День рождественских подарков, 26 декабря 2016 года, вечер
Впервые низвергнувшись вниз, я даже забываю испугаться – все внимание поглощено толкнувшей меня рукой, очень похожей на мою собственную. Но как только под ногами разверзается тьма, вдогонку за мной устремляются все мои самые ужасные страхи. Хочется крикнуть, но такой возможности нет: до боли знакомая рука теперь плотно закрывает мне рот. Я не в состоянии издать ни звука и едва могу дышать. Когда ужас вырывает меня из объятий этого бесконечного кошмара, я просыпаюсь, чтобы оказаться в другом. Память по-прежнему отказывается подсказать, что со мной случилось, как ни пытайся, как ни упорствуй это узнать.
В палату постоянно кто-то заходит, меня окружает какофония шепота, странных звуков и запахов. Надо мной нависают смутные тени, меня будто с головой накрыла огромная волна собственных ошибок. Порой возникает чувство, что я лежу на дне тинистого пруда, что на меня давит столб мутной воды, пропитывает меня тайнами и грязью. Время от времени хочется утонуть, чтобы испытать облегчение, оттого что все это закончилось. Там, на этом дне, меня никто не видит, но ведь я и так всегда была незаметной. Новый мир медленно вращается вокруг, за пределами моей досягаемости, я же продолжаю неподвижно лежать во тьме.
Иногда, как сейчас, удается вынырнуть и продержаться на поверхности достаточно долго, чтобы сосредоточиться на звуках и ускорить их темп, чтобы они вновь обрели для меня смысл. Я слышу, как рядом переворачивается страница, – вероятней всего, какого-нибудь глупого детектива, от которых он просто без ума. Другие приходят и уходят, но он всегда рядом и больше никогда не оставляет меня одну. Я удивляюсь, почему он не откладывает книгу, почему не бросается ко мне, ведь я пришла в себя! Потом до меня доходит, что для него ничего не изменилось, что я до сих пор не очнулась. Время совершенно не ощущается, сейчас может быть как день, так и ночь. Я превратилась в безмолвный полуживой труп. Дверь открывается, и в палату кто-то входит.
– Здравствуйте, мистер Рэйнольдс. Вообще-то вам не положено находиться здесь в столь поздний час, но на этот раз, полагаю, мы вполне можем сделать исключение. Я дежурил прошлым вечером, когда привезли вашу жену.
Прошлым вечером?
У меня такое ощущение, что я здесь уже не один день. Голос кажется знакомым, но если так, значит, это мой лечащий врач. Я пытаюсь представить себе, как он выглядит. Рисую в воображении серьезного мужчину с усталыми глазами, кустистыми бровями и лбом, изрезанным морщинами после всего, что ему довелось увидеть. В моем представлении на нем белый халат, но потом я вспоминаю, что медперсонал в таких больше не ходит, решаю, что он, вероятно, ничем не отличается от остальных, и выдуманный мной человек тут же блекнет.
Я слышу, что Пол роняет книгу и шарит вокруг себя, будто дурачок; профессионалы от медицины его всегда пугали. Готова спорить, он сейчас встает, чтобы пожать доктору руку. Мне даже видеть его не надо, я и так знаю, как он себя ведет, и могу предсказать каждый его шаг.
– Если хотите, я могу попросить кого-нибудь посмотреть вашу руку, – предлагает врач.
И что у него с рукой?
– Нет-нет, с ней все в порядке, – отвечает Пол.
– Вы уверены? Она же у вас вся синяя! Это меня совсем не затруднит.
– Она выглядит хуже, чем есть на самом деле, но все равно спасибо. Не знаете, Эмбер долго будет оставаться в таком состоянии? А то мне никто не может ответить на этот вопрос.
Голос Пола кажется мне странным, сдавленным и тихим.
– На этой стадии сказать очень трудно. В результате аварии ваша супруга получила весьма серьезные травмы…
В этот момент его слова несколько раз отдаются у меня в голове, и я опять погружаюсь в свои мысли. Но как ни пытаюсь, не могу ничего вспомнить ни о какой аварии. У меня и машины-то нет.
– Вы сказали, что дежурили, когда ее привезли… Больше к вам никого не доставили? Я хочу сказать, кроме нее, никто не пострадал? – спрашивает Пол.
– Насколько я знаю, нет.
– Значит, она была одна?
– Только ее машина была разбита. Мне трудно вас об этом спрашивать, но на теле вашей супруги обнаружены следы насилия. Вы не знаете, откуда они могли взяться?
Какие еще следы?
– Похоже, это результат несчастного случая, – отвечает Пол, – раньше я их не видел…
– Понятно. Ваша жена когда-нибудь пыталась причинить себе вред?
– Разумеется, нет! Она не такой человек.
А какой я человек, Пол?
Если бы он обращал на меня побольше внимания, то наверняка бы знал.
– По вашим словам, вчера она вернулась домой чем-то огорченная… Вы не в курсе, что ее так расстроило? – спрашивает доктор.
– Да ерунда какая-то. Неприятности на работе.
– И дома все было в порядке?
Мы все втроем молчим, в палате повисает неловкая пауза, которую нарушает голос Пола:
– Придя в себя, она останется собой? Ничего не забудет? Память у нее сохранится?
Я так напряженно стараюсь разгадать, что же мне, по его убеждению, необходимо забыть, что чуть не пропускаю ответ.
– Повреждения настолько серьезны, что говорить о том, восстановится она или нет, еще слишком рано. Ваша супруга даже не пристегнулась ремнем безопасности…
Я всегда пристегиваюсь.
