Он поздно лег, да ещё и долго любил Брунхильду, всё никак не мог насладиться ею. А она сама ещё вставала из кровати и голой ходила за водой, да всё при свечах, как тут остановиться? В общем, встал он, когда пришёл Ёган, сел у очага и стал говорить с Брунхильдой, которая встала ещё с петухами. Встал, когда услышал, как Ёган жалуется:
– Корову задрали волки. За неё деньги плачены, мужик плачет, без молока детей волк оставил.
– Дай поспать господину, – шипит на него красавица. – Чего уж теперь плакать, чего господина будить, корову-то волк не вернёт.
– У кого волк задрал корову? – Встал с постели Волков.
– Ну, разбудил, дурень, – злилась Брунхильда.
– Господин, у мужика вашего, Михеля, – сразу стал объяснять ситуацию Ёган, – вчера заблудилась корова, убежала от пастуха, сегодня мужики пошли искать – нашили в овраге погрызенную.
– За Бертье посылал? – Морщился Волков, он пришёл и сел за стол босой, только в нижней одежде.
– Нет, сначала вам решил доложить.
– Вот и дурень, шёл бы к Бертье, чего господина всякой ерундой беспокоить. – Бурчит Брунхильда, ставя на стол перед кавалером таз с тёплой водой.
– Скажи Максимилиану, что бы к Бертье ехал, – говорит Волков, – пусть тот сюда приедет, нужно это дело с волками закончить.
Ёган ушёл, а Брунхильда подошла к кавалеру сзади, обняла своими сильными руками, зашептала в ухо:
– Чуть не убили вы меня вчера, едва жива осталась. Так меня трясли, что у меня дух перехватывало. Думала, задохнусь.
Она поцеловала его в щёку, а он поцеловал ей руку.
Пока мылся и завтракал, приехал Бертье, позвал двух своих людей из солдат, что были всегда с ним на охотах, стали готовить собак. Лай стоял на весь двор, собаки взволновались, чуяли дело. Как кавалер закончил, так и поехали.
– Господи, хоть отдохнули бы, – говорила Брунхильда, стоя на пороге.
Но он её только улыбался в ответ, даже не прикоснулся. На людях не нужно этого.
Волков, Бертье, Максимилиан и Ёган верхом, псари пешие, Бертье и Максимилиан с арбалетами.
Ехали недолго, за Эшбахтом, на запад и вверх, потянулся длинный овраг, так вдоль него и поехали. И получаса не прошло, как Ёган указал рукой на густые заросли барбариса под холмом:
– Кажись, там.
Так и было, там два мужика рубили топором то, что волки не догрызли, складывали мясо в мешки. Бертье с псарями сразу взялись за дело, псари с собаками полезли в кусты да в овраги, Бертье заехал на ближайший холм осмотреться.
Мужики, завидев господина, бросили своё дело, кланялись.
– Чья? – Коротко спросил кавалер.
– Моя, господин, – сказал тот, что был постарше.
– Я тебе корову дал, чтобы ты молоком детей своих подкормил, а ты прозевал её. Угробил.
– Господин, – мужик перепугался, даже протянул руку к Ёгану, – никак не я, вот и управляющий соврать не даст, я вчерась весь день канаву на болте капал. Барщину тянул.
– Да не он это, – сказал Ёган, – это пастух-олух корову потерял.
– Ты мне… – Волков обратился к мужику, пальцем на него указывая, – вырезку мне домой принеси, если волки её не сгрызли.
– Не сгрызли, господин, вымя да требуху поели, мясо не трогали, – говорил мужик, кивая, – принесу вам, принесу.
– Ёган.
– Да, господин.
– Коли мужик не виновен, дай ему денег, пусть новую корову себе купит.
– Ох, спасибо, господин, ох, спасибо, – оба мужика стали кланяться.
– В долг ему дай, – произнёс кавалер с ухмылкой, – то, что им на дармовщину даётся, они не берегут.
– Господин, так разве то мы? – Сразу скисли мужики.
Он не слушал их, он говорил Ёгану:
– Сычу скажи, пусть пастуху плетей даст.
– Я и сам ему всыплю с удовольствием. – Обещал Ёган. – Не спущу дураку ущерба.
– Только не злобствуй, десяти плетей хватит.
– Ну, не злобствовать, так не злобствовать, хотя я бы больше ему дал. Уж больно не расторопны они тут, больно ленивы, спустя рукава всё делают, без боязни.
– Не злобствуй, говорю, чтобы не свалился он потом в горячке.
– Как пожелаете.
– Кавалер, – кирнул один из псарей, тот, что залез в самую гущу кустов, – собачки, кажись, след берут.
– Так берут или тебе кажется? – В ответ кричал ему Бертье.
– Берут, берут. – Отвечал псарь.
– Ну, пускай.
– Пускаю.
Собаки пошли резво, с задорным лаем, так, что псари едва за ними поспевали, да и Волков, Бертье и Максимилиан тоже, хотя были верхом. Собаки кидались и в овраги, и в кусты, а люди должны были обходить и объезжать препятствия.
От такой езды, то в овраг, то из него, когда всё время нужно вставать в стременах, у кавалера вскоре заныла нога. Но что делать, просить собак бежать помедленнее? Или просить псарей придерживать. Нет, позориться перед более молодым Бертье и совсем юным Максимилианом он не желал, злился и на псарей, и на дурных собак, но терпел и ехал.
