В первых рядах – свирепые взрослые особи; во вторых – отчаянные, держащие нос по ветру крысята. Смотрят из темноты, щетинят шкуры. Того и гляди набросятся. Воздадут за разложенный яд, проконопаченные в полу и стенах дыры.
Еще вчера я замечал в доме мелькающие тени, чувствовал злые взгляды, слышал, как точатся зубы в надежде мне отомстить. А сегодня крысы рвутся в бой. Громоподобно бьют в барабаны, отдают приказ о наступлении.
Не успев толком проснуться, я сел и схватил кастрюлю. Алюминиевую кастрюлю с ложкой внутри, что держал на тумбочке возле кровати. Свет на крыс давно не действовал, другое дело – звук.
Надеясь, что животных отпугнет лязганье металла о металл, я заколотил по кастрюле ложкой. И, чем отчаяннее гремел посудой, тем быстрее приходил в себя. «Крысы не бьют в барабаны, – понял я. – В барабаны бьют люди».
Я замер и прислушался. Стучали в дверь на крыльце. Колотили что есть мочи.
Включил свет, нашарил ногами тапки. Стук прекратился.
Вышел в сени и открыл дверь.
На улице было темно, стрекотали сверчки.
– Эй, – крикнул я. Но никто не отозвался.
Я постоял на крыльце, вглядываясь в темноту, потом вернулся в дом и лег.
Это была первая из семи ночей – недели, лишившей меня покоя.
Я решил, что стук мне приснился, и забыл о ночном происшествии. Не придал ему значения, о чем потом долго раскаивался.
Утром я навел порядок среди инструментов. Нашел ржавые вилы и топор. Вытащил из сарая велосипед. Отрегулировал седло, поправил цепь и прокатился по округе.
С тех пор как я приехал, заметно потеплело. Снег еще лежал на земле, но по обочинам расплывшейся дороги, на склонах канав зацвела мать-и-мачеха.
Деревня Шахматная была небольшая, домов сорок. Некоторые пустовали в ожидании майских праздников.
– Скоро будут, – неодобрительно качала головой Анна Павловна. – Дачники эти. Садить будут.
В соседнем, Солнечном, поселке дворов было больше. Я доехал до магазина и купил хлеб и рыбные консервы.
– Что там с пивом? – заговорщицки спросил продавец.
Я пожал плечами. Первый раз о пиве упомянула Анна Павловна, затем заговорил Кролик:
– Попробуй, приятель, – суетился он. – Тебе это прямо очень нужно!
Пиво было замечательное. Мягкое, с медовым вкусом и ароматом. Такой мед я ел в детстве. Когда дедушка был жив и разводил пчел.
– Откуда оно? – спросил я.
Кролик хитро подмигнул.
– По вкусу похоже на персики, – сказал он. – Батя раньше привозил персики, из командировок. Вот вкус у них такой же, никогда не забуду.
Продавец хлеба и рыбных консервов сверлил меня взглядом, но я действительно не знал, что там с пивом.
– Ну-ну, – обиделся он. И я подумал: «А что там с пивом?»
Не успел я заснуть, как услышал громкий стук. Барабанили не только в дверь, но и в окна. Грохот стоял такой, что крыс было не слышно.
Памятуя о прошлой ночи, свет я включать не стал. Влез в холодные тапки и подбежал к одному из окон. Осторожно отодвинул тюль. Ночь была безлунная, и, как я ни вглядывался в темноту, никого не увидел.
Стук не прекращался, я занервничал. Заметался по дому в поисках оружия. Ни дедушкиного ружья, ни моего меча самурайского. Одни ржавые вилы, и то в сарае.
Я вышел в сени, споткнулся о грязный бабушкин сапог.
«Лучше, чем ничего», – подумал я.
Взяв сапог в руки, почувствовал себя увереннее. Откинул крючок и резко распахнул дверь.
Никого. За дверями опять никого не было.
– Кролик!
– Че? – он сидел на корточках возле мотоцикла и закручивал болт.
Мотоцикл достался Кролику по наследству от отца. Единственная стоящая вещь, которую тот не пропил.
– А дети у вас тут какие?
– Дети? – переспросил Кролик. – Какие дети?
– Ну, деревенские дети. Не болтаются они у вас… по чужим дворам?
Кролик встал на ноги и вытер руки о грязную тряпку.
– Пропало чего? – хитро улыбнулся он.
Этого я не знал. Может, и пропало.
– Кто-то под окнами ходит. По ночам.
Я был уверен, что это розыгрыш, и выглядеть глупо не хотел. Может, это сам Кролик и ходит. Барабанит по моей двери, а потом смеется.
– Может, дети? – предположил я. – Мальчишка соседский или еще кто?
– Ленька-то? – удивился Кролик. Потом подумал и кивнул: – Может, и Ленька.
Мы уставились на дом Анны Павловны.
– Ну, припугни его, – Кролик потерял интерес к истории и опять опустился на корточки возле мотоцикла.
– Припугну, – сказал я, но уверен не был. – Слушай, я тут давно хотел спросить.
Кролик молчал.
– Помнишь, мы пиво пили?
– Ну, – неохотно буркнул Кролик.
Мимо нас прошел Ленька.
– Легок на помине, – сказал Кролик, усмехаясь. – Слышь, пацан!
Ленька был один. Он всегда был один.
– Это не Ленька, – сообразил я.
– Почему?
– У него друзей нет.
Соседский мальчишка с детьми не ладил. Он ни с кем не здоровался и сидел в отдельной луже. Ленька не принимал участие в набеге на мой дом. И сам его не организовывал, потому что не мог стучать в дверь и окна одновременно.
Проснулся я от стука около трех.
За окном была темнота. В голове – шум от выпитого.
– Уроды! – заорал я.
На секунду стук прекратился, а затем начался с новой силой.
Я рассмеялся. Натыкаясь на предметы обстановки и дверные косяки, вышел в сени и открыл дверь. Никого.
Не надевая сапоги, переступил порог и оказался на улице.
– Слышите вы! – позвал я.
В голову пришла блестящая мысль. Я закрыл снаружи дверь и сам заколотил по ней кулаками.
– Слышите, а? – от смеха сгибался пополам и еле выговаривал слова.
Стука в дверь показалось мало. Я подбежал к окну на веранде. Ударил по нему так, что стекла задребезжали. Понял, что перестарался, но снова стукнул. Стекло разбилось.
Почувствовав резкую боль в руке, я протрезвел и обиделся.
Чтобы разглядеть рану, взбежал на крыльцо и включил свет. Кровь капала на пол.
– Доигрались, сволочи? – крикнул я в темноту.
Закрыл дверь и пошел промывать руку.
«Ну уж в следующую ночь буду готов! – распалялся я. – Вот вы у меня получите!»
«Как их отвадить? – гадал я, собирая осколки стекла на веранде. – Что бы такое придумать? Битое стекло насыпать?»
Я посмотрел на перевязанную руку.
«Обмазать дверь и окна? Но чем? Дерьмом?
Или под окнами раскидать?
Но ведь это мой дом! Почему я должен мазать его собственным дерьмом?
Может, коровьей лепешкой?»
– Есть ли у вас капканы? – спросил я, осматривая витрину магазина в Солнечном поселке.
– На медведей?
– На людей.
Продавец хлеба и рыбных консервов с неодобрением посмотрел на мою забинтованную руку.
– Иди отсюдова, – сказал он.
– А если не уйду?
Продавец пожал плечами.
– Капканов нет, есть мышеловки.
– Дайте две, – сказал я.
Ближайший охотничий магазин, по уверениям продавца мышеловок, находился в десяти километрах.
– Там же и вокзал, – сказал он. – Садись на поезд и езжай отсюдова.
Вместо этого я пошел к Кролику.
– Пил один? – глядя на мой разбитый кулак, спросил он. – С друзьями надо делиться.
Кролик сидел на лавке у своего дома и пил волшебное пиво со вкусом персиков.
– До станции не довезешь?
– Зачем тебе?
– В охотничий магазин. Знаешь, где?
Кролику не хотелось ехать. Он посмотрел на мотоцикл, потом на меня:
– Зачем?
Я снова вообразил, как Кролик, прячась в кустах возле моего дома, зажимает рот руками, чтобы не расхохотаться во все горло. Любой местный житель может быть замешан в деле.
– Ладно, – начал я. И все рассказал.
Первым делом Кролик расхохотался во все горло.
– Ты как в фильмах, что я по телику смотрю. Дом с привидениями.
Он смеялся, но зло.
– В двери стучат, в окна. А на зеркале они пишут?
Я нахмурился.
– Может, срут в твоем сортире?
– Ладно, – сказал я, вспомнив, как туго у местных с деньгами и работой, – а за тысячу рублей?
