Была Прибалтика – стала Прое…алтика.
Экономическая история Литвы, Латвии и Эстонии после провозглашения независимости – это история стрекозы из басни Крылова. Их путь к новой жизни начинался с «поющих революций», а после 1991 года прибалты устремились в постиндустриальную эпоху, с легкостью пренебрегая сельским хозяйством, сознательно разрушая промышленность и обрывая все связи с бывшим единым экономическим пространством на «проклятом» Востоке ради интеграции в единое экономическое пространство на светлом Западе. В XX веке Прибалтика была регионом-производителем, в XXI веке она стала регионом-потребителем. Когда грянул мировой кризис 2008 года (а по странам Балтии он ударил больнее всего), постепенно пришло понимание, что это не просто схлопывание «кредитного пузыря», а издыхание «балтийских тигров». Потенциал экономического роста, данный радикальными рыночными реформами в 90-е годы, почти исчерпан, реальный сектор разрушался с тех же 90-х годов и восстановиться уже не может, потому что в составе ЕС Прибалтика стала рынком сбыта и рынком дешевой рабочей силы. А экономики знаний постиндустриальной эпохи там быть построено тем более не может, потому что смертность стабильно превышает рождаемость и население массово эмигрирует на запад.
Когда едешь по территории балтийских государств, взгляд время от времени натыкается на них. Большие бетонные коробки, полуразвалившиеся здания с забитыми окнами, ржавая арматура. Это артефакты иной эпохи – эпохи, когда Прибалтика была индустриально развитым регионом. Имеется в виду не только советская Прибалтика, на что неизменно указывают местные политики, промышленность уничтожившие и оправдывающиеся теперь, что это было не нужное их странам и экономически нерентабельное «наследие оккупации». Прекратили своё существование фабрики и заводы, созданные при Первых республиках, на которые современные Литва, Латвия и Эстония смотрят как на эталон. Закрылись предприятия, основанные во времена капиталистического бума в Российской империи (вторая половина XIX – начало XX века).
В странах Балтии реально наступила постиндустриальная эра, только проявилась она в форме техноапокалипсиса, когда большинство промышленных предприятий закрылись, новые рабочие места не появились. Как результат – население либо перебивается временными заработками и пьет, либо эмигрирует.
Предприятия, уничтоженные в Прибалтике за последние два десятилетия, – это тема, по которой можно было бы написать отдельную книгу. Таких предприятий насчитываются сотни: советские и досоветские, тяжелой и легкой промышленности, энергетические, пищевые, логистические… Среди них были и маленькие локальные предприятия, обслуживавшие нужды окрестного населения, – какой-нибудь сахарный завод в Екабпилсе (Латвия) или лесопилка под Паневежисом (Литва). Были средние производства, поставлявшие продукцию в другие союзные республики: судостроительный завод в Лиепае (Латвия), машиностроительный завод в Пярнумаа (Эстония). Были и всесоюзные бренды, и бюджетообразующие предприятия-гиганты.
Мажейкяйский НПЗ – единственный нефтеперерабатывающий завод в странах Балтии и крупнейшее промышленное предприятие Литвы, построенное советским правительством как часть инфраструктуры по переработке и транспортировке сибирской нефти: все годы независимости продавался то американцам, то полякам, находясь в состоянии перманентного полубанкротства, в котором пребывает и на момент написания данной книги (подробнее см. главу VII). РАФ – Рижская автобусная фабрика, поставлявшая знаменитые «рафики», бегавшие по всей стране. Завод полупроводников «Альфа», километры территории которого в центре Риги сейчас заросли бурьяном и зияют выбитыми стеклами[13]. Завод радиоэлектротехники «Эльма» и производитель микросхем «Вента» в Вильнюсе, таллинский «Двигатель» – одно из крупнейших промышленных предприятий Эстонской ССР, основанное ещё при Николае II.
Всё это индустриальное наследие, доставшееся странам Балтии в 90-е годы, прошло общий путь: приватизация – раздробление – банкротство. Эти заводы и фабрики давали возможность нормально жить сотням тысяч людей: рабочим, служащим и их семьям. Сейчас эти люди зачастую трудятся на аналогичных фабриках и заводах в Стокгольме, Бирмингеме или Глазго.
Вот выбранные в произвольном порядке индустриальные объекты Литвы, Латвии и Эстонии, некогда бывшие брендами и «локомотивами» прибалтийских республик, но более не существующие.
ВЭФ, Латвия
(1919–1999)
RIP
Valsts Elektrotehniskā Fabrika, Рижский государственный электротехнический завод «ВЭФ». Был крупнейшим электротехническим предприятием Латвии, ведущим производителем АТС, телефонов, телефонных коммутаторов, радиостанций, радиоприемников. Первые заводские корпуса были построены ещё в конце XIX века, само предприятие основала первая Латвийская республика, на первом году своего существования издав приказ об организации механической мастерской по ремонту телефонных и телеграфных аппаратов, линейного оборудования и почтового инвентаря. Через несколько лет ВЭФ уже выпускал спортивные самолеты, военные истребители VEF Irbitis-16, самые маленькие в мире «шпионские» фотоаппараты Mixon, экспортировал знаменитые радиоприемники VEF в Швейцарию, Норвегию, Великобританию и другие европейские страны.
После многострадальной для Латвии Второй мировой войны и победы советского строя ВЭФ продолжал развиваться в условиях социализма и плана. К моменту провозглашения Латвией независимости на заводе работали 20 тысяч человек, производившие десятки видов электротехнической продукции. По состоянию на 1991 год ВЭФ в Советском Союзе носил звание легендарного, а выпускаемый им радиоприемник «Спидола» превратился в один из символов советской жизни. На базе ВЭФа создавались дочерние предприятия: Рижский электроламповый завод, завод «Коммутатор», специально для работы на ВЭФе готовили кадры средние профессиональные и высшие технические учебные заведения Латвийской ССР.
После провозглашения независимости и открытия торговых границ латвийская электронная промышленность не смогла выдержать конкуренцию с иностранными фирмами, из-за разрыва хозяйственных связей с республиками бывшего СССР сорвался производственный цикл, из-за принуждения технических вузов к преподаванию на латышском языке (на котором техническое образование дать практически невозможно) прервался процесс обучения и повышения квалификации кадров… В итоге в 1999 году ВЭФ был приватизирован и разделен на шесть фирм, прекративших затем своё существование.
Сейчас помещения завода частично заброшены, частично сдаются под офисы.
Печальная история ВЭФа полностью разбивает мифологию латвийских правительств. Их политика уничтожила не советский «долгострой», а высокотехнологичное инновационное предприятие, которое выдерживало конкуренцию и поставляло свою продукцию на европейские рынки при первой независимости, а при второй не просуществовало и восьми лет. История предприятия свидетельствует, что при межвоенном диктаторе Улманисе латвийское государство предпринимало протекционистские меры, поддерживающие завод. А советская власть сумела сохранить инновационный потенциал предприятия в условиях командно-административной системы. Постсоветские же руководители Латвии просто развалили ВЭФ. Завод, который развивался как латвийский Siemens или Phillips, превратился в неухоженный памятник самому себе. Что же до того, что продукция ВЭФа ко времени коллапса социалистической экономики крайне отстала от западных аналогов, то и Siemens начинался не с 3D-телевизоров, и многие социалистические предприятия бывших ГДР и Чехословакии почему-то не были разобраны на металлолом и под офисы, а успешно прошли технологическую модернизацию.
Кренгольмская мануфактура, Эстония
(1857–2010)
RIP
Была расположена на острове и вдоль берега реки Нарвы, близ портового города Нарва-Йыэсуу, куда доставлялся хлопок из южных штатов США. Это выдающийся памятник первого российского капитализма, когда промышленная революция в Российской империи начиналась с текстильной промышленности. В 1872 году на мануфактуре произошла первая в Российской империи забастовка рабочих – Кренгольмская стачка. Перед Первой мировой там работали 10 тысяч человек. После революции мануфактура обанкротилась и закрылась из-за утраты Эстонской республикой рынка сбыта в России. Была возрождена в советской Эстонии, превратившись в крупное промышленное предприятие. В советский период Кренгольмская мануфактура занимала более 30 гектаров земли, на ней работали 12 тысяч человек. Продукция предприятия пользовалось огромным спросом в Советском Союзе: понятие «эстонский трикотаж», под которым понимались кренгольмские ткани, было одним из символов качества прибалтийской легкой промышленности. В поздний советский период, когда партия и правительство заявляли о приоритете товаров народного потребления, Кренгольмская мануфактура неоднократно ставилась в пример в числе передовиков социалистического производства.
В 1994 году знаменитое предприятие было приватизировано – его приобрела шведская компания и разделила на несколько предприятий, которые в течение следующих 16 лет закрылись одно за другим. В 2010 году мануфактура была признана банкротом окончательно. Сейчас её огромная территория в нижнем течении Нарвы пустует – тянущиеся и тянущиеся безжизненные заводские цеха, склады сырья, склады готовой продукции, рабочие общежития вызывают ассоциации с фильмом «Сталкер» Андрея Тарковского. Впечатление они производят поистине жуткое.
В отношении Кренгольмской мануфактуры не скажешь, что из-за социализма она технологически отстала от западных аналогов: трикотаж – не радиоаппаратура, здесь, наоборот, будут ценить приверженность традициям. К тому же, если качество ткани веками сохранялось на высшем уровне, а потребители подвержены ностальгическим настроениям, то после модернизации и оптимизации производства едва ли могли быть проблемы со сбытом эстонского трикотажа. Тем не менее в независимой Эстонии предприятие разорилось при всех стартовых условиях для успешного развития, и произошло это в правление боготворимой праволиберальными публицистами Партии реформ.
Игналинская АЭС, Литва
(1983–1999)
RIP
Крупнейшее энергетическое предприятие Прибалтики, единственная в регионе атомная электростанция, обеспечивавшая электроэнергией не только три прибалтийские республики, но и смежные с ними области России и Белоруссии. Для литовской АЭС ударными темпами был построен город Снечкус (после прихода к власти команды Витаутаса Ландсбергиса переименованный в Висагинас). Создание города и электростанции стало одной из последних «великих строек социализма» – проектом всесоюзного значения, на который были брошены все силы, включая армию. В Каунасском технологическом техникуме было организовано обучение специалистов-энергетиков атомных станций, в качестве научно-исследовательского учреждения по проблемам атомной энергетики действовал Литовский энергетический институт.
Одного энергоблока Игналинской АЭС Литовской республике хватало для обеспечения себя энергией, а за счет эксплуатации второго и последующих энергоблоков республика могла бы безбедно существовать благодаря экспорту электроэнергии. Кроме того, в геополитическом плане наличие собственной атомной электростанции автоматически превращало Литву в лидера региона, на порядок повышало её геостратегическую значимость: специализированные кадры и научно-исследовательская база в области атомной энергетики делали республику важным участником международных отношений, к которому приходилось относиться серьезно и принимать в расчет.
Поэтому ликвидация Игналинской АЭС как «наследия оккупации» – это величайший и ничем ещё не превзойденный пример невменяемости и группового помешательства политического класса Литвы.
