НЕБОЛЬШОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Наступило время отправляться в Кавсокаливу. Как я уже говорил, там мне нужно было повидать своего друга и бывшего одноклассника, подвизавшегося в каливе Иосафеев. И вот однажды в полдень я сошел к пристани Святой Анны и уже через час достиг на рейсовом катере Кавсокаливы.

Мы проплывали мимо Карули [16] и Катунак [17]. Места эти засушливы и скалисты. Здесь, – как сказали мне, – живут подвижники. Пораженный героизмом и терпением этих людей, я смотрел на проплывавший мимо меня берег, затаив дыхание. Один мой попутчик, монах, указал мне на небольшую хибарку. «Там, – сообщил он, – живет русский князь, иеромонах Парфений». От этих слов во мне что-то вдруг затрепетало. Однако я решил оставить посещение этого места на потом. В Кавсокаливе на берег вместе со мной сошли несколько монахов. Все они были готовы помочь и услужить мне. Один из них, отец Тимофей, имея возраст свыше шестидесяти лет, с искренней любовью взял у меня из рук поклажу и понес ее! Мы поднялись на возвышенность, с которой нам внезапно открылся Кавсокаливский скит, весь утопавший в зелени. Посреди скита возвышалось большое здание иконописного дома Иосафеев. За ним виднелся кириакон с его великолепной высокой колокольней. Мое воодушевление достигло предела. Я находился в Кавсокаливе!

Неспеша шли мы с отцом Тимофеем, нагруженным моей поклажей, покуда не дошли до калитки в архондарик Иосафеев. Деревья, трава, цветы, артезианский колодец и беззвучно бегущая вода украшали двор. Мы подошли к дверям и постучались. Нам открыл мой знакомый монах, который, увидев меня, застыл от изумления. Мы поблагодарили отца Тимофея за оказанную им любовь, и он, оставив поклажу, ушел.

Мы зашли в церковь. Меня поразило великолепие ее убранства. Иконостас был почти весь позолочен. Иконы, написанные в русском стиле, были настоящими произведениями искусства. Их написали великие художники Иосафеи. Все сияло. Везде был идеальный порядок и чистота.

Из храма мы пошли в архондарик. Это был настоящий архондарик [18]! Казалось, он был построен специально для князей. Только мы сели, как пришел старец каливы, отец Артемий, вместе с отцом Иоанном и отцом Георгием. С последним я был знаком еще с того времени, как мы виделись в Пиреях [19].

После обеда мы вместе с моим другом пошли поклониться в кириакон. Дикеем тогда был покойный ныне отец Дамиан. Его библейская внешность вызывала к себе почтение, а его советы оказались очень полезными для меня.

Мне казалось, я не ходил, а летал по тропам скита. Почти весь скит – это сплошной лес деревьев. Мы также посетили келию святого Акакия Кавсокаливского. Здесь, к моему великому удивлению и радости, нас встретил тот самый монах, который помог мне нести поклажу, – отец Тимофей. Через некоторое время к нам подошли и другие члены общины: отец Акакий и иеромонах отец Иерофей.

Отцу Акакию, который имел клинообразную бороду и говорил в нос, было за восемьдесят лет. Казалось, какой-то преподобный с древней византийской фрески ожил и внезапно предстал перед тобой! Отец Иерофей был родным братом бывшего настоятеля монастыря святого Григория, отца Феодора. Своей добротой и простотой он дополнял замечательную картину этой избранной общины.

Мы попробовали незатейливого угощения, предложенного нам на бедной посуде, наслаждаясь видом необъятного Эгейского моря. Вид из Святого Акакия был впечатляющим.

Затем мы спустились в пещеру святого Акакия [20]. Тропинка, которая вела к ней, была труднопроходимой. Я вошел внутрь и приложился к деревянной кровати, на которой находило себе непродолжительный отдых подвижническое тело святого. Снаружи высилось огромное дерево. Как говорит жизнеописание святого, прекрасная птичка прилетала и садилась на ветви этого дерева, утешая преподобного Акакия своим сладким голосом в часы, когда на него нападало уныние, с помощью которого диавол часто ведет брань с монахами. По мнению местных отцов, эта птичка была Ангелом Господним.

В тот же день мы посетили каливу доброго старца Михаила. Отец Михаил был одним из тех людей, которые всегда улыбаются, всегда за все благодарят, всегда искренни и непосредственны.

