А сейчас имеет смысл, отрешившись от печальной судьбы Соломонии Сабуровой, вернуться к новому семейству Василия Ивановича.
Итак, в 1530 году у великого князя московского Василия III родился первенец, названный Иваном. В 1532 году появился на свет второй сын – Юрий, единокровный брат Ивана Васильевича. Он, очевидно, страдал каким-то наследственным заболеванием, поскольку летопись говорит о нем: «несмыслен и прост». Никакой роли в судьбе старшего брата и в делах правления он не сыграл.
Василий III ко времени рождения первенца был уже человеком немолодым. Он с необыкновенным вниманием заботился об отпрысках, но недолго пробыл с ними. После мучительной болезни великий князь скончался в декабре 1533 года. Тогда старшему сыну шел четвертый год.
Вряд ли память его сохранила сколько-нибудь обширные воспоминания о родителе. Да и научить его хотя бы азам державной науки великий князь Василий Иванович не мог. Выстраивая образ отца перед мысленным взором, мальчик, скорее всего, пользовался словами матери, ее родни, а позднее – повествованиями старых вельмож, служивших когда-то Василию III.
На смертном одре Василий III крестом благословил своего первенца Ивана на великое княжение. Этот крест, по словам летописи, имеет древнюю историю: им благословлял еще святой Петр-митрополит Ивана Калиту. Умирая, Василий Иванович призвал «бояре своя» оберегать русскую землю и веру «от бесерменства и от латынства и от своих сильных людей, от обид и от продаж, все заодин, сколько… Бог поможет», а также взял крестное целование со своего взрослого брата Юрия в том, что тот будет честно служить Елене Глинской и малолетнему Ивану, не пытаясь захватить власть. Впрочем, этот символический акт отнюдь не воспрепятствовал политической борьбе, развернувшейся после смерти Василия III…
Большинство историков придерживались и придерживаются концепции, согласно которой Василий III перед кончиной назначил «регентский» или «опекунский» совет из числа влиятельных людей, коим он мог доверять. Или как минимум из числа знатных вельмож, персон могущественных, от которых можно было ожидать хотя бы минимальной лояльности. Этот совет теоретически мог действовать чуть ли не как особое учреждение, обладающее значительной властью. Но состав названного совета не определен, документов, составленных от его имени, науке неизвестно, а попытки реконструировать списки «опекунов» чаще всего выливаются в прикидывание: кто из государственных деятелей 1530-х годов, входивших в Боярскую думу, получил наибольшее влияние на дела? По всей видимости, значение имеет прежде всего то, какие силы правили страной, а не какие представители этих сил входят в реестр «опекунов». Само наличие «регентского» совета и четко очерченных властных полномочий «опекунов» до сих пор не может считаться доказанным[7]. А вот состав Боярской думы и главнейшие назначения на воеводские посты в источниках отразились. И наиболее значимые на доске большой политики фигуры по ним видны. Для восстановления политической картины регентства Елены Глинской при государе-малыше это гораздо важнее, чем бессмысленное перетирание списков «опекунского» совета.
Военно-политическая элита России состояла в ту пору из нескольких групп аристократии. Самой старой и самой преданной российским государям была та из них, что «комплектовалась» из нетитулованной знати – боярских родов, служивших Москве на протяжении многих поколений. Таковы Захарьины, Сабуровы[8], Морозовы, Плещеевы, Шереметевы, Челяднины и иные. Близко к ним стояло боярство из присоединенного к Москве Тверского княжества, например Бороздины и Карповы. Когда-то именно этот слой являлся самым многочисленным и самым влиятельным при дворе великих князей московских.
Однако чем дальше, тем больше старомосковских бояр теснили «княжата» – потомки великих и удельных князей, потерявших права на политическую власть в своих княжениях, но взамен получивших право занимать высокие и высшие посты на службе у московских монархов. Они уже преобладали в Боярской думе и на воеводских постах в армии. Среди них князья – Оболенские, Шуйские, Ростовские, Курбские, Голицыны, Мстиславские, Палецкие, Пронские, Звенигородские.
Так вот, при Елене Глинской наибольшим влиянием на дела располагали именно служилые «княжата», прежде всего род Оболенских (особенно И. Ф. Телепнев-Оболенский), а вместе с ним часть разветвленного рода Шуйских. Кое-что досталось ростовским князьям. Из старомосковских бояр более всего влияли на дела Захарьины, М. В. Тучков-Морозов, семейство Челядниных.
