Боги в чертоге с полом золотым возле Зевса сидели
И меж собой совещанье держали. Владычица Геба
Нектар богам разливала. Они золотыми друг другу
Кубками честь воздавали, на город троянцев взирая.
Вдруг задеть захотелось Зевесу державному Геру
Речью язвительной. Так он супруге сказал, насмехаясь:
«Две тут заступницы есть средь богинь за царя Менелая:
Гера аргивская вместе с Алалкоменидой Афиной.[30]
Обе однако сидят себе здесь, наблюдают и тешат
Души свои. С Афродитой улыбколюбