Зал обеденный был огромен, у герцога де Приньи и то такого зала не было. Нет, не беден был граф, не беден. Столы стояли так, что граф фон Мален, сидевший в центре главного, видел всех людей, которые были в зале. А гостей было под сотню. Два десятка лакеев едва успевали носить кушанья и разливать вина.
Жареные поросята, печёные с травами бараны, голуби и вальдшнепы, пироги, пироги, пироги. Волков уже не считал, сколько их было. Оленьи паштеты, паштеты из гусиных печёнок. Томлёные кабаньи ноги, зайцы и куропатки.
И ко всему этому соусы: и белые, и красные, и острые, и винные, и с чесноком, и из сливок. Было даже пять видов вин: красное двух урожаев, белое, херес и портвейн. Самое плохое из этих вин было изысканней, чем то, что покупал себе Волков.
А потом были фрукты и сладости. Сто лет кавалер не ел апельсинов и гранатов. С тех пор, как подался с юга в гвардию.
И он почти не разговаривал, он в основном слушал, как говорит Элеонора Августа. Она, кажется, знала всех людей, что были в зале, молодая женщина была умна и остра на язык. Она рассказала ему обо всех гостях. Ну, конечно, о тех, что были достойны её внимания. Кавалер разглядывал присутствующих, и вдруг с тоской понял, что он, кажется, единственный за столами, кто нацепил на себя серебряную цепь. У всех остальных цепи были либо золотые, либо их не было вовсе. Он уже подумывал, как бы снять её тайком между переменами блюд.
Уж больно часто люди посматривали на него. Не из-за этой ли простой и не очень дорогой цепи, которую носят, возможно, одни бедные провинциалы. Или, может, смотрели они на него по другому поводу. Может, потому, что по правую руку от графа сидел старый епископ Малена, отец Теодор, а по левую руку графа сидел вовсе не его гость, не первый маршал Его Высочества и не сын его, молодой граф фон Мален, а сидела там девица Брунхильда Фолькоф. Вот и хотели все господа графства знать, кто они – эти брат и сестра? Отчего такая милость им? Почему девица сидит рядом с графом? Потому что у брата её самый сильный отряд в графстве или оттого, что она самая красивая в графстве женщина?
И тут на балконе заиграла музыка, и это были не лютни тихие, что и так играли во время обеда, а настоящий оркестр. Он стал играть громко и призывно.
– Ну, наконец-то! – Воскликнула Элеонора Августа, отпихивая от себя чашку с фруктами, залитыми мёдом и присыпанными льдом. – Танцы! Бал, господа! Хватит есть!
Лакей кинулся отодвигать ей стул, и Волков тоже стал вставать. Вставал он со совей ногой, видимо, неуклюже, и дочь графа это заметила:
– Ах, да, вы, наверное, танцевать не будете?
– Думаю, что это удовольствие мне недоступно. – С сожалением улыбнулся Волков. – Но я буду смотреть, как танцуете вы.
Тут женщина подняла призывно руку и крикнула:
– Барон, барон, идите ко мне!
Высокий человек увидал её и с улыбкой двинулся к ним. Это был великолепно одетый господин, совсем ещё нестарый, ему не было и тридцати. Был он высок, едва ли не выше Волкова, цепь у него была золотая. Он подошел, учтиво кланяясь и улыбаясь. И сначала Волкову он не понравился. Ну, всем был хорош этот барон. Просто записной красавец.
– Вы знакомы, господа? – Спросила Элеонора.
– Не имел чести, хотя много слышал о вас, господин Эшбахт. – Учтиво сказал барон.
– Кавалер, это ваш сосед, кажется… Я права, барон?
– Да, наши владения граничат, – кивнул красавец.
– Да. Значит, вы соседи, это кавалер Иреном Фолькоф фон Эшбахт. – Продолжала дочь графа. – А это Адольф Фридрих Баль, барон фон Дениц. – Она чуть понизила голос добавляя. – Не ссорьтесь с ним, он лучший рыцарь нашего графства.
– А вы, кавалер, выезжаете к барьеру? – Спросил барон.
– К сожалению, нет, – ответил Волков.
– Ах, простите мою бестактность, я совсем забыл, мне говорили о ваших ранах. – Барон положил руку ему на плечо. – Я забыл, что вы получали свои раны в настоящих делах, конечно, вам не до глупых забав богатых повес.
Кавалер не нашёлся, что ответить, он не понимал, говорит ли барон с сарказмом или искренне, а барон продолжал:
– Кстати, у вас редкая цепь.
Волков уже ожидал, что вот теперь-то и начнутся шуточки насчёт его серебряной цепи. Он жалел, что не снял её.
– В этом зале всего две такие цепи, – рассказывал фон Дениц. – Одна у вас, а другая у гауптмана Линкера. Гауптман получил её от герцога за оборону Клюнебурга. Он просидел там в осаде полтора года, отразив девять штурмов еретиков. А вы за что получили такую цепь?