Через три часа я расставлял капканы под окнами дома. А еще через час – убирал. Испугался, что ловушки кому-нибудь навредят.
«Надо было калитку запирать, – сообразил я, третий час сидя в засаде. – Запер калитку – спи спокойно».
В руках я держал ржавые вилы, но предпочел бы самурайский меч. Как эффектно с ним наперевес было бы выпрыгнуть из сарая, чтобы дать отпор противникам!
Я вздохнул. Кто они, эти противники? Кому понадобилось каждую ночь стучать в двери моего дома? Неужели больше заняться нечем?!
«Ну вот где они, спрашивается? Сколько можно ждать?!»
Я прислушался. На улице шел дождь.
«На веранде уже лужа», – вспомнил я о разбитом прошлой ночью окне.
Мне не терпелось выгнать супостатов со своего участка, но они не приходили.
«Может, видели, что капканы расставлял? Или дождь спугнул?»
Я прождал до пяти утра, а потом пошел спать.
«А может, испугались? Видели, как я стекла бью, и больше не придут?» – поспешил я обрадоваться.
Но не тут-то было.
Наутро я обошел усадьбу по периметру.
Бабушкино владение насчитывало полтора гектара земли. Большую часть занимал участок, огороженный новым, выкрашенным в белый цвет, забором. Что выращивала здесь бабушка, я понятия не имел.
Дом, огород и сад имели менее надежную защиту. Запор на калитке не остановил бы ночных хулиганов, они легко могли проникнуть на участок через дыры в заборе. Досок не хватало: некоторые сгнили, часть была сломана.
Забор нуждался в ремонте, и работа предстояла большая. Найти дерево, прибить, где-то выровнять, покрасить.
«Жаль, что интернета нет», – подумал я. И пошел к Анне Павловне.
– Забор-то? – спросила она. – Куры, что ли, бегают?
– Наверное, – сказал я. – Куры.
– Ну. Дешевше колышки вбить. Лес вон у нас тут, под боком.
– А доски?
– За доски уплатить нужно, – сказала Анна Павловна.
– А сколько?
– Ой, много! – замахала руками соседка.
Более полной информации я бы не нашел и в интернете.
Я взял из сарая топор и пошел в лес. Но по дороге передумал и вернулся домой.
Меня охватила беспричинная паника. Я представил, как ночью снова сижу в карауле. Как дурак сжав вилы обеими руками. Всматриваюсь в темноту. Вслушиваюсь в тишину.
Нужно было переменить тактику.
Подготовился я основательно. Поставил на стол несколько купленных в продуктовой машине бутылок с водкой, нарезал колбасу, взял у Анны Павловны соленые огурцы.
Кролик пришел уже поддатый.
– Не боись, приятель, щас всех поймаем, – заверил он, протягивая руку к бутылке.
Под стол Кролик рухнул раньше, чем я выпил третью стопку. На часах и десяти вечера не было.
Я остался один и, думая, что неправильно выбрал компаньона, догонял друга.
– Мы должны охранять дом, – твердил я, наливая и опустошая стопки одну за другой.
Кролик согласно кивал под столом, и я слышал стук его затылка об пол.
– Как мы сможем кого-нибудь поймать?! – сокрушался я.
Но в ту ночь никто не пришел. Ловить было некому. Но и некого.
Казалось, можно бы успокоиться: две ночи подряд никто не приходил. Что мне еще надо?!
Но я волновался. На душе было неспокойно. Я нутром чувствовал, готовится что-то серьезное. Что-то серьезнее стука в дверь.
– Пошли в Пещеру, – сказал с утра Кролик, – надо опохмелиться, а ты все выжрал.
Пещерой деревенские называли кабак, который держал Сергей. Там было темно, сыро и пахло плесенью.
По дороге я вспомнил, что в городе пару раз заходил в бар «У Марины», который располагался напротив бара «У Сергея».
– Они составляли друг другу нездоровую конкуренцию, – рассказывал я Кролику.
– Почему? – спросил он.
– Потому что девочки шли в бар «У Сергея», а мальчики – в бар «У Марины».
Кролик ухмыльнулся.
– Не помню, кто из них закрылся раньше, но сейчас…
– Чего там? – перебил Кролик.
Из Пещеры раздавались возмущенные голоса.
Посетители, перекрикивая друг друга, заметили нас не сразу. Но, заметив, замолчали.
