Дорогой Арсений Станиславович,
Как это могло случиться? Мне до сих пор не хочется верить в то, что происходит в моей жизни. Но действительность всё-таки такова: уже третий месяц я служу в наших доблестных вооружённых силах. И вот уже два месяца прошло с тех пор, как мы общались в последний раз. То был разговор по телефону, и вы мне многое обещали. Вы говорили, что будете поддерживать меня во время службы – звонить, писать и иногда навещать. Только где всё это? Вы мне не пишете, не звоните, а я до вас дозвониться не могу: вы не берёте трубку. Видимо, у вас что-то пошло не так… Господи! Как я стал за вас переживать!
Но надеюсь на то, что всё у вас в порядке. Вы, наверное, попросту потеряли SIM-карту, побоялись отвечать на вызовы с неизвестных номеров и вовсе забыли мой новый адрес. Чтобы напомнить вам его и напомнить про всё остальное, я решил написать вам это письмо.
Правда, не знаю с чего начать. Мы никогда друг с другом не переписывались, и потому у меня совсем нет опыта. Но для толчка к первому своему письму я представлю, будто вы уже писали мне раньше. И в письмах вы рассказали бы мне о своих котах, матушке, коллегах, и вы задали бы мне несколько вопросов. Наверное, первое, что бы вы спросили у меня, было бы: «Как служба идёт?»
Неплохо идёт – отвечу я. Время здесь летит быстро, и вроде бы самое трудное почти незаметно промелькнуло. Это было в первые дни, когда мы проходили курс молодого бойца. Сейчас мы спокойно служим, вкусно питаемся и глубже вникаем в военный быт. Иногда мы занимаемся и чем-то полезным. Вот, например, месяц назад многих инженеров и солдат, в том числе и меня, отвезли в Колюбакино. Представляете?
Нам тогда предстояло разгребать завалы, образовавшиеся после землетрясения. Расположились мы там рядом с лагерем бедствующих и от них наслушались всякого о происшествии. Кто-то говорил, что это было испытание климатического оружия, а кто-то полагал, что это была божья кара за грехи жителей, причём неоднократная. Ведь не в первый раз в районе Колюбакино случаются катаклизмы. Помню, в прошлом году здесь был эпицентр бури с необычной грозой, а в этом, – получается, случилось какое-то странное землетрясение.
Оно разрушило почти весь городок, почти каждый домик. Старинная церковь тоже не уцелела. Она вся обвалилась, а крест с её купола как-то оказался посредине улицы. И всю эту картину, все эти руины мы расчищали в течение недели, перевозя мусор из одного места в другое. Потом вернулись в часть, где дальше потекла армейская рутина. Больше мы ничего о Колюбакино не слышали. В общем, как вы видите, моя служба не всегда однообразна.
Что бы вы ещё спросили? Вы бы после вопроса о службе, поинтересовались бы лично моим состоянием и, наверное, задали бы такой вопрос: «Тебя здесь никто не обижает?»
Конечно, никто не обижает. Дедовщины как таковой в нашей части уже нет, а в роте у меня со всеми ребятами хорошие отношения. Поэтому единственное, что меня беспокоит тут, – это офицерство. Я не хочу сказать, что оно какое-то жестокое и строгое и что обижает меня. Нет, дело вовсе не в этом. Оно в том, что (я не знаю даже, как это объяснить) все многие некоторые здешние офицеры какие-то неадекватные, что ли. Вот среди них оказался один мой старый знакомый. С ним я тут ещё больше сдружился и на его примере попробую показать, что я имею в виду.
Познакомился я с ним за два года до армии – он тогда был курсантом, а я ухаживал за его сестрой. И вот как-то однажды, когда ещё не знал его, я зашёл в квартиру любимой и вдруг наткнулся на него. Эта встреча почему-то сильно врезалась в мою память. Я уставился на него и в полном восхищении оцепенел: передо мной стоял здоровый русский парень, который, сразу видно, серьёзно занимался спортом. Он был голым по пояс, и потому я видел его могущие мышцы. Мы познакомились – и всё дальше стало хорошо.