– …она ехала на такой скорости, что при столкновении вылетела в ветровое стекло и сильно ударилась головой. Так что ей еще повезло.
Повезло.
– Нам не остается ничего другого, как ждать, – говорит врач.
– Но ведь она придет в себя, правда?
– Я очень сожалею о случившемся. Если хотите, мы можем позвонить кому-нибудь, кто приехал бы сюда и побыл с вами. Родственнику или другу…
– Нет, – отвечает Пол. – Кроме нее у меня больше никого нет.
Услышав эти слова, я немного смягчаюсь. Раньше все было по-другому. Когда мы только познакомились, он был на пике популярности и все вокруг мечтали с ним сблизиться. Первый роман Пола принес ему мгновенный успех. Он терпеть не может, когда я так говорю, возражая, что добиваться этого «мгновенного успеха» ему пришлось десять лет. Но так продолжалось недолго. Сначала стало даже еще лучше, но потом все покатилось под откос. Он утратил способность писать – просто не мог найти слов. Успех сломил его, а неудача сломила нас.
Дверь закрывается, и я спрашиваю себя, осталась ли одна. Потом слышу тихое щелканье кнопок и понимаю, что Пол набирает смску. В этом образе кроется какой-то диссонанс, и я вдруг вспоминаю, что раньше он при мне никогда не посылал никому текстовых сообщений. В его жизни остались только два человека: мать, которая сводит все общение к редким звонкам, когда ей что-то надо, да его литературный агент, который предпочитает писать электронные письма – им теперь особенно нечего обсуждать. Мы с Полом, конечно же, перебрасываемся смсками, но только когда меня нет рядом.
Мои мысли звучат так громко, что даже он их слышит.
– Я сообщил им, где ты, – со вздохом говорит он и подсаживается чуть ближе к кровати.
Скорее всего, речь идет о родственниках. Друзей у меня совсем не много. Когда нас вновь окутывает тишина, вдоль позвоночника прокатывается волна какого-то необъяснимого озноба. Мысль о родителях отзывается приступом боли. Я не сомневаюсь, что Пол пытался с ними связаться, но они много путешествуют, и найти их на Рождество может быть непросто. Мы нередко не общаемся целыми неделями, хотя это далеко не всегда связано с их зарубежными поездками. Сначала в голове всплывает вопрос, когда они приедут, но потом я несколько подправляю его и думаю, приедут ли они вообще. Для них я не любимый ребенок, а лишь дочь, которая была у них всегда.
– Сука, – произносит Пол каким-то незнакомым мне голосом.
Я слышу, как ножки его стула со скрипом едут по полу. Тень над моими веками сгущается, и до меня доходит, что он склонился надо мной. Опять хочется крикнуть, я воплю изо всех сил… Но ничего не происходит.
Его лицо теперь так близко ко мне, что я даже чувствую на шее его горячее дыхание, когда он шепчет мне на ухо:
– Держись.
Мне не понять, что означают его слова, но дверь распахивается, и вот я уже в безопасности.
– О господи, Эмбер.
Это пришла моя сестра Клэр.
– Тебе не надо было сюда приезжать, – говорит Пол.
– Конечно надо. А ты мог бы позвонить и пораньше.
– Зря я вообще позвонил.
Суть конфликта между двумя нависшими надо мной тенями ускользает от моего понимания. Клэр и Пол всегда прекрасно ладили друг с другом.
– Как бы там ни было, я здесь. Что случилось? – спрашивает она, подходя поближе.
– Ее нашли в нескольких милях от дома. От машины осталась груда металлолома.
– Кому какое дело до твоей гребаной колымаги.
Я никогда не вожу машину Пола. Я вообще никогда не езжу за рулем.
– Все будет хорошо, Эмбер, – произносит Клэр и берет меня за руку, – теперь рядом с тобой буду я.
Ее холодные пальцы касаются моих, возвращая меня во времена нашей юности. Она всегда любила держаться за руки. А я нет.
– Эмбер не слышит тебя, она в коме, – говорит Пол, и в голосе его явственно чувствуется какое-то странное удовлетворение.
– В коме?
– Гордишься собой?
– Я понимаю, ты расстроен, но ведь это не моя вина.
– Да что ты? У тебя, конечно же, есть право все знать, но здесь тебе не рады.
Мысли устремляются вперед бешеным галопом, но из всего сказанного я не могу понять ровным счетом ничего. Ощущение такое, будто меня выбросило в параллельную вселенную, где кроме меня все лишено смысла.
– Что у тебя с рукой? – спрашивает Клэр.
Так что же у него с рукой?
– Ничего.
– Тебе надо показать ее врачу.
– Все в порядке.
Комната, которую мне не дано видеть, начинает кружиться. Я пытаюсь удержаться на поверхности, однако вокруг, как и внутри, бурлит вода, затягивая меня обратно во мрак.
– Пол, пожалуйста. Она моя сестра.
– Эмбер предупреждала меня, что тебе нельзя доверять.
– Что за чушь ты несешь?
– Чушь, говоришь? – В комнате становится совсем тихо. – Убирайся.
– Пол!
– Убирайся, я тебе говорю!
Места колебаниям больше нет. Я слышу, как ноги на высоких каблуках выносят сестру из палаты. Дверь открывается и через мгновение закрывается. Я опять остаюсь наедине с мужчиной, который говорит, как мой муж, но ведет себя, как совершенно незнакомый человек.