или ещё на стадии подготовки эксперимента?
Так проясняется то громадное значение, которое в Культуре придаётся феномену человеческого взгляда и его магическим возможностям. Психология на этот счёт накопила уже немалый экспериментальный материал, но МР продолжает глумиться над «романтическо-сказочными вымыслами» о «ненаучных» эффектах человеческого взгляда. Но, кто знает, быть может, человеческий взгляд как транслятор интенциональности (внимание) способен играть роль, аналогичную лазерному нагревателю в квантовых процессах, и тем самым сознанию обеспечивать участие? И это не просто «гуманитарная фантазия». «В семидесятые годы германский физик Фриц-Альберт Попп… подтвердил многие экспериментальные результату Гурвича… Анализ свойств излучения биологических объектов. показал, что они излучают когерентный свет! Другими словами, они представляют собой естественные лазеры.» [49, с. 54].
Понимаю, что эта «безумная» идея просится в рубрику «Прибавление». Поэтому, не буду пока дальше развивать эту тему, хотя в дальнейшем к ней придётся вернуться ещё не раз.
Онтология (субстанция) – приторможенная в материале (полевом сгустке энергии) интенциональность – есть отрицание чистой направленности. Это её, говоря языком диалектической логики, инобытие, т. е. превращённое качество существования. Сгустки интенциональных энергий, овеществлённые при актуализации какой-либо из множества заключённых в них потенций, есть перевод самой этой потенциальности из синхроннокогерентного плана в план темпоральной процессуальности и, следовательно, каузальности. Синхронность предсуществования бесчисленного количества возможностей посредством актуализующейся интенциональности преобразуется (уплощается) в растянутое во времени физическое бытие, которое по мере «затвердевания», кристаллизации структур, обретения ими онтологической определённости (самости) всё более погружается в темпоральную процессуальность. Но сами интенциональные энергии не затухают, будучи запертыми в единичной и конечной оболочке вещи. Они продолжают своё незримое бытие, пронизывая мир ставших и единичных вещей «флюидами» бесконечного становления, задавая мелодии для неостановимой хореографии структур.
В связи с этим нелишне напомнить, что никакая онтология не является окончательной. Любые структуры, начиная с материально-вещественных, рано или поздно распадаются: различия лишь во временных отрезках, на протяжении которых интенциональные энергии тормозятся и фокусируются в этих структурах, хотя есть еще и возможность «подхватывания» их новыми интенциональными векторами. И потому, несмотря на пренебрежительно малую по сравнению с психическими и социокультурными процессами скорость изменения «фундаментальных онтологий», фундаментальность эта остаётся условной, а онтология никогда не оказывается абсолютно завершённой. Но и мир бесконечной потенциальности, мир интенциональных потоков также не есть нечто метафизически неизменное, каковым его под именем Духа представляли богословы и философы (провидение, воля, жизненный порыв, устремлённость и т. п. – всё это ярлыки, с различной акцентуацией обозначающие интенциональность). Однако «противостояние» мира чистых интенций миру наличных онтологий (единичных вещей) делает всякие рассуждения об этой изменчивости слишком умозрительными и гипотетическими. Тем не менее, без такого рода гипотетических суждений в данном исследовании не обойтись. Во всяком случае, можно вполне определённо утверждать, что эмпирически данная нам интенциональность выступает медиатором, связующим и передаточным звеном между многомерным миром возможностей и уплощённым миром локализованной в пространственно-временном континууме действительности. При этом интенциональность не только и, быть может, даже не столько разделяет эти миры, сколько указывает на их взаимосвязь, взаимоприсутствие друг в друге (см. гл. 3).
Таким образом, интенциональность и субстанциональность образуют диалектическую дихотомию «метафизических» начал, тем самым выявляя относительность принципа дуализма. На квантовом уровне это дуализм/ единство волны и частицы[45], на биологическом – столь же относительный дуализм гена-вещества и гена-поля[46]. В дальнейшем мы увидим, что все эти, казалось бы, совершенно отвлечённые и далёкие от гуманитарных вопросов умопостроения имеют – в силу универсальности законов сущего – самое непосредственное отношение к морфологии культуры.
С дуализмом интенциональности и субстанциональности сопряжён и универсальный дуализм дискретности и континуальности. Дискретизация, если так можно выразиться, интенциональных потоков на «сгустки» автономных онтологий с их последующей деструкцией и повторным растворением в потоках энергетических направленностей, – фундаментальный алгоритм структурообразования. И если на глубинном онтологическом уровне дуализм дискретного и континуального обнаруживает свою иллюзорность (вспомним, условность дуализма волна – частица), то на более «грубых» уровнях структурообразование обретает вид процесса, связывающего изначально разрозненные и дискретные точечные узлы будущей структуры, неявно мерцающие в глубине исходного материала, с завершённым, онтологически полноценным образом этой структуры. Образования на любых уровнях возникают не путём механического присоединения элементов к некой основе, а путём симультанного вспыхивания нового типа связей между дискретными элементами, после чего возможно дальнейшее преобразование этих элементов в соответствии с конфигурациями новых связей и функций. Дискретизация, выпадение чего-либо из континуальной связанности, начинаясь ритмическими сбоями, инициирует любого рода изменения, как конструктивного, так и деструктивного характера. Или, иными словами, предпосылкой всякого рода изменений служит дискретизация, обособление элементов – вследствие ритмических рассогласований – от данной в той или иной модальности всеобщей связи. На квантовом уровне это описывается как нарушение нелокальной связи. Так, редукция или коллапс квантового состояния какой-либо элементарной частицы внутри сложной многоуровневой структуры приводит к тому, что эта частица оказывается локализованной только внутри этой структуры и теряет способность участвовать в организованном движении и согласованном квантовом состоянии за её пределами. Таким образом, частица (группа частиц) необратимо отпадает от всеобщей нелокальной (когерентной) связи. Здесь возникает соблазн, связав феномен дискретизации и отпадения с редукцией квантовых состояний, найти элементарно простое объяснение едва ли не всему на свете – от феномена старения и смерти живых организмов до психологических стереотипов предпочтения единого множественности и т. п. [см., напр.: 292]. Не впадая в редукционизм, можно сказать, что наименее устойчивыми (жизнеспособными) дискретные элементы оказываются в ситуации максимального отпадения. Когда же они «подхватываются» новыми интенциональными векторами, их локальность оказывается отчасти уравновешенной вовлечённостью в континуальность новых структурных связей. В этом контексте и разворачивается диалектика становления. Так, становление человеческого сознания разворачивается в диалектике континуальности психического потока и дискретности актов мышления. Особенно важно отметить, что диалектика дискретного и континуального имеется на всех без исключения структурных уровнях: непрерывность интенционально-энергетических векторов и связей диалектически «полемизирует» с дискретностью входящих в структуру элементов. При этом сама структура, континуальная внутри себя, извне представляется как дискретный элемент структуры (системы) более высокого порядка.
Выше уже говорилось, что смешанные состояния возникают вследствие измерений, выполненных над квантовыми состояниями, то есть как результат декогеренции чисто квантовых (или чистых) состояний. Однако в нашем дискурсе, напомню, упор делается не на измерении (наблюдении), а на интенциональном воздействии сознания, которое и выступает внешним объектом, изменяющим состояние системы.
Феномен квантовой нелокальности традиционно поясняется так называемым парадоксом Эйнштейна-Подольского-Розена: в ходе мысленного эксперимента при аннигиляции электрона и позитрона возникают два фотона с противоположными спинами и разлетаются в разные концы Вселенной. Собственно парадокс возникает в одной из расширенных его формулировок феномена и заключается в том, что результат измерения одного фотона, зависящий от условий измерения, определяет результат измерения другого независимо от расстояния между наблюдателями. Примечательно, что существование нелокальной связи и, соответственно, возможности «мгновенного», или точнее, независимого от времени воздействия на расстоянии, неоднократно доказывалось экспериментально. Так, весьма примечателен эксперимент А. Аспекта[47], в котором проводилось измерение не спина, а поляризации фотонов, излучаемых атомом при переходе из возбуждённого состояния в состояние с меньшей энергией. Наблюдатели были разделены расстоянием, которое скоррелированные фотоны преодолевают за некоторое время. При этом один из наблюдателей может за это время произвольно менять настройки измерительного прибора. Однако показания прибора второго наблюдателя всё равно будут зависеть от показания прибора первого. Иными словами, эксперимент А. Аспекта показывает, что схлопывание волновой функции одного из двух скоррелированных квантовых объектов «мгновенно» приводит к схлопыванию другого. Причём когеренция здесь осуществляется на макроскопическом расстоянии и в отсутствие пространственно-временного сигнала, опосредующего их связь. Опираясь на этот феномен и на теорию Большого Взрыва, можно утверждать, что вся Вселенная была «приготовлена» как одно квантовое событие и потому состоит из скоррелированных (когерентных, поскольку нелокальная корреляция = когеренции) квантовых объектов, пронизываемых нелокальными связями.
Это утверждение вполне соотносится с двумя высказываниями Д. Бома: «…Вселенную нельзя, строго говоря, расчленять на резко разграниченные части. Наоборот, её следует рассматривать как неделимую единицу, а представление об её отдельных частях может быть хорошим приближением только в классическим пределе» [32, с. 196] и F. Hoyle: «Современные достижения космологии всё более настойчиво подталкивают нас к выводу, что условия нашей повседневной жизни не могли бы существовать в отрыве от далёких частей Вселенной, и если бы эти части каким-то образом были изъяты, то все наши представления о пространстве и геометрии моментально утратили бы свой смысл. Наш повседневный опыт, до самых мельчайших деталей, настолько тесно связан с крупномасштабными параметрами Вселенной, что невозможно даже представить себе, как одно могло бы быть отделено от другого» [364, p. 304][48].
Разумеется, эксперименты А.Аспекта, как и всякие другие подобные эксперименты, можно интерпретировать по-разному. Однако оспаривать с позиций МР феномен нелокальности как таковой после них стало практически невозможно. Более того, эксперименты последнего времени показали наличие нелокальных квантовых корреляций не только в системах с небольшим числом частиц, но и в макроскопических системах с огромным (около 1023) числом таковых [см., напр.: 351, р. 48].
C квантовой нелокальностью сопряжён и феномен квантовой телепортации – переносом на расстоянии квантового состояния одного объекта на другой. Перемещения самого объекта, разумеется, не происходит; – для этого, согласно классическим представлениям, необходимо невообразимое количество энергии. Передаются лишь свойства одного объекта. Отмечу попутно, что именно в этом феномене коренится основа магического переноса свойств одних объектов на другие). Нарушение квантового состояния в одной точке пространства допускает возможность создания точно такого же состояния в другой. Таким образом, помимо классического канала взаимодействия обнаруживается ещё и нелокальный квантовый канал. При этом телепортация может быть осуществлена и в том случае, когда состояние телепортируемого объекта неизвестно. Способ экспериментального подтверждения этого эффекта был предложен в 1993 году группой Чарльза Беннета (IBM) [301], а само явление впервые наблюдалось в работах австрийских исследователей группы А. Цайлингера, а также итальянских ученых группы Ф. Де Мартини [см. обзоры: 454; 51; 120a].
Эксперименты по квантовой телепортации демонстрируют ещё одно парадоксальное с точки зрения МР свойство всеобщей универсальной связи (ВЭС), обнаруживаемой в модусе квантовой нелокальности: более позднее по времени действие влияет на результат более раннего измерения. Этот парадокс, неразрешимый в рамках классического подхода, находится, однако, в точном соответствии с законами КМ [368].
Итак, перечислю лишь несколько очевидно доказанных выводов КМ, имеющих прямое отношение к постулированию ВЭС и никоим образом не могущих быть игнорированными с позиций МР.
– Квантовый скачок: квантовый объект (к примеру, электрон), переставая существовать в одной точке пространства, обнаруживает себя в другой, не проходя через разделяющее эти точки пространство;
– Коллапс волны: квантовый объект не проявляет себя в обычной пространственно-временной реальности, пока мы не наблюдаем его как частицу;
– Волновое качество: квантовый объект способен пребывать одновременно более чем в одной точке пространства;
– Эффект нелокальности: проявление квантового объекта, вызываемое наблюдением, параллельно воздействует на скоррелированный с ним объект-двойник независимо от разделяющего их расстояния.
В качестве резюме приведу высказывание авторитетного физика М. Каку: «Существует космическое «сцепление» (entanglement) между каждым атомом нашего тела и атомами, которые находятся на расстоянии световых лет от нас. Поскольку всё вещество произошло из одного источника – Большого Взрыва, – то в каком-то смысле все атомы нашего тела связаны с атомами на другом конце Вселенной при помощи космической квантовой паутины. Сцеплённые частицы чем-то похожи на близнецов, всё ещё связанных между собой пуповиной (волновой функцией), которая может быть длиной во много световых лет. Происходящее с одним близнецом автоматически воздействует и на другого, а отсюда знание об одной частице может незамедлительно представить информацию о её двойнике. Сцеплённые частицы ведут себя так, как если бы они представляли собой единый объект, хотя они могут быть разделены неимоверными расстояниями. Если выразиться точнее, то можно сказать, что поскольку волновые функции частиц в Большом Взрыве были когда-то связаны и когерентны, то эти волновые функции всё ещё могут быть частично соединены миллиарды лет спустя после Большого Взрыва таком образом, что возмущения в одной части волновой функции могут воздействовать на другую часть той же волновой функции» [116, c. 202].
Если к многочисленным научным определениям этой связи, начиная со старомодного термина эфир[49], и, далее, природного Разума (Э. Митчелл), квантовой голограммы (М. Каку), матрицы сущего (М.Планк) и других определений, добавить такие, которыми изобилуют религиозные и мистические источники, то и тогда мы не охватим всего разнообразия форм выражения идеи всеобщей связи. Признавая универсальную распространённость концепта ВЭС во всех мировоззренческих системах за исключением новоевропейского МР [50], важно, однако, опять же вернуться к вопросу о границе между миро– и макропроцессами или, иначе говоря, к психическим режимам, в которых может осуществляться связь между ними. Ведь при отсутствии таковой говорить о ВЭС просто бессмысленно. В рамках холономного подхода КМ эта тема обозначается как проблема пси-феноменов. Конкретные параллели между пси-феноменами и квантовой нелояльностью разработаны уже достаточно широко. Не стану отвлекаться на пересказ доказательств наличия универсальной связи в современных физических теориях – с ними можно познакомиться по соответствующей литературе [51].