Совершенно другое впечатление он произвёл на меня тут, где он превратился в типичного неадекватного офицера 1-й Кантемировской дивизии. Я его даже не узнал сразу: он очень сильно изменился как в поведении, так и во внешности. Теперь это был не здоровый спокойный атлет, а какая-то дёрганая, иногда злобная, сильно похудевшая обезьяна. И, несмотря на то, что он хорошо относится ко мне, я боюсь с ним контактировать. Что можно ожидать от человека, в круге которого принято здороваться так: подходить друг к другу вплотную, утыкаться глаза в глаза, а потом орать «А!»? Как бы мне самому не заразиться этой привычкой…
Ладно. Что-то я всё время ухожу в сторону, хотя следовало бы отвечать на ваши вопросы. Думаю, что следующий вопрос был бы примерно такой: «Не скучаешь ли ты по дому?»
Скучаю, и очень сильно, невыносимо. Вы даже представить не можете, как сильно я тут тоскую. Мой родной дом, моё Алабино – мне всего этого не хватает. Но, Господи, если бы я только вас потерял! Но я потерял больше, чем родной край, гораздо больше – я потерял всю жизнь, все свои надежды! Как так, Арсений Станиславович, могло случиться?! Как?!
Я, конечно, не погиб и всё ещё жив – всё вроде бы не так страшно. У меня теперь новая жизнь, которая насыщена эмоциями и впечатлениями. Кто, например, мог бы предположить, что, служа здесь, в Подмосковье, я увижу последствия землетрясения? Или кто бы мог подумать, что за оборону нашей родины отвечают такие люди, как мой знакомый? Это всё будто компенсация за мою большую потерю. По каждой из этих тем можно было бы написать по хорошей книге: «Потрясённое Колюбакино» и «Русское офицерство: его обычаи, обряды, суеверия». Только, на самом деле, все эти книги, эмоции и прочее мне к чёрту не нужны. Что бы я ни делал, всё это никогда не заменит моего диплома. Боже, как я хотел бы вернуться в прошлое, сберечь свой диплом и защитить его. А затем по окончании учёбы найти издателя и опубликовать его: «История названий железнодорожных станции: Москва-Малоярославец». Какой прекрасный вышел бы путеводитель! Но, увы, он потерян навсегда, и теперь надо думать о будущем.
После армии, Арсений Станиславович, я собираюсь заняться новым путеводителем. На этот раз он будет не по железной дороге, а по моим родным местам – по Алабино. Там есть всё: и старинные церкви, и разрушенные усадьбы, и тихая спокойная природа – всё, что нужно для счастья и спокойствия. Вот вспоминаю то, как я бойким мальчуганом играл подле развалин усадьбы, как искал там с ребятами привидения и придумывал страшные, загадочные истории. Правда, когда я повзрослел, все эти игры и истории как-то улетучились из памяти. И тогда в этих развалинах для меня не осталось ничего загадочного, и я почти каждый утро проходил мимо них равнодушно.
И всё-таки как было хорошо даже в то время! Я уже ездил в институт, и мимо усадьбы пролегал мой путь на электричку. На ней мне приходилось ехать около часа, и за это время чем я только ни занимался: рисовал на стенах, сдирал плакаты, запирал двери. Но когда это всё надоедало, я возвращался на место и начинал смотреть на лица пассажиров, которые в основном были либо серьёзные, либо хмурые. Лишь изредка у кого-то попадалось весёлое лицо. И в этом случае иногда завязывался диалог. И знайте, каждый раз, когда я беседовал с незнакомцем в поезде, мы как-то быстро сближались и, как старые друзья, заводили разговор о чём угодно. Часто бывало так, что мы могли говорить о своих родных, друзьях, знакомых; вспоминать весёлые истории, рассказывать анекдоты, но при этом совсем забывали рассказать о самих себе. Поэтому, даже если я выпил с ним на станции пива, если он мне купил билет, я мог с ним расстаться, ничего не зная о нём, кроме имени. Может быть, я общался с известным человеком. Допустим, с писателем. А почему бы и нет?