Мальчик Иван остался на попечении матери, великой княгини Елены Глинской, окруженной представителями аристократических семейств, перечисленными выше.
Через пять лет после смерти отца маленький наследник престола потерял и мать. Краткое правление ее драматично, а уход из жизни оставляет впечатление темной загадки.
Елену Глинскую не лучшим образом приняли русские вельможи. Чужачка из русско-литовского рода, она пришла на место Соломонии Сабуровой, абсолютно «своей» в среде старомосковской служилой аристократии. Вторая жена получила большое влияние на великого князя, хотя с ее именем накрепко сплелись некрасивые обстоятельства разводного процесса.
После кончины супруга Елена Глинская, опираясь на группировку верной ей знати, правила твердой рукой. Рады ей были в Москве или не рады, она постаралась удержаться у власти и занималась повседневной работой правителя с большими амбициями.
При ней было построено несколько важных крепостей. Она также провела реформу денежного обращения. При Иване III и его сыне Василии III на Руси ходили серебряные монеты разной формы, веса, ценности. Даже денежный счет велся в двух принципиально разных системах: новгородской и московской. Отныне по всему Московскому государству вводилась монета одного веса и размера, с именем общего для всех государя. Великой княгине удавалось подвигнуть русских воевод на активные действия против вражеских сил в тяжелой Стародубской войне с Польско-Литовским государством. Высокородная знать, за редкими исключениями, шла воевать без охоты и не явила такой прыти на бранном поле, как при двух предыдущих государях. Боевые действия шли с переменным успехом. К сожалению, польско-литовским полевым соединениям удалось взять несколько русских городов – Радогощ, Гомель, Стародуб. По итогам войны Гомель пришлось отдать Литве.
Через много лет Иван Васильевич, взрослый уже человек, укорял служилую аристократию в давнем нерадении, отзвук которого остался у него в памяти с детских лет: «Они, как подобает изменникам, стали уступать нашему врагу, государю литовскому, наши вотчины, города Радогощь, Стародуб, Гомель, – так ли доброжелательствуют?»
Великая княгиня обезглавила оппозицию, способную низвергнуть ее с престола.
В начале ее регентства дядя Ивана Васильевича, удельный князь Юрий Иванович Дмитровский, повел странные переговоры с князем Андреем Михайловичем Шуйским. Оба они могли считаться претендентами на престол, покуда прямой наследник великого князя оставался мал и не способен за себя постоять. Первый, хотелось бы напомнить, – брат Василия III, а второй – аристократ исключительной знатности.
По приказу Елены Глинской князя Юрия Дмитровского отправили в темницу, где он и умер через несколько лет «на чепи и в железах». Князя Андрея Шуйского арестовали, но он, хотя был, как показывает летопись, ведущей фигурой в большой политической интриге, отделался легко.
Другой брат покойного Василия III, удельный князь Андрей Иванович Старицкий, летом 1537 года попытался захватить Новгород и едва не вступил в прямое вооруженное столкновение с войсками Елены Глинской. Во главе правительственной армии встал князь Иван Федорович Телепнев-Оболенский. Мятеж был подавлен, некоторые крупные фигуры, принявшие сторону удельного князя, – казнены. Сам князь Андрей Иванович стал узником, а затем умер «в нуже и страдальческою смертью».
Некоторые другие аристократы подверглись опале, в том числе и дядя самой регентши – князь Михаил Глинский. Желание указывать родственнице, как ей себя вести на троне, столкнулось с ее державной волей.
Трудно определить, до какой степени братья Василия III на самом деле стремились занять престол и затевали мятежи. Их активность во многом явилась ответом на жесткие превентивные меры Елены Глинской и ее партии. Великая княгиня опасалась за судьбу малолетних сыновей, поэтому избрала курс радикального подавления всех политических противников, в том числе потенциальных. В этом смысле характер ее правления напоминает образ действий Екатерины Медичи. Великая княгиня, словно птица, пыталась защитить двоих сыновей крыльями и готова была биться за них с любым врагом насмерть. В конечном итоге Елена Глинская достигла своей цели. Но после всех принятых регентшей истребительных мер московская знать, и прежде не жаловавшая эту пришлую женщину, начала смотреть на нее с большим опасением.
Поэтому, даже если великая княгиня после кончины супруга вела чистую и праведную жизнь, за ней повсюду и во всем тянулся шлейф недоброжелательства. Надо полагать, это отношение хотя бы отчасти перенесено было и на ее старшего сына. Отсюда разговоры о «незаконнорожденном» наследнике престола. Называли даже «отца» – князя Овчину Телепнева-Оболенского.