Отмечу лишь одно из исследовательских направлений, связывающих микро– и макромиры (КМ с пси-феноменами) посредством концепции полей кручения[52]. термин торсионное поле у академических мандаринов от МР почему-то вызывает особое неприятие, выражаемое эмоциональным спектром от презрительных ухмылок до откровенного бешенства. Поэтому я не буду подробно углубляться в эту запретную тему, но об одном всё же скажу. На основании положения о фундаментальной роли кручения в физических процессах выдвигается гипотеза о том, что индивидуальное сознание способно изменять структуры пространственно-временного континуума [5, с. 15]. «В силу эффектов нелинейности такие изменения могут создавать устойчивые образования, то есть существовать как особого рода торсионный фантом» [183, c. 30]. Отсюда авторы гипотезы перебрасывают мост к объяснению феномена экстрасенсорной перцепции (ЭСП), прекогниции, психокинеза, полтергейста и т. п. К такого рода концепциям примыкает и версия теории вакуума, где на глубинном уровне реальности психическое в значительной степени совпадает с физическим [280]. Согласно этой теории, основу любого рода квантовых полей составляет некое изначальное торсионное поле, представляющее собой совокупность элементарных пространственно-временных вихрей, не несущих никакой энергии, но переносящих информацию (это утверждение выглядит наиболее проблематично). Исходя из этого, пси-феномены связываются с коллапсом (редукцией) волновой функции. Таким образом, феномен квантовой нелокальности, по меньшей мере, в некоторых его проявлениях, связан с психическими процессами макроуровня посредством гипотетических спин-торсионных представлений, согласно которым волновой коллапс сопровождается торсионным возмущением [6, c. 32; 280, c. 63].
В нашем контексте понятие универсальной связи не случайно дополняется определением «эмпатическая». Это обусловлено тем, что внешне разрозненные элементы сущего связаны не простой механической связью, а находятся между собой в отношениях эмпатии – взаимного «проникающего» воздействия на разных онтологических уровнях.
Приведу лишь одно из множества научных подтверждений этого. В ходе эксперимента В. Попонина и П. Гаряева было исследовано воздействие молекулы ДНК на поведение фотонов. Наблюдаемые в вакуумной трубке, они выстраиваются в соответствии со структурой помещённой туда же молекулы человеческой ДНК и сохраняют эту структуру после удаления молекулы из трубки[53].
В этом же ряду стоят: и т. н. зеркальный цитопатический эффект (живые клетки, разделенные кварцевым стеклом, обмениваются стратегической регуляторной информацией), и давно известный эффект «перерождения» верхних молекулярных слоёв вещества при длительном контакте с другим веществом на «простом» физическом уровне, и неоспоримо доказанная способность воды и других жидких субстанций нести и передавать информационные коды, и способность человеческих эмоций воздействовать на расстоянии на образцы ДНК [314, р. 23–30], и многое другое, от чего академическая наука с завидным упорством продолжает отмахиваться.
Через концепцию всеобщей эмпатической связи может быть понят и феномен всякого рода целеполагания. Цель оказывается ни чем иным, как частным случаем в той или иной мере осознанной интенции, устремлённой к восстановлению холономно-когерентной неразрывности, реакцией на расплющивание, растяжение во времени сетевой синхронности элементов сущего. Эта сверхзадача неизменно просматривается за любой прагматикой целеполагания. Потому нет ничего удивительного в том, что телеологию (в широком понимании) обнаруживают и в биосистеме, и в физической Вселенной.
К примеру, когда растение пускает корни в ту сторону, где почва наиболее богата необходимыми минеральными веществами, или в бедной почве тянет корни к герметичным капсулам с плодородной землёй, это никакого отношения не имеет к инстинктам или каким-либо «классическим» каналам связи. Таковым здесь служит исключительно интенциональная эмпатия, устремлённая к физическому воплощению уже предсуществующей в квантовом/когерентном (импликативном) мире ситуации единства корней и почвы, или, говоря словами Платона, действующего и страдающего. Т. е. в каждой клеточке бытия действуют силы холономного эмпатического притяжения, нацеленные не на реставрацию какого-то абстрактного всекосмического единства, а на воплощение совершенно конкретных и ситуационных воссоединений на том или ином уровне реальности. А ориентиром, сценарием единения выступает не только взаиморелевантная физическая природа агентов связи, нераздельных в предсуществующем импликативном паттерне[54], но и опыт квантовой запутанности системы с окружением. Можно предположить, что первый фактор определяет общую модель восстановления ВЭС для всего класса аналогичных ситуаций, а второй – задаёт конкретные ситуационные особенности для каждого единичного случая с его неповторимыми частными обстоятельствами.
Однако разница между «телеологией» природной и человеческой (культурной) состоит в том, что природная цель детерминирована ситуационным восстановлением уже эмпирически определённой связи, к тому же генетически закреплённой в универсально повторяющихся схемах поведения живых существ. В культуре же цель предполагает ключевую роль субъективной воли, т. е. инстинкта со сбитой настройкой, работающего в режиме сознания. Потому-то в культуре стремление к восстановлению прежних, нарушенных в ходе антропогенеза сетевых когерентных связей приводит не только, а по мере развития культуры уже и не столько к восстановлению настроек, сколько к формированию связей нового порядка. И связи эти в становящемся человеческом сознании всё более явственно обнаруживают себя как связи не когерентные, а каузальные. Так мучительно формирующееся человеческое сознание адаптируется не столько к внешней физической среде, сколько к новому уровню разрыва оболочки всеобщей когерентной (эмпатической) связи в мире. И сфера восстановления/установления связей нового порядка и есть Культура. Но к этому положению я вернусь позже.
Возвращаясь к ВЭС, необходимо хотя бы в самом грубом виде пояснить некоторые положения современной КМ, имеющие прямое отношение и к другим фундаментальным проблемам, которые предстоит затронуть в дальнейшем изложении.
Разрушение «реликтовой» первичной холономной связи на квантовом уровне проявляется в явлении декогеренции – потере системой чисто квантовых свойств и её переходе из суперпозиционного квантового состояния в смешанное. Причиной тому КМ называет взаимодействие со средой. К этому можно, однако, добавить, что глубинной основой такого взаимодействия выступает наличие интенционально-эмапатического импульса. Механизм декогеренции КМ представляет как запутывание первоначального квантового состояния с таким большим числом степеней свободы окружения (т. е. в наших представлениях – противоречивым разнообразием множества воздействующих извне интенциональных импульсов), так что в усреднённой картине вклад интерференционных членов оказывается как бы случайным и близким к нулю. Математическое описание декогеренции в КМ аналогично суммированию огромного числа произвольно смещенных друг относительно друга синусоид и делением этой суммы на их полное число. Каждая из подобных синусоид отвечает вкладу в интерференцию одной степени свободы окружения, и чем степеней свободы больше, тем ближе к нулю итоговый результат. Сама же интерференция возникает как результат сложения колебаний с разными фазами, что математически похоже на суммирование смещенных друг относительно друга синусоид. Однако в эти аспекты квантово-механических репрезентаций нам нет необходимости погружаться. Важно лишь иметь в виду, что системы абсолютно изолированные (замкнутые) и никак не взаимодействующие с окружением могут существовать лишь теоретически или в только в импликативном мире. Хотя абсолютно изолированных систем не существует, для двух или более частей единой системы, не взаимодействовавших и не взаимодействующих друг с другом, можно указать промежуток времени, в течение которого допустимо их считать автономными.
Сохранение чисто квантовых состояний системы возможно только до тех пор, пока равнодействующая воздействующих на нее интенций близка к нулю. Когда же на систему начинает воздействовать некий направленный интенциональный вектор, например, взгляд наблюдателя, начинается декогеренция, и система переходит в запутанное состояние. Можно предположить, что этим запускается своего рода «цепная реакция» интерференции интенционально-волновых энергетических потоков. В результате образуются вихревые узлы, инициирующие прогрессию структурообразования на всех уровнях: от микро– до макро. И этот механизм обнаруживает один из аспектов перехода от нелокального состояния к локальному, от непроявленного к проявленному, от квантового к классическому, от несвёрнутого потенциального к развёрнутому актуальному.