– Чего у вас? – спросил Кролик. Я сел за столик у входа, а он прошел к стойке бара.
– Телегу увели, – неохотно проговорил дед, живущий на окраине деревни. – У Толика.
– Увели? Правда? – улыбаясь, спросил Кролик.
– Увели! – подтвердил старожил и председатель деревни Зиновий Аркадьевич. – Только не знаем, кто.
И уставился на меня.
– Кражи бывают, – строго сказал Сергей.
Высокий Папа, мужик в грязно-розовой синтепоновой куртке, наклонился к Зиновию Аркадьевичу и что-то прошептал ему на ухо. Старожил кивнул.
– Часто-то часто, но по мелочи. Телег не воровали, – Зиновий Аркадьевич не спускал с меня глаз.
– С красной попоной и подушками, – встрял дед.
– Помнишь, как дядя Паша запаску твою пропил? – рассмеялся Кролик. – Прямо из-под носа стащил.
Старожил нахмурился.
– О подвигах дяди Паши, – парировал вместо него дед, – давненько не слышно. А телегу кто-то увел.
В кабаке повисла тишина. Чувствуя, что на меня смотрит не только Зиновий Аркадьевич, но и остальные, я опустил голову. Я понимал, что новичок, и в первую очередь подозрения падут на меня. Но я не воровал, отчего бы мне беспокоиться?!
Проснулся я засветло. От негромкого лошадиного ржания.
Я выбежал на улицу. В голове навязчиво билось: «Сколько можно-то, а? Ну сколько можно?! Оставьте меня в покое!»
Определив, что ржание исходит со стороны огорода, я опрометью бросился туда.
Конь стоял у амбара. Стоял, запряженный в телегу с красной попоной и двумя подушками.
Краем глаза я заметил что-то необычное, но времени размышлять не было. Пока меня официально не объявили вором, надо срочно возвращать чужое имущество.
«Как он здесь? Зачем это?» – лихорадочно соображал я, не понимая, как вывести коня с участка. Уздечки не было, не за хвост же хватать?!
Я боялся получить в лоб копытом и бестолково бегал вокруг животного.
Конь тоскливо смотрел на меня и переминался с ноги на ногу. Массивный круп, живые глаза, колтуны в гриве.
Пока я хлопал его по спине, говорил: «Пойдем, слышишь, пойдем к той дыре в заборе», – я не заметил, что был обнаружен.
Откуда-то появился Сергей. Он молча отстранил меня. Открыл белые ворота на бабушкином огороженном участке, сел на коня и уехал.
Я поплелся к дому.
У калитки маячила толпа. Толпа малознакомых людей. Мне грозили кулаками и улюлюкали.
Я оправдывался, но никто не слушал. Я искал среди сердитых лиц хоть одно, заинтересованное в моем оправдании. Но не находил.
Павел Никифорович стоял поодаль и молчал. Ни Анны Павловны, ни Леньки не было видно.
Мужик в розовом синтепоне опять шептал на ухо Зиновию Аркадьевичу, а тот кивал головой. Мне не понравился этот шепот и осуждающие взгляды. Не понравилось, что председатель деревни вместо того, чтобы составить собственное мнение, прислушивался к кому-то. Что прислушивался не ко мне.
– Кролик, ну скажи им!
Кролик стоял у забора, его левый глаз дергался.
– Может, это, – сказал он, обращаясь к деду, жившему на окраине деревни, – выпьем?
Я злился от беспомощности.
– Да не брал я вашу телегу!
Толик, коренастый мужик с доверчивыми, как у ребенка, широко распахнутыми глазами, открыл калитку, подошел ко мне и ударил по лицу. Это, конечно, не лошадь копытом, но тоже неприятно.
На улице больше нечего было делать. Я пошел в дом.
Ополоснул лицо водой. Холодильник «Морозко» не работал, и в доме не нашлось ничего холоднее железного рукомойника. Я приложился к нему щекой.
Когда народ разошелся по делам, я вернулся на место преступления.
Меня туда тянуло. Хотелось осмыслить произошедшее.
Я вернулся к амбару и тут же понял, что привлекло мое внимание в присутствии коня. Обстоятельство, на обдумывание которого не нашлось времени раньше.
Бабушкин амбар, ранее запертый на огромный замок, был настежь открыт.
Амбар был открыт и пуст.
Дела мои обстояли плохо.
