Иван Грозный… Сколько эмоций вызывает имя первого русского царя у образованных людей России! Скоро минет четыре с половиной века с того дня, когда он лег во гроб. Между тем одно упоминание его вызывает настоящие бури в общественной мысли. Историки, журналисты, публицисты, блогеры вступают в яростные схватки, отстаивая свой взгляд на жизнь и деяния этого государя. Писатели, придерживаясь самых разных мнений о персоне Ивана IV, черпают из его биографии вдохновение для творчества.
Эпоха Ивана Грозного, кровавая, наполненная блеском лат и звоном оружия, звучащая криками из застенков, богатая строительством соборов и дальними походами – каким томительным призывом беспокоит она русское сердце!
И, наверное, нескоро наступит время, когда русское общество найдет в недрах своих благодатную почву для согласия по поводу того, что преобладает в эпоху грозненского правления: доброе начало или скверна. Может быть, спор на сей счет продлится до Страшного суда, а там уж сам Господь рассудит, кто прав.
Сам этот спор на первый взгляд кажется губительным, раскалывающим русский народ. Но есть в нем нечто животворное. Пока русский человек неравнодушен к деяниям своих предков, пока высокая Истина тревожит его, пока вера в Бога и поиск верного нравственного отношения к собственному прошлому, настоящему и будущему важны для него, что ж, душа его открыта для спасения. Если охладеет русское сердце, если высоты духа перестанут быть для него желанными, мы превратимся в «этническую глину».
Тогда лепи из нас кто хочет что угодно!
Поэтому, обсуждая величественные и страшные эпохи русской истории, не следует относиться к ним отстраненно, словно все это не имеет отношения к нам лично, к нашей жизни, к нашей вере, к нашему времени. Все прошедшее – здесь, рядом с нами, влияет на нас. Как бы ни хотелось увидеть прошлое с высоты птичьего полета, честнее все-таки пропускать его через свою личность, через свою душу. А значит, не позволять игривому интеллекту превращать нашу старину в балаган умственного и нравственного ничтожества, в какую-то нелепую комедию положений. Нет. Пока боль и радость наших предков с нами, пока мы не вырвали из почвы своих корней, для нас верен единственный подход к истории: величественно любое историческое событие, когда-либо произошедшее в России, хотя бы потому, что оно произошло в России.
Так же и с Иваном Грозным. Любя его, ненавидя его, познавая его эпоху, размышляя над ней, учась у нее, надобно видеть в ней высокую трагедию, а не блошиный цирк.
Более пятидесяти лет во всех государственных документах России ставилось: «Великий государь Иван Васильевич». Позднее этого правителя станут именовать «Грозным».
Первые годы пребывания на русском престоле Иван Васильевич ничем не управлял, поскольку был еще младенцем. Весь ход державных дел направляли бояре и мать государя, Елена Глинская. Став отроком, а затем юношей, он понемногу превращался из безвластной фигуры на политическом небосклоне в истинного правителя. В борьбе с аристократией Иван Васильевич добивался полновластия. Повзрослев, государь сделался самодержцем в полной мере.
Несколько десятилетий в истории России отмечены его энергичной деятельностью – как ведущего дипломата, главного полководца и старшего судьи страны. Буквально на все – политику, экономику, культуру – лег отпечаток его личности. Всякая победа и всякое поражение так или иначе связаны с его именем.
Поэтому судьбу России середины – второй половины XVI века невозможно понять, не понимая характера ее государя, не расшифровав его слов и поступков. Первый русский царь и государство, отданное Богом ему под власть, соединены между собой тысячами нерасторжимых связей. Если увидеть мотивы, руководившие Иваном Грозным в его войнах и реформах, то и биография всей страны станет яснее.
А на дне личности грозного правителя лежит тяжкое сиротство. Оно не только было обстоятельством детских лет Ивана Васильевича. Оно влияло, прямо и косвенно, на многие решения взрослого человека, оно дотянулось холодными щупальцами из младенчества до возраста зрелости и заставило совершать поступки, гремевшие над Россией как набатный колокол.
Иван Васильевич не только рано остался без отца и не успел получить от него «державной науки». Скоро он потерял мать, оказался в окружении людей, видевших в нем чуть ли не бастарда, относившихся к нему как к пешке на доске большой политической игры. Он научился всюду видеть измену и предательство, поскольку детство показало ему: в жизни сей нет ничего надежного; надежна разве что небесная твердь с пребывающим на ней Господом Богом.
Судьба взрослеющего государя более всего напоминает трагедию принца Гамлета, осиротевшего и в родном доме чувствующего гибельную угрозу своей жизни…
Что произошло бы в шекспировской Дании, когда б принц Гамлет избежал удара отравленною шпагой? О, конечно, он утолил бы жажду мщения. И все виновные в гибели его отца и прочих злодейских интригах подверглись бы пристойному наказанию. Так восторжествовала бы справедливость. Но дальше, дальше?
Историк с воображением, развитым более, чем трезвый ум и способность к анализу, – плохой историк. Не его дело фантазировать. Что проку вторгаться в реальность художественной литературы, ведь она – поле битвы филологов, писателей, критиков, но никак не историков.