Я прожил в Кавсокаливе около десяти дней. Познакомился со многими отцами скита. Побывал также в каливе святого Мефодия, в которой жили отец Козьма и его послушники, отец Игнатий и иеромонахи Дамиан и Мефодий. Серьезная община, рассудительные монахи.

А как можно забыть старца Арсения-резчика, чьи слава и работы стали известными во всем духовном пространстве Греции, Европы и даже Америки?

На протяжении целых пятнадцати лет он терпеливо работал над своим шедевром – вырезанным по дереву изображением Второго Пришествия Господня. Над другим своим произведением – Распятием – он трудился приблизительно десять лет.

Его тонкая душа художника была освящена подвигом. Свой труд он всегда сопрягал с постом и молитвой. В нем ты видел человека, который живет для одного Бога и служит Ему своим тонким, своим тончайшим искусством.

Когда я с ним познакомился, ему было около семидесяти лет. Он сидел на кушетке, скрестив ноги. Вокруг него были разложены инструменты. В руках у него был кусок самшита – дерева, которое обычно используют резчики. Его глаза были светлы, как у маленького ребенка. Его белое, без единой старческой морщинки лицо сияло, а белая борода придавала ему еще больше благообразия. Все, кто имел благословение Божие знать его, поражались ему. Его освященное сердце источало слова мудрости.

Во время своего пребывания в Кавсокаливе я приходил к нему два или три раза – только для того, чтобы насладиться общением с ним. Единственным занятием старца было его искусство и молитва. Остальные нужды по келии брал на себя его послушник, отец Епифаний.

Я также имел честь познакомиться с почтенным отцом Антонием из каливы Преподобных Отцов. Святоотеческий, подвижнический образ, выделявшийся среди прочих кавсокаливитов. Задумчивый и строгий. Общение с ним переносило тебя в Египет и Фиваиду, в те времена, когда монашество находилось в своем расцвете. Он хорошо разбирался в духовных проблемах монашества. У него был обаятельный послушник, иеромонах Анфим.

Кавсокаливские отцы, соревнуясь в гостеприимности, не могли решить, кто первый возьмет меня к себе в каливу, кто предложит мне пусть даже чашечку кофе. «Страннолюбия не забывайте» [21]. Если эта христианская традиция, это с детства прививаемое теплое отношение к гостю является характерной чертой греков, то в монахах-святогорцах она находит себе особое выражение.

Тем временем я уже достаточно пожил в Кавсокаливе, и пришло время посетить монашеский центр Святой Горы – Великую Лавру. Мой друг монах показал мне путь, по которому следует идти. Он сказал мне, что я буду проходить мимо замечательной святыни – пещеры святого Нила Мироточивого [22].

Один только вид келии преподобного Нила наводит страх. Тот, кто захочет поклониться его останкам, должен быть очень осторожным. Я слышал, что некоторое время святой источал из гроба миро, которое стекало в море. Там, где бежало миро, отчетливо были видны следы от него. Сюда, под скалу, на небольших парусниках приплывало множество больных и получали исцеление. Этим воспользовались пираты. Часто, когда здесь собиралось много народа, чтобы получить исцеление, они захватывали их в плен и продавали на восточных рынках рабов. Как гласит афонское предание, чтобы положить конец этому злу, святой Акакий, пещера которого находилась почти напротив этого места, попросил святого Нила, чтобы он остановил мироточение и чудесные исцеления. И с тех пор миро иссякло.

Мокрый от пота, боясь не сорваться с крутой и обрывистой скалы, я преклонил колени и помолился у гроба Преподобного. Затем я поднялся в каливу, где удостоился поклониться мощам (челюсти) Преподобного, а также одной фелони из тех, в которые он облачался, когда приносил бескровную Жертву. В то время там подвизалась братия во главе со старцем Нилом с Митилины [23]. Когда я поднялся в каливу, отец Нил срывал смоквы со смоковницы. Он предложил мне их вместе с кофе и прохладной водой. У меня не было больше времени оставаться здесь. Я попрощался со старцем и продолжил свой путь к Лавре.

Я слышал, что где-то между Лаврой и Кавсокаливой, на месте, где стоит знак, подвизался первый великий аскет Святой Горы, преподобный Петр Афонский [24]. Проходя мимо этого места, я осенил себя крестным знамением. В его житии я читал об обетованиях, данных ему Божией Матерью относительно Святой Горы.