Конечно, «наследие оккупации» – это пропагандистский прием литовских правых (консерваторов), призванный оправдать закрытие станции в глазах своего электората. На самом деле закрыть электростанцию литовское руководство вынудил Европейский Союз. Ликвидация Игналинской АЭС была обязательным условием принятия Литвы в ЕС. Официальное объяснение – страх перед повторением Чернобыльской катастрофы: на Игналине был установлен тот же тип реактора, что вышел из строя в Чернобыле. Но это объяснение опровергается тем, что в 1995 году АЭС с таким же реактором была запущена в эксплуатацию в Финляндии (уже входившей в ЕС), и никаких нареканий от Брюсселя не последовало. А также тем, что после Чернобыля и стартовавшего за ним экологического движения в прибалтийских республиках, а за ним и «Саюдиса» (который, разумеется, ставил перед Москвой вопрос о безопасности электростанции), Игналинскую АЭС проверяли так тщательно и педантично, что она, вероятно, была самой безопасной АЭС Советского Союза.
Поэтому мнения о подлинных причинах закрытия АЭС высказываются разные: от нерационального группового мышления брюссельской бюрократии до осознанного стремления лишить Литовскую республику фундамента для подлинной самостоятельности, сделав её полностью управляемой Брюсселем.
В любом случае возникает вопрос: почему литовские власти «сдали» АЭС?
Если в противном случае Литву не взяли бы в Евросоюз, так и не надо было туда вступать, раз евроинтеграция требовала от страны лишения важнейшего стратегического ресурса для поддержания экономики и обеспечения влияния в международной политике.
Однако литовскими элитами руководило иррациональное желание вступить в ЕС во что бы то ни стало, чтобы были формальные основания считать себя «настоящими европейцами». Поэтому первый энергоблок отключили уже через полгода после присоединения к «европейской семье», второй блок – через пять лет, в 2009 году. Уничтожение Литвой своей собственной энергетики произошло в условиях крайне болезненно ударившего по стране мирового кризиса под успокаивающие заклинания правительства консерваторов об атомной безопасности и энергетической независимости от России (как не парадоксально, но этой причиной в том числе в правительстве Андрюса Кубилюса объясняли ликвидацию АЭС; в результате борьбы за энергетическую независимость именно «Газпром» стал в Литве энергетическим монополистом). Вслед за тем началась эпопея по строительству на базе старой советской новой европейской АЭС: экологически чистой, современной и безопасной. Этот проект до сих не выполнен и не может быть выполнен в принципе – подробнее см. п. 7 «Великие стройки независимости: Висагинская АЭС». Но литовские консерваторы его до сих лоббируют. Впрочем, у них есть и другой вариант, как возместить ущерб от закрытия Игналины: средства, потраченные на остановку работы АЭС, вписаны в общий счет, предъявляемый Литвой России как правопреемнице СССР для возмещения «материального ущерба от оккупации» (подробнее о «железной» логике литовских элит см. главу III).
Почему индустриальный потенциал Прибалтики не удалось сохранить? Почему два с лишним десятилетия после выхода из СССР там последовательно уничтожалось промышленное производство? Можно выделить несколько общих причин.
1. Советская индустриализация Литвы, Латвии и Эстонии всегда вызывала глухое недовольство радикальных националистов, поэтому борьба за независимость в «трех прибалтийских сестрах» состояла в том числе в борьбе с развитием промышленности.
Проявилось это в экологическом движении.
«Заводы оккупантов отравляют нашу природу» – с таких разговоров на заре перестройки, ещё до «Саюдиса» и Народных фронтов, начиналось движение прибалтийских республик за выход из СССР. Отправной точкой, разумеется, послужил Чернобыль. Одной из характеристик сепаратистского движения в Литовской ССР было запугивание населения «чернобыльским сценарием» на Игналинской АЭС и претензии Витаутаса Ландсбергиса к советскому правительству за то, что построили литовцам атомную станцию (в классической логике: «Я, может, своего согласия на операцию не давал. А равно и мои родные»). В Латвии перестройка началась с движения против гидроэлектростанции на Даугаве, в Эстонии с протестов против Нарвской ГРЭС – прибалтийские националисты негодовали на Москву за избыток энергетических объектов точно так же, как сейчас негодуют на нее же за энергодефицит. В Эстонии настоящее народное движение за выход из СССР началось с «фосфоритной войны» – массовых выступлений против фосфоритных месторождений на северо-востоке республики, переросших в массовые выступления за независимость Эстонии (подробнее о пути прибалтийских республик к независимости см. главы VII–IX).
К слову, именно экологическую программу прибалтийским лидерам, провозгласившим независимость, удалось выполнить в полном объеме. Воздух в Прибалтике теперь экологически чистый, в запрудах развелись бобры, на дырявых заводских крышах гнездятся аисты. Вопрос, не стоило ли добиться всего этого более сложным и длинным путем: через установку экологических фильтров и строительство очистных сооружений, – не для местного правящего класса.
2. Социально-экономическое благополучие советской Прибалтики обеспечивалось за счет поддержки союзного Центра и внутренних экономических связей с другими советскими республиками.
«Бессмысленно работать лучше, – писал в 1988 году председатель Госплана Эстонской ССР Рейн Отсасон. – Зато большой смысл имеет составлять письма о помощи. Важно уметь выпросить деньги, продовольствие, корма, товары, что угодно, это более важно, чем уметь делать их»[14]. Кстати, сегодня Таллин извлекает серьезные деньги из торговли квотами на выброс углекислого газа: до 2020 г. намечено выручить 270 млн евро[15]. Ирония судьбы: солидные для Эстонии средства приносят квоты СО2, предназначенные для производственных объектов, построенных ещё в советское время. Левой рукой разрушая остатки советского прошлого, правой рукой эстонский истеблишмент активно ими же пользуется.
В том же 1988 году произведенный в РСФСР национальный доход на 10,5 млрд руб. превышал доход, использованный на потребление и накопление, тогда как в Литовской ССР сумма использовавшего национального дохода превышала сумму произведенного на 903 млн руб., в Латвийской ССР – на 431 млн, в Эстонской ССР – на 428 млн руб.
За счет ввоза из других советских республик Литовская республика удовлетворяла 75% своих потребностей в химической и нефтехимической промышленности, 100% – в угле, 77% – в продуктах нефтегазовой промышленности. К 1991 году практически все прибалтийские села были газифицированы (в отличие от России, которая этот газ поставляла).
Как говорил персонаж мультфильма про Простоквашино, «а отдавать будем молоком»: с Центром Литва, Латвия и Эстония расплачивались сельскохозяйственными товарами и продукцией легкой промышленности. При этом мелиорация земель осуществлялась целиком за счет союзного бюджета. В послевоенные годы в «оккупированной» Прибалтике было осушено около 80% всех сельхозугодий, в целом по стране – 6,8%, а в соседних Псковской и Смоленской областях – 2,5–3%. Техника и удобрения Литовской, Латвийской и Эстонской ССР отпускались Москвой по дотационным расценкам, составлявшим 48% от их реальной стоимости.
В 1988–1991 годах республиканские власти и сепаратистские движения Литвы, Латвии и Эстонии последовательно и методично пилили тот сук, на котором сидели. И в конечном счете потерпели сокрушительную победу! СССР развалился, страны Балтии не только провозгласили независимость, но и прописали на конституционном уровне запрет на любую возможную в будущем интеграцию на основе бывшего СССР. Никакого сотрудничества со «свободной Балтией» на прагматической деловой основе, на которое надеялись в начале 90-х ельцинские либералы, не получилось: вместо «балтийского моста», связывающего Европу и Россию, возникла «буферная зона», разделяющая их (подробнее см. главу VI). Официальная русофобия стала неотъемлемой составляющей балтийских государств, и ни о каком едином экономическом пространстве с тех пор не могло быть и речи.
Как следствие, поток московских дотаций оборвался, производственные цепочки и связи с предприятиями-смежниками на постсоветском пространстве распались, никаких попыток восстановить их на правительственном уровне не предпринималось. «Рафики», «Спидолы» и прочая продукция оказались невостребованными на рынках РФ, Белоруссии, Украины и прочих республик, в начале 90-х переживавших системный кризис, а на западных рынках всё давно уже было занято.
3. Глобализация и европейская интеграция. Отказ стран Балтии от торговых барьеров и протекционизма, радикально либеральная экономическая политика и стремление участвовать во всех западных интеграционных проектах привели к тому, что на рынки Прибалтики хлынул поток относительно качественной и дешевой европейской продукции. Местное производство этой конкуренции выдержать заведомо не могло: за десятилетия социализма промышленность крайне отстала технологически, а маленькое национальное производство в свободной конкуренции с западными транснациональными гигантами выжить не могло никогда.
Но если в досоветских балтийских республиках местного производителя пытались поддерживать, то в постсоветских – падающих толкнули.
«Налоговая политика была единая, денег не давали, потому что их не было. Всё было честно. Государство не мешало и не помогало, а наблюдало со стороны – кто выживет», – говорил об экономической политике того времени премьер-министр Латвии в 1993–1995 годах Валдис Биркавс. Честность этого заявления вызывает большие сомнения.
Сразу после провозглашения независимости в странах Балтии началась модернизация систем телефонной связи.
Легендарный ВЭФ, созданный латвийским правительством в конце 1910-х годов именно для производства телефонных станций, стараниями латвийского правительства начала 1990-х годов в течение всей коммуникационной реформы не получил ни одного заказа.
При содействии пришедших к власти национальных кадров прибалтийскую индустрию приватизировали шведы, финны, англичане, американцы, затем эта индустрия в прямом и переносном смысле распиливалась. Поток металлолома из бывшего СССР в 90-е годы обвалил мировой рынок цветных металлов. А шел этот поток через прибалтийские порты…
4. Мода. В экономике модные тенденции могут диктовать свои условия не меньше, чем во внешнем виде. Разрушая советскую и досоветскую индустрию, балтийские политики, помимо прочего, были заложниками именно тогдашней экономической моды. На начало 90-х приходится пик популярности теории постиндустриального общества, согласно которой социальный прогресс заключается в том, что вместо реального производства ведущей областью жизни должна стать сфера услуг.
В том числе следуя этой модной теории (во всяком случае, оправдываясь ею), в Прибалтике уничтожали заводы и оставляли необработанными сельскохозяйственные земли, объявляя приоритетными банковский сектор, посреднические услуги, торговлю и прочее.
Сейчас мода поменялась: многие бывшие адепты постиндустриальной эпохи, например, восхищаются новой индустриализацией в США, произошедшей в результате «сланцевой революции». «Конкурентоспособность промышленности должна быть центральной темой политической повестки дня Европейского Совета, который соберется в марте 2014 года. Сегодняшним начинанием комиссия дает четкий знак, что если мы ходим создать новые рабочие места, нашу экономику неизбежно нужно снова индустриализовать и модернизировать», – заявил в конце 2013 года комиссар ЕС по вопросам промышленности и предпринимательства Антонио Таяни.
Мода теперь – это модернизированные, высокотехнологичные, наукоемкие, экономные энергетически и безопасные экологически предприятия в своей стране. Зачем открывать филиалы этих предприятий в Прибалтике, если там для работы на них становится всё меньше населения? Для того же, чтобы вернуть на родину своих гастарбайтеров, нужно, чтобы уровень жизни в Литве, Латвии и Эстонии стал выше, чем в Великобритании, Ирландии и Финляндии. А как он им станет с «экономикой прислуги», как определил это явление экономист Джефф Фоу? Получается замкнутый круг.
5. Рабочие больших предприятий потенциально представляли собой политическую силу, способную бросить вызов новым политическим режимам. В довоенных Литве, Латвии и Эстонии была промышленность, но там были и сильные профсоюзы, и сильное левое движение. Постсоветская же Прибалтика характеризуется исключительно правым общественно-политическим строем. В том числе именно потому, что большая промышленность там была уничтожена. К очевидному несогласию больших рабочих коллективов с праволиберальной политикой правительства добавлялся куда более важный этнический фактор: большинство рабочих на больших высокотехнологических предприятиях Прибалтики были русскими и русскоязычными. В Латвии и Эстонии они были массово лишены гражданства. Поэтому в случае сохранения большой индустрии там неминуемо возникло бы сильное профсоюзное движение, которое переросло бы в массовое движение за гражданские права и стало бы основой для политической самоорганизации.