В среде современных историков одно время были популярны подобного рода догадки. Или как минимум рассуждения о том, до какой степени детство и юность правителя оказались отравлены слухами, сплетнями, шепотками за спиной и дерзкими смешками из-за дверей, связанными с одной опасной темой: «Да великого ли князя это сын?»
Так, например, знаток политической истории XVI столетия А. Л. Хорошкевич высказывала предположения, что русская знать и соседние государи намекали время от времени молодому правителю о сомнительности отцовства Василия III… Летопись и иные официальные документы (кроме тонких обмолвок в дипломатической переписке) не дают для подобных умозаключений особого повода. Но, во-первых, великий князь Василий Иванович зачал сыновей лишь во втором браке, да и то далеко не сразу, притом будучи, как уже говорилось, на шестом десятке. И, во-вторых, вскоре после его кончины возникли обстоятельства, заставляющие предполагать связь его вдовы Елены Глинской с тем самым боярином и воеводой Иваном Федоровичем Телепневым-Оболенским по прозвищу Овчина, о котором уже не раз говорилось выше.
В годы регентства Елены Глинской (1533–1538) князь И. Ф. Телепнев-Оболенский был могущественным человеком, крупным военачальником и приближенным великой княгини. Об этом свидетельствует императорский дипломат Сигизмунд Герберштейн. Он пишет: «…по смерти государя вдова его стала позорить царское ложе с неким боярином, по прозвищу Овчина, заключила в оковы братьев мужа, свирепо поступает с ними и вообще правит слишком жестоко». Далее Герберштейн добавляет: князь Михаил Львович Глинский, дядя Ивана Васильевича, крупный полководец и политический деятель, принялся увещевать великую княгиню, но был обвинен в измене, «ввергнут в темницу», где и умер «жалкой смертью». Вскоре после его гибели вдову Василия III, «по слухам», отравили, «…а обольститель ее Овчина был рассечен на куски[9]. После гибели матери царство унаследовал старший сын ее Иван…». Свидетельство Герберштейна сумбурно и являет недостаточную информированность автора: в годы правления Глинской он не посещал Московское государство и вынужден был довольствоваться рассказами, доходившими издалека. Русский источник противоречит этой версии. В соответствии с известием Никоновской летописи князь И. Ф. Телепнев-Оболенский был уморен голодом и тяжелыми кандалами по желанию придворной партии Шуйских вопреки воле государя-мальчика. Но, так или иначе, князь погиб скверной смертью.
Сейчас трудно определить, до какой степени верны сплетни об «опозоренном ложе», но само их возникновение связано с мыслями, бродившими в русских головах, а не в германских. Русская служилая аристократия, хотелось бы повторить и подчеркнуть, без особой лояльности относилась к Елене Глинской.
Чувствовал ли мальчик подобное к себе отношение? Очевидно – да. И, наверное, худо спрятанное презрение к наследнику и злая память о его матери подпитывали в ребенке трагический взгляд на мир, заставляли его вглядываться в лица приближенных с подозрением: не таишь ли ты, слуга неверный, пакости на уме? Как ты смотришь на меня? Смеешь ли оценивать меня?
Какой мальчик не почувствует горя и злости, улавливая отголоски подобных разговоров? Кому клевета на родителей не внушит ярости в отношении самих клеветников?
Разве не станет такой человек искать признания – не только полной законности его власти, но также силы и ума? С самого раннего детства ощущая порчу в отношениях с первейшими вельможами, элитой царства, даже в умудренной зрелости трудно найти источники для покоя и умиротворения.
Невозможно проверить, кто был настоящим отцом Ивана Васильевича, да и недостойное дело – разглядывать семейные тайны далекого прошлого через замочную скважину. В этой истории гораздо важнее другое. Ситуация 1530-х годов позволяла русской аристократии строить планы на повышение собственной роли в управлении государством или даже о смене правящей династии. После смерти двух братьев Василия III оставался еще один серьезный претендент на трон – князь Владимир Андреевич Старицкий, сын князя Андрея Ивановича. За его спиной стояла мать, княгиня Евфросинья – особа энергичная и к тому же имевшая причины ненавидеть малолетнего государя из-за смерти супруга и унижения всей семьи Старицких.