В ходе взаимодействия – в основе своей интенционально-энергетического (а не информационного!) – открытые системы переходят из суперпозиционных состояний в смешанные. Причём, что чрезвычайно важно, имеют место и обратные переходы, от смешанных состояний к чисто-квантовым, суперпозиционным. Для обозначения этих обратных переходов в КМ используется термин рекогеренция. Базовым условием рекогеренции выступает сворачивание взаимодействия системы, опять же, прежде всего, интенционально-энергетического, с окружением.
Таким образом, с точки зрения КМ, проявление ВЭС может быть представлено как мера запутанности, – степень выраженности квантовых свойств системы. Для классической системы, в которой все состояния независимы друг от друга, и наличествуют лишь классические корреляции между ними, мера запутанности равна 0. А в случае, когда в системе присутствуют только квантовые корреляции и отсутствуют классические – единице. С точки зрения КМ, важно следующее. В ходе декогеренции состояние системы перепутывается с таким большим количеством состояний среды, что в итоге эффекты квантовой запутанности оказываются совершенно незначительными. Однако никакой редукции волнового пакета не происходит: в совокупной системе, содержащей как измерительный прибор, так и наблюдателя, суперпозиция состояний сохраняется. Иначе говоря, в этой системе сохраняются альтернативные варианты развития событий, и только для самого наблюдателя реализуется один из них [167]. Не будем все же углубляться в чисто физические проблемы, в частности, в вопрос о соотнесении вышеприведённых суждений со знаменитой копенгагенской интерпретацией[55].
Важно подчеркнуть другое: в результате декогеренции происходит взаимное обособление подсистем. Несепарабельные (смешанные) состояния переходят в сепарабельные и локализованные, вследствие чего, в конце концов, из квантового мира эскплицируются, «вытягиваются», «сгущаются» дискретные образования, вовлекаемые в структурообразование «плотных тел» эмпирического мира.
Иными словами, опираясь на положения КМ, можно утверждать, что декогеренция представляет собой универсальный механизм, переводящий суперпозиционное квантовое состояние в смешанное и, следовательно, эксплицитное, наблюдаемое. Декогеренция, сплющивая асинхронность когерентных связей, создаёт вектор времени: направление изменений, необратимых в рамках той или иной подсистемы. Поскольку в замкнутой системе нет выделенных состояний и переходов между ними, то нет и самого времени. Пространство и время возникают, с точки зрения КМ, как результат взаимодействия подсистем, и любые условные пространственновременные различия могут косвенно обнаруживаться, или скорее, предполагаться только внутри этих подсистем и являть лишь часть квантовой реальности. И для различных локальных наблюдателей (то есть подсистем внутри этой системы) последовательность событий и пространственные соотношения могут быть различными. Это даёт все основания утверждать, что пространство и время не существуют априорно (по Канту), а возникают в ходе происходящей при любом взаимодействии декогеренции, то есть в результате перехода чисто-квантовых состояний в смешанные [453]. Этот механизм при взаимодействии с окружением «овнешняет», опредмечивает частицы и их локальные характеристики из множества потенциальных квантовых состояний. В результате нам является мир с частично (в разных системах – с разной степенью) нарушенными когерентными связями, и человеческий мозг, выступая чувствилищем квантовых процессов, способен посредством интенциональной активности сознания воздействовать на квантовые процессы. Этот же механизм имеется в виду, когда речь идёт о сворачивании и разворачивании паттернов импликативного мира в терминах Д. Бома (см. далее).
Важно, что КМ даёт взаимодополняющее описание любого объекта и как локализованного в пространстве-времени, и как никаким образом не локализованного. Поэтому представления о запутанных состояниях и декогеренции соотносятся с понятиями не частиц, а систем и подсистем, содержащих любое число частиц. Соответственно, нелокальные связи возникают между любыми взаимодействующими объектами, а не только между квантовыми объектами. Если исходить, следуя Бому, из того, что запутанные состояния представляют собой не отдельные локальные объекты, а проекцию более сверхглубокого и фундаментального уровня целостной реальности, то именно этот нелокальный аспект квантового потенциала позволяет объяснить эффект связи между парными частицами (объектами). То есть появляется возможность интерпретировать феномен когеренции без нарушения постулата специальной теории относительности о том, что ничто во Вселенной не может перемещаться со скоростью, превышающий скорость света.
Интенциально-эмпатические взаимодействия, которые КМ описывает как взаимодействия полей и волн с присущими им энергиями, суть локальные «взаимопроникновения» между внешне разделёнными реалиями – причина, порождающая феномен квантовой запутанности (см. выше). Именно они, а не бессмысленная «запись информации», инициируют взаимодействия замкнутой квантовой системы (паттерна свёрнутого порядка) с окружением, вследствие чего и происходят декогеренция, запутанное состояние и, в конечном счёте, экспликация некоего акта существования в виде локального (эмпирического) объекта и, в частности, в виде плотного, проявленного тела. Но подчеркну, эксплицируются не все потенциальные характеристики феномена вообще, но лишь те, которые участвуют в активном взаимодействии с источником интенциально-эмпатического импульса, релевантны онтологической природе агента связи и его «эманации» – интенциально-эмпатическому импульсу. К этому чрезвычайно важному положению я буду неоднократно возвращаться, рассматривая широкий ряд важнейших опосредованных проявлений этого механизма в сфере психоментальных функций (рецептивных и когнитивных процессов), режимов смыслобразования, раннекультурных и более поздних культурных практик др. Иными словами, разворачивание и пояснение этого положения поможет конкретизировать расхожий тезис о том, что мы (т. е. наше сознание) участвуем в формировании окружающей реальности.
Подытоживая, могу утверждать, что ВЭС берёт начало на квантовом уровне (если не глубже) и не сводится к каким-либо частным дискретным причинам и проявлениям. Строго говоря, сила холономного притяжения вообще не имеет конечной физической причины в классическом понимании (финальной в Аристотелевском). В эмпирическом мире она сама выступает причинопорождающим началом. Поэтому направленность к рекогеренции – достижению вторичного когерентно-целостного состояния, универсальна для всех форм существования. Рекогеренция, даже самая слабая и краткосрочная (не заметная для сознания), не осуществляется без выхода на квантовые уровни, что особенно важно помнить, переходя от макроуровней к анализу культурных феноменов. Мера эмпирического проявления универсальной интегрирующей интенции зависит от онтологических свойств агентов связи, что, разумеется, в свою очередь, определяется степенью сложности всей системы. Чем она выше, тем труднее путь к достижению вторичной целостности, ибо вместе со сложностью нарастает и сила отпадения и обособления (сепарирования). Кроме того, не следует забывать, что всеобщая интегрирующая интенция представлена бесчисленным множеством разнонаправленных локальных интенциальных векторов, несовпадающих и «конкурирующих» меж собой энергетических потоков, что в эмпирическом мире создаёт пёструю амальгаму несинхронных и взаимопротиворечивых процессов и взаимодействий.