Я сидел за бабушкиным столом, в бабушкиной столовой и пил чай из бабушкиной кружки. Но я не был бабушкой, я был вором. Деревня ополчилась против меня, любой местный житель обрадовался бы моему отъезду.
Я посмотрел на чемодан, а потом на дверь. Представил, как покупаю билет, хожу по перрону в ожидании поезда и наконец с чувством облегчения покидаю деревню. За окном проносятся леса и поля, взгляд скользит с одного телеграфного столба на другой.
И тут до меня дошло.
Я стукнул себя по лбу.
«Вот чего они добивались!»
Вот зачем изводили по ночам громким стуком в дверь и окна. А когда не сработало, объявили вором. Чтобы вынудить уехать! Надеялись, что я испугаюсь и сбегу.
Но зачем? Зачем выживать меня из деревни?
Кому я так сильно помешал?
Я отодвинул кружку с чаем и уставился на грязную клеенку в цветочек.
Один за одним я перебрал в голове деревенских, но зацепиться было не за что. Я не мог представить, кому понадобилось убрать меня из деревни и зачем. Ни один человек не вызывал подозрений.
Кроме, может быть, Кролика. Но его причастность к делу я самому себе доказать не мог. И Павла Никифоровича. Почему он при встрече смущается, заикается и в глаза мне не смотрит? И Высокого Папы. Что он все время шепчет на ухо председателю? И, кстати, самого председателя. Откуда у него такая уверенность, что я украл телегу? И всех остальных местных жителей тоже. Что с ними не так?
«Что же делать?! Что теперь делать?» – я закрыл лицо руками и нащупал на щеке шишку. Стало обидно.
Я был одурачен, но доказать не мог.
Был избит, но не вызывал жалости.
Чувствовал себя вором, но на деле обворован был сам.
«Амбар!» – вспомнил я.
Что-то украли из бабушкиного амбара! Но что?
Я ни разу туда не заходил и не знал, что там могло храниться.
«Зачем бабушке понадобился амбар?»
Вроде его не было, когда я последний раз приезжал к ней на каникулы.
Я посмотрел на часы. Два ночи.
Я встал из-за стола и лег на кровать.
Отныне никто не будет стучать по ночам в мою дверь, никому я больше не нужен. Вор и отщепенец.
Я резко сел:
«А вдруг постучит участковый?»
От этой мысли стало больно.
Раньше я не боялся ночного стука в дверь. Раздражался, злился, но страх не испытывал. Теперь я дрожал.
На моменты обеих краж я не имел алиби. Когда угнали телегу, Кролик от выпитого был без сознания. Он не сможет сказать, что я делал и во сколько. А в ночь, когда украли коня, я был и вовсе один.
«Вдруг меня посадят? – с ужасом подумал я. – На сколько сажают за кражу коня с телегой?»
Я влип по самые уши, и, осознав это, разволновался. Мозг отказывался работать.
«Так! Соберись».
Я закрыл глаза.
«Если придут, скажешь, как есть. Найдешь людей, докажешь платежеспособность. Не пьешь, не куришь, зачем тебе красть?… А можно и вовсе сказать, что это была шутка. Сколько дают за хулиганство?»
Я немного успокоился.
К тому же оставалась надежда, что деревенское общество не отличалось гражданской сознательностью, и полицию никто не вызвал.
«Зачем я приехал? – снова подумал я, откидываясь на подушки. – Почему решил, что здесь хорошо? Надо было остаться. Найти новую работу, девушку. А не уезжать к черту на куличики, где одни дураки и алкоголики!»
В глубине души я понимал, был уверен: судьба настигла бы меня где угодно. Но, как за спасательный круг, хватался за мысль, что могу контролировать свою жизнь.
В дверь громко постучали.
Я вздрогнул.
Постучали еще раз.
«Ну все», – решил я и ватными от страха ногами пошел открывать.
На пороге стоял Сергей, бармен и владелец «Пещеры». Я облегченно выдохнул.
Сергей вошел в дом и закрыл дверь. Он был года на два старше нас с Кроликом. Худой и высокий, отличался резкими движениями.
– Ты дурак, – сказал он. – Но твоя бабка…
– Ясно.
Бабушка была чудесным человеком.
– Не знаю, что там и как, – продолжил он, – но ты же не за конями приехал?
Я впервые задумался, много ли кабаков в деревнях.
– Это не я.
– Поговори со своим приятелем Кроликом, – Сергей замялся. – Он-то побольше нашего слышит.
И ушел, не попрощавшись.
