Наталья Смехачёва (Торжок) Школа Искусств. Брошь Мерлина
За окном падал снег. Густые пушистые хлопья ложились на дорожки парка, оседали на ветках деревьев, белыми бабочками танцевали вокруг фонарей, отчего те казались фантастическими голубыми лунами, висящими в колышущемся белом мареве.
Петрович сидел, подперев руками подбородок, и уныло глядел на празднично накрытый стол. Егоровна, сдавая ему смену, позаботилась обо всём: и скатёрка беленькая, и огурчики, и колбаска, и перец фаршированный, и запотевшая бутылка «Калгановки». Правда, «Калгановку» Петрович принёс сам, потихоньку, зато стол был полным. Он налил до краёв свою любимую гранёную рюмку, поднёс её к губам… и поставил обратно на стол.
– Вот ведь жизнь! У Егоровны сейчас, небось, дым коромыслом – внук Витька приехал с друзьями, а мой Сашка всё по заграницам мотается. То ли философский камень ищет, то ли Атлантиду… И внук Петька с ним. Тоже археологом хочет стать. И чего хорошего? Два года уже их не видел. Петька, правда, пишет. Часто и помногу, деда не забывает.
Петрович тепло улыбнулся и снова поднял рюмку. И опять поставил её на стол. В одиночку пить не хотелось.
– Вот жизнь! В рождественскую ночь пропадает человек ни за грош!
Старик выбрался из-за стола и вышел в ярко освещённый вестибюль. Кот Тимофей, как всегда, сладко спал на широкой батарее да ещё на новеньком матрасике в ярко-красный горошек.
– Тимка! – позвал Петрович. – Хватит дрыхнуть, счастье своё проспишь. Иди посиди со мной.
Кот приоткрыл блестящий зелёный глаз, потянулся и повернулся на другой бок, к Петровичу спиной.
– И ты, Брут!.. – горько сказал старик и поплёлся обратно. В зале мигнула и мелодично зазвенела гирлянда на ёлке. Девять часов.
За окном падал снег, светили фонари, в дворницкой было тепло и уютно, только на праздничном столе сиротливо стояла гранёная рюмка, полная золотистой ароматной жидкости.
– Вот жизнь! Эдак я весь праздник один просижу. Надо срочно принимать меры.
Петрович прошёл в зал, включил весь свет, какой только было можно, и неторопливо стал обходить картины.
– Этот, в очках, с книжкой, не годится: после второй рюмки заснёт. Может, вот этот рыцарь? Нет, больно молодой да здоровый, ему ящик одному нужно. Да и железа на нём многовато – паркет испортит, Егоровна тогда меня в порошок сотрёт… Сталевар?.. Лицо доброе, хорошее, да, скорее всего, скучно с ним будет. Работа, план пятилетний… Том Сойер?.. Пацан классный, но только с ребёнком пить нельзя. Байкер?.. Этот свой мотоцикл ни за что не оставит, а мотоцикл нам здесь без надобности…
Обойдя зал, старик обескураженно остановился.
– Рисуют чёрт-те что, а Владимир Никитич покупает. Вкус потерял, что ли? А ещё Школа Искусств…
Старик повернулся к выключателю и только тут заметил в нише за колонной бронзовую скульптуру на постаменте из чёрного мрамора.
– Вон, вчера ещё одного привезли. Сумасшедшие деньги заплатили. А за что? Ишь, разодет-то как! Небось, ростовщик еврейский, не иначе. А посох-то!
Петрович подошёл поближе.
– Старик, как и я. И волосы, видать, тоже седые. Только вьются. И борода кудрявая… А с лица красивый. Не то, что я… Егоровне бы понравился…
Петрович скосил глаза на табличку: «Мерлин».
– А, волшебник…
Смотритель с уважением посмотрел в бронзовое лицо великого мага и грустно вздохнул.
– Видно, сегодня не мой день. А ты, если бы действительно был магом, не стоял бы сейчас здесь истуканом…
– О-о-ом-м-м!.. – гулко разнеслось по залу.
– Ну ладно, стой, – и Петрович звонко щёлкнул Мерлина по лбу. – Может, всё-таки байкера позвать? А что, прокатимся до города. Я «Харлей» только на картине и видел…
Сильный толчок в плечо чуть не сбил Петровича с ног. Рассерженный Мерлин стоял перед ним, осторожно ощупывая лоб, на котором прямо на глазах набухала малиновая шишка.
– Ты чем меня ударил, старик?!
