Меня будит своим противным писком будильник. Судя по тишине в квартире, мама так и не пришла, то есть наш сектор действительно блокирован. Я плетусь в душ, обнаруживая, что горячей воды нет. Приходится мыться холодной, но быстро, чистить зубы… Нет, согрею себе воды и почищу, а то просто больно будет. И завтрак приготовлю.
Дрожа после душа, иду на кухню, включив визор по дороге. Чувства юмора у «блюстителей свободы» отродясь не было, значит, надо ждать неприятных новостей. Тут до меня доходит: женщины в основном на заводах да на полях работают, а это другие сектора, но… с младшими-то что тогда? Они же не смогут себе ни еды приготовить, ни одежду правильно подобрать, ничего – дети же совсем. Неужели их просто бросят на произвол судьбы?
Ощущение у меня очень нехорошее, потому что если так, то нужно будет как-то организоваться, что ли. Или же взрослые организуются, но тогда нас всех в школе запрут, и все, как в прошлый карантин. А это значит, что в сумку хотя бы трусов накидать надо, кто знает, сколько времени карантин продлится… В прошлый раз была эпидемия дифтерии, кажется. По крайней мере, это слово по визору сказано было, вот нас заперли в школе по классам и не выпускали даже в туалет. Приходилось в ведро ходить… Бр-р-р, как вспомню, так плакать хочется. У нас все было в порядке, а один класс полностью вымер – даже не пытались помочь. Если сейчас эпидемия аналогичная, то в школу хоть не ходи…
Вот зачем я подумала о том, чтобы в школу не ходить? Теперь переодеваться надо, потому что ужасом накрыло до потери соображения. При этом я и сама не понимаю, чего так испугалась, аж до неприятности, но больше я на такие темы размышлять не буду – очень страшно просто.
– Жители города Великосанска! – торжественно сообщает визор. – В великой мудрости своей наш Вождь и Учитель, да продлятся его года навечно, повелел собрать детей в школах, дабы они не разносили заразу. Притом учителям даны права родителей, а неявившиеся будут сочтены больными.
Бить будут. Раз «даны права родителей» и «ограничения сняты», точно будут бить. Вот наступает золотое время у истерички, не иначе. В прошлый карантин так не делали, в чем же дело? Я задаюсь этим вопросом, и тут визор выдает статистику по заболевшим и умершим за последние сутки. Я понимаю, что от общего вещания мы отключены, потому что в стране же паника начнется! У меня уже паника, честно говоря, пять тысяч умерших за сутки – это непредставимо. Какой-то страшный очень вирус, при этом рассказывается, что чем младше ребенок, тем больше шансов выжить, а у перешедших двадцатилетний порог – вообще никаких шансов нет.
Некоторое время я пытаюсь справиться с ужасом, а визор перечисляет симптомы: кашель, насморк, потеря чувствительности, сильное половое влечение. Хорошо, что парней отделили, а то с такими симптомами они бы нас всех…
– В течение шести часов температура поднимается до сорока двух градусов, отчего заболевший умирает, – объясняет визор. – Агония длится до трех часов.
То есть умирать очень долго. Но зачем нам это рассказывают? Запугать хотят или что-то обосновать? При такой страшной эпидемии могут сделать что угодно, даже живьем сжечь, чтобы остановить распространение инфекции. А вдруг действительно? Тогда единственный вариант – в школу, потому что там хоть спрятаться можно будет, а если и убьют, то быстро. Я вполне допускаю вариант того, что убьют, потому что женская жизнь не стоит ничего.
– Сжигание тела не останавливает распространение вируса… – продолжает пугать диктор. – Единственный действенный способ – полная изоляция.
И платьев еще надо парочку взять с собой, потому что очень уж страшно делается. И еды тоже, потому что дома испортится, а там кто знает, будут ли кормить. Хотя в прошлый раз кормили… Но кто знает, что придумает Великий Вождь и Учитель? Вот и я не знаю, так как полностью пока бесправная.
Пора собираться в школу. Учитывая последние известия, за опоздание теперь могут сделать не только стыдно, но и очень больно, а «больно» не любит никто. Возьму я четыре пары трусов, носки, два платья и запихну в сумку свою школьную, а сверху хлеб и… что там в тумбочке? Консервы, три банки консервов всего, но лучше, чем ничего. Не хочу даже смотреть, что там, а вот нож прихвачу. Не как оружие, а чтобы хлеб нарезать и консервы еще вскрыть.
Ну, пора уже и идти. Я не беру с собой мамину фотографию, потому что ее просто нет. Фотография без причины – очень дорого, лишних денег у нас никогда не было. Завод – это не начальственное кресло, платят там очень мало. Едва-едва хватает на еду, гигиену и одежду. Еще в детстве и на леденец на палочке раз в месяц хватало, а теперь маман предпочитает лучше себе бутылку пива купить, чтобы расслабиться после работы. Ничего, вот стану совершеннолетней, смогу себе хоть маленький леденец позволить иногда…
Тщательно закрываю дверь, выхожу, взглянув на привычные окна, и кажется мне, что это в последний раз. Ощущение такое: «не вернешься ты сюда больше, Ира». Тихо всхлипнув, начинаю свой ежедневный путь в школу. Выходных в школе не бывает, только каникулы, и то летом. А сейчас у нас условная осень, хоть и тепло очень. Вот к снежню начнется зима – без перехода, и температура от двадцати пяти моментально на минус десять скакнет, знаменуя начало сезона простуд.
Автобусов вообще нет и личных транспортов богачей тоже. Улицы пусты, будто вымерли, тихо еще очень, отчего жутковато становится на душе. Но я иду в школу, ибо опаздывать совсем нельзя.
Интересно, что это за вирус такой? Все началось же после падения метеорита. Неужели он болезнь из космоса принес? Тогда мы обречены, потому что у нас медицина часто сводится к «помазать зеленкой». Хочется верить, конечно, что мы выживем, умирать совсем нет желания, да еще и так страшно, как по визору сказали. Хорошо, я только слушала, потому что увиденное краем глаза само по себе ужасно: множество черных мешков, в которых хоронят мертвых.
Возле школы стоят учительницы и никого из детей нет. Или загоняют прямо в классы, или еще чего происходит. Но я спокойно иду, потому что время еще есть, и довольно много времени. Училки наши бледненькие, отсюда видно… А, вот кто-то из младших скачет. Сейчас увижу, что с ней произойдет. Вот она видит взрослых, перестает скакать, идет уже спокойно.
Так я и думала – всех в школу загоняют. Ну это лучше, чем то, что мне представилось…
***
А вот такого я, пожалуй, не ожидала. Нас всех собирают в актовом зале, причем я замечаю, что не только парней не хватает, но и девчонок. Три или четыре параллели полностью отсутствуют, а ведь они из нашего сектора. Или из соседнего? Не помню уже, честно говоря, потому что кроме мужского сектора еще три женских есть, а школа одна.
– У нас карантин, – сообщает Вера Павловна, а не завуч, что интересно вдвойне. – Это значит, что вы живете в школе. К каждому младшему классу будут прикреплены две старшие девушки с правами родителей.
Младшие некоторые плакать начинают – они очень хорошо понимают, что это значит. А истеричка наша продолжает рассказывать о том, что выход из класса запрещен, а ведро надо выливать в окно. Ну и насчет продуктов, одежды, все, как в прошлый раз. И начинается с ходу распределение. Вот испуганная Вика с второклассницами, кажется, уходит. Вера Павловна вызывает девушек по одному, делит классы, сообщает номера кабинетов.
Мне интересно, кто будет со мной, потому что старших становится все меньше, и все те, с кем я бы не хотела быть ни при каких обстоятельствах, уже ушли. Честно говоря, я не совсем понимаю, почему не пустили родителей с детьми. Точнее, я-то понимаю, но думать об этом совсем не хочу.
– Виразова, у тебя второй класс, кабинет сто семь, – продолжает наша истеричка, сейчас совсем не похожая на себя обычную.