Всё сказанное ещё раз приводит нас к важнейшему выводу о природе интенциальности, которая предстаёт как расплющенное во времени отношение между агентами потенциальной когеренции, а также формой связи потенциального бытия в квантовом (импликативном) мире с бытием эмпирическим, эксплицированным. Проявлением же всепронизывающей интенциальности выступает универсально распространенное явление комплементарности, взаимодополнительности и «притёртости», друг к другу физических форм и программ поведения живых существ. Видимо, здесь кроется и глубинное объяснение феномена инстинкта и «неправдоподобно» осмысленного поведения животных, и ещё целый ряд феноменов, с точки зрения МР либо полностью, либо частично необъяснимых. И, наконец, здесь коренится основа такого явления, как партиципация в мире культуры. Но подробнее об этом в гл.4.Развитие темы связи (медиации) между квантовым (импликативным) и эмпирическим мирами будет продолжено в гл.3 в контексте концепции психосферы. К теме всеобщей эмпатической связи – одной из ключевых в данном исследовании – я буду обращаться неоднократно. А сейчас вернёмся к общим вопросам эволюции.
Для широко понимаемого современного неоэволюционизма характерно постулирование, в разных акцентуациях и терминах, неких глобальных эволюционных векторов (в авторской аббревиатуре – ГЭВ). Эти вектора связаны с последовательным наращиванием, от системы к системе, таких качеств:
– сложность,
– морфологическая, структурная и функциональная дифференцированность,
– уплотнение эволюционного фронта,
– субъектность.
Для исследования проблематики «региональных онтологий» и «средних уровней» конкретности постулирование ГЭВ как некой априорной данности вполне оправдано. Но эссенциалистские рефлексы сознания тотчас же подбрасывают сакраментальный вопрос: откуда взялись ГЭВ и куда они направлены? И пока на этот вопрос не будет дано хотя бы формального ответа, сознание не отделается от навязчивого ощущения «подвешенности» концепции. Проще всего было бы признать, что в невозможности ответить на этот вопрос нет ничего зазорного. Стоит ли в очередной раз в пределах нашего умственного и языкового горизонта искать точку, в которую удобно вбить гвоздик метафизического предела и подвесить на нем Вселенную? Тем более, что неразрешимость метафизических вопросов культурологической мысли нисколько не мешает заниматься вполне конкретными и достаточно важными вещами.
И все же дадим ответ на поставленный вопрос: ГЭВ представляют собой частный случай интенциальности, действующей не на локальном (не в квантовом, а в общепринятом значении этого слова), а на глобальном уровне. Если противоборство интегративного и дезинтегративного[56]начал во Вселенной определяют не только её внутренние, вложенные ритмы, но и внешний, глобальный Большой ритм, регулирующий её расширение и «схлопывание», то допустимо предположить, что имманентная цель эволюции состоит в снятии времени и пространства, посредством которого завершается такт большого ритма, охватывающего существование Вселенной. Впрочем, учитывая гетерогенность Вселенной, масштабы которой ещё далеко не определены, метафизичность последнего утверждения можно смягчить, предположив, что Большой ритм разворачивания и схлопывания действует не в масштабе всей Вселенной, но лишь в тех или иных её локусах (например, в Метагалактике), в одном из которых мы имеем счастье обитать. Однако никакого практического значения эта оговорка не имеет. Представляя собой некое промежуточное звено в общеэволюционной пирамиде, человеческий разум может концепции метасистемной телеологии строить лишь чисто спекулятивно и в весьма скромных эпистемологических пределах. С этой точки зрения, утверждения о наличии общеэволюционной телеологии или об отсутствии таковой в равной степени абстрактны и сами по себе несодержательны. А если принять позицию, согласно которой, возникновение Вселенной не было продиктовано необходимостью, а явилось результатом некой «игры» или случайной флуктуации, то «телеологический вопрос» обессмысливается окончательно. Иное дело, что телеологизм, навязывающий эволюции некую познаваемую человеком конечную цель, целый ряд вопросов уводит в область квазирелигиозного априоризма. Та же позиция, которая исходит из того, что у эволюции нет цели, а есть лишь направленность[57], представляется не только менее мифологичной, но и более эвристичной.
Эволюция, таким образом, предстаёт как процесс системных фазовых преобразований, конфигурирующих реальность по «генеральной линии» локальность – нелокальность (холономность). Иными словами, эволюция в самом общем смысле есть проявленная динамика «внутреннего» пульса Вселенной, стремящегося завершить свой большой такт. Причём завершение совершенно не обязательно представлять в привычной финалистской оптике: оно вполне может выглядеть и как бесконечное приближение к некой точке X. Впрочем, для культуры как некого промежуточного звена в цепи эволюционирующих систем Вселенной, данная проблема опять же практического значения не имеет. В любом случае, finitum non est capax infiniti (конечное не способно воспринять бесконечное). Неважно от чего погибнет Вселенная: от жары или от холода. Растащат ли галактики на критическое расстояние силы «тёмного вещества» (силы отталкивания) – или верх возьмут силы «схлопывания». Важно, что столкновение этих тенденций происходит, подтверждая идею противоборства интегративного и дезинтегративного начал, и Вселенную так или иначе приведёт к прекращению её существования по крайней мере, в том виде, в каком мы привыкли её наблюдать и представлять.
Итак, ГЭВ представляются не как пучок разрозненных и самопричинных сил, а как аспекты единой глобальной эволюционной интенции, раскрывающейся в разных модусах. При этом, в каждой локальной системе проявляясь как нечто ей трансцендентное, эта интенция всякий раз себя обнаруживает через свои вполне имманентные факторы и обстоятельства.
Рассмотрим вкратце названые эволюционные векторы/аспекты.
Сложность. Рассуждения о том, что среда сама по себе стимулирует усложнение форм жизни (к эволюции неживых систем это, впрочем, тоже относится) бессмыслены без прояснения того, о каких конкретно компонентах среды идёт речь, в каком направлении сама эта среда эволюционирует и каков характер прямых и обратных взаимовоздействий между средой и рассматриваемой формой. Среда в этом случае предстаёт как некое самопричинное и мистифицированное начало, односторонне, с фаталистической непреложностью воздействующее на форму. Попытки преодолеть такой механицизм предпринимаются, в частности, в коэволюционной и в ряде других современных эволюционных теориях.
Мой подход таков. Даже если не вдаваться в различия между синергетическим и общепринятым пониманием сложности, нетрудно убедиться, что само эпигенетическое надстраивание новой системы над предшествующей и хотя бы частичный их синтез в зоне эволюционного фронта создают конфигурацию более сложную, нежели первоначальная.
Употребление термина эпигенез в нашем контексте требует некоторого пояснения. Речь идёт не столько о философской традиции его употребления, восходящей ещё к Аристотелевым представлениям о самозарождении организмов, не о борьбе эпигенетиков и преформистов в философии, биологии, и даже не о современном социобиологическом дискурсе, в русле которого вырабатываются два уровня эпигенетических правил. В смыслогенетической теории эпигенез связывается с межсистемной трансляцией и наследованием комплексного биокультурного опыта, снятого (в Гегелевом смысле) в ряду качественных преобразований систем и опосредованного первичными элементарными конструкциями – «кирпичиками», «клеточным материалом» тела культуры. Эти кирпичики суть первичные смысловые конструкции, передаваемые в процессе инкультурации и опосредуемые семантическими формами конкретной культурной традиции. Последнее особенно важно, поскольку, представив культуру как особым образом организованную информационную систему (как это часто делают), весьма затруднительно выявить предельную информационную «единицу» культуры в русле социобиологии, антропологии, информатики или генно-культурных теорий. В связи с этим вспоминаются почти курьёзные мемы проф. Чик из Чикаго.
Смыслогенетическая теория, в свою очередь, заявляет, что такой единицей выступает смысл. А эпигенез движется вглубь от археологии смысла, уходящего корнями в многослойную толщу биологической памяти. И это только начало движения.
