ПАНОВ

Панов лежал в ванной и отхлебывал из банки ледяное пиво. Только что по стоящему тут же на тумбочке телефону он дозвонился до Москвы и переговорил с Советовым. Как и ожидалось, дела генерала Саблина складываются хреново. Что, в общем, и хорошо. Панова всегда раздражал этот самоуверенный служака, вбивший себе в голову только две вещи – воинский устав и Программу партии. И если раньше это качество было надежным гарантом от бесконечных проверок и инспекций, то на сегодняшний день многих, в том числе и Генштабистов, стало раздражать. Панов быстро определял, когда и где начинает пахнуть жареным. Кроме того, хорошо усвоил не столько морское, сколько житейское правило: когда корабль неожиданно и резко меняет курс, надо покрепче упереться ногами в палубу и каждый новый горизонт воспринимать как нечто само собой разумеющееся.

Генерал выставил из воды крупную широкую ступню и, повертев ею, заметил, что пора подрезать ногти. Несмотря на большой живот, он любил это занятие. Впрочем, как и все, что касалось его дородного, холеного тела. Массивность рук и ног радовала своей зримой здоровостью. Живот, плавно покачивающийся на воде, доставлял ощущение жизненного комфорта. Даже в бане, где, как гласит поговорка, все равны, человек с таким представительным телом непременно займет достойное место!

Все тяготы воинской службы Панов уравновешивал комфортом. Особенно здесь, в Анголе, где можно жить либо очень хорошо, либо слишком плохо, но практически невозможно существовать нормально. Генерал вжился в местные условия со вкусом, не перенося сюда советских привычек, а культивируя новые – заимствуя их у высшей ангольской партийной элиты и у остатков португальских предпринимателей. В Забайкальском военном округе, где он долгое время служил, Панов, несмотря на большие возможности и рождаемые ими житейские радости, ощущал себя хоть и высокопоставленным, но подчиненным, а тут он хозяин. Все в его руках, как, положим, этот кондиционер.

Захочешь – подает морской воздух, не понравилось – переключил на запахи соснового бора. Первые лица в миссии меняются, а генерал Панов остается, потому что никто в этой серо-зеленой стране не сумеет разобраться в сложных политических процессах так, как он. Ибо в отличие от остальных советских людей ему удалось сменить сам стиль жизни, а это дается немногим, особенно когда тебе за пятьдесят.

Лежа в пятнистой мраморной ванне, Панов чувствовал себя более римским прокуратором, нежели советским генералом. Поэтому проводил в ней наиболее жаркие часы суток.

Луанду генерал не любил. Пыльный, зловонный город, обросший мусором и кишащий крысами, таил для Панова ежеминутные опасности, заразу и инфекции. Прожив много лет в районе роскошных вилл и особняков, он без провожатого не смог бы пройтись по Мутамбу и спуститься в Нижний город или отыскать район, где находится один из важнейших источников его благополучия – знаменитый ангольский рынок, на котором продает и покупает вся Луанда.

Но размышлять о рыночных делах, лежа в ванной, значит, отравлять себе лучшие минуты дня. И вообще, необходимо сконцентрироваться на операции, которая неизбежно начнется в скором времени. Панов ясно представляет, как мрачный и решительный Саблин, сидя в забрызганной грязью машине, тихо приказывает референту мчаться на телеграф и заказывать срочный разговор с Луандой… С удовлетворением, наполняющим человека, знающего если не все, то хотя бы то, что с минуты на минуту придет адъютант и передаст приказ из Москвы, Панов продолжал изящными маленькими ножницами подрезать податливые мокрые ногти.

В большом овальном зеркале над ванной отразилась розовая генеральская пятка, и Панов почему-то вспомнил, как недавно, воспользовавшись отсутствием жены, улетевшей навестить сестру в Болгарии, он вызвал из госпиталя медсестру Женьку якобы для антивирусной прививки. С этой Женькой роман у него был давно. Но обычно все происходило в кабинете заведующего отделением. А тут он взял и рискнул вызвать ее домой. При воспоминании о том, как она вошла прямо в ванную комнату, где он млел от желания, генерал опустил ногу, боясь поранить оттопыренный палец. Панов называл Женьку «киргизским мальчиком», хотя она была башкиркой. Для него это было едино. Панов делил женщин на «Европу», «Азию» и «Африку». С «Америкой», правда, побаловаться не довелось, о чем он иногда в шутку говорил друзьям-соратникам, как о некоем своем «государственном» упущении. А начиналось с «киргизским мальчиком» ну впрямь как в кино…

Но эти приятные воспоминания перебили быстро приближающиеся мелкие тяжелые шаги и властный стук в дверь. Жена! Панов вздрогнул, будто под водой пропустили ток. Во-первых, он ее, Светлану Романовну, терпеть не мог, во-вторых, побаивался, а в-третьих, как дальновидный человек понимал, что кому-нибудь из них придется закрыть глаза другому. Причем Панов был уверен: это будут его глаза. У Светланы Романовны в отличие от него с возрастом развилось чрезвычайно болезненное внимание к своему здоровью, пожиравшее почти все генеральское жалованье.

Когда генерал представлял, как напыщенно и жеманно она будет стоять у его гроба, как скорбно будет выслушивать панихидные речи и в своем омерзительном черном платье с люрексом величественно принимать соболезнования этих сволочей – его товарищей, ему становилось нестерпимо грустно, и он начинал жалеть, что в Луанде на дорогах слишком мало машин, а Светлана Романовна так осторожна при переходе улиц… Генерал вздохнул и под настойчивый стук в дверь уже в который раз пришел к заключению: у других жены еще хуже, и ничего – живут.

Устав стучать, Светлана Романовна заговорила быстро, прерывисто и вроде бы даже взволнованно:

– Я ездила в миссию и встретила там того самого молодого человека, майора, ну понимаешь, о ком говорю, зятя Советова.

Панов не отзывался, а лишь слегка хлюпал водой, чтобы не подумала, что он умер. Жена продолжала:

– Нельзя же так, посели его хотя бы в люкс, у него ужасный вид. Наверное, малярия, а может, просто голодный.

Панов продолжал молчать.

– Подумай, как в случае чего перед Советовым отчитываться будешь! Тебе что, уши пеной заложило?

Жена замолчала, но лишь для того, чтобы прислушаться к его плескам и перевести дыхание. Закончила сурово и властно:

– Сейчас же вылезай из ванны и займись парнем!

Удаляющиеся шаги оповестили о конце разговора.

Панов занялся своими ногтями. Откуда знать Светлане Романовне, что натворил этот мальчик? Другой на его месте уже отдыхал бы в кресле самолета, летящего в Москву. Ничего, пусть немного помается майор без генеральской опеки Панов знает, как воспитывать этих сосунков.