Промышленные предприятия Прибалтики несли угрозу общественно-политическому строю постсоветских Литвы, Латвии и Эстонии. Поэтому новые режимы их уничтожили, нанеся тем самым смертельный удар по экономикам и народам своих стран, но гарантировав себе сохранение власти.
Выражение «балтийские тигры» вошло в лексикон экономистов в 2001 году, первое письменное упоминание – статья Алексея Денисенкова в журнале «Эксперт». «Особенно изумляет Латвия, объем ВВП которой за первое полугодие вырос к аналогичному периоду прошлого на 8,8%, причем во втором квартале – на 9,2% – сегодня это самый высокий прирост в Европе, – пишет Денисенков. – Эстония, которая считается эталоном „свободный торговли“ в регионе и лидирует по объему прямых иностранных инвестиций на душу населения (в прошлом году – 179 долларов, Латвия – 170, Литва – 102), также в хорошей форме, особенно если учесть, что и прежде у нее был самый высокий в регионе темп. Литва хотя и отстает от соседей, но тоже набрала скорость сверх собственных ожиданий»[16].
Сравнение балтийских темпов роста с «экономическим чудом» Тайваня, Сингапура и Южной Кореи – комплимент, уже свидетельствующий о впечатляющих экономических успехах Литвы, Латвии и Эстонии на рубеже веков. Страны Балтии – эталон успешного перехода от социализма к рынку, неолиберальные экономисты и международные финансовые организации ставят их в пример даже бывшим странам СЭВ в Центральной Европе, не говоря уже о других постсоветских республиках.
Книги-оды успехам «балтийских тигров» выпускаются не только местными авторами, но и западными экономистами-международниками. «Эстония – новая экономика ЕС: строительство балтийского чуда?» – заголовок книги 2006 года от группы европейских авторов[17].
Среди российских западников к этому времени окончательно формируется убеждение, что только в балтийских республиках по-настоящему удались радикальные рыночные реформы, которые, мягко говоря, не вполне получились у правительства Гайдара. Закрепляется практика отказываться от общеупотребительного слова «Прибалтика» и навязывать слово «Балтия» в знак особого уважения к этому региону. Русских Прибалтики всё больше считают нытиками-неудачниками, которых в Латвии и Эстонии абсолютно законно сделали людьми «второго сорта»: оставь им право участвовать в выборах, и они потянули бы свои страны назад, и Приба… в смысле, Балтия таких успехов бы не демонстрировала.
У наиболее зашоренной и неспособной к критическому мышлению общественности (т. н. «демшизы») такое отношение к странам Балтии сохраняется до сих пор, хотя для того, чтобы убедиться, что «тигры» давно сдохли, можно даже не изучать кричащие цифры статистики, а просто проехаться по Прибалтике и поискать, где же там «экономическое чудо».
Впрочем, нынешнее положение не означает, что форсированный рост 90-х и 2000-х – это миф. Постсоветская Прибалтика действительно росла и развивалась очень быстрыми темпами. Среди причин этого бурного роста были и те, которые приводят правые экономисты, сводящие успешное экономическое развитие к созданию эффективных институтов. Структурные реформы начала 90-х годов в странах Балтии действительно проводились быстро, жестко и эффективно – при нацеленности на проведение реформ руководства и тщательном контроле за ходом преобразований западных наставников.
Оперативно была создана финансовая система и обеспечен устойчивый твердый курс возрожденных к жизни национальных валют: лита, лата и эстонской кроны, сформирована простая и прозрачная система налогообложения, за счет передачи налоговых отчислений и административных полномочий создано сильное местное самоуправление.
Бизнесу в странах Балтии, как это неоднократно отмечали международные аналитические агентства, были созданы оптимальные условия для ведения предпринимательской деятельности.
Поэтому из всех постсоветских государств прибалтийские первыми продемонстрировали эффект «отскока после падения»: уже в 1994–1995 годах в Эстонии, Латвии и Литве начался экономический рост. Помимо успешной государственной политики это объяснялось тем, что в Прибалтике был лучший фундамент для перехода к рынку: политическая стабильность и отсутствие военных конфликтов, развитая инфраструктура (лучшие в СССР дороги, например, были там), низкий уровень преступности, трудолюбивое население. При таких стартовых условиях и обильной помощи Запада (а Литве, Латвии и Эстонии щедро предоставляли кредиты МВФ и ЕБРР: во-первых, из-за досконального соблюдения республиками всех требований, во-вторых, из-за влияния на международные структуры американцев, на которых страны Балтии изначально ориентировались во внешней политике) уничтожение традиционных отраслей экономики – сельского хозяйства, промышленности, пренебрежение транзитом виделись малой платой за переход стран Балтии в постиндустриальную эпоху. Ещё в середине 2000-х годов не казались очевидным абсурдом претензии Латвии стать балтийской Швейцарией за счет специализации на банковском деле. Или намерение Эстонии превратиться в северный Гонконг. У балтийских стран были реальные основания для подобного рода амбиций.
Однако после вступления Литвы, Латвии и Эстонии в Евросоюз вместо здорового и естественного экономического роста в этих странах наступила пора «шальных денег»: ещё более стремительный, чем прежде, экономический рост обеспечивался теперь потребительским бумом за счет ничем не подкрепленных массовых кредитов.
Снижение ставок кредитования в 2004 году привело к тому, что в страны Балтии устремился иностранный заемный капитал, в первую очередь скандинавский. Ажиотажное предложение породило безудержный спрос: кредит давали практически любому, кто за ним обращался, без всяких гарантий выплаты этого кредита и почти по нулевой ставке. Место производства в структуре экономики окончательно заняло потребление: в Прибалтике наступили «жирные годы». Население убедили в том, что с помощью дармовых кредитов оно может в кратчайшие сроки достичь уровня потребления американского, западноевропейского и скандинавского среднего класса.
Характерная эстонская поговорка «жирных лет»: «Мы те же финны и в ближайшем будущем будем жить так же». В 2003–2007 годах объем кредитного портфеля эстонских банков увеличился на 37%, доля ипотечного кредитования среди выданных кредитов с 2000 по 2008 год утроилась и к началу кризиса составляла 37%. Дефицит платежного баланса Эстонии к началу кризиса составлял 18% ВВП[18].
Аналогичная ситуация наблюдалась в Литве: бум на строительном рынке за счет выплат из фондов Евросоюза и привязанное к нему раздувание «кредитного пузыря», в первую очередь на рынке ипотечного кредитования. Бурный рост литовской экономики в 2005–2007 годах был не просто ничем не обеспечен в реальности – он был ничем не обеспечен в квадрате. «В 2007–2008 годах стоимость одного „квадрата“ в новостройке в столице Литвы Вильнюсе доходила до 2 тысяч евро. Когда ударил кризис, квартиры в новостройках сразу потеряли более 30 процентов стоимости», – вспоминает глава департамента по оценке и анализу рынка литовской компании Ober-Haus Саулюс Вагонис.
Но самый большой «кредитный пузырь» и самая безумная вакханалия потребления в 2005–2007 годах были в Латвии (исторически справедливо, что её же затем и потряс самый жестокий кризис, причем не только в Прибалтике, но и в мире).
К 2008 году дефицит платежного баланса Латвии составлял 30% ВВП, а внешний долг страны перевалил за 30 миллиардов евро, тогда как государственный бюджет Латвийской республики на 2008 год составлял 12,3 миллиарда долларов.
Ипотечные кредиты в Латвии предлагали брать в 105% от цены недвижимости под 1% годовых. Цены на недвижимость, к слову, за несколько «жирных лет» взлетели в 7 раз. Даже осторожным и консервативным в вопросах расходования личных средств латвийским потребителям не удавалось противостоять эффекту толпы: всеобщий потребительский ажиотаж требовал покупать, покупать и ещё раз покупать, набирая всё новые кредиты. На человека, не поддающегося общему настроению и отказывающегося приобретать в супервыгодный кредит машину/квартиру/бизнес/землю/бытовую технику, смотрели как на юродивого не от мира сего.
Ничего хорошего с экономикой, процветающей на ничем не обеспеченных кредитах и почти ничего не производящей, произойти не могло. В меньшей степени это относится к экономикам Эстонии и Литвы. Но всё равно относится. Достаточно было лишь внешнего толчка, чтобы финансовая пирамида стран Балтии обрушилась, а экономика «балтийских тигров» с боем часов из кареты превратилась в тыкву.
Кризис 2008–2009 годов действительно был первым капиталистическим кризисом, охватившим весь мир, однако в разных странах его воздействие тоже было разным. В Европе кризис сделал банкротом маленькую благополучную Исландию, зато восточноевропейская Польша последствия кризиса преодолела сравнительно быстро. Критическая ситуация сложилась в странах Южной Европы, в которых были установлены рекорды внешнего долга и безработицы, зато в Германии и странах Скандинавии кризис на бытовом уровне почти не ощущался.
Страны Балтии принадлежат к тем странам, по которым кризис ударил больнее всего в мире. Латвия и Литва претендуют на «почетное» звание стран, больше всех в мире пострадавших от кризиса.
Собственно, всеобщий финансовый кризис по балтийским республикам ударил «в пандан» к их собственному, многократно усилив последствия от схлопывания «кредитного пузыря». Но кризисные тенденции в Прибалтике проявились задолго до банкротства американских ипотечных компаний Fannie Mae и Freddie Mac (заметим, к слову, что в Прибалтике кризис начинался с того же, что и в США: с краха рынка кредитной недвижимости и последующего кризиса в банковской сфере. Разница в том, что американская экономика является системообразующей частью глобальной, поэтому «когда Америка простужается, весь мир чихает», а когда «простудились» страны Балтии, в мире этого никто и не заметил).
В Латвии уже осенью 2007 года банки замораживают кредитование покупки жилья и нового строительства, на рынке недвижимости начинают срываться сделки, а к началу всемирного кризиса страна приходит с инфляцией в 18% и недобором доходов бюджета на 7%.
В Эстонии наступление кризиса тоже связано с внутренними причинами и также проявляется ещё до событий лета – осени 2008 года. Мэр Таллина и председатель Центристской партии Эдгар Сависаар (в прошлом один из основателей Народного фронта Эстонии) в своей книге «Правда об Эстонии» утверждает, что национальный кризис имел политическую составляющую: уже в 2006 году рынок дешёвых кредитов был опасно перегрет, и с этого времени эстонское правительство бросает все свои силы на введение евро, чтобы минимизировать для банков последствия неизбежной девальвации эстонской кроны. Оно не пытается регулировать рынок, чтобы остановить создание финансовой «пирамиды» из ничем не обеспеченных кредитов, а принимается подгонять макроэкономические показатели под Маастрихтские критерии, необходимые для перехода на евро, что не в последнюю очередь связано с личной заинтересованностью правящей элиты в дальнейшем стремительном обогащении банков (председателем Swedbank накануне кризиса, например, стал одиозный Март Лаар, ультраправый основатель постсоветской государственности Эстонии – подробнее см. главу IX). Не успели: с 2008 года начинается волна банкротств эстонских банков. «В 2008 году в результате того, что банки смело одалживали кредиты направо и налево, общий объем выданных в Эстонии кредитов вырос до 17 миллиардов евро, т. е. больше чем удвоился по сравнению с 2005 г. В результате кредитный пузырь лопнул, рынок недвижимости обрушился, и экономика оказалась в глубокой яме. Тем не менее, как и ожидалось, государство не приняло никаких мер против банков. Их неприкосновенность была обеспечена», – пишет Эдгар Сависаар[19].