Чем выше у системы порог сложности, тем большее сопротивление она встречает со стороны стабилизирующих ее сил. Эти силы стремятся завершить процесс эволюции на уровне каждой локальной структуры, которая «не знает», что она не есть последняя форма бытия. Они стремятся всякую локальную систему (структуру) превратить в завершающую коду вселенского танца энергий. Глубинный «витальный рефлекс» всякой локальной структуры – остановить собою динамику изменений «здесь, теперь и так», затормозить процесс эволюционирования, будто никаких эволюционных процессов большего масштаба не существует (о рефлектирующей и моделирующей способности человеческого интеллекта разговор особый). Но на локальном уровне завершаются лишь локальные ритмы, регулирующие становление, соответственно, локальных структур и систем. Процесс эволюционного усложнения идёт дальше, и «рефлекс остановки» переходит на следующие уровни. Стабилизация уровня сложности[58], наряду с прогрессивными ароморфозами (увеличением уровня сложности) и регрессивными процессами, имеет место как в биосистеме, так и в АС, что часто упускается из виду в гуманитарных исследованиях.
Разумеется, речь идёт об упорядоченной, т. е. структурно организованной сложности – беспорядочное усложнение критерием эволюционного уровня быть не может. Такой хаотичной сложностью система прежде всего и жертвует, проводя «расчистку» подсистем.
Здесь, конечно, напрашивается вопрос: В чём причина усложнения, и зачем оно нужно? Глядя изнутри системы, можно удовлетвориться таким ответом: это борьба с энтропией, повышение жизнеспособности, гибкости и реактивности системы. Но ведь вектор усложнения трансцендентен каждой отдельно взятой системе и, стало быть, сквозную транссистемную интенцию к усложнению ими одними не объяснить. Всякие оформившиеся структуры локальных уровней всегда и всячески сопротивляются эволюционному усложнению – ведь сравнение в понятиях лучше и хуже невозможно, поскольку эволюционные преимущества более сложных систем всегда относительны и проявляются постепенно.
В биологии простые формы оказываются во многих случаях более адаптивными, чем сложные, да и в культуре сложность организации как отдельных образований, так и целых социально-исторических систем вовсе не даёт гарантий их выживания и успешного ответа на разного рода вызовы., Трансцендентность вектора усложнения обусловлена, думаю, тем, что сложность структуры пропорциональна скоростям протекающих в ней процессов. Ведь чем выше уровень сложности, тем больше скорости внутренних взаимодействий[59]. А ускорение процессов – показатель сжатия времени, на глобальном уровне стремящегося к своему снятию. В этом смысле, каждая локальная система живёт в своём темпомире, внутренне ускоряющемся по ходу эволюционных итераций. Так, вектор усложнения устремляется к возврату (на новом, разумеется, уровне) в состояние не-длительности. Даже если сжатие времени и не достигает (никогда не достигнет?) метафизической точки снятия, а просто стремится к бесконечности, то и этого достаточно, чтобы служить глобальным трендом эволюционного усложнения форм и систем. Стремление доводить всё до логического конца – в данном случае до финализма квазигегелевского толка – въевшаяся в подсознание привычка, выработанная рационалистическим логицизмом. Однако сама действительность никаких «логических концов», как правило, не приемлет. Так, результатом «критического» уплотнения времени может стать растворение каузальности в когерентности, преодоление необратимости времени и т. п.
Главное эволюционное преимущество, которое нарастающая сложность даёт новообразованным системам, это выведение их в иной по отношению к материнской системе темпомир, что ослабляет, в свою очередь, их зависимость от последней. Внутренняя динамика как плотность процессов на единицу времени в новообразованной системе на порядки выше, чем в системе материнской. Следовательно, вероятность получения внешних деструктивных импульсов из этого «фонового» и «замедленного» мира резко снижается. Так, зависимость биосистемы от геофизической и геохимической систем Земли меньше, чем зависимость последней от событий в солнечной системе, но больше, чем зависимость культуры от биосистемы. Так вектор сложности сопрягается с вектором самости и наращивания субъектности.
Если в глобальном масштабе общая тенденция к наращиванию уровня сложности достаточно очевидна, то применительно к культурно-исторической эволюции требуются некоторые оговорки. Сталкиваясь с нелинейностью культурно-исторического развития, исследователи задают вопрос: является ли растущая сложность универсальной характеристикой развития?[60]. Как ни странно, многие авторы не понимают, что не все процессы в системной самоорганизации обществ направлены на увеличение сложности, и что критерием последней отнюдь не выступает технологическо-потребительский прогресс в новоевропейском понимании. В процессуальном плане, и упрощение подсистем, и их дробление, и деструктивные, на первый взгляд, «расчистки» культурного пространства (эти процессы обычно трактуются как инволюционные), могут выступать, (как правило, выступают) факторами развития, т. е. предпосылками или прямыми факторами последующего усложнения.
Так, согласно Г. Джонсону, в любой социальной структуре существуют некие организационные пороги, за рамками которых происходит либо увеличение сложности социополитической организации (более развитое и разветвлённое центрообразование), либо дезинтеграция системы [370, p. 389–421]. Другие исследователи показывают, как рост населения с необходимостью требует системного самоограничения числа потенциальных связей, т. е. жизнеспособность системы обуславливается ограничением увеличения сложности [355, p. 237–250]; здесь, впрочем, речь идёт о сложности не структурной, а чисто количественной). При этом выбор пути самоограничения (о принципе самоограничения см. ниже) для всякого сообщества оказывается в некотором смысле судьбоносным: изменить историческую колею с каждым новым актом выбора становится всё труднее. Так, абстрактная свобода сворачивается до все более и более конкретной, а абстрактная количественная сложность аморфной и слабо упорядоченной разнородности сжимается и «переупаковывается» в структурную сложность в рамках избранного направления.
Однако главная оговорка заключается в том, что в моменты скачковой смены конфигурации (см. ниже о вертикальном векторе эволюции), особенно на начальных стадиях этого процесса, на первый план выходит деструкция несущих опор материнской системы, поэтому немедленного достижения следующего порядка сложности не происходит. Иначе говоря, путь к качественно новому уровню сложности лежит через ситуационную хаотизацию, о чём говорят синергетики.
Итак, если оставаться в пространстве примеров из социокультурной сферы и не сводить критерии развития общественных систем к росту производительности труда, совершенству технологии и прогрессу утилитаризма, то его (развития) режимы в любом случае будут замыкаться на увеличение сложности. Ибо развитие, как бы его ни понимать, всегда приводит к образованию инноваций (или, если угодно, наоборот) и, соответственно, к дроблению и дискретизации первоначально синкретических образований. А это, в свою очередь, может служить самым общим, хотя и абстрактным критерием сложности.
Здесь уместно сделать последнюю, но не по степени важности, оговорку. В конкретном анализе любого рода структур и процессов нужно различать два вида сложности: комплексную и синкретическую. Первая связана с увеличением количества структурных связей между раздельными и в той или иной степени автономными компонентами. Вторая – с процессами, протекающими в оболочке синкретической слитности. И этот второй вид сложности ничуть не проще, чем первый. И в этом нам предстоит неоднократно убеждаться, рассматривая синкретические формы культуры и ментальности. В связи с этим можно предложить ещё один критерий структурной сложности: если внешние воздействия на ту или иную подсистему отражаются на всей системе, то, стало быть, степень синкретизма ещё достаточно велика. Если же подсистемы реагируют относительно автономно, значит, они достаточно обособились, и система в целом качественно усложнилась.