Волоков опять не понимал, язвит ли барон или и вправду интересуется. Кажется, барон язвил, сравнивая его ловлю ведьм с настоящим военным делом. Но Волков не собирался что-то скрывать или стесняться своих деяний.
– Я сжёг кучу ведьм в Хоккенхайме. – Твёрдо и спокойно сказал он.
– О! Видно, для этого потребовалось много мужества, – сказал барон, кажется, впечатлённый таким деянием.
– Уж поверьте, немало, – произнёс кавалер.
– Господа, хватит болтать, – воскликнула Элеонора. – Танец, вы приглашаете меня, барон?
– Я для этого и приехал на этот бал, – с улыбкой сказал фон Дениц, взяв дочь графа за руку, и добавил.– А вы, кавалер, завидуйте мне.
– Буду завидовать и печалиться,– обещал Волков.
Элеонора Августа вдруг взглянула на него серьёзно и произнесла негромко:
– Очень надеюсь, что так и будет.
Лакеи к тому времени уже убрали часть столов, а другую часть с винами, закускам и свечами поставили к стенам, освободив место для танцев. Пары становились в центре зала, и Брунхильда была среди танцующих. Наконец, с балкона полилась музыка, и бал начался. Кавалер нашёл себе стул у стены, стоять долго ему не хотелось. Уселся, думая поглядеть на танцующих, но разглядеть танцы ему не довелось. К нему с радостной улыбочкой подошёл не кто иной, как брат Семион.
– Ну, наконец-то вы один, уже и не знал, как к вам подступиться, – заговорил он, пытаясь перекрикивать музыку.
– Пойдём отсюда, – сухо сказал Волков, и они вышли из зала.
Нашли себе тихое место на балконе внутреннего двора. Волков облокотился на перила:
– Как ты тут оказался?
– Поехал в Мален к епископу, как вы и велели. А он, оказывается, поехал сюда. Пришлось ехать за ним.
Монах говорил абсолютно спокойно. Он был в великолепной сутане из темно-синего бархата. Такие под стать епископам. Он носил серебряное распятие на серебряной цепи, мягкие туфли вместо сандалий, и ещё он благоухал. Он не выделялся на фоне господ на балу. Он выглядел здесь как свой.
Волков оглядел его и спросил:
– Ну, я видел, что ты был с епископом в ложе, ты поговорил с ним?
– Да, – отвечал монах, – и епископ был к нам благосклонен.
– Он утвердил тебя на приход?
– Да, утвердил. Он очень ценит вас, господин, очень ценит, любую вашу просьбу готов поддержать.
– Да?
– Да, господин, да. И для вас у меня ещё две хорошие вести.
– И что же это за вести?
– Кроме того, что он утвердил меня на приход Эшбахта, так он ещё и дал денег на постройку прихода.
– Денег? – Удивился кавалер.
– Кроме тех, что он уже дал вам, он ещё даёт денег на постройку костёла.
Теперь Волкова интересовало только одно:
– Сколько?
– Две тысячи двести талеров. – Сообщил брат Семион с улыбкой. – Только…
– Что ещё? – Кавалер даже не успел обрадоваться.
– Я на эти деньги и вправду буду строить костёл. – Продолжал монах. – Те четыреста монет, что вам дал, пусть останутся вам, а на эти деньги мы построим небольшой, но красивый храм. Уж не взыщите, господин.
– Я бы тебе поверил, мерзавец, если бы ты не стащил у меня ларца с золотом, что мы вывезли из Фёренбурга.
– Господин! – Воскликнул монах. – Но ведь я вернул вам вашу долю, а остальным распорядился так хорошо, как только было возможно.
– Угу, так хорошо, что ты до сих пор ходишь в бархате и носишь серебро.
Монах воздел руки к небу, словно призывая Господа в свидетели таких несправедливых слов.
– Ладно, посмотрим, что ты там настроишь, не думай, что тебе удастся много украсть.
– Я и не думал даже о таком, я хочу построить себе хороший костёл. Себе, вам и пастве.
– Да-да, чтобы было, куда баб водить. – С сарказмом заметил Волков.
Монах промолчал.
– А как тебе удалось выклянчить у епископа столько денег?
– Он спросил, собираете ли вы войско для Богоугодного дела?
– Спросил, значит? – Вслух думал кавалер. Ему не очень нравилось, что епископ так интересуется его делами.
– Я сказал, что вы привели хороший отряд из Ланна и что с теми людьми, что уже живут у вас в поместье, их будет четыреста. А если они все переженятся и начнут ржать детей, то вскоре их будет больше тысячи. И тот маленький храм, что вы построите на четыреста талеров, всех нипочём не вместит.
– И он решил выдать тебе ещё денег?
– Да, господин, – улыбался брат Семион. – Восемь сотен серебром и вексель на тысячу четыреста монет. Он говорит, что его вексель примет любой банкир или меняла в Малене.
Кавалер молчал. Думал.
– Епископ очень верит, что вы сможете сделать то дело, на которое вас благословил архиепископ. – Заговорщицки тихо добавил брат Семион.
Волков покосился на него с заметной неприязнью и спросил с тем же чувством:
– И тебе что, известно, что это за дело?