Еще одна странность – всех расселяют в кабинетах первого этажа, ближе даже к полуподвальным. Интересно, это что-то значит? Но на верхних этажах никого нет. Это совсем уж необычно, не было такого в прошлый карантин. А учительница все вызывает и вызывает, пока я наконец не остаюсь одна. Одна я и первоклашки. Им по пять-шесть лет, потому что так установлено Великим Вождем и Учителем, тьфу. То есть два десятка сильно напуганных девочек и я. Взрослые с ума сошли?
– Птичкина, – подходит ко мне Вера Павловна. – У тебя будут малыши. Я верю, что ты сумеешь о них позаботиться.
– Будут ли они меня слушаться? – вздыхаю я.
– Тебе разрешены любые методы, – объясняет мне наша классная. – Только чтобы выжили, даже если будут писаться от твоего вида. Это понятно?
– Понятно, – киваю я, отлично зная, что малышей бить не буду.
– Иди за мной, – негромко произносит она, а я собираю первоклашек.
– Идем за мной и ничего не боимся, – говорю я им, погладив каждую. – Все будет хорошо.
Молчаливые дети берутся за руки и парами идут за мной, а я поглядываю по сторонам, чтобы никто не потерялся. Училка ведет нас по коридору, затем ступая на лестницу. Похоже, нам предстоит жить в подвале. Хорошо бы, чтобы не в общем карцере, потому что там холодно в любое время года. Но нет, мы проходим дверь, наводящую ужас, а затем подходим к странному помещению – дверь у него толстая, необычная.
– Заходите, – командует Вера Павловна. – Птичкина, постой здесь.
– Да, Вера Павловна, – киваю я, думая о том, что платья с собой взяла не зря.
– Советую раздеть их полностью, – говорит мне она. – И вещи целее будут, и сами шелковыми будут.
– Хорошо, Вера Павловна, – с послушным видом киваю я.
– Возьми, – она протягивает мне что-то черное, гибкое. – Запоминается надолго.
И тут я понимаю, что это такое – этой вещью делают больно детям. Очень больно, насколько я знаю наших взрослых. И именно поэтому я ею пользоваться не буду. Я не зверь, не садистка, мне не нравятся детские слезы, но палку я беру, чтобы ее не прочувствовать немедленно на себе, с Веры Павловны станется… Сделав шаг вперед, слышу звонкий щелчок. Все, мы тут заперты, надеюсь только, что не навсегда.
Девочки испуганы, некоторые плачут, а кое-кто смотрит на меня с ужасом. Я же отношу эту палку к тонкой полоске отраженного света, бросая на пол, а потом поворачиваюсь к малышкам. Мне надо успокоить их, погладить, рассказать сказку, и не одну, потом посмотреть, что здесь с едой и водой…. Лежаки я вижу, они деревянные, в три яруса вдоль стены поставлены, при этом выглядят, как квадраты.
Разумеется, раздевать детей я не буду. Это слишком жестоко по отношению к ним, потому что страх – очень плохой помощник. Я знаю, что дома многих из них воспитывают жестокостью, но я так не хочу. Я и сама была на месте этих девочек, сама сжималась от ужаса и кричала, срывая горло. Я все отлично помню, потому никогда и ни за что их не трону. Вот об этом я и рассказываю. Мягким, спокойным голосом говорю о том, что мы здесь заперты, убежать некуда, поэтому мы будем послушными девочками, чтобы не было стыдно.
– Ты теперь нашей мамой будешь… – эта малышка меня не спрашивает, она, скорее, в известность ставит, прижимаясь ко мне.
– Если хочешь, буду, – киваю я ей, поглаживая по голове. – Главное, ничего не бойся.
– Я постараюсь, – всхлипывает она.
И вот тут все остальные дети как-то внезапно оказываются возле меня. Им сейчас очень хочется пообниматься. Просто прижаться и представить, что все хорошо. Я их очень хорошо понимаю, даже лучше, чем они могут подумать, потому что дети же. Для меня это очень важно, чтобы дети не плакали. У них еще будет множество поводов поплакать, поэтому я буду делать все возможное, чтобы не из-за меня.