– Так я, это… щелбан тебе дал, – Петрович сконфуженно хихикнул. – Шутя. Мы с Митричем в карты на щелбаны играем, так у него – ни царапины… А у тебя, твоё волшебное величество, видно, лоб очень нежный… На вот, – Петрович протянул Мерлину медный позеленевший пятак. – Подержи чуток – и шишки как и не было! А у меня ногти что железо – я шурупы ногтем, без отвёртки, вкручиваю… – Ладно, чего звал-то?
– Так ведь Рождество, а я один.
– Но ты ведь, как я понимаю, на службе?
– Ну и что, у меня объект спокойный.
Без происшествий.
– Ну что ж, – Мерлин широко улыбнулся, отчего его лицо словно осветилось изнутри, – веди, Петрович.
– А ты откуда знаешь, что я Петрович?
– Да уж знаю, – усмехнулся маг. – Невелика тайна…
В дворницкой Петровича ждал сюрприз. На столе не было ни сыра, ни колбасы. Старик удивлённо повертел в руках пустую голубую тарелочку, заглянул под стол.
– Что случилось-то? – спросил Мерлин, с любопытством разглядывая дворницкую.
– Что, что… Закуска исчезла, вот что… – Петрович отнёс пустую тарелку в раковину и ещё раз заглянул под стол. Мерлин засмеялся.
– Подумаешь, закуска! Это мы в два счёта исправим…
– Нет-нет, – замахал руками Петрович, – не надо нам никакой синтетики. Пробовали, знаем…
Он выглянул в вестибюль. Тимофей по-прежнему лежал на батарее, только уши у него были плотно прижаты, а кончик шикарного полосатого хвоста нервно подёргивался.
– Пёс! – выругался Петрович. – Я так и знал! И когда ты только успел всё сожрать?!
– Где пёс? – Мерлин тоже вышел в вестибюль. При виде Тимофея чёрные глаза мага широко раскрылись и стали ещё чернее.
– Вот это зверь! Первый раз вижу такого красавца! У нас-то всё больше мелкие, невзрачные, да всё какого-то болотного цвета. А этот!.. Я поглажу…
– Ни в коем разе! – Петрович вцепился в расшитый плащ волшебника. – Обдерёт и фамилии не спросит. Он и мне-то не даётся. Угощение берёт, а в руки – фигу!
Петрович обиженно посопел.
– Ладно, пёс с ним. Пойдём, волшебник, там ещё перец остался.
Они сели за стол. Петрович с удовольствием налил Мерлину полную, до краёв, рюмку «Калгановки».
– Ну, за знакомство!..
– Не пей, Великий Мерлин, эту вонючую гадость. Дураком станешь. Как Петрович.
Рюмки дружно стукнули о стол, роняя на крахмальную скатерть тяжёлые золотые капли.
На пороге дворницкой сидел Тимофей во всей своей серо-бело-голубой красе, щурил зелёные глаза и ухмылялся во весь рот.
– Ах ты!.. Да ко мне из города приезжают, на сто вёрст вокруг лучше моей «Калгановки» нет! – Петрович рванулся из-за стола, но Мерлин ловко толкнул его обратно на стул.
– А что, уважаемый Тимофей, – вежливо обратился он к коту, – ты сам-то пробовал сей напиток?
– А разве я похож на дурака? – ухмыльнулся кот. – Я молоко пью. А результат употребления этого, с позволения сказать, напитка сидит перед тобой, великий волшебник.
– Да я тебя!.. – Петрович схватил с тарелки самый большой солёный огурец и запустил им в Тимофея. Кот грациозно пригнулся, огурец просвистел мимо и застрял как раз в венке бронзового Диониса, въезжающего в зал на огромной, такой же бронзовой, пантере. «Вот кого надо было на праздник звать! – запоздало пожалел Петрович. – Хотя… Что ему моя «Калгановка»? Осрамился бы только. Да и гулять… – Петрович поёжился, – Дионис горазд, куда мне?..»
– Слушай, Петрович, – жарко зашептал Мерлин, косясь на навострившего уши Тимофея, – давай меняться. Ты мне – кота, а я тебе – вот это. Смотри!
Маг отстегнул от плаща красивую бронзовую брошь с мерцающим жёлтым камнем.
– Это Элар, Камень Радости. А брошь не простая – волшебная. Она может исполнить любое желание. Правда, только одно, но зато любое. Егоровне подаришь. На Рождество. Ну что, по рукам?
Петрович посмотрел на Тимофея. Кот сидел уже возле стола, широко раскрыв изумрудные глаза. От возмущения усы и брови у него стояли торчком.