И однако, вопрос о Гамлете не праздный и отнюдь не уводящий в сферу чистой фантазии.
Шекспир – кем бы он ни был – прежде всего дитя XVI века, европеец, возросший в культурном поле эпохи Возрождения, на почве титанических бурь Реформации. Его короли, принцы, герцоги, графы – такие же отпрыски XVI века, в какую бы хронологическую даль ни отправлял их драматург. А XVI век очень любил театр великих страстей. Разрешал и даже в какой-то степени провоцировал их проявления. Христианская же узда, еще не исчезнувшая окончательно, стягивала буйный нрав правителей, заставляя их играть перед подданными не столько истинные свои страсти, до половины освобожденные самим временем, сколько их облагороженные вариации.
Гамлет, узнав от призрака об убийстве отца, негодует, кипит, жаждет мести:
О рать небес! Земля! И что еще
Прибавить? Ад? – Тьфу, нет! – Стой, сердце, стой.
И не дряхлейте, мышцы, но меня
Несите твердо[1]…
Допустим, все совершилось по воле Гамлета, но сам принц сохранил жизнь… Что ж, бедным датчанам достанется правитель нервный, фонтанирующий эмоциями, любящий театр и сам играющий позу. Артист на троне. Месть не входит в число христианских добродетелей, напротив, это великий соблазн, губящий душу. С такой вот душой, ублаготворенной кровью, новый король Дании начнет рассуживать подданных и вершить дела большой политики, примется громогласно упражняться в искусстве риторики и во всяком действии много уделять внимания тому, как выглядит оно в глазах окружающих. Ну а если кому-то его игра не понравится… Скверно, скверно придется тем, до кого дотянется королевская длань!
Такая «благородная игра», своего рода «театр монархов», – любимое занятие европейских государей того времени. И Россия оказалась не чужда опыту западных соседей. У нас появился свой Гамлет на троне…
Первый русский царь был натурой нервной, артистической, крайне эмоциональной. Из числа будущих правителей России по образу действий Иван Грозный более всего напоминает Павла I. Он как будто полжизни провел на сцене и при всяком публичном выходе заботился о том, как будет выглядеть его игра. Играл громово и создал образ вочеловечившейся бури. Всякий человек, оказывавшийся поблизости, служил частью антуража, живой декорацией. Настоящая горячая кровь, пролитая в царствование Ивана Васильевича, и та, наверное, в глазах его выглядела киноварью, используемой при начертании летописных миниатюр. Блистательный артист, он время от времени забывал о целях игры и выше ставил произведенное на публику впечатление, нежели практический результат.
Для сироты, на протяжении многих лет вызывавшего весьма слабый интерес у окружающих – несмотря на державный статус! – главной стала задача: как добиться внимания, как заставить слушать себя, как добиться признания ценности своих идей и поступков, своей личности. А с этой точки зрения гораздо важнее то, «как посмотрят, что запомнят», важнее «признание», а вовсе не реальный эффект предпринятых действий. На первое место выходит «порядок игры», а не глубинные основы бытия.
И горе тому, кто нарушит этот порядок, утвердившийся в сознании государя…
Иван Васильевич – стратег, но стратег стихийный, иррациональный. Штурм! Натиск! Эмоция, поднятая на пьедестал государственной политики! Легкий переход от благочестивейшего образа мыслей к порочнейшему и обратно. Неистовое согрешение и неистовое сокрушение о грехах. Ранимость. Яростное неприятие всякого несогласия, всякой критики. Стремительные скачки от истерики к ощущению несокрушимой силы. Да и сама истерика, быть может, очень хорошо контролировалась с самого начала… Самолюбование. Осознание собственного ничтожества. Сомнения, колебания… взрыв! Быстрое, кипящее, звонкое сотворение новых смыслов и прекрасных образов. Площадная брань. Тонкая интуиция, позволяющая моментально ухватить суть явления. Необузданное свирепство. Ураганная риторика – то изысканная, то безобразная.
Никаких компромиссов! Биться до конца, гнуть свою линию несмотря ни на что. Бешено ломать неприятеля, не сдерживая себя ни в чем… если он сам первым не переломит хребет. Но и тогда, уже не имея сил к противоборству, мечтать о реванше.
Ради чего?
Как видно, в очень большой степени – ради внимания. Зритель имеет право восторгаться или ужасаться, только на равнодушную рассеянность ему не дается права. Равнодушие, холодность, отстраненность – вот защита, которую сломать труднее всего и которую не станет ломать человек, сызмальства получивший достаточно тепла и внимания. Ведь это ему просто не нужно. А иззябшему сироте – в высшей степени необходимо.
И русское сознание на протяжении нескольких поколений тщится сгладить, адаптировать для себя этот неистовый артистический психотип царственного сироты. Слишком уж он экзотичен для русской жизни. Слишком разрушителен для древних основ ее, семейных, родовых, пропахших дымом родного очага. Артист, отвергающий всеобщую холодность к нему и сокрушающий декорации в порыве творческого экстаза…