«Я так и знал, – подумал я, – так и знал, что это кроличьих рук дело. Но зачем ему?»
Одна из собак подняла морду и уставилась на меня.
Я замер.
Собака встала. Донеслось злобное рычание.
Я попятился, она гавкнула.
– Поехал бы на автобусе, – будто сказала она, – и проблем бы не было.
– Битый час шел, надеясь на попутку. Но пейзаж не менялся: ни автобусов, ни машин. Людей тоже не было. Заиндевевшие деревья стояли неподвижно.
Несколько раз я сворачивал с шоссе, но ни одна из дорог не вела к бабушкиному дому, ни одна не показалась знакомой. Пока на стволе высокого клена не увидел доску объявлений: «Куплю дом», «Продам уголь».
«Кажется, здесь», – обрадовался я и свернул. Но вскоре глаза споткнулись о черное пятно на снегу: посередине дороги лежали собаки.
Одна из них, оскалив зубы, направилась ко мне. Ее товарка лениво потянулась и встала.
Я заметил грязные космы, красные глаза размером с блюдце. Повернулся и пошел обратно.
Умные люди сказали бы, что поворачиваться спиной – ошибка. Я же твердил себе: «Главное, не смотри!» Чем быстрее уходил, тем медленнее и спокойнее чеканил слова: «Я сам создаю действительность. Без наблюдателя нет объекта наблюдения».
Достигнув шоссе, я перевел дух и заставил себя обернуться. Никого.
Прошел метров десять. Оглянулся. Собаки стояли у поворота. Но дальше не шли, будто сдерживаемые невидимым забором.
Они внимательно смотрели мне вслед. Потом заскулили и, понурив головы, поплелись обратно.
«Вот черт», – услышав песий скулеж, я устыдился. Собаки были голодны и одиноки.
Я полез в чемодан и достал бутерброды, что взял с собой. Вернулся к повороту и бросил колбасу в снег на обочине. Привлекая внимание, тихо окликнул:
– Эй!
Собаки не оглянулись. Они разочарованно брели обратно на належанное место посередине дороги.
– Какие же вы дурные, – с грустью посмотрел на колбасу.
Я был раздавлен. Оставшись без бутербродов, но с памятью о том, как позорно улепетывал от собак, я отправился искать обходной путь к бабушкиному дому.
Только потом я понял, что дворняги, лежавшие на дороге, служили предостережением. По словам Лизетт, они были добрыми друзьями, посланными защитить от беды. Я думал, они охраняли дорогу от меня, чужака, но они охраняли меня, чужака, от дороги.
Не переступи я порог бабушкиного дома, не случилось бы ни одной из семи ночей, что лишили меня покоя. Не оказался бы я врагом деревни Шахматная, не запятнал бы имя любимой бабушки, не встретил бы ту, которую должен был встретить.
Я слегка расчистил ногой снег у двери. Вставил ключ в навесной замок. Попытался повернуть, но ключ застрял. Я дернул раз, другой, вытащил.
Недолго думая, засунул ключ обратно. Он снова застрял.
Я боялся сломать, деликатничал, но замок не поддавался. Не выдержав, я стукнул им по двери. Потом потер руки, подышал на них и опять приступил к работе.
Ключ с трудом повернулся, и я услышал долгожданный щелчок. Мысленно я уже наливал в чашку из бабушкиного сервиза ароматный горячий чай, слушал треск поленьев в печи.
Потянул за ручку, но дверь не открылась. Я тянул и тянул. Сделал упор на ноги и резко дернул – ничего. Будто приколочена. Что за черт?
Я оглядел дверь сверху донизу: обледенела. Что делать, я понятия не имел. Был бы у меня нож, расколол бы лед на двери. Был бы фен, растопил горячим воздухом. Был бы кипяток, облил дверь из ведра. Отец размораживал автомобильные дверцы спиртом, но у меня и водки с собой не было.
Сняв варежку, я полез в карман за мобильником. На экране безжалостно высветилось: «Нет сигнала».
– Блин, – покрасневшими от холода пальцами я набрал отца, но гудок не пошел.
«И какого хрена никто не сказал, что тут связи нет?!» – возмущался я, стуча носком ботинка по обледенелому краю двери.
«Можно поехать домой. Будто меня и не было, – подумал я. – Посидеть до поезда на вокзале, и ту-тууу».