В 1538 году Елена Глинская скончалась в возрасте цветущей молодости при обстоятельствах, которые не позволяют исключить отравление. Ей было всего лишь около тридцати лет.
С этого момента главной силой на арене управления государством становятся могучие аристократические группировки. То борясь, то вступая в соглашения друг с другом, именно они вырабатывают генеральный политический курс. А малолетний наследник остается безвластной живой ширмой для их державствования.
Само существование Старицких являлось в ту пору угрозой для Ивана Васильевича: взрослый претендент на престол, притом кровь от крови Ивана III Великого, создателя России, прямой его наследник… это очень опасный конкурент.
Притом далеко не единственный.
Вглядываясь в лица русской знати, оказавшейся у подножия трона в детские годы Ивана Васильевича, следует помнить, из какой почвы вырос Московский дом Рюриковичей, потомков Даниила Московского и Ивана Калиты. Он был частью гораздо более широкой общности – громадного Владимиро-Суздальского княжеского дома Рюриковичей, уходящего корнями в начало XIII века, когда Северо-Восточной Русью правил великий князь Всеволод Большое Гнездо. Он оставил многочисленных потомков. И с течением времени потомство его потомков расплодилось до чрезвычайности, разбилось на ветви, рода, семейства, князей великих, удельных, служилых… Но всё это пестрое сообщество хранило память о предках, особенно о тех, кто высоко стоял на Руси за век, два или три до того, как господином их внуков или правнуков стал ребенок.
Если как следует покопаться в родовой памяти «княжат» середины XVI столетия, там найдется немало гремучих веществ.
Так, например, в памяти многолюдного «куста» князей ростовских сохранилось, думается, то обстоятельство, что еще при деде нынешнего правителя-ребенка их предки самовластно правили половиной Ростова с окрестностями. А прародитель Ростовского дома Рюриковичей, князь Константин Всеволодович, был старшим братом Ярослава Всеволодовича, прародителя князей московских, да и великий стол во Владимире он занял на несколько десятилетий раньше Ярослава.
А вот прародитель дома суздальско-нижегородских князей (Скопиных, Горбатых, Шуйских, Борбашиных, Ногтевых), князь Андрей Ярославич, являлся всего лишь младшим братом Александра Невского, с сына и внуков которого началась московская династия. Казалось бы, о чем беспокоиться? Но Андрей оказался на владимирском великом княжении прежде Александра. Кроме того, князь Дмитрий Константинович из того же Суздальско-Нижегородского дома уже в XIV столетии надолго отбирал великокняжеский стол у Дмитрия Донского – по малолетству последнего.
Первый представитель московского княжеского рода взошел на владимирский великокняжеский престол лишь в 1317 или 1318 году. Это был Юрий Данилович, и продержался он недолго. Его предшественником и преемником на великом княжении Владимирском были князья тверского рода. А в XVI веке при дворе московских государей тверским великим князьям наследовали богатые и влиятельные князья Микулинские[10].
Князья Голицыны, Куракины, Щенятевы по женской линии восходили к великому князю московскому Василию I. А князья Мстиславские так же, по женской линии, – к самому Ивану Великому, деду Ивана Грозного.
Князья Воротынские, Одоевские, некоторые ветви Ярославского дома еще вчера являлись без малого суверенными государями в своих владениях, притом Воротынские были фантастически богаты.
Представитель любого из этих княжеских родов имел, в большей или меньшей степени, права на московский трон, если линия Московского дома Рюриковичей пресечется. Многие из них могли бы считаться очень серьезными претендентами даже при наличии князей Старицких…
Более того, позднее, в эпоху Смуты, князья Шуйские все-таки осуществят свое родовое право, один из них на четыре года займет российский трон, а прочие «княжата» (Голицыны и Мстиславские, например) пройдут по кривым политическим тропам буквально в шаге от престола.
Так во главе государства Российского оказался государь-ребенок, государь-сирота. У него остался единственный близкий человек – младший брат Юрий, совсем уж младенец, притом не вполне здоровый, возможно, слабоумный.
Иван Васильевич постоянно находился в опасности. Все его детство – полет над пропастью, который мог в любой момент окончиться гибелью. Мальчик Иван, сын Василия III, удержал престол и не погиб только потому, что Бог не дал всем названным высокородным господам составить альянс да сменить его на кого-то из своих.
Вокруг трона на протяжении многих лет шла кровавая грызня за власть. Придворные «партии» русской знати жестоко конкурировали друг с другом, пускались в интриги и заговоры, устраивали перевороты. Кровопролитие, предательство и обман совершались на глазах у мальчика, и он жадно впитывал этот жизненный опыт.