Итеративное уплотнение фронта эволюции – от гигантских облаков космической пыли, через образование галактик, планетарных систем и далее: к геофизическим и геохимическим процессам на отдельной планете, а затем к биосистеме и АС, – прослеживается достаточно ясно. Однако выглядит это не как стягивание эволюционирующей Вселенной в одну единственную точку, а как процесс, протекающий в бесконечном множестве пространственно-временных локусов. В наблюдаемой нами части Вселенной, вернее, в той её части, применительно к которой можно говорить о наблюдении эволюционных процессов, межсистемные переходы – лишь «выходящие на поверхность» проявления тенденции к уплотнению перманентно оказывающего давление на систему и вызывающего в ней специфический комплекс процессов. К таковым можно отнести, прежде всего, периодически имеющие место фазовые «вторичные упрощения» [228], переупаковку структур, повышение информационной концентрации элементов системы и особенно её структурных узлов.
Наращивание структурно-функциональной сложности нацелено на снятие времени, а сжатие фронта эволюции – на снятие пространства, и нераздельность этих тенденций связана с нераздельностью самого пространственно-временного континуума. Тенденция к уплотнению пространства эволюционного конфигурирования на каждом локальном уровне противостоит всепроникающим центробежным силам.
Морфологическая и структурно-функциональная дифференцированность, будучи одним из проявлений сложности, целиком к ней, тем не менее, не сводится и представляет собой относительно самостоятельный вектор. И здесь транценденция ГЭВ предстаёт в обличье имманентных процессов: специализации форм и структур развивающейся системы в их опять же совершенно имманентном устремлении к вписанию в среду, каковой выступает совокупность материнских систем. Дифференцирование инициируется в микромире, где несепарабельные состояния под действием тех или иных интенциональных воздействий переходят в сепарабельные. Далее же вступает в силу органически присущая всякой системе направленность к неограниченному экспансивному росту, освоению всех возможных ниш в границах материнской системы, что и опосредует сквозную куммулятивную интенцию к дифференцирующему усложнению. Отсюда берёт начало необратимый распад синкретических (первоначально интегрированных) форм – один из процессов, общих для всех системных уровней эволюции. В этой необратимости – гарантия невозможности полной инволюция к пройденным уровням; она невозможна никогда и ни при каких обстоятельствах (это подтверждается законами, выведенными на материале частных систем, например, законом Долло о необратимости эволюции). В рамках отдельно взятой системы или на стыках межсистемных переходов происходят упрощение и структурнофункциональная редукция, самые разные по своим причинам и режимам протекания. Но в общеэволюционном масштабе попятное движение невозможно в принципе. И это лишний раз показывает, что сам процесс дифференцирования не выводится из имманентных процессов системы, но, будучи, им трансцендентным, опосредуется ими. В основе процесса дифференцирования (автономизации, обособления и т. п.) лежит эффект декогеренции квантовых суперпозиций, в результате которых появляются локальные классические объекты. Последние, будучи приторможенными «сгустками» интенциональных потоков, самоорганизуются в структуры и далее – в системы. При этом каждая из структур, вовлечённых в эволюционный процесс, достигая определённого уровня сложности и отделения от целого, стремится воспроизвести в себе в наибольшей полноте характеристики исходного целого. В этом одно из проявлений универсальности дезинтегративной силы, обнаруживающей себя через глобальный эволюционный вектор дифференцирования. Движущей же силой дифференциации выступает принцип комбинирования, проявления которого будут неоднократно рассматриваться по ходу исследования.
Нарастание субъектности выражается в неуклонном повышении способности новообразованных систем к обратному влиянию на среду (прежде всего, материнскую систему), усилению автономности (возможностей саморазвития благодаря внутренним противоречиям), а также концентрации когнитивных потенций в отдельных элементах системы. На стадии культуры этот вектор вызывает к жизни феномен субъекта с присущей ему способностью к рефлексии и когнитивному моделированию. Забегая вперёд, скажу, что под субъектом здесь понимается не только человек, что само собой разумеется, но также и сама культура как системное образование. Субъект, таким образом, не равен субъектности. Начала субъектности усматривается и на микроуровне, и на уровне биообразований[61].
Субъектность – общая тенденция, направленность ГЭВ, лишь на стадии культуры достигающая относительной самоадекватности.
Становление субъектности задаётся действием упомянутого выше принципа центрообразования: структурная конфигурация некоего локального фрагмента пространственного-временного континуума организуется в окрестности определённой точки фокуса. На микроуровне таковой может выступать энергетический узел, сгусток поля, на биологическом уровне – клетка, затем живой организм и по ходу разворачивания биосистемы – группы организмов, популяции. Поведенческо-ролевая дифференциация в популяциях высших животных точку – организующий центр (по крайней мере, некоторые его функции) совмещает с отдельной особью. Например, у приматов в роли социального центра выступает альфа-самец. Вообще, примечательно, что «… в процессе эволюции повышалась степень целостности популяций и вида» [100, с. 205]. Здесь мы наблюдаем дальние эволюционные подступы к тем уровням целостности и автономности, на которых будет проявлено историческое становление субъектности человека.
Центр, в силу разнообразных внутриструктурных комбинаций и «розы ветров» перекрестных взаимодействий, оказывается в позиции наиболее устойчивого элемента становящейся структуры. На себе он фокусирует все ключевые позиции её внутренних связей и неуклонно наращивает свойства субъектности: способности к автономному от внешней среды целеполаганию, к самоорганизации и рефлексии. Но эти свойства центра проявляются не в отрыве от всей структуры, а в контексте их нераздельного и взаимообусловливающего существования, где центр задаёт высшую точку и форму проявления самости, на которую способна выйти структура как целое.
Во всех системах до появления Культуры над центрированием все же центробежные силы со стороны периферийных элементов структур, хотя их преобладание неуклонно уменьшалось. Становление Культуры окончательно это соотношение изменило: с одной стороны, центр структурирования сместился в человеческий мозг, дав импульс историческому развитию индивидуальной самости, и, с другой стороны, открылась возможность для развития субъектности самих культурных паттернов и входящих в них структур – институтов, традиций, смысловых комплексов и т. п. Но эту ситуацию не следует понимать как поражение центробежных сил: наращивание центрирующей самости в Культуре оплачено было усилением отпадения от реликтовой холономности «нижних» системных уровней. Тема эта ещё не раз будет затрагиваться в данном исследовании.
Наращивание субъектности и ее максимизация в Культуре существенно затрудняют, а то вовсе ставят в тупик представителей естественных наук, если они пытаются протекающие к Культуре/АС процессы описать такими терминами, как энергия (в её узко физическом понимании), энтропия, метаболизм, энергия (в том же узко физическом понимании) равновесность и др. Усилия редуцировать процессы АС к физическим законам и схемам самоогранизации неизбежно приводят к парадоксам и путанице.[62] Разумеется, нарастание субъектности, не будучи, как и другие ГЭВ, заданным проивиденциально, может быть контекстуально редуцирован к сумме естественных процессов. Но как целое, в своей транссистемной направленности, из них он никоим образом не выводится.