Через некоторое время вдали показался какой-то большой монастырь. Из слышанных рассказов я понял, что это румынский скит Иоанна Предтечи. Подумал, что нужно воспользоваться представившейся возможностью и поклониться святому Предтече, а заодно повидать братьев – румынских монахов.

Пройдя через ворота, я направился к храму. Он, как и всякий кафоликон на Святой Горе, был тщательно ухожен. Однако остальные строения были не в очень хорошем состоянии.

Один из братьев провел меня в архондарик – большой зал со множеством фотографий патриархов и царей, настоятелей монастыря и т. п. В одном углу сидел монах, который сразу же привлек мое внимание. Его скромный и смиренный вид выдавал в нем исключительно послушливый характер. Его сума, чистая ряса, монашеская обувь на толстой подошве, белые шерстяные носки, шерстяная скуфейка – все свидетельствовало об этом. Я почувствовал в себе непреодолимое желание познакомиться с ним, предощущая, что этот монах имеет большое благочестие и с ним можно поделиться своими мыслями о монашестве.

Мне не удалось побороть своего любопытства, и я спросил у него, из какого он монастыря. Смиренным и спокойным голосом он ответил:

– Я из монастыря Дионисия.

Услышав об известной киновии, я встрепенулся. Мне хотелось узнать о ней как можно больше. Наверное, просвещенный от Бога – ибо хорошие монахи всегда имеют Божественное просвещение, – он понял мое желание и на все мои вопросы отвечал с большим знанием дела. На протяжении почти всей ночи мы без устали говорили о жизни обители и о духовном пути истинного монаха. Спустя много времени, он признался мне, что и сам тогда почувствовал внутреннее влечение поговорить со мной и узнать, есть ли у меня интерес к монашеству.

Его лицо сияло, как у ангела. Меня впечатлили тон его голоса и точные ответы на мои бесконечные вопросы. Я спрашивал себя: «Может, это именно тот монах, за которым я должен беспрекословно следовать?» Однако потом опять заколебался. «Посмотрю еще, – сказал я себе, – а потом решу». Во всяком случае, эта наша беседа была для меня важной вехой. Она была чудесным введением в монашескую жизнь.

Когда утром зазвонили в колокола к утрени, мы все еще не спали. Умывшись, мы пошли на утреню. Румынское пение очень похоже на наше. Мы отметили особое благочестие одного молодого священника, который служил в тот день. После Божественной Литургии, исполненный радости и воодушевления, я попрощался с отцом Лазарем – так звали монаха-дионисиата – с обещанием, посетить монастырь.

Через полчаса я достиг Великой Лавры. Передо мной было огромное строение, напоминавшее средневековую крепость. Бойницы, высоченные башни, крепости, церкви и часовни, огромный мощеный двор. Надо всем царственно возвышался кафоликон. Его построил сам святой Афанасий [25]. Два огромных кипариса стояли перед ним вековечными стражами. Предание гласит, что самый большой из них посадил сам святой, тогда как другой – один из его учеников.

Везде ухоженность. Везде благородство. Все лаврские монахи – от привратника, архондаричного и пономаря до игумена, – казалось, жили с гордостью за свое духовное происхождение. Они были детьми святого Афанасия и, в некотором смысле, братьями императора Никифора Фоки [26]. Пока я бродил по обители, мне казалось, что сейчас откуда-то внезапно появится ее великий отец и основатель святой Афанасий.

Среди прочего, что произвело на меня большое впечатление, был также один обычай, совершенно нехарактерный для мирской жизни. Монастырский садовник во дворе раскладывал овощи и фрукты в кучки по видам, а отцы приходили и брали себе то, что каждому было нужно. Наибольшую живописность и особый тон этому обычаю придавали пустынники.

Они сходились сюда из окружающих калив, наполняли свои подвижнические котомки овощами, которые были их пропитанием на несколько дней, и уходили к себе. Как меня взволновала эта картина! Но больше всего – любовь. Этот обычай я заметил и в других монастырях, в которых мне посчастливилось побывать.

В Лавре я был недолго. Спешил вернуться в Кавсокаливу, а оттуда – в Святую Анну, чтобы поскорее попасть в монастырь Дионисия и повидать там замечательного монаха, отца Лазаря.