– Вы что, уважаемые, совсем спятили? Живую душу на какую-то безделушку менять! Да Егоровна тебя, Петрович, со свету сживёт, как узнает!
– А как она узнает? – хихикнул Петрович. – Я скажу, что сбежал ты. С Симкой Ларионовой. А она известно, какая гулёна. Что, съел? Всё, волшебник, – Петрович решительно повернулся к Мерлину. – От кота этого никакой пользы. А мне так и вообще, одно нервное расстройство. Давай твою безделушку. Как раз Егоровне к новому платью. Она всё бусы хотела, так эта брошка в сто раз лучше. По…
Договорить Петрович не успел, так как рот ему заткнула пушистая щека Тимофея, вскочившего к нему на колени.
– Это как – никакой пользы?! – Кот боднул Петровича в грудь. – А кто крыс из подвала выгнал? А кто тебя, пьяница, разбудил, когда Веня Матрос вазу критскую из зала выносил? А кто у тебя в саду нынче летом гадюку поймал? А? Кто? А когда ты осенью по пьяному делу в пруд провалился, кто тебе Митрича на подмогу привёл? А? Кто? Эх ты!.. – Кот трагически закатил глаза и перестал дышать.
Петрович засмеялся и ласково погладил Тимофея по голове.
– Всё так, Мерлин. Я ж его котёнком полуживого зимой на помойке подобрал. Еле отогрел. Вообще-то мы с ним друзья. Только вот не выносит Тимофей даже запаха спиртного…
В зале мелодично прозвенела гирлянда.
– Одиннадцать часов, – грустно сказал Мерлин.
За окном всё так же тихо падал снег. Пушистыми мотыльками скользили по стеклу снежинки, сквозь белое марево светились голубые глаза фонарей…
Петрович взял в руки брошь Мерлина, погладил золотистый мерцающий камень, провёл заскорузлым пальцем по затейливому кружевному узору.
Кот насторожился.
– Что ты, Петрович, в самом деле как маленький? – замурлыкал он. – Отдай волшебнику украшение. А то ему плащ заколоть нечем. А Егоровне бусы купишь. Ну, хочешь, я из ларька Светки Звягиной украду те, жёлтенькие, которые Егоровна на той неделе примеряла, да не купила – дорогие оказались? Я их тебе принесу, а ты подаришь…
– Слушай, Мерлин, – Петрович аккуратно пересадил Тимофея со своих колен на свободный край стола. – Давай я тебе портрет Тимошкин нарисую. Я когда-то рисовал. Давно, правда. Но я постараюсь, чтобы похож был.
– Зачем мне портрет? – вздохнул Мерлин. – Я живого хочу, настоящего.
– Ты не понял, – заторопился Петрович. – Я нарисую, а потом… в общем, будет тебе кот. Настоящий.
– Так я и сам могу, – усмехнулся Мерлин. – Смотри. Сейчас вместо кота на столе будет стоять его портрет. В рамочке.
Он прищурился, что-то пробормотал, хлопнул в ладоши. Тимофей упал на спину и задрыгал всеми четырьмя лапами.
– Ну, волшебник, уморил! – кривлялся кот. – Сейчас умру со смеху. Здесь тебе не Средиземье, а Школа Искусств. Опять же – Рождество.
Мерлин сконфуженно почесал кудрявую бороду.
– Ну ладно, давай ты, Петрович…
А Петрович уже раскладывал на столе бумагу и детские цветные карандаши.
– Ты, Тимофей, посиди, пожалуйста, чуток смирно, красиво. Мерлин, поправь ему хвост… Да рюмки-то убери, мешают…
– Ты, Петрович, полоски не забудь. И чтобы пушистый был, и цветом такой же, – говорил Мерлин, вставая у Петровича за спиной.
– Уж и не знаю, Петрович, что ты сейчас можешь. Поглотило искру твоего таланта золотое море «Калгановки», – кот жеманничал, старательно разглаживая обеими лапами огромную белую звезду на груди. – Нарисуешь вместо моей персоны макаку трапезондскую… Лови её потом…
– Заткнись, – коротко бросил Петрович, выбирая из кучи бледно-голубой карандаш…
Снегопад прекратился только перед рассветом. Засыпанный снегом посёлок по самые крыши тонул в бархатной мягкой тишине. Даже дискотеки не было слышно. Егоровна убрала в шкаф вымытую посуду и уже хотела налить себе чаю, когда в окно постучали. Старуха замерла с чашкой в руке.
