Я ощущала себя странно, находясь в машине с Виктором Николаевичем. Будто бы меня окатили ледяной водой: мне не хотелось двигаться, не хотелось говорить, я не хотела дышать рядом с ним.
Все казалось настолько волнительным и тревожным, что я едва ли могла смотреть на расплывчатую дорогу, иногда на смазанные огни города. Виктор был спокоен. Он просто следил за дорогой, не говорил со мной, даже не смотрел в мою сторону.
Мне пришлось согласиться, чтобы Виктор довез меня до дому. Ливень только усилился, и если бы я поехала на метро, то явно бы промокла, только выйдя из него. Складывалось впечатление, что весь мир хотел, чтобы я поехала с Виктором. Но с другой стороны, такой благородный жест с его стороны выглядел очень странным. Разве учителя довозят своих учениц?
Когда мы вновь встали на светофоре, Виктор впервые обратил на меня внимание.
– Ты не замерзла?
Мне было трудно унять дрожь в коленях от холода и волнения. Все перемешалось внутри меня.
– Нет, – стеснение выдавало меня. Я и впрямь стеснялась находиться рядом с человеком, который внушал сладкий ужас. – Не замерзла.
– Тогда, почему ты дрожишь?
Какой ответ он бы хотел услышать? Да и нужен ли был он в такой ситуации? Я не знала. Поэтому, пожав плечами, наш разговор подошел к концу. До самого моего дома Виктор не задавал вопросов и не смотрел в мою сторону, словно меня и не было в машине. Удивительно, но мне это нравилось. Я не хотела привлекать к себе больше внимания, чем было необходимо. И Виктор это чувствовал, поэтому не заставлял меня испытывать больше неловкости, чем та, что уже тлела внутри.
– До конца маршрута осталось двести метров, – радостно сообщил навигатор, отчего я вздрогнула. Знакомый пейзаж спального района удивительным образом успокаивал меня. Однако чем ближе мы подъезжали к моему дому, тем сильнее меня охватывало беспокойство. Я боялась, что мама увидит, как я выхожу из дорогой машины. Объяснять ей, почему преподаватель искусства решил меня подвезти до дома, не было сил. Впрочем у меня самой не было внятного ответа на этот вопрос, что комом стоял поперек горла.
– Остановите вот здесь, – пропищала так жалобно, что у самой внутри все свернулось в тугой узел. Виктор ничего не ответил, просто выполнил мою просьбу. Я поспешно отстегнула ремень безопасности и обернувшись, тихо сказала:
– Спасибо, что подвезли меня.
– Пожалуйста, – равнодушно ответил Виктор, даже не взглянув на меня. Наверное, это было к лучшему.
Открыв дверь, я вышла под дождь. Холодные капли хлестали по щекам. Я рывком перепрыгнула лужу и побежала к дому, стараясь не уронить тубус, сумку и шарф, который развивался на ветру.
Чем дальше я отходила от машины, тем сильнее нарастала моя тревога. Я молилась, чтобы мама этого не увидела. Она часто сидела у окна, курила и смотрела на прохожих. Она называла это «терапевтическим медитированием», наблюдением за жизнью мира. Но я не понимала этого. Нырнув во дворик, я стремительным шагом направилась к входной двери. Парадная встретила меня ярким светом, запахом свежей выпечки и уютом. Наверняка консьержка вечером пекла вкусные булочки с маком или корицей. Это было любимое ее время года, поэтому аромат свежей выпечки практически становился любимым ароматом всех жителей осенью. Ступая через ступеньку по винтажной лестнице и рассматривая знакомые портреты на стенах, поднялась до третьего этажа и пройдя по длинному коридору дошла до своей квартиры.
Мама всегда открывала дверь за полчаса до моего прихода. И сегодня дверь была открыта. Я вошла в квартиру, и меня встретил аромат фасолевого супа – такой домашний и родной. Только сейчас я почувствовала, как от голода сжимается мой желудок.
– Я дома! – громко сообщила я, поспешно избавляясь от промокшей обуви. За обувью последовало пальто, которое тоже нужно было высушить. Однако сейчас я хотела лишь одного – вымыть руки и перекусить. Положив тубус на старый пуфик, я аккуратно поставила ботинки на прежнее место. Старый пол заскрипел под моими ногами, когда я прошла по коридору. – Мам? Ты где?
Ответа не было. Квартира была трёхкомнатной, но мы использовали только две комнаты. Поэтому большую комнату мы переделали в просторную гостиную, которая совмещена с кухней. На плите томился суп. Около открытого окна была пепельница с кучей сигарет. Ветер едва касался остывшего пепла, немного вороша его и выдувая из пепельницы. Я подошла к плите, сняла крышку и поняла, что суп нужно выключать. Он весело кипел, булькая и пенился. Выключив газовуюу плиту, я переставила его на соседнюю комфортку.
Мы жили скромно, но не в бедности. До смерти отца нам удалось сделать большой косметический ремонт. Однако я всё равно стеснялась приглашать сюда подруг: мне было неловко за старые обои, которые уже начали отклеиваться, за обшарпанный скрипящий пол и за ванну с туалетом, словно пришедшие из времён СССР. Мне было стыдно, что мы с мамой не могли позволить себе хорошую мебель и достойный ремонт. Тяжело вздохнув, я вновь воскликнула:
– Мама? – позвала я.
В ответ – тишина. Я прошла через гостиную в коридор и заглянула в свою комнату, которая была второй по счёту. Там тоже никого не было.
В коридоре тускло горела лампочка под абажуром. От слабого света, который мигал, создавалось ощущение дискомфорта. Я осторожно приоткрыла дверь в мамину комнату. Она была слегка приоткрыта. Мама спала на разложенном диване, свернувшись калачиком. Мягкий свет торшера падал на неё, освещая лишь наполовину.
Я так же тихо закрыла дверь и развернувшись, пошла на цыпочках до ванной. вымыла с мылом руки, и направилась на кухню. Когда я поставила чайник, в дверях появилась мама, сонно потирая глаза:
– Ты уже пришла?
Я кивнула.
– Как твое занятие?