В кармане лежала бумажка с расписанием. Я не верил глазам, слезящимся от холода, недосыпа и усталости: обратный поезд придет через неделю. Слишком долго, чтобы сидеть на вокзале.
Ручные часы показывали начало девятого утра. Время пить чай и заедать его приготовленными бабушкой пирогами, но никак не время стоять на пороге ее равнодушного дома и морозить нос.
Я устал. Казалось, нужно только войти, и остальные проблемы решатся сами. Но войти не удавалось.
Я обошел дом. Стены выцвели на солнце и из изумрудных стали светло-зелеными. Шифер на крыше потрескался, потемнел. Окна были закрыты ставнями и заколочены. Дом старился вместе с бабушкой, а, когда ее не стало, замер в летаргическом сне.
Дом, хлев и сарай были закрыты на огромные ржавые замки. Только дровяник открыт, но в нем ни дров, ни даже щепочки. Выглядела усадьба неприветливо.
«Влезть в окно? Но без инструментов… Можно молотком, гвоздодером, но потом-то что? Не разбивать же стекла!»
Я подошел к сараю, в котором бабушка могла хранить инструменты. Даже не пробуя открыть замок, первым делом оглядел дверь. На ней наросла толстая корка льда. Сарай мне тоже не открыть.
– Кто тут по дворам ходит?
Я обернулся. У калитки стоял старик в телогрейке, на голове меховая шапка, руки в боки. Лицо красное, обветренное.
«Домой хочу», – подумал я, опуская голову.
– Нечего оттудова выносить, и не думай! – сказал старик, пропихиваясь в узкую щель калитки. – Я сам все вынес.
Он подошел поближе и остановился возле меня. Глаза у деда были грустные.
– Проваливай-ка отсюдова.
– Я свой, – сказал я. – Здесь бабушка жила.
Старик, узнав, что я внук Антонины Глебовны, смутился.
– Иннокентий, да? – спросил он, заикаясь, и вместо двух букв «н» в имени произнес целых четыре.
– Кеша, – ответил я.
– Ясно, – сказал дед, тушуясь. Но все же протянул мне руку. – Павел Никифорыч.
Мы немного постояли.
– Сколько тебе, тридцать есть? – спросил он, словно старый знакомый.
– Двадцать четыре, – сказал я.
– Ясно, – старик с тоской посмотрел на калитку, и мне показалось, что домой хочу не я один.
– К Анне Палне… К соседке, вон дом белый, сходи, – неопределенно махнул рукой Павел Никифорович. – За лопатой. Снег со льдом сбить.
Повернулся и пошел прочь слегка неуверенной походкой, ссутулив спину.
«Что это он так расстроился?»
Решив переехать в деревню, я не подумал, что кому-то мой поступок придется не по душе. И этих «кому-то» будет на удивление много.
Не успел я постучать, как дверь распахнулась и из дома Анны Павловны выскочил мужик в грязно-розовой куртке. Он грубо оттолкнул меня локтем.
«Ну и соседи!» – подумал я.
Дверь снова открылась, и на пороге показалась розовощекая женщина лет сорока.
– Тебе чего? – спросила она недружелюбно.
– Лопату, – ответил я.
– Да вон там она, лопата! – сказала соседка, показав глазами на сарай. Накинула на плечи тулуп и побежала за мужиком.
Я побрел в сарай. Откалывая лед, боялся повредить инструмент, поэтому из представленных лопат выбирал пострашнее.
– Чего так долго-то? – спросила Анна Павловна, заглядывая внутрь. – Или не нашел?
– Похуже выбираю!
– Вон чего! Другие получше выбирают, а он – похудше.
Анна Павловна рассмеялась и подошла помочь.
– Мне лед раскалывать, – объяснил я.
– Бери любую.
Я выбрал лопату с необтесанным черенком. Анна Павловна подняла на меня голову и резко спросила:
– А ты кто будешь-то, а?
Три кровати, тумбочка, комод и шкаф. Стол, стулья, табуреты. На месте телевизора – следы от его ножек, на месте газовой плиты – пара старых газет. Даже неработающий холодильник «Морозко» отсутствовал, будто понадобился кому-то. Павел Никифорович оказался прав: красть в доме было нечего. Разве что старую мебель, посуду и полчище крыс. Услышав шаги, они бросились врассыпную.
В доме было холодно и сыро, стоял спертый запах. Мебель и обои погрызены. Съедена зубная паста и мыло, в качестве оплаты оставлены крысиные какашки.