Обобщая всё сказанное, можно сделать вывод, что рождение и эволюция структур происходят не путём «ползучего» приращения, постепенного добавления элементов в конфигурацию, которые могли бы, как это мнилось Дарвину, кита преобразовать в медведя. Напротив, имеет место симультанное (иного слова не подберёшь) совпадение потенциальной импликативной формы с совокупностью точечных «посюсторонних» элементов, готовых организоваться в структуру и тем самым воплотить, опредметить импликативный паттерн. Стремление формы (наличной структуры) к абсолютному совпадению со своим «запредельным» паттерном рождает один из важнейших аспектов диалектики существования любого рода образований: от физической и психической организации организма до макросистем. Здесь коренится и основание эволюционного типологизма (чем объясняется пресловутая проблема отсутствия переходных форм), и дуализм того, что принято было называть материальным и идеальным (психофизический дуализм), и объяснение многочисленных спонтанных проекций паттернов когерентного мира в мир эмпирический. Достаточно вспомнить универсально распространённый в архаике (о более поздних временах не говорю) мотив двойственности всех вещей: наличия у каждой вещи или существа некоего незримого психического двойника, онтологически принадлежащего (хотя бы отчасти) иному, трансцендентному миру. Двойник этот, несомненно, есть не что иное, как посредник между каузальным и когерентным мирами, отношения с которыми определяют самые важные и глубинные стороны жизни: идентичность, саморефлексию и экзистенциальное[63] самоопределение. Развитие этой темы в контексте интерпретации т. н. паранормальных явлений – в гл.3.
В самом общем и схематичном виде связь медиации между двумя мирами с механизмом общеэволюционного процесса может быть сформулирована следующим образом:
– будучи универсальной для всех уровней и планов реальности, интенциальность осуществляет всеобщий диалог онтологических модусов: как потенциального, так и сущего;
– рождение и эволюционирование новых структур в эмпирическом мире связано с актуализацией, «вытягиванием» их из мира потенциального в план наличного бытия по дискретным точкам, интерференционным узлам, созданным интенциальными силами[64].
Актуализация эта обусловлена рядом обстоятельств: так, структуры некоего порядка сложности восприимчивы лишь к релевантным по отношению к ним интенциальным импульсам. Т. е. существует определённая корреляция между уровнем сложности опредмеченных структур и сложностью предсуществующих в импликативном мире структур следующего эволюционного уровня. При этом испускаемые ими «оттуда» интенции (импульсы) «здесь» могут быть считаны лишь структурами определённого онтологического порядка и уровня сложности. Поэтому скачки эволюции[65]имеют ясно ограниченные пороговые величины, определяемые уровнем и формами проявления ГЭВ в материнской системе, ибо интенциальные импульсы более высокого порядка системой просто не воспринимаются. Этим объясняется стадиально-поступательная компонента эволюционного движения, не знающего перепрыгивания через несколько ступеней. В единичных случаях имеют место и разного рода точечные прорывы за эволюционный горизонт, но в целом разбег эволюционного фронта – т. е. диапазон считывания паттернов скрытого порядка – определяется дельтой изменчивости «принимающих устройств» и настроек системы. Все эти вопросы дальнейшее развитие получат в гл. 3.
Принцип дуализма, универсальный для сепарированного, дискретизованного, нехолономного модуса бытия проявляется не только в противоречивом стремлении всякой системы к изменению и самосохранению. Дуалистически противоречива и сама эволюционная динамика. Здесь подхожу к одному из важнейших положений – концепции двунаправленности эволюции. Видение эволюции как однонаправленного процесса, пусть даже с учётом разнообразно понимаемой нелинейности, стало следствием целого ряда методологических тупиков. По моему убеждению, оно одностороннее и методологически ущербное (речь сейчас не идёт лишь о концепции линейного прогресса, вытесняемого нелинейными эволюционными парадигмами). При таком подходе направляющие силы эволюции приходится искать где-то за пределами самой эволюционирующей системы, что неизбежно приводит к провиденциализму и одиозным, а главное, мнимым метафизическим объяснениям.
Чувствуя спекулятивную надуманность этих объяснений, но не имея в рамках физикалистско-позитивистского подхода иных, некоторые авторы с обезоруживающей прямотой вопрошают «Какова движущая сила эволюции? Следуя автогенетическим традициям, мы полагаем, что взаимодействия (материя) сами (сама) по себе являются (является) движущей силой эволюции, которая не нуждается, таким образом, ни в каких специальных движителях» [263, c. 12]. Поневоле, позавидуешь «технарям», не обременёнными философскими вопросами!
Эктогенетические теории (в частности, дарвинизм), как правило, сводят содержание эволюционных процессов к адаптации и специализации форм, не выходя за рамки взаимоотношений эволюционирующих структур с внешней средой, упуская из виду, что изолированные системы тоже могут эволюционировать. Поскольку же само понятие эволюции неразрывно связано с адаптивизмом, то, сталкиваясь с ситуациями, когда адаптивистские объяснения не работают, исследовательская мысль прибегает к натяжкам, подгонкам, более или менее явному жульничеству и передёргиванию. Уходя от крайностей адаптивистского подхода, исследователи часто оказываются в плену крайнего автоморфизма или преформизма. Чувствуя бесплодность метаний между полюсами адаптивизма и автогенетизма, ряд авторов прибегает к таким определениям, как прогрессивная или магистральная эволюция, теоретические концепции которых всё же оказываются недостаточно внятными. При этом необходимость более чётко разграничивать эволюционные направления уже назрела со всей остротой [263, c. 174].
В связи с этим рискну предложить принципиально иную модель. Комплекс изменений, связанный с адаптацией и специализацией структур и форм в эволюционном становлении системы, можно условно назвать горизонтальным, или внутрисистемным направлением эволюции. Наряду с ним, однако, действует и другое – вертикальное направление, связанное с транссистемным устремлением ГЭВ. Направление это – не просто продолжение внутрисистемной эволюции, или выведение её процессов за пределы системы, как это нередко представляют пишущие о магистральном направлении в эволюционировании. Это процесс, имеющий принципиально иную природу и механику, которые коренятся в неизбывном противоречии между бесконечностью принципа и конечностью форм его воплощения. Под бесконечностью принципа здесь подразумевается трансцендентность вышеперечисленных ГЭВ по отношению к каждой локальной системе, в которой они себя обнаруживают. А эволюционная лестница конечных форм являет прогрессию становящихся и неизменно останавливающихся в развитии дискретных структур, всякий раз ограниченную рамками системной конфигурации. Поскольку всякое горизонтальное эволюционирование – разворачивание системы вширь – обусловлено контекстом взаимодействия со средой (эпигенетической суммой материнских систем), это с неизбежностью умаляет чистоту воплощения принципа в каждой конкретной ситуации, ибо становящиеся формы оказываются не абсолютным выражением устремлений ГЭВ, а компромиссом со средой. Иными словами, в любой эволюционной ситуации возникает нетождество и, соответственно, конфликт между универсальными принципами конфигурирования и наличной конфигурацией. Причина конфликта в том, что наличная конфигурация всегда несёт в себе черты компромисса с активно воздействующей на её формирование средой и с самим материалом эволюционирующей системы.
В силу этого конфликта вечно неудовлетворённый интенциальный принцип ГЭВ и предстаёт сквозной транссистемной силой. По мере того, как дифференциация и специализация форм всё больше вязнет в горизонтальном растекании и адаптационном освоении всех возможных ниш среды, усиливается вертикальное (транссистемное) влияние, стремящееся переориентировать эволюционный фронт, взломать «съезжающую в горизонталь» конфигурацию и воплотить интенциальный принцип на более высоком (в идеале – абсолютном) уровне проявления. Для этого вертикальные силы отыскивают в системе наименее специализированное звено и «выталкивают» его на следующий эволюционный уровень. Высоко специализированная форма к вертикальному эволюционированию не способна в принципе[66]. Кроме того, каждая установившаяся в ходе эволюции форма – от отдельных автономных образований до всей локальной системы – «не знает», что она не последний и окончательный «венец творения», и потому стремится заблокировать любые дальнейшие изменения. Отсюда неизменное для всякой системы стремление к самосохранению и минимизации изменений[67]