А собаки след держали крепко, кое-где они петляли, конечно, но не оттого, что теряли след, а от того, что волки бродили кругами.
И вели их собаки на запад, шли южнее большого поля, которое кавалер отдал под пашни солдатам Бертье и Рене, отчего теперь это поле все называли солдатским. Они проехали все белые мазанки, в которых селились солдаты, и ехали всё дальше на запад.
Тут пошли совсем крутые холмы и овраги им под стать, в такой заедешь – так не выедешь потом. Еще тяжелее стало Волкову. Уже второй час такой езды пошёл, он был чернее тучи.
Он был уже готов остановиться, до границ его владений оставалось всего ничего, как вдруг собаки престали лаять. Волков остановил коня и дух перевёл, обрадовался, что, наконец, нагнали волков, а Бертье и говорит расстроенно:
– Неужто потеряли.
– След? – Спрашивает кавалер.
– След, след, – говорит Бертье и кричит: – Клаус, Фольф, что там?
– Потеряли, – вместе отвечают ему псари.
Собаки кидаются все из стороны в сторону, нюхают, нюхают, убежали в кусты, вернулись тут же, одна из собак так просто взяла и легла. Мол, всё, надоело. Нет следа. И остальные стали присаживаться. Сидят, языки высунули, дышат. Сразу тихо стало без их лая. А Волков молчал и думал, кого бы ему убить. Почти два часа пытки закончились вот так вот! Чёртовы собаки, лучше бы вообще не брали следа.
А Максимилиан тем временем заехал на самый близкий холм и, оглядевшись с него, крикнул:
– Кавалер, тут тропинка на север ведёт.
Волкову страшно не хотелось ему отвечать, ему хотелось раздавить чьё-нибудь горло, но не отвечать было бы невежливо:
– Эта тропинка ведёт к дому монаха, здешнего отшельника, святого человека.
– Кавалер, а можно мне к нему съездить? – Кричал Максимилиан с горы. – Всё равно пока никуда не едем.
– Верно, – вдруг поддержал юношу Гаэтан Бертье. – Если он тут живёт, может, знает, где у этих зверей тут лежбища. Давайте съездим, кавалер.
Волков ему не ответил, развернул коня на север, дал шпоры и поехал к дому монаха. Бертье тоже повернул коня. Псари и собаки пошли за ними.
Это был никак не дом, так, лачуга из орешника, обмазанного глиной. Окон нет, только глиняная труба дымохода.
– Тёплая ещё, – сказал один из псарей, потрогав трубу, что выходила из стены.
– На солнце нагрелась, – ответил ему другой.
Максимилиан спрыгнул с лошади подошёл к двери.
– Замок. Нет его дома.
Волков и так это понял, он сразу приметил крепкий, но ржавый замок на дверях. Нужно было уезжать, нога продолжала болеть. Собаки, почуяв отдых, развалились на земле. А Максимилиан пошёл вокруг дома. Волков ждал и уже думал, что выскажет юноше что-нибудь с раздражением, но тот вышел с другой стороны дома и сказал:
– А за домом ещё одна тропа, в кусты ведёт.
Бертье сразу поехал за дом монаха, псари пошли за ним, а Волкову страшно не хотелось туда ехать, он хотел слезть с лошади и посидеть хоть на камне, только чтобы выпрямить ногу.
Но не пришлось, уже вскоре прибежал один из псарей и сказал ему:
– Господин, ротмистр просит вас туда.
– Что там ещё? – Хмуро смотрел на него кавалер.
– Там кладбище, господин.
В двадцати шагах от лачуги монаха, за густыми и колючими кустами шиповника и вправду было кладбище. Маленькое, с самодельной и низкой оградой из камней. С деревянными крестами и простыми камнями на могилах.
– Двенадцать душ тут упокоено, – сказал Бертье.
Волков, наконец, слез с коня. Его чуть не перекосило от боли, пришлось даже замереть и постоять, пока боль не утихла. Потом он всё-таки пошел, тяжело припадая на левую ногу, зашёл на кладбище. Кресты из палок, могильные камни – просто камни с нацарапанными на них крестами. В углу у ограды старая деревянная лопата. На могилах никаких надписей, все могилы, коме одной, старые. Лишь на одной, той, что ближе всех к выходу, холмик не сравнялся с землёй. Волков подошёл к лопате, взял её, сел на ограду из камней, вытянул ногу и стал рассматривать лопату.
– Интересно, кого он тут хоронил? – Спросил Бертье.
– Бедолаг каких-то, – ответил ему один из псарей.
Ничего в лопате необычного не было, простая деревянная мужицкая лопата, старая только.
– Бродяг, что волки задрали. – Отвечал ему второй псарь.
Волков поднял лопату, указал её на самую свежую могилу и сказал:
– Мелковата могила для бродяги.
– Иди ты! – Восхитился один из псарей и тут же осёкся. Уж больно грубо отреагировал на слова кавалера. – То есть, и вправду могила-то махонькая.
– Да, – сказал Бертье, – так и есть, ребёнка там похоронил.
Максимилиан ничего не сказал, он пошарил по ближайшим кустам, но ничего не нашёл там, боль в ноге у кавалера улеглась, но не до конца, ехать было можно, он поставил лопату на место и сел на коня. Они поехали в Эшбахт. Ну, не ждать же монаха тут до ночи.