Иван Васильевич надолго остался без добрых наставников и усвоил худшие уроки того времени. Источники сообщают, что еще в детские годы государя жестокость стала отличительной чертой его характера. В 13 лет он впервые повелел казнить человека. Возможно, его подтолкнула отдать такой приказ группа вельмож, близких к трону. Однако, повзрослев, он не станет вычеркивать из государственной летописи сообщение об этой казни и не станет отрицать, что указание исходило именно от него. Значит, Иван Васильевич осознанно принял такое решение.
За государя земли Русской правили страной те самые придворные «партии», раз в несколько лет сменявшие друг друга у кормила власти. Хуже того, мальчик чувствовал, что к нему лично, формально – властителю державы, не проявляют должного почтения. В нем видели марионетку. Пока именем этой марионетки удобно было править государством, Ивана Васильевича не пытались убить, не стремились сменить его на троне. Напротив, его берегли: тот, кто становился его попечителем, брал в свои руки всю власть над Россией. Но как с ним поступят в будущем, когда он начнет взрослеть и захочет править самостоятельно, не знал никто. Как можно было убедиться, других претендентов на престол хватало…
Поэтому с мальчиком обращались как с ценным имуществом – бережно, но без уважения, ласки и заботы. Чем взрослее он становился, тем меньше «ценности» в нем оставалось для вельможных группировок и тем больше набиралось неудобств.
Через много лет он ярко и горько опишет ощущения собственного детства: «Когда суждено было по Божьему предначертанию родительнице нашей, благочестивой… Елене, переселиться из земного царства в небесное, остались мы с… братом Юрием круглыми сиротами – никто нам не помогал; оставалась нам надежда только на милосердие Божие, и на милость пречистой Богородицы, и на всех святых молитвы и уповали лишь на благословение родителей наших. Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом. И чего только они не натворили! Сколько бояр наших, и доброжелателей нашего отца, и воевод перебили! Дворы, и села, и имущества наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери нашей перенесли в Большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыча палками, а остальное разделили… Вот так князья Василий и Иван Шуйские самовольно навязались мне в опекуны и так воцарились; тех же, кто более всех изменял отцу нашему и матери нашей, выпустили из заточения и приблизили к себе. А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея, и на этом дворе его люди, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, схватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при отце нашем и при нас, и, опозорив его, убили; и князя Ивана Федоровича Бельского и многих других заточили в разные места; и на церковь руку подняли, свергнув с престола митрополита Даниила, послали его в заточение; и так осуществили все свои замыслы и сами стали царствовать. Нас же с единородным братом моим… начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб на господ. Кто же может перенести такую кичливость? Как исчислить подобные бессчетные страдания, перенесенные мною в юности? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне родительской казне? Все расхитили коварным образом: говорили, будто детям боярским на жалование, а взяли себе… а бесчисленную казну деда нашего и отца нашего забрали себе и на деньги те наковали для себя золотые и серебряные сосуды и начертали на них имена своих родителей, будто это их наследственное достояние… А о казне наших дядей что и говорить? Всю себе захватили… Всех подданных считали своими рабами, своих же рабов сделали вельможами, делали вид, что правят и распоряжаются, а сами нарушали законы и чинили беспорядки, от всех брали безмерную мзду и в зависимости от нее поступали и говорили».
Выход Ивана Васильевича из-под стеснительной опеки высокородных аристократов происходил крайне медленно и трудно. Важно понимать: натерпевшись с детства безвластия и неуважения, государь российский ничего не забыл и обид не простил. В зрелости, когда все выбросят из памяти, как обращались с малышом 20, 30, 40 лет назад, он будет знать: вот рода, когда-то унижавшие его; вот семейства, которые когда-то берегли его… к своей выгоде.
Очень долго, слишком долго русский правитель жил как сирота, мало кого интересовавший и, ко всему, чувствовавший, до какой степени призрачна его безопасность. Если бы аристократические партии договорились между собой и решили, что мальчик больше не нужен, что можно управиться без него, что князь Старицкий или иной претендент будет удобнее для большинства «великих людей государства», тогда бы Ивану Васильевичу несдобровать. Жизнь его спасло бы разве только чудо Господне…
И в будущем никакая сила не заставит потускнеть в его сознании впечатления детства – столь яркие и столь трагические.