В Литовской республике, как следует из статистики аналитических агентств в сфере недвижимости, кризис начался за много месяцев до банкротства Lehman brothers и коллапса американской системы кредитования: падение продаж на рынках первичного и вторичного жилья (как следствие, падение цен) в Литве началось с последнего квартала 2007 года[20].
Так что прибалтийский кризис начался ещё до мирового и был вызван внутренними причинами. Однако наложение мирового кризиса на местные стало катализатором куда большей катастрофы, чем та, к которой мог бы привести один лишь лопнувший «кредитный пузырь». Прибалтика к началу 2009 года превратилась в регион социально-экономического бедствия.
В Риге 13 января 2009 года от 10 до 20 тысяч человек собрались у Домского собора, требуя отставки правительства. Вечером того же дня в старом городе начались массовые беспорядки – одни из самых крупных в истории Латвии. Протестующие пытались штурмом захватить здание Сейма, доставали из брусчатой мостовой булыжники и закидывали ими парламент, переворачивали машины, громили банки, кафе, магазины. Полиция пустила в ход слезоточивый газ, дубинки и резиновые пули. Произошла потасовка погромщиков с бойцами спецподразделения «Альфа», было задержано 137 человек. Спустя неделю, 20 января, премьер-министр Латвии Ивар Годманис ушел в отставку, правительство было распущено.
В Литве 16 января 2009 года около 7 тысяч человек в Вильнюсе и около 3 тысяч человек в Шяуляе устроили погромы, вызванные катастрофическим положением в стране: протестующая против объявленного правительством Андрюса Кубилюса режима жесткой экономии толпа двинулась по проспекту Гедиминаса и принялась забрасывать камнями, яйцами и бутылками здание Сейма, скандируя «Долой Сейм» и «Позор». Полиция для рассеивания толпы применила газовые гранаты со слезоточивым газом и дубинки. Рейтинг правительства, премьера Кубилюса и правящей партии «Союз Отечества – христианские демократы Литвы» упал до критически низких отметок, хотя к власти литовские консерваторы пришли только осенью 2008 года.
В тихой, сонной Прибалтике таких потрясений не было с 1991 года – после того, как Литва, Латвия и Эстония добились независимости, мало кто вообще предполагал, что там возможны протесты таких масштабов и такой кризис доверия к политической власти (ведь, по сути, в Латвии и в Литве в начале 2009 года сложилась революционная ситуация). Однако никто не предполагал и такого кризиса: за полтора десятилетия непрерывного экономического роста в «балтийских тиграх» у населения возникла уверенность, что «жирные годы» будут всегда.
Тем сильнее было потрясение от того, что их страны вошли в число лидеров по темпам экономического падения. По итогам 2009 года ВВП Латвийской республики упал больше всех валовых внутренних продуктов в мире – на 18%. На втором месте по темпам падения ВВП оказалась Литва – 17%. Эстонский ВВП в 2009 году снизился на 15%[21].
И это статистика только за один год.
Суммарные потери за 2008–2012 гг. составили в Латвии 77% от годовых объемов производства в докризисный период, потери Литвы – 44%, Эстонии – 43%. Страны Балтии вошли в новейшую экономическую историю: такого обвала по итогам кризиса не было ни у кого.
Безработица в Латвии по итогам 2009 года, согласно Eurostat, составила 23% населения. В Литве, по данным национального департамента статистики, пик безработицы пришелся на 2010 год – 18%, в Эстонии, согласно местной «Кассе по страхованию от безработицы», безработными были 14% жителей страны. Очевидна корреляция между этими цифрами и статистикой эмиграции населения из Прибалтики в тот же период.
Ближайший аналог их темпов падения – «Великая депрессия» в Соединенных Штатах в 1929–1932 годах: с ней посткризисное состояние прибалтийских государств сравнивали ведущие мировые экономисты, включая нобелевского лауреата по экономике Пола Кругмана. «Широко разрекламированная история „экономического успеха“ Латвии на самом деле идентична тяжелой ситуации в США во время „Великой депрессии“», – делает Кругман вывод о посткризисной ситуации в Латвии летом 2013 года в своем блоге в «The New York Times»[22].
Великая депрессия – это характеристика не только экономической ситуации, но и тяжелого морально-психологического состояния американского общества 30-х годов. И снова аналогии с Прибалтикой после буквального банкротства мифологии «балтийских тигров» применимы в полной мере. Только самые зашоренные и невежественные люди могут теперь считать страны Балтии примером для подражания. Литва, Латвия и Эстония пришли в упадок, оттуда десятками тысяч в год стали уезжать люди. Этот процесс не остановился до сих пор.
После прощания с легендой о «балтийских тиграх» страны Балтии подарили международному экономическому сообществу новый миф – об «истории успеха». С легкой руки членов команды премьер-министра Латвии Валдиса Домбровскиса так стали называть опыт выхода Латвийской республики из кризиса, а вслед за ней и опыт Литвы с Эстонией. В 2012 году модель выхода стран Балтии из кризиса стала предметом профессионального спора экономистов-международников всего мира: эксперты спорили не менее ожесточенно, чем политики и население самих балтийских республик.
При этом выражение «история успеха» использовали как сторонники той точки зрения, что антикризисная политика прибалтийских правительств (Латвии в первую очередь, потому что там был и самый глубокий кризис, и самое жесткое «затягивание поясов» правительством, и самые выразительные результаты такой политики) была успешна и может считаться примером для подражания (они про историю успеха говорили без кавычек), так и противники (они, соответственно, говорили в кавычках и с сарказмом).
Имеет смысл подробнее рассмотреть опыт преодоления кризиса в Латвии: он является наиболее выразительным примером прибалтийской антикризисной политики и вызывает наиболее ожесточенные споры между сторонниками и противниками предпринятых правительством Валдиса Домбровскиса жестких мер. В Эстонии и Литве происходило всё то же самое, только не так ярко и выпукло для внешнего наблюдателя.
Платой за предоставление Латвии финансовой помощи от МВФ, ЕБРР, Всемирного банка, Еврокомиссии и более материально успешных стран – соседей по европейскому дому – стала политика радикального сокращения расходов государства в наиболее важных сферах жизни.
За пять лет борьбы с кризисом в стране закрылась каждая вторая больница, финансирование медучреждений было урезано на 57%, и без того низкие зарплаты врачей сократили на 20%, значительная часть медицинского персонала попала под сокращение. Результат: кратный рост очередей на получение медицинской помощи и дефицит наиболее важных бесплатных лекарств в больницах при полной неспособности большинства населения (в первую очередь основных пациентов – пенсионеров) приобрести их за свой счет – в конце концов, рост смертности при паническом, хотя и небезосновательном страхе молодых семей заводить в этой стране детей.
Зарплаты в Латвии были снижены на 20%, пенсии – на 10% (на 70% для работающих пенсионеров – количество работающих пенсионеров в Латвии моментально сократилось вдвое) и перестали индексироваться (то есть регулярно повышаться с учетом инфляции). На 10% сократили материнские пособия. Вдвое срезали минимальный размер оплаты труда, а пособие по безработице (актуальное на тот момент для каждого четвертого жителя страны) назначили такое, что на него нельзя было прожить в принципе, – правительство таким явным и очевидным образом подталкивало население к эмиграции.
На данный момент Латвия является антилидером Евросоюза по количеству людей, живущих в состоянии депривации – тяжелой материальной отчужденности. А по данным Eurostat за прошлый год, 36,6% жителей Латвии живут за чертой бедности – один из худших показателей в Евросоюзе.
Но самым парадоксальным в антикризисной программе Валдиса Домбровскиса было то, что параллельно с «шоковыми» урезаниями в социальной сфере латвийское правительство повышало налоги. Подоходный налог для населения был повышен до 26%, стандартная ставка налога на добавленную стоимость повышалась ежегодно, и с 18% в 2008 году выросла до 22% в 2010 году, став одной из самых высоких в Европе. То есть о стимулировании предпринимательской активности населения и поддержке на плаву национального производителя латвийское правительство думало не больше, чем о помощи пострадавшим от кризиса слоям населения.
Про «непопулярные меры» и «затягивание поясов» как здоровую и эффективную антикризисную политику любят говорить поклонники классического свободного рынка. Однако называть антикризисные меры Домбровскиса праволиберальными только потому, что он резал по живому все социальные расходы, а безработных обрек на голодную смерть в случае дальнейшего проживания в Латвии, было бы неправильно. Главной целью антикризисных мер было обеспечение улучшения макроэкономических показателей, которое можно было бы затем с гордостью продемонстрировать Брюсселю, всем прочим спонсорам-кредиторам и вообще международному сообществу.
В этом смысле антикризисная программа правительства Домбровскиса не была ни левой, ни правой – это была программа (евро)бюрократа, которому необходимо красиво отчитаться «с цифрами в руках» о хорошо проделанной работе.
Здесь особенно важно подчеркнуть, что Валдис Домбровскис долгое время числился среди наиболее вероятных кандидатов на пост председателя Еврокомиссии, поэтому демонстрация своих успехов на посту латвийского премьера – антикризисного менеджера была для него особенно важна. Латвийской экономикой ради красивых, но ничего реального о подлинном положении дел в Латвии не говорящих графиков улучшения макроэкономической статистики, ради собственных карьерных устремлений можно было пренебречь. «Когда в очередной раз принимался семилетний долгосрочный бюджет ЕС, наш экс-премьер-министр имел совершенно законное право его заблокировать, а также моральное право, поскольку латвийские крестьяне получали самые низкие субсидии в ЕС, – утверждал в беседе с RuBaltic.ru латвийский экономист, профессор Латвийского университета Нормундс Гростиньш. – Если смотреть с точки зрения бывшего премьер-министра, который, скорей всего, станет еврокомиссаром и будет получать королевскую зарплату, никакого основания для пессимизма нет. Наоборот, он должен быть страшно доволен».
Поэтому спустя пару лет после начала «шоковой терапии» важнейшим направлением деятельности латвийских чиновников стал пиар произошедшего, по их утверждениям, в национальной экономике «экономического чуда» и лично «великого и ужасного Гудвина» – т. е. «антикризисного менеджера» Валдиса Домбровскиса. Тогда и появилось ставшее крылатым выражение «история успеха».
Распространению истории о беспрецедентно быстрой и очевидной победе Латвии над экономическим кризисом без ложной скромности способствовал и сам премьер-министр.
В 2011 году Валдис Домбровскис в соавторстве с американским экономистом Андерсом Аслундом опубликовал книгу «Как Латвия преодолела финансовый кризис» – на английском, что характерно, языке и для западной, в первую очередь, аудитории[23]. Эта книга – выдающийся пример новейшего прибалтийского мифотворчества.
Игнорируя многочисленные кризисные тенденции на протяжении всего 2008 года, Домбровскис называет отправной точкой кризиса банкротство «Парекс-банка» в ноябре 2008-го под влиянием мирового обвала на рынках, отрицая тем самым какую-либо ответственность латвийского государства за случившуюся в национальной экономике катастрофу.
Весь латвийский кризис, по Домбровскису, это банальный boom-bust – результат перегрева экономики от чересчур успешного развития. Однако благодаря жестким, но эффективным мерам правительства успешное развитие восстанавливается, и уже скоро в Латвию вернутся «жирные годы». Об этом свидетельствует, мол, макроэкономическая статистика: ВВП страны по итогам 2011 года вырос на 5,5% – по этому показателю Латвия стала лидером экономического роста в Евросоюзе. Экспорт товаров вырос на 14%, экспорт услуг – на 13%, безработица снизилась до 10% – по темпам её снижения Латвия, опять же, стала лидером Евросоюза.