Я стоял у дверей, грустью опираясь на соседскую лопату, и собирался с силами. Никто меня здесь не ждал, никому я не нужен. Было холодно, голодно, тоскливо и одиноко.
Будто оказывая поддержку, запищали крысы. «Ну погодите! – мысленно погрозил я в воздухе кулаком. – Покажу я вам!» Хотя была бы моя воля, никому ничего показывать бы не стал, а ушел восвояси, восстановив былую гармонию.
Я снова проверил расписание поездов.
Очищая от скорлупы вареные яйца, взятые в дорогу, я вспоминал инструкцию по выживанию. Как бы ни хотелось мне абстрагироваться от унылой реальности, сотрудничать с ней было надо. Первым делом, обучали в школе на уроках ОБЖ, следует добыть воду и разжечь костер.
Я взял ведро в столовой, вытряхнул крысиные какашки. Общественный колодец перед домом выглядел заброшенным, но я открыл крышку и опустил ведро. Вместо всплеска воды услышал стук металла об лед. Март в Псковской области был суров.
Ни солоно хлебавши, я вернулся домой и решил затопить. В поленнице было пусто. Поискал возле печи – дров не набралось и на топку.
«Здесь одному не выжить», – расстроился я и снова поплелся к соседке.
– Спасибо, – сказал я Анне Павловне, возвращая лопату. Потом кивнул на ведро:
– Не знаете, где воды взять?
– Нету, – отрезала она и продала мне пятилитровую канистру с водой.
– А дрова? – спросил я и тут же получил счет за три охапки.
– Деньгами тока, – загадочно сказала она, словно извиняясь. – Пива нету.
«Причем тут пиво?» Но, избегая ненужных подробностей, вслух сказал:
– Конечно, – и достал кошелек.
Я не умел обеспечить себя водой, едой, дровами. В собственный дом не смог попасть без соседской лопаты. Мое благополучие в деревне зависело от окружающих людей, их отношения и помощи. Радуясь, что взял в дорогу приличную сумму, я и не подозревал, что скоро никаких денег не хватит, чтобы решить мои проблемы.
Прижав к животу ламповый телевизор, на пороге стоял Павел Никифорович.
– Это ее, бабки твоей, – сказал он, – схоронил у себя.
Конечно, телевизор был моей первой необходимостью. Я даже рассердился: нет, чтобы дров принести.
– Сыро тут, протопить бы, – сказал Павел Никифорович, читая мои мысли.
Я кивнул.
– И печь замазать. Смотри, трещина какая.
Он ткнул пальцем в тонкую царапину на глине.
– Следов дыма нет, но замазать надо.
Павел Никифорович оглянулся на меня, но я молчал. С такой печью можно много лет прожить, а я здесь временно.
– Пошли, – слабо вздохнул он, – Еще плиту отнесть. Вот тут стояла. И баллон с газом. Да два маленьких. У себя держал. А раз ты тут, – Павел Никифорович посмотрел на меня, но я опять ничего не ответил. Не говорить же старику, чтобы нес телевизор обратно.
Павел Никифорович оказался сильнее, чем я думал. Вдвоем мы перенесли даже неработающий холодильник «Морозко». Впрочем, проблем с хранением продуктов я тогда не обнаружил: бутерброды отдал собакам, яйца съел сам.
В ту первую ночь в деревне Шахматная я лежал в темноте и не мог заснуть, мучаясь пустым желудком. Старался обмануть организм: представлял, как отправляю в рот большой кусок среднепрожаренного стейка. Пережевываю и глотаю. Воображал, как он проходит по пищеводу, заполняет желудок.
Крысы за стеной шумели. Перепуганные моим появлением, на глаза они не показывались. Но, как и я, мучились голодом. Они не могли насытиться воображаемым мясом.
Впрочем, и я не мог. Наоборот, был голоднее, чем до начала представления. К тому же испугался, что организм сыграет злую шутку. Когда я отправлю кусок настоящего стейка в рот, прожую, проглочу, сытости не почувствую. Вдруг, что бы я отныне не съел, всегда буду голоден?!
Я подумал о двух собаках на дороге. С сожалением вспомнил, как от них улепетывал. Мне не хотелось чувствовать стыд и слабость, не хотелось убегать от проблем. «А что если остаться в деревне, несмотря ни на что?»
Эта мысль меня позабавила. Я не догадывался, к каким последствиям для деревни и ее жителей она приведет.