– Кто бы это? Соседи давно спят, а Витя только что ушёл, да и не стал бы он стучать, дверь-то не заперта…
Стук повторился, уже более громко и настойчиво. Накинув полушубок, Егоровна вышла во двор.
За воротами стоял Митрич, закадычный дружок Петровича. «Трезвый», – удивилась про себя Егоровна.
– Тебе чего? Петровича у меня нет, на дежурстве он.
– Так и я на дежурстве. – Митрич помялся. – Телеграммы вот разношу. Срочные…
– Ну и что? – Егоровна начинала сердиться.
– Так это… Петровичу… Телеграмма…
– Ну так и отнеси ему. Не спит он… – неуверенно добавила она, чувствуя противный холодок в сердце.
Митрич помолчал, постучал друг о друга старыми подшитыми валенками, снял шапку.
– Не могу я, – сказал он чужим бесцветным голосом, глядя куда-то вбок, мимо Егоровны. – Сама отдай, – он сунул ей в руку сложенную бумажку и почти побежал по едва намеченной в снегу тропинке, сгорбившись, забыв надеть шапку…
…Дома Егоровна долго разбирала ровные печатные буквы, которые никак не хотели складываться в слова: «Ваши сын и внук… соболезнования… похороны послезавтра…»
– А Витя Пете удочки привёз… для зимней рыбалки… – подумала вслух Егоровна, доставая из комода чёрный шерстяной платок…
Спящий посёлок выглядел нарядно и празднично от чистого снега и голубого сияния фонарей. Окна домов светились ёлочными гирляндами, было очень тихо, и только кое-где по свежему снегу тянулись тонкие ленточки тропинок.
Перед калиткой парка Егоровна остановилась, вытерла в который раз набежавшие слёзы.
– Хоть бы встретить вышел. Увидал бы платок чёрный… Да, похоже, опять напился. Даже дорожки не размёл. Нужно было Витю дождаться. А теперь придётся самой лопатой орудовать… Господи, о чём это я? – Старуха всхлипнула и, просунув руку сквозь решётку, привычным движением отодвинула тяжёлый засов…
В вестибюле горела только маленькая контрольная лампочка. Петрович и Тимофей сладко спали на полу возле батареи, пристроив в головах новенький Тимкин матрасик в ярко-красный горошек.
– Надо же, – удивилась Егоровна, – в обнимку спят.
Она наклонилась, тронула Петровича за плечо.
– Слышь, Петрович…
Старик улыбнулся во сне, причмокнул губами и ещё крепче прижал к себе Тимофея. Егоровна погладила кота, который даже не шевельнулся, и только тут заметила у него на шее старинную брошь с мерцающим жёлтым камнем. Она распутала кожаный ремешок и аккуратно сняла с кота брошь. Тускло блеснула бронза, в глаза плеснуло тёплым золотым светом.
– Совсем рехнулся старик! Кота нарядил… Господи, как же мне сказать-то ему, что нет у него больше ни сына, ни внука? В пещере их завалило. Двое суток спасатели работали, а когда завал разобрали, ни Саша, ни Петя не дышали уже… Господи! – Старуха прижала к груди руки, забыв про зажатую в кулаке бронзовую безделушку. – Всё на свете бы отдала, только бы не было этой проклятой телеграммы, только бы Саша и Петя были живы…
Она постояла ещё немного, вытерла слёзы и аккуратно засунула телеграмму вместе с брошью Петровичу в карман рубашки.
– Ладно, поспи ещё…
Она прошла в зал, выключила свет, аккуратно раздвинула шторы на окнах. Проходя мимо статуи Мерлина, машинально отметила, что кот, сидящий у него на плече, очень похож на Тимошку. Уже возле двери вдруг сообразила, что ещё вчера кота у волшебника не было. Она хотела вернуться, но тут в зал влетел возбуждённый, сияющий Петрович.
– Читала?! – он помахал перед носом Егоровны тщательно разглаженной телеграммой. – Сашка с Петькой приезжают! Сегодня! В отпуск! Ты нам вечером пирог испеки. С капустой. Ну, я побежал. Поезд-то уже минут десять как пришёл. На Ильинке их перехвачу. А это тебе, подарок. К новому платью…
Звук захлопнувшейся двери медленно таял в полутёмном зале. Егоровна плакала, зажав в руке старинную брошь с мерцающим жёлтым камнем. Мигала огоньками ёлка, раскатисто пел проснувшийся Тимофей, а бронзовый Мерлин усмехался в кудрявую бороду, придерживая свободной рукой сползающий с плеча плащ…
За окном голубовато светился снег.
Светало…