Я ведь добираюсь до Москвы по Киевской дороге, и потому каждый раз проезжаю станцию Переделкино. А как вы помните, там находится писательский посёлок. Поэтому вполне возможно, что с кем-то из писателей оттуда я уже встречался. Просто их я не узнавал, да и не могу узнавать: в современной литературе я не разбираюсь. Вот если бы я жил в шестидесятых годах, то это было бы другое дело. Только представьте: сижу, смотрю в окно; поезд останавливается в Переделкино, и в вагон заходят Ахмадулина, Евтушенко. Они подсаживаются ко мне. Затем вдруг появляется лысоватый грузин с гитарой и нежным голосом запевает свою песню. А? Как вам? Это было бы прекрасно. В подобной литературной атмосфере я точно стал бы талантливым писателем.
Хотя, вы знаете, я и так неплохо пишу без всякой такой атмосферы. Взять, к примеру, мой путеводитель… Он был воистину написан живейшим увлекательным языком. Издай я его, и всё – обрёл бы имя. Это действительно был бы не просто справочник по станциям, это было бы величайшее достояние мировой литературы.
Несомненно, каждый прочитал бы мою книгу, даже тот, кто далеко живёт от Киевской дороги. Все бы читали и восхищались! Эта книга была бы во все времена в первой десятке самых потрясающих произведений! И в будущем, и в настоящем, и даже, чёрт его дери, в прошлом она светила бы ярчайшей звездой! Все великие люди зачитывались бы ей – и живые, и мёртвые. Даже Ленин бы проснулся, чтоб прочитать мою книгу и написать предисловие к ней! Он бы написал: «Эту книгу я бы желал видеть распространённой в миллионах экземплярах и переведённой на все языки, так как она даёт правдивое и…»1 так далее, и тому подобное. Понимаете?! Я был в двух шагах от того, чтобы стать известнейшим человеком!
На меня точно обратили бы внимание, и всевозможные премии посыпались бы на меня: и Букеровская, и Пулитцеровская, и даже Нобелевская. Я поднялся бы на трибуну, мне вручили премию, и я произнёс бы, произнёс: «Господа! Понимая величие своего вклада в мировую литературу, я должен вам сказать, что всего этого могло и не быть, если бы не поддержка любящих меня людей. И потому я хочу выразить благодарность своим родителям, учителям, преподавателям, своей школе, своему родному институту. И особую благодарность я выражаю своему наставнику – Арсению Станиславовичу Дежурову. Без него, господа, я не сделал бы ничего!»
Н-да… Многое мы потеряли, и в связи с этим мне хочется спросить ещё раз: Арсений Станиславович, как это могло случиться? Я дал вам флешку и несколько раз предупредил, что на ней единственный экземпляр моего диплома: у меня поломался компьютер. Вы должны были только скопировать диплом и проверить на ошибки. Как флешка могла отформатироваться?! Что у вас там произошло?! Я понимаю то, что вам трудно, что вы чувствуйте вину, но, знайте, мне ещё труднее, чем вам. Господи! Почему, когда я был уверен в своём будущем счастье, моя жизнь резко покатилась в пропасть?! Что я сделал в этой жизни плохого, кому я мог помешать? Арсений…
Это вышло чертовски забавно… Каким я был глупцом! Как я мог раньше не догадаться? Я вам верил во всём, я вам доверял каждую секунду. Но сейчас наконец-то я понял, Арсений, что случилось с моим дипломом. Я всё вспомнил и всё понял. Вы постоянно повторяли: «А? Замкадыши… Понаехали тут!», «А это всё потому, что ты не москвич», «Вспоминаю Александра и радуюсь тому, что я не живу за МКАДом». Мне тогда казалось, что это вы шутите, но теперь я отлично понимаю, что вы и вправду смотрели на нас, провинциалов, с презрением. И вы понимали то, что я сделал отличный путеводитель и что если бы я заработал на нём, то сразу же купил бы себе квартиру в пределах Садового кольца. Вы этого не хотели допустить. Теперь я знаю ваши мотивы. Так значит: «Понаехали тут!»?
Ничего, Арсений Станиславович, ничего. Мне осталось до демобилизации 270 дней. Так что держитесь.
Любящий вас ученик
рядовой Робека Александр