– Известно, господин, известно. – Кивал монах и тихо продолжал. – Знаю, что велено вам не допустить дружбы герцога и кантонов еретических. И не допустить сближения герцога и короля. И за то вам не только Святая Матерь Церковь благодарна будет, но и сам император. И мне наказано быть вам опорой и поддержкой.
Уже стемнело, ламп на балконе было мало, а свет из зала почти не попадал сюда, только музыка долетала из открытых дверей.
– А ещё тебе наказано следить за мной, – сказал Волков, пытаясь разглядеть лицо монаха в сумерках.
Но монах не собирался лукавить:
– Конечно, приказано, – сразу согласился он, – и аббат Илларион просил писать о вас ему в Ланн, и епископ Малена просил сообщать ему о вас. Вы всех интересуете, чего ж тут удивляться? Но я вам что скажу, писать я им буду то, что мы с вами сами решим написать
Волоков не очень верил ему, уж больно хитер был этот человек. Мало того, что брат Семион был большой плут, так ещё теперь и следить за ним приставлен, следить да подталкивать. А ведь он всё ещё так и не решил, что ему делать. Может, он и не захочет затевать распри с соседями. Может, он надумает жить тихо и незаметно. А теперь что? Как теперь ему не начать распри, если к нему отныне будет этот плут вечно приставлен.
А плут словно мысли его опять услышал и сказал:
– Я скажу вам, господин, что для меня вы лучше всех святых отцов, в Фёрнебурге вы мне другом были, а им я всегда слугой был.
Волков поморщился от этих слов хитрого попа. Всё равно не верил он пройдохе. Но этого хитрого монаха лучше было держать при себе и делать вид, что доверяешь ему.
– Ладно, – сказал кавалер. – При мне будь. Но имей в виду, в земле моей, кажется, рыщет оборотень, – он сделал многозначительную паузу, – ты уж служи мне честно, а то не дай Бог, найдут тебя в овраге с растерзанным чревом… или и вовсе не найдут.
– Вы во мне не разочаруетесь, господин, – заверил его брат Семион.
Ох, ушлый был монах. За ним глаза да глаз был нужен.
А бал гремел музыкой, Волков вернулся в зал, а там духота страшная, уже и окна открыты, но сотни свечей горят, десятки людей танцуют. Он стал у стены, и как ураган на него налетела Брунхильда. Глаза горят, щёки пылают, вином пахнет. Подбежала, обняла:
– Ах, где же вы были, я уже четыре танца станцевала, а вас всё не видела. – Она обмахивал себя рукой. – Господи, как мне жарко, человек, человек вина со льдом мне!
– Может, хватит тебе? – Спросил Волков, ловя на себе взгляды людей. – Может, поедем к себе?
– Хватит? – Воскликнула красавица. – Бал только начался. А у меня пять танцев наперёд расписаны. – Она зашептала ему на ухо. – А сейчас… Следующий танец я с графом танцую.
Волоков на мгновение задумался. Он смотрел в тёмно-синие, а в темноте так почти сиреневые глаза этой красивой и молодой женщины и принимал решение, и решение это было для него непростым. Кажется, он начинал понимать, что прощается с ней.
Волков полез в свой кошель и достал оттуда склянку. Тот самый красивый флакон, что забрал он у Агнес. Он не без усилия откупорил флакон и всего пол капли капнул себе на палец.
– Что это? – Спросила Брунхильда, отпивая холодного вина.
– Благовония, – ответил он и одним движением эту каплю растёр по её горлу. – Иди, танцуй, только не умори этого старого хрыча.
Бал кончился едва ли не к полночи. Элеонора Августа давно попрощалась с Волковым и ушла спать, а Брунхильда всё танцевала и танцевала, меняя кавалеров. И между танцами граф не отходил от неё, как, впрочем, и другие мужчины. На зависть всем госпожам, сегодня королевой бала крестьянка, дочь содержателя харчевни и блудная девка. А он сидел на стуле возле стены, смотрел на танцы, пил вино и только ходил по нужде от этих вин, но почти не пьянел.
А когда всё закончилось, он забрал уставшую подругу и поехал к своему шатру. Они ехали под небом, засыпанным тысячами звёзд.
И она была счастлива, валялась на перинах в своей телеге, и всё болтала, даже не ругала Сыча, когда тот направлял телегу в ямы. А он ехал на своём коне рядом, всё молчал и слушал её. Молчал и слушал.
А когда они приехали и вошли в шатёр, так она разделась быстрее него и сама стала к нему ластиться. Дышала на него вином и страстью, обнимая его и целуя. А руки у неё сильные, груди тяжёлые, губы горячие, лоно жаждущее. И было в ней любви столько, что хватило бы на трёх других женщин. И хоть устал он в тот вечер, но как в волосы её попал, то будто в волны окунулся, что сил придали. Как запах её вдохнул, почуял, так стал он её брать и об усталости уже не думал. Хоть и нога у него болела, так он позабыл про боль. И брал её, и брал, не мог уняться очень долго. Откуда только силы брались?