При этом в книге латвийского экс-премьера странным образом ничего не говорится об эмиграции: наивный экономист-дилетант, таким образом, должен сделать вывод, что рекордные темпы падения безработицы – это от появления новых рабочих мест. По идее, он ведь не знает, что за пару-тройку лет кризиса из Латвии уехало 100 тысяч человек. Есть и другие статистические «шалости»: при приведении цифр экспорта ничего не говорится о цифрах реэкспорта (возврата товаров). Что же до рекордного роста ВВП, то по рекордности этот рост не сопоставим с падением. «После сокращения латвийской экономики на 20%, последующего отскока на 5% с легкой руки МВФ данная статистика помогла стране стать лучшей экономикой среди 27 стран ЕС», – пишет американский экономист, обозреватель журнала «Slate» Мэтью Иглесиас.
Споры о том, стала ли латвийская (шире – прибалтийская) модель выхода из кризиса историей успеха, в 2012–2013 годах захватили западных экономистов. Больше всех на ниве ниспровержения мифотворчества Домбровскиса, Грибаускайте и прочих прославился знаменитый американский экономист, лауреат Нобелевской премии по экономике Пол Кругман, заслуживший звание персонального врага латвийского правительства – в 2013 году Кругману даже отказали в участии в Рижском экономическом форуме (беспрецедентное для стран Балтии событие: не пустить в страну гражданина США!). «Лесть в адрес Латвии в действительности говорит нам больше о том, во что европейская политическая элита хочет верить, чем о реалиях латвийского опыта, – пишет Кругман в своей колонке в „The New York Times“. – Малая открытая экономика может восстановить полную занятость через дефляцию и внутреннюю девальвацию. Проблема, однако, в том, что такая модель несет многие годы страданий и в долгосрочной перспективе мы все мертвы»[24].
О том, что «история успеха» (латвийский опыт борьбы с кризисом) не может считаться образцом для других стран, пишет и экономический обозреватель британской «The Financial Times» Мартин Вулф. «Можно ли Латвию считать убедительным примером для других более крупных экономик? Разумеется, нет. То, что возможно в условиях маленьких, открытых экономик, практически неосуществимо – в экономическом, политическом и социальном смысле – в условиях крупных и относительно закрытых систем… Вероятно, кто-то считает, что Латвия может послужить моделью для маленьких государств. Но думать, что она может стать примером для всей Европы, это просто безумие», – считает экономист[25].
«Всю тяжесть стратегии дефляции ощутил на себе синий воротничок из рабочего класса, в то время как зажиточный средний класс с его заграничными валютными вкладами был защищен. Эту политику сформировали классовые интересы элит, – заявляет с позиций левой экономической мысли обозреватель „The Telegraph“ Эмброуз Эванс-Причард. – Многие из тех, кто потерял работу в кризис (часто – этнические русские), так и не нашли её и никогда в Латвии уже не найдут, если они старше 50 лет… Эта политика – моральный позор»[26]. А много лет прожившей в Латвии профессор Университета Висконсин-Милуоки Джеффри Соммерс назвал всю постсоветскую латвийскую историю успеха «антирабочей», отмечая, что здесь «рабочий класс не сопротивлялся, а просто эмигрировал вежливо и спокойно».
Что ещё важнее – скептицизм экспертов по ситуации в их странах после кризиса разделяют жители Латвии и других балтийских стран, которые попросту имеют возможность видеть плоды «истории успеха» своими глазами.
Согласно социологическому опросу «Латвийского барометра DNB» в мае 2014 года, только 15% жителей Латвии считали, что экономическая ситуация в стране улучшается, а 21% латвийцев говорили об ухудшении в экономике. При этом 53% жителей Латвии считают, что в стране сложилась плохая экономическая ситуация. Только 4% респондентов назвали нынешнее экономическое положение Латвии хорошим. Деятельность правительства негативно оценили 69% опрошенных.
Опрос был проведен спустя 5 лет после начала политики «затягивания поясов» правительством Домбровскиса. Знаменитые неолиберальные реформы Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер, на которых равнялись прибалтийские лидеры и которые тоже предполагали «шоковую терапию», после первых трудных лет оборачивались взрывом поддержки населением политики правительства. Народ в конечном счете понимал правильность и эффективность жестких мер, понимал, что просьбы потерпеть и «затянуть пояса» были не напрасными. Поэтому Рейган и Тэтчер через пять лет после прихода к власти превратились в глазах населения в национальных героев своих стран с запредельно высоким рейтингом. В Латвии спустя пять лет после «шоковой терапии» рейтинг правительства и правящей партии «Единство» был так же низок, как в первые годы правления Домбровскиса. В соседней Литве, судя по итогам президентских выборов 2014 года, Дале Грибаускайте стать литовской Маргарет Тэтчер тоже не удалось (партия консерваторов и вовсе проиграла выборы двумя годами ранее) – теперь ей остается лишь претендовать на лавры литовской Ангелы Меркель (и то незаслуженно).
Борьба стран Балтии с кризисом началась с резкого усиления их зависимости от ЕС. Брюссель и международные финансовые институты (как правило, неформально контролируемые Вашингтоном) перевели их на внешнее управление.
В политической сфере это проявилось в принципиальном изменении структуры власти в Латвии и Литве: ведущие лидерские позиции там заняли «варяги», рекрутированные в своё время в Брюссель из Прибалтики и направленные им теперь обратно спасать родные страны от окончательного банкротства. Президентом Литвы с фантастическим результатом в 69% голосов была избрана комиссар ЕС по финансам и бюджету Даля Грибаускайте, а премьер-министром Латвии рекордно долгий срок пробыл член комитета по бюджету Европейского парламента Валдис Домбровскис. Эти политические рекорды брюссельских «варягов», помимо прочего, свидетельствуют о существенном изменении расстановки политических сил в странах Балтии и увеличении факторов европейских дотаций и брюссельских связей в политическом процессе (подробнее см. главу IV).
Приход новых лидеров из Брюсселя был необходим для начала политики радикально жестких мер по отношению к населению для улучшения макроэкономической ситуации (при этом Домбровскис брал на себя всю ответственность за «шоковую терапию», тогда как Грибаускайте скорее выполняла функцию громоотвода: национального лидера-популиста, прикрывающего крайне непопулярные меры правительства консерваторов).
Под обеспечение и гарантии лично Грибаускайте и Домбровскиса их страны были переведены на искусственное дыхание: дотации из структурных фондов ЕС для балтийских республик составили 20% их ВВП, государственный долг вырос с 16% до 38% по отношению к ВВП в Литве и с 9% до 45% в Латвии.
В Эстонии государственный долг за один год вырос почти вдвое, составив в 2011 году 10% по отношению к ВВП. Впрочем, это самый низкий уровень государственного долга в Евросоюзе: для эстонского правительства данная статистика – повод для гордости.
Одна из крупнейших в мире аудиторских компаний – KPMG – подытожила семилетнюю финансовую перспективу ЕС на 2007–2013 гг. в отчетном докладе «Фонды ЕС в Центральной и Восточной Европе»[27]. Доклад опирался на информацию филиалов KPMG в 10 странах «новой Европы» за период 2007–2012 гг. Аналитики аудиторской фирмы рассмотрели цели и объемы полученных странами Центральной и Восточной Европы дотаций из ЕС. Из доклада KPMG следует, что регион ЦВЕ в Евросоюзе остается депрессивным и дотационным: 18% его совокупного ВВП формируется за счет фондов ЕС.
Брюссельское финансирование выделяется странам – членам ЕС из трех основных фондов: Европейского фонда регионального развития (ERDF), Европейского социального фонда (ESF) и Фонда сплочения (CF). Меньше всех зависит от брюссельских дотаций Словения – фонды ЕС там составляют 11,6% ВВП. При этом уровень ВВП на душу населения (частично отражающий производительность труда и благосостояние населения) в этой стране из 10 исследуемых государств выше всего. Аналогичная обратная зависимость прослеживается и в большинстве других случаев, в том числе – в странах Балтии.
Доля евродотаций в ВВП Литвы, Латвии и Эстонии, согласно KPMG, одна из самых больших в ЕС – 20% (больше от структурных фондов зависит только Венгрия – 25,5% совокупного ВВП). При этом подушевой валовой продукт в Латвии и Литве ниже, чем в среднем по региону.
На что выдавались деньги странам Балтии в 2007–2012 годах? Формально – европейская помощь в основном пошла на инфраструктуру. Так, Эстония из 3,5 млрд евродотаций на эти цели получила 2 млрд, Латвия из 4,5 млрд евро – 3,2 млрд, Литва из 6,8 млрд евро – 4,3 млрд. Выделение средств своим дотационным членам в первую очередь на инфраструктуру – стандартная практика руководства Евросоюза. Мотивация Брюсселя понятна – это стремление заложить основу для самостоятельного роста национальных экономик. Однако в прибалтийском случае эта логика не работает. Инфраструктурные проекты в странах Балтии – это прежде всего закрытие Игналинской и строительство Висагинской АЭС, железнодорожная магистраль Rail Baltica, терминалы сжиженного природного газа, электросмычка с Польшей и Швецией – проекты, подчиненные политическим идеям максимального размежевания с Россией. Рентабельности в этих проектах нет (или она минимальна), потому что в них нет экономики. Безусловно, некоторая часть инфраструктурных дотаций ЕС приносит пользу странам Балтии: за их счет происходит «косметический ремонт» существующей инфраструктуры, вроде частичной модернизации железнодорожного полотна.
Однако в этом случае брюссельские деньги не создают каркас самостоятельной экономики Литвы, Латвии и Эстонии.
«Система не контролирует постоянного потока доходов… К примеру, советская система „сломалась“ где-то в 1965–1967 гг., но продержалась ещё тридцать лет. А литовская модель экономики держится ещё за счет денежных вливаний из ЕС. Сама система не генерирует постоянного потока средств», – поясняла в интервью литовский экономист, доцент Вильнюсского университета Аушра Мальдейкене[28]. Можно ли такую модель экономики назвать эффективной и перспективной?
Продолжая параллель г-жи Мальдейкене: советская система экономики смогла функционировать при постоянном падении эффективности ещё 30 лет, пока можно было «гасить» системные экономические проблемы нефтедолларами. Доходы от «нефтяной иглы» в большинстве своем «проедали», вместо того чтобы использовать для модернизации советской экономической системы. Аналогично для прибалтийских экономик характерна «евроигла» – те самые 20% ВВП, формируемые из структурных фондов ЕС. Проблема в том, что они идут на реализацию политических амбиций местных элит и не выполняют своих основных функций.
Сколько протянут страны Балтии, если Центр вдруг по какой-то причине (например, в случае острого экономического кризиса) перекроет им канал получения финансового воздуха?
Этот вопрос целиком на совести правительств и властвующих элит балтийских стран, которые находились на тех же стартовых позициях, что и лидеры Чехии или Словении, а отстали от этих стран уже так же непоправимо, как от Западной Европы. Пока что правящие балтийские элиты, как и позднее брежневское окружение, предпочитают об этом не говорить. Политик, как известно, думает о следующих выборах, а государственный деятель – о следующем поколении. В Литве, Латвии и Эстонии государственных деятелей во власти не осталось.
Для победы над «Великой депрессией» Рузвельт в США строил автомобильные дороги, трудоустраивая таким образом безработных и создавая своей стране транспортную инфраструктуру. Большие инфраструктурные проекты в условиях экономического кризиса затеваются и в Прибалтике, однако с антикризисной политикой их там никто не связывает. Эти проекты имеют не экономический, а геополитический и идеологический характер: они подчинены идее инфраструктурного размежевания с Россией, которая была системообразующей частью единого народно-хозяйственного комплекса СССР (в который входили и советские Литва, Латвия и Эстония), и интеграции в инфраструктурный комплекс ЕС. Экономика в этих проектах вторична – они не могут окупиться и приносить прибыль. Однако насквозь советское по своему генезису руководство стран Балтии всё равно настаивает на их строительстве: по идейным соображениям. Похожим образом в позднем СССР затевали «великие стройки социализма»: гигантские нерентабельные проекты вроде Байкало-Амурской магистрали или «поворота рек», создавать которые требовала логика экстенсивного развития, после сталинской индустриализации давно не актуальная. Точно так же сейчас в Прибалтике гигантские для маленьких стран проекты в сфере транспорта и энергетики затевают, не обосновывая бизнес-план, а выкрикивая громкие лозунги об «энергетической независимости от России» и «дороге в Европу».
Висагинская АЭС
После окончательного закрытия Игналинской АЭС в 2009 году и автоматически последовавшей за этим монополии «Газпрома» на литовском энергетическом рынке генеральной задачей литовского государства было провозглашено «обретение энергетической независимости от России». Для этого было решено строить новую атомную электростанцию на месте старой, остановленной. Новую электростанцию планировалось построить «в складчину», и энергию она, согласно проекту, должна была поставлять во все три страны Прибалтики.
Литва пригласила в проект Латвию с Эстонией, пролоббировала софинансирование проекта из Брюсселя и искала внешнего инвестора. Правительство социал-демократов во главе с Гедиминасом Киркиласом (2006–2008) сформировало специально для Висагинского проекта национального энергетического инвестора LEO LT, затем правительство консерваторов во главе с Андрюсом Кубилюсом (2008–2012) его распустило и предложило проект с привлечением японской компании Hitachi Nuclear. Затем социал-демократы, чтобы вернуть власть себе, настояли на проведении одновременно с выборами в Сейм референдума по Висагинской АЭС. На референдуме 65% избирателей проголосовали против строительства атомной станции. Тогда перешедшие в оппозицию консерваторы задействовали своё влияние на президента страны Далю Грибаускайте, которая стала самым решительным лоббистом Висагинского проекта. Социал-демократы дрогнули, не выдержав бескомпромиссности и напора г-жи президента, и стали путано объяснять, что референдум носил совещательный характер и ничего ещё окончательно не решено. Потом договорились дождаться заключения энергетических экспертов. Потом дата публикации экспертных заключений всё время откладывалась. Потом тема с экспертами как-то сама собой сошла на нет…
В итоге строить атомную станцию пока так и не решили. Но и не строить тоже не решили. «Да» и «нет» не говорить. «Всё смешалось в доме Облонских».
Политический абсурд в данном случае является следствием абсурда экономического. Висагинскую АЭС никак не могут начать строить, потому что в заданных условиях её просто невозможно построить.
На реализацию Висагинского проекта требуется около 5 млрд евро. Таких денег в бюджете Литвы даже близко нет, также как в бюджетах Латвии и Эстонии, для которых перспектива участия в сомнительном проекте выглядит всё менее привлекательной.
Вероятность вовлечь в проект внешних инвесторов после провала сотрудничества с Hitachi стремится к нулю, так же как шансы решить вопрос с финансированием за счет переживающего финансовые трудности Европейского союза.
Немаловажен вопрос о сроках реализации проекта. Висагинскую АЭС планировалась запустить к 2020 году. К этому времени в южной части региона Балтийского моря уже будут действовать несколько электростанций, которые как раз строятся, и энергодефицит в нем сменится избытком энергии. Здесь встает вопрос об экономической рентабельности и конечной окупаемости литовской АЭС.
«Точная стоимость проекта неизвестна, однако в литовской прессе упоминается цифра 5 млрд евро как минимальная. Это означало, что затраты каждого государства колеблются в пределах от примерно 1 млрд евро для Эстонии и Латвии до 2 млрд евро для Литвы. Стоимость „входного билета на АЭС“ в этом варианте доходила до 20% расходной части бюджета указанных стран. Именно это обстоятельство, а не референдум, в конечном счете и похоронило проект», – пишет о проекте Висагинской АЭС профессор кафедры европейских исследований Санкт-Петербургского государственного университета Николай Межевич[29].
«Литовские СМИ недавно публиковали мнения энергетиков (а не политиков) из соседних стран – оказалось, что данный блок не подходит нашей энергосистеме. Эстония уже строит два блока для сланцевого газа по 300 мегаватт. Латыши построили один блок, идентичный нашему, в Электренай. Они удовлетворили свои потребности на ближайшие 5 лет. Потребность за последнее десятилетие не выросла ни в одной из стран Балтии», – говорит о проекте Висагинской АЭС почетный член литовского комитета Мирового совета по энергетике Альгирдас Стумбрас[30].
Тем не менее некоторые литовские политики до сих пор уверенно говорят, что Висагинская АЭС будет построена, а первый энергоблок заработает уже в 2020 году. Публично высказываться против Висагинского проекта в Литве небезопасно, можно навлечь на себя гнев президента Дали Грибаускайте (последняя в 2013 году добилась увольнения министра экономики, публично заявившей об экономической несостоятельности проекта АЭС). Но и публично возмущаться тем, что АЭС всё никак не строится, тоже ни к чему – так можно оказать властям «медвежью услугу»: они ведь просто не могут начать её строить по техническим и финансовым соображениям. Остается только выражать непоколебимую уверенность, что атомная станция, несмотря ни на что, всё-таки будет построена. Как говорил раннехристианский проповедник Тертуллиан: «Верую, Господи, ибо абсурдно».
Rail Baltica
Rail Baltica – это железная дорога с использованием стандартной европейской колеи, которая должна соединить Прибалтику с остальной Европой. Единая европейская колея пройдет через Таллин, Ригу, Вильнюс и Варшаву, и далее – на Берлин и Западную Европу. В планах также строительство подводного железнодорожного тоннеля между Таллином и Хельсинки, чтобы железной дорогой с Единой Европой была соединена и Скандинавия.
Rail Baltica – приоритетный инфраструктурный проект балтийских стран и Польши, который планируется реализовать при софинансировании ЕС (железная дорога является частью проекта Еврокомиссии по созданию панъевропейских транспортных коридоров в странах Центральной и Восточной Европы). Первоначальная стоимость проекта составляла 3,6 миллиардов евро: малую часть этих средств должен покрыть европейский структурный фонд, а основная часть будет выделяться из государственного бюджета страны – участницы.
Сомнения в экономической целесообразности проекта Rail Baltica существуют столько, сколько существует сам проект.
Во-первых, эти сомнения связаны с пагубной для любого бизнеса крайней неопределенностью по срокам реализации (руководитель проекта Индрек Сирп, например, заявлял, что при самом оптимистичном сценарии поезда по Rail Baltica начнут ходить в Европу не ранее 2023–2024 гг.).
Во-вторых, с элементарным отсутствием финансирования. По мнению бывшего министра транспорта Латвии Улдиса Аугулиса, проект Rail Baltica становится реалистичным только при условии софинансирования ЕС на 60%, тогда как стандартное софинансирование Брюсселем инфраструктурных проектов в рамках программы TEN-T не превышает 10–12%. У балтийских стран оставшихся денег нет и в помине.
В-третьих, и в-главных, с сомнением в окупаемости и рентабельности железнодорожной колеи. «Понятно, что такой проект окупиться не может, поскольку на этом направлении нет грузов. Нужно серьезно взвесить, если ли смысл тратить 1,2 миллиарда на одну остановку для поезда в Риге», – говорит У. Аугулис о планах строительства общей «узкоколейки» от Хельсинки до Варшавы[31].
Тем не менее, вопреки всем сомнениям, министры транспорта Литвы, Латвии, Эстонии, Польши и Финляндии уже подписали декларацию о создании совместного предприятия для реализации проекта Rail Baltica, а Литва единственная из стран – участниц проекта, которая уже прокладывает колею Rail Baltica от границы с Польшей до Каунаса. Колея должна быть завершена до конца 2015 года.
Впрочем, о Rail Baltica официально честно говорится, что это проект геополитический, а его экономическая целесообразность вторична. «Проект Rail Baltica является в первую очередь приоритетным проектом Европейского союза и важен с геополитической точки зрения при формировании сети трансъевропейских грузовых железнодорожных коридоров. О его экономической окупаемости сложно судить на данном этапе его внедрения. Однако полагаем, что экономического эффекта он достигнет лишь при создании определенных условий, таких как принятие соответствующих решений на политическом уровне, стимулирующих развитие грузовых железнодорожных перевозок и создание здоровой и честной конкуренции с другими видами транспорта», – заявляет директор Департамента по развитию АО «Литовские железные дороги» Виргилиюс Ястремскас.
Получается чистой воды БАМ – железная дорога, которую надо построить не потому, что это будет выгодно, не потому, что на выбранном направлении необходимо создать инфраструктуру для перевозки грузов, а потому, что во имя европейской интеграции Скандинавию и Прибалтику с остальной Европой должна соединять железная дорога с узкой колеей. Rail Baltica – отличный аргумент для правоконсервативных евроскептиков, считающих, что Европейский союз вырождается в Советский. В СССР тоже «закапывали» деньги в абсолютно не окупаемых гигантских стройках типа Байкало-Амурской магистрали, по которой потом нечего было в столь огромных масштабах возить[32]. Тем не менее прибалтийские руководители, рассчитывающие стимулировать развитие железнодорожных грузовых перевозок с помощью политических решений (то есть принуждать бизнес перевозить грузы железной дорогой, а не фурами), и брюссельские чиновники, дающие деньги на заведомо нерентабельный идеологический проект, в своем советском мышлении прекрасно понимают друг друга.
Сланцевый газ и терминалы СПГ
Был такой Джордж Митчелл, гражданин США, сын греческого иммигранта. Энтузиаст: 18 лет занимался бурением на своем земельном участке, экспериментируя с методами добычи газа из сланцевых пород. В конце концов, путем сложных и опасных опытов, ему удалось получить оптимальную комбинацию, позволяющую добывать сланцевый газ с выгодой. С тех пор Джордж Митчелл – «отец сланцевой революции».
На первый взгляд, образцовая история про американскую мечту: чудак-изобретатель возился-возился в своем гараже с портретом Бенджамина Франклина (тоже изобретателя) и придумал, например, конвейерную сборку для своей машины «Форд». Однако исследования нетрадиционных методов добычи энергии в конце 80-х активно стимулировались федеральным правительством, которое напрямую дотировало дорогостоящие эксперименты со сланцами. Тем более несостоятелен миф о глобальности «сланцевой революции»: она оказалась исключительно американским явлением, а все попытки добывать сланцевый газ в Европе последовательно провалились.
В частности, они провалились и в Прибалтике.
Правда, в Эстонии с 50-х годов существовала практика добычи горючих сланцев – одно время эстонскими сланцами даже отапливали Ленинград. Однако горючие сланцы не имеют ничего общего с методом гидроразрыва пласта с последующей закачкой туда химических реагентов, а именно такой проект добычи в Литве сланцевого газа по методу Митчелла провалился с треском.
Возможность добывать в Литве сланцевый газ обсуждалась в Литве с 2010 года. Осенью 2012 года американская компания Chevron Global Energy приобрела 50% акций компании LL Investicijos, которой принадлежит нефтяное месторождение на литовском побережье, с целью начала разведки сланцевых месторождений. Тогдашний премьер-министр Литвы от партии консерваторов Андрюс Кубилюс сделал по этому поводу бравурное заявление, что «если подтвердится теоретическая информация о ресурсах сланцевого газа, то Литва в будущем, возможно, может стать Дубаем или Катаром».
В течение следующего года сланцевый газ вошел в число самых модных тем литовской политики. Сейм Литовской республики принял поправки к закону о земных недрах, позволившие Вильнюсу заключить с Chevron договор о разведке сланцевого газа. Правительство открыто лоббировало интересы сланцевой энергетики, отказавшись весной 2013 года от законопроекта Комитета Сейма по вопросам защиты окружающей среды обложить сланцевый газ тарифом в 40%. Новый премьер-министр от социал-демократов Альгирдас Буткявичюс несколько раз встречался с представителями американской энергокомпании, каждый раз подчеркивая необходимость разработки в Литве сланцевых месторождений.
Зачем Литве разработка сланцевых месторождений, определеннее всех из литовских политиков высказывалась президент страны Даля Грибаускайте – каждое упоминание сланцевого газа в её выступлениях неизменно делалось в контексте «обретения энергетической независимости от России».
Примечательно, что эти разговоры не остановила даже публикация отчета Агентства энергетической информации США в июне 2013 года, согласно которому имеющихся в Литве запасов сланцевого газа, которые возможно добыть при использовании современных технологий (около 10 млрд кубометров), республике хватит на три года. С такими мизерными объемами не имеет смысла начинать добычу газа, потому что газ закончится, даже не успев окупить затрат на инфраструктуру, необходимую для его добычи. Менеджеры Chevron, в отличие от литовских политиков, оказались способны просчитать экономическую выгоду от проекта, а также принять в расчет неразвитую правовую базу и возможные экологические протесты населения. В результате Chevron заявил о том, что выходит из конкурса на разведку и добычу сланцевого газа на западе Литвы. Других желающих добывать в Прибалтике сланцевый газ не было изначально.
Более успешным проектом оказалось строительство под Клайпедой СПГ-терминала – 27 октября 2014 года в Клайпедский порт зашло судно «Independence» («Независимость»), на которое будет поставляться сжиженный природный газ. Ещё один плавучий СПГ-терминал планируют построить Эстония и Финляндия: терминал «Balticconnector» планируется построить до 2019 года, его стоимость оценивается в 200 миллионов евро.
Что касается литовского СПГ-терминала, то экономического смысла у этого проекта, опять же, нет никакого: он затевался для того, чтобы отказаться от дорогого российского газа, однако сжиженный природный газ из Норвегии Литве обойдется ещё дороже продукции «Газпрома».
«В настоящий момент около 40% всего европейского импорта газа в Евросоюз приходится на Россию, и ЕС платит за это около 53 млрд долларов в год», – указывается в докладе брюссельского аналитического центра «Брейгель» (Bruegel). Аналитики «Брейгеля» утверждают, что при нынешнем уровне цен на сжиженный природный газ для того, чтобы сделать европейские цены конкурентоспособными для привлечения трансокеанских поставок СПГ в страны Европейского союза, цена на газ в Европе должна вырасти более чем в два раза. «Все возможности для диверсификации поставок газа (в Европу) будут наличествовать лишь ближе к концу текущего десятилетия. Кроме того, вследствие иссякающих запасов „голубого топлива“ в Европе, на энергоносители из России будет большой спрос и в 2030 году», – пишет директор Европейского центра энергетической и сырьевой безопасности (EUCERS) Фридберт Пфлюгер.
Характерная деталь этой истории: литовских потребителей на законодательном уровне обязали закупать для своих нужд 25% энергоресурсов с нового СПГ-терминала. Та же история, что с Висагинской АЭС и Rail Baltica: при всех разговорах об открытом обществе, свободном ценообразовании и рыночной конкуренции, как только доходит дело до практических мер, так за лощеными лицами демократических лидеров свободной Балтии проступают вчерашние замполиты по идеологии, секретари райкомов и преподаватели марксизма-ленинизма (см. главу 4).
Газопровод GIPL
Еще один проект в рамках стратегии «обретения энергетической независимости от России» – газопровод «Польша – Литва», после строительства которого газ в Прибалтику будет поступать через Польшу. Как и в случае предыдущих проектов, вопросы цены, выгоды и технических деталей строительства польского газопровода отходят на второй план по сравнению с политическими соображениями. «Страны Балтии в настоящее время недостаточно диверсифицированы в плане маршрутов поставки газа и полностью зависят от единственного поставщика природного газа, а именно России. Соединение с газовым рынком ЕС может значительно повысить безопасность поставок газа для этих государств – членов ЕС», – говорится в презентации проекта польской компанией «Gas System», прямо объясняющей необходимость строительства газопровода политикой.
Официально предполагается, что газ в польский газопровод будет поступать из СПГ терминала в Свиноуйсьце. Отсюда, естественно, возникает вопрос: а зачем тогда Литва и Финляндия с Эстонией строят собственные терминалы СПГ? Тем более что польский терминал, в отличие от терминала в Клайпеде, так до сих пор и не построен. Возникают естественные предположения, что газ в польско-прибалтийскую трубу будет закачиваться российский, чтобы страны Балтии получали продукцию «Газпрома» не напрямую от производителя, а реверсом из Польши. Вопроса об адекватности собственных прибалтийских СПГ-терминалов это всё равно не снимает, однако Еврокомиссия софинансирует все эти проекты одновременно. Что опять ребром ставит вопрос о рациональности брюссельской бюрократии.
Отмежевание от российской инфраструктуры понимается властями стран Балтии как средство для достижения независимости от России вообще и отстаивания своего «европейского выбора». Но и Россия в свою очередь последовательно проводит политику размежевания со странами Балтии в сфере логистики.
Проект строительства в Калининградской области хаба – глубоководного комплекса для крупных контейнеровозов и судов типа «ро-ро» – связан, в том числе, с намерением перенаправить поток российских грузов из Клайпеды в российский порт, так же как модернизация российских портов в Финском заливе связана с намерением перенаправить туда грузопотоки из Риги и Таллина. Сюда же можно отнести проект газопровода «Северный поток», проходящего по дну Балтийского моря в обход «стран-транзитеров».
Результаты уже сказываются. По статистике Клайпедского порта за январь – апрель 2014 года, грузооборот в порту упал на 1,6%, а грузооборот нефтеналивного терминала Бутинге сократился на 34,5%, что является рекордным падением для морских портов стран Балтии. Такая ситуация явно стала следствием запредельно антироссийской внешней политики Литвы (весной 2014 года президент Даля Грибаускайте дошла до предложения к партнерам по НАТО рассмотреть на предмет применения против России пункт о коллективном отражении агрессора – объявить ей войну, проще говоря). В ответ в России, судя по всему, вспомнили популярный ещё в 90-е годы парадокс: мы им работу даем, перевозим через них наши грузы, а они на наши же деньги ведут против нас антироссийскую политику.
В том числе для того, чтобы избавиться от транзитной монополии стран Балтии в России в прошлом десятилетии были построены грузовые морские порты в Ленинградской области. В 2001 году в Финском заливе был открыт порт Усть-Луга, был приватизирован Выборгский порт. Теперь Россия при желании может вовсе отказаться от прибалтийского транзита. А ведь к санкциям России могут присоединиться и другие страны Евразийского экономического союза.
«Беларусь заслуживает человеческого отношения от Литвы. Мы им деньги даем – переваливаем товары через порты Литвы, даем людям работу», – заявлял в прошлом году президент Белоруссии Александр Лукашенко, комментируя обострения в отношениях Минска с Вильнюсом. У Белоруссии действительно есть серьезные основания разорвать экономическое сотрудничество с Литвой: чего стоит только подготовка Вильнюсом в 2006 году «оранжевой революции» в Минске и обучение на своей территории белорусских диссидентов акциям протеста.
Характерно и то, что по проектам строительства атомных электростанций в Балтийском регионе сотрудничество наблюдается строго по двум антагонистическим линиям: «Россия – Беларусь» и «Польша – Литва». При том обилии противоречий, которое существует внутри этих двух пар, между ними существует стратегическое согласие по вопросу об интеграции в рамках одного экономического пространства.
Таким образом, наблюдается углубляющийся процесс «раздвоения Прибалтики», когда вместо одного Балтийского региона, относительно единого в плане инфраструктуры, возникают два: Балтийский регион ЕС (Евросоюза) и Балтийский регион ЕвразЭС (Евразийского союза).
К первому Балтийскому региону будут относиться северные воеводства Польши плюс Литва, Латвия и Эстония. Ко второму – граничащие с ними субъекты Российской Федерации и западные области Белоруссии. В политическом плане эти территории давно уже нельзя объединять в один регион, но целенаправленная политика ослабления экономических связей дает основания прогнозировать разрушение Балтийского региона как относительно единого экономического пространства.
Этот процесс обусловлен не только политикой: да, страны Балтии боятся «имперских амбиций» России, а Россия считает страны Балтии рассадниками неонацизма и главными носителями русофобии в Восточной Европе. Однако в долгосрочной перспективе процесс инфраструктурного разделения Балтийского региона связан со стратегическим курсом балтийских стран на интеграцию в европейское пространство и стратегическим курсом России на экономическую реинтеграцию постсоветского пространства. Поэтому вместо объединявшей страны региона Игналинской АЭС проектируется Балтийская АЭС для Калининградской области и Висагинская АЭС для Литвы, Латвии и Эстонии. Для трех балтийских государств этот процесс означает только потерю оставшихся источников экономического развития: транзита и энергетической кооперации. Все возможности для экономического роста за счет использования старых связей, оставшихся от советского народно-хозяйственного комплекса, по завершении процесса инфраструктурного размежевания Прибалтики на две части будут утеряны.
Экономический кризис в Прибалтике, вопреки попыткам местных политиков сотворить вокруг него новую мифологию, не был следствием одного лишь мирового кризиса 2008 года, отразившимся на Литве, Латвии и Эстонии. Он не был и следствием банального «перегрева» балтийских экономик, чересчур быстрое развитие которых выбило из колеи рынок ипотечной недвижимости и банковский сектор. Тем более тщетны попытки доказать, что балтийские страны усилиями местных правительств преодолели кризис и снова развиваются семимильными шагами. Об обратном свидетельствует, в первую очередь, не останавливающаяся эмиграция.
В 2008–2009 годах не просто лопнул «кредитный пузырь»: кризис и последующее посткризисное восстановление показали, что модель постсоветского экономического развития стран Балтии в принципе исчерпала себя. Чем дальше, тем больше становится очевидным, что в рамках нынешней модели экономики новое «экономическое чудо» в Прибалтике уже невозможно.
В начале 90-х годов прибалтийские лидеры провозгласили генеральной экономической задачей интеграцию своих стран в глобальную открытую экономику и их переход в постиндустриальную эру. С первой задачей справиться, безусловно, удалось: балтийские экономики – часть глобальной, на них всегда отражаются как позитивные, так и негативные тенденции на мировом рынке; наконец, для закрепления открытости и вовлеченности в глобализацию Эстония, Латвия и Литва одна за другой отказались от своих кроны, лата и лита, перейдя на евро.
С переходом в постиндустриальную эру возникают вопросы. Разрушительную часть этой программы выполнить удалось блестяще. Прибалтийская промышленность уничтожена: легче подсчитать, что там осталось, чем то, что было уничтожено. Однако заводы – производители «Рижского бальзама» или литовского сыра «Сваля», латвийская шоколадная фабрика «Лайма» или эстонский производитель ремней безопасности «Норма» не могут восполнить ущерб от ликвидации индустриального потенциала Прибалтики.
Что было создано взамен распиленных в прямом и переносном смысле советских и досоветских заводов? Практически ничего. Теория постиндустриальной экономики всё-таки предполагает сохранение и промышленности, и сельского хозяйства, которые в лучшем случае переносятся в страны «третьего мира». Просто в них по мере развития технического прогресса должно быть задействовано несущественно малое число работников, а основная часть трудоспособного населения должна работать в сфере услуг или заниматься творческим производством.
Последний пункт окончательно добивает надежды Литвы, Латвии и Эстонии стать балтийскими Гонконгом, Сингапуром и Южной Кореей.
Потому что за последние четверть века они сознательно уничтожили не только сельское хозяйство и промышленность, но и самое главное – человеческий потенциал.
Концепция экономики знаний основана на убежденности в бесконечных созидательных способностях человека, а для реального построения такой экономики нужна критическая масса способных к инновационной деятельности людей. Такая критическая масса достигается либо за счет внутренней и внешней иммиграции, «утечки мозгов» (ЦЕРН в Швейцарии, Кремниевая долина в США), либо за счет стремительно растущего, молодого общества, способного породить критическую массу нестандартно мыслящих людей, которых хватит для создания экономики, основанной на инновациях (Юго-Восточная Азия, а теперь ещё и Китай).
Для Прибалтики неприменимы оба этих пути. Разумеется, эстонские программисты участвовали в создании Skype, и это едва ли не главная национальная гордость для небольшой Эстонской республики за многие годы. Однако на национальной экономике создание суперуспешного инновационного продукта практически не отразилось, потому что один в поле не воин: в реально работающей экономике знаний производство инновационной продукции должно осуществляться непрерывно. В Эстонии же, а тем более в Латвии и Литве возможности для создания новых «Скайпов» год от года сжимаются, как шагреневая кожа.
Прибалтийские народы неспособны породить поколение гениев-изобретателей: рождаемость там критически низкая, а цифры эмиграции фантастически высоки. Из Прибалтики мечтает (и даже не только мечтает, но готовится) уехать абсолютное большинство молодежи: о какой балтийской Южной Корее здесь можно говорить? По уровню жизни и основным показателям социального благополучия страны Балтии вот уже третье десятилетие занимают последние места в Европе: избавление от «советской оккупации» приблизило их к Франции или Дании только в плане общего членства в Евросоюзе и возможности свободного перемещения по Европе. Однако рассчитывать на то, что новый ЦЕРН возникнет не в Швейцарии, а, например, в Каунасе, было бы по меньшей мере странно.
Поэтому постиндустриальная эра по-прибалтийски – это не экономика знаний, а «экономика прислуги», как назвал это явление экономист Джефф Фоу.
Сфера услуг в регионе – две трети экономики стран Балтии, только что это за услуги? Операции с недвижимостью, посреднические операции, банковские кредиты… Успешная и стабильная экономика дешевых кредитов – это такой же нонсенс, как успешная и стабильная экономика «финансовых пирамид». Латвия, Литва и Эстония в экономической истории были среди тех, кто пытался доказать обратное, но последний мировой кризис всё расставил по своим местам.
Поэтому развиваться так, как они развивались до кризиса, страны Балтии больше не могут: спекулятивный заемный капитал из Евросоюза к ним уже не придет, потому что в Европе тоже изменилась экономическая ситуация, а в Прибалтике больше нет того потребительского рынка и того социального оптимизма, под которые мог бы прийти этот капитал.
Может ли Прибалтика вернуться к реальной экономике вместо экономики «мыльных пузырей» (к которым относятся не только дармовые кредиты на потребление, но и относительно благополучное существование за счет дотаций ЕС)? Для этого ей нужно сделать две взаимосвязанные вещи: во-первых, наладить стратегическое партнерство с Россией, во-вторых, возродить старые и создать новые промышленные предприятия, а также всерьёз взяться за воссоздание сельского хозяйства.
Но в условиях современных Литвы, Латвии и Эстонии всё это – утопия.
В регионе больше нет такого количества рабочих рук, которые работали бы на возрожденных к жизни фабриках, заводах и хуторах. Возможный выход из ситуации – создавать новые предприятия, самим завозя гастарбайтеров. С Востока. Это для Европы условия жизни в Прибалтике – самая нижняя планка, а турки и китайцы туда поедут, как в землю обетованную. На практике этот сценарий невозможен. Во-первых, кто же рискнет завозить в регион китайцев, когда живых носителей эстонского языка осталось уже менее миллиона человек, и они ещё и норовят уехать в Финляндию? Исторический страх литовцев, латышей и эстонцев перед славянскими народами был связан не только с драматическим несовпадением темпераментов, но и с драматическим несовпадением численности. Представить, что теперь правители трех национальных государств, официальной целью существования которых провозглашено сохранение вымирающих титульных наций, ради возрождения реальной экономики станут радикально перекраивать этническую структуру своих стран, просто невозможно.
А во-вторых, кому будущие прибалтийские предприятия станут сбывать свою продукцию? На Западе все рынки заняты, а отношения с Россией сознательно и методично портятся правящими элитами – на возможность экономической кооперации на Востоке исторически поставлено табу.
Последний пункт делает невозможным и второй возможный сценарий – задействование потенциала экономического сотрудничества с Россией и другими странами Евразийского Союза. В XX веке этот потенциал в полной мере использовала Финляндия, превратившаяся в итоге из такой же отсталой аграрной национальной окраины Российской империи, как Прибалтика, в одну из инновационных экономик мира.
Однако для правящих националистов Литвы, Латвии и Эстонии «финляндизация» – это кошмар: призывы к прагматическому, деловому подходу в отношениях с восточным соседом они автоматически приравнивают к кремлевской пропаганде, а тех, кто ведет такие разговоры, – к агентам Путина.
В последнее время отношения стран Балтии с Россией только деградируют, и экономические отношения в том числе. В Литве потенциальных российских инвесторов обязали проходить через проверку спецслужб. В Латвии радикальные националисты в новом Сейме добились отмены программы «ВНЖ в обмен на инвестиции», по которой Латвийская республика предоставляла российским инвесторам в её экономику виды на жительство в Евросоюзе. В ответ на абсолютно антироссийскую политику Литвы Москва весной 2014 года блокировала импорт продовольствия через Клайпеду.
Вопреки многочисленным предостережениям прибалтийские лидеры настаивали на введении экономических санкций против России – добились введения Россией ответных санкций, запрещающих импорт продовольствия из стран ЕС, в том числе из Литвы, Латвии и Эстонии. Под удар попали последние эффективные сферы реального сектора экономики: транзит грузов и пищевая промышленность. И то, и другое исторически связано с Россией: кроме как с востока или на восток грузы из морских портов Клайпеды, Лиепаи, Вентспилса, Риги и Таллина переправляться не могут, да и других рынков сбыта, кроме российского, для литовской молочной продукции или латвийских и эстонских шпрот за 20 с лишним лет в глобальной экономике найти не удалось.
Но прибалтийские политические деятели ради своей антироссийской позиции согласны жертвовать и сохранившимися ресурсами для экономического развития за счет хороших отношений с Россией. Населению это объясняется опасностью повторной, «мягкой оккупации» стран Балтии с помощью российских денег.
Однако в долгосрочной перспективе против экономической географии, так же как и против истории, не попрешь, и в результате сознательного отказа Литвы, Латвии и Эстонии от развития собственных экономик повторная «мягкая оккупация» Прибалтики происходит уже сейчас.
Только происходит она с другой стороны. Не с Востока, а с Севера.
В Латвии из десяти самых крупных владельцев земли девять – это скандинавские компании, и только одна – латвийская. Крупнейшая – норвежская Storebrand Livsforsikring AS – за три года кризиса увеличила совокупную площадь своих земельных участков в Латвии более чем в 10 раз. Абсолютное большинство коммерческих банков в Литве и Латвии принадлежит шведам, в Эстонии – финнам. Крупнейшие банки в современной Прибалтике – это шведские SEB, Nordea и Swedbank (они, собственно, и выдавали ничем не обеспеченные кредиты в «жирные годы»). Наконец, скандинавы – это главные собственники прибалтийских средств массовой информации. Например, группа информационных порталов Delfi, (крупнейшие интернет-СМИ Литвы, Латвии и Эстонии) принадлежат шведской компании TeliaSonera AB.
Экономическое доминирование скандинавов всё чаще оборачивается ростом их политического влияния (из-за чего в странах Балтии так боятся российских инвестиций). Уже упоминавшийся пример из книги мэра Таллина Эдгара Сависаара: эстонские власти сознательно отказывались регулировать «перегретый» рынок ипотечного кредитования, поскольку имели личный интерес в бизнесе шведских и финских банков. В Литву медийный концерн TeliaSonera привел близкий друг литовского президента американского происхождения Валдаса Адамкуса – миллиардер Юозас Казицкас, также вышедший из литовской диаспоры США. Казицкас финансировал «Саюдис», был посредником при продаже Мажейкяйского НПЗ американцам и всячески способствовал попаданию наиболее русофобских кругов литовской элиты в западный истеблишмент, в котором пользовался огромным авторитетом.
Случайность ли, ввиду этих фактов, что сейчас литовский портал Delfi – крупнейший новостной онлайн-ресурс республики – является рупором «ястребов» и запредельно антироссийским СМИ? Случайность ли, что после покупки русскоязычного латвийского канала ТВ-5 шведской компанией MTG там была разогнана старая русскоязычная редакция и уволены наиболее дерзкие по отношению к официальным властям сотрудники? Председателя Союза журналистов Латвии экономгеографа Юриса Пайдерса уволили с поста главного редактора принадлежащей шведскому же медиаконцерну Bonnier газеты «Dienas Bizness» за книгу «Нет Европе!», в которой он выступал, в частности, против политики Евросоюза по раздуванию «кредитного пузыря»…
Правящие политики Прибалтики всегда называют свои страны Северной Европой, отказываясь считать себя Восточной Европой, а тем более постсоветским пространством. В известном смысле они правы: если посмотреть на скандинавское присутствие в экономиках Литвы, Латвии и Эстонии, то эти страны можно смело считать частью Скандинавии. На правах колоний. Скандинавия – это самая успешная и быстро развивающаяся экономически и демографически часть Балтийского региона. Прибалтика – самая отсталая и быстро деградирующая. И присутствие Скандинавии в Прибалтике только увеличивается[33].
Так что сама логика исторического развития не дает Литве, Латвии и Эстонии рассчитывать на сохранение столь дорогой им независимости. Во всяком случае, реальной, а не формальной независимости.
При сохранении нынешнего, инерционного сценария развития Прибалтики после «700 лет немецкого ига» и «50 лет советской оккупации» эту территорию в долгосрочной перспективе ждет окончательная скандинавская колонизация. Если же что-то в международных процессах радикально изменится (распадется Евросоюз или у него не останется денег для поддержания на плаву своих депрессивных членов из дотационных фондов), то, возможно, эту территорию будут осваивать другие.
Но в любом случае именно территорию, потому что при сохранении нынешних тенденций коренного населения в Латвии или Эстонии через 40 лет не останется. Под ту экономику, что построили в Прибалтике за последние четверть века, просто не нужно много населения. А для того чтобы страны Балтии были субъектами, а не объектами в глобальной экономике, их национальные экономики с самого начала должны были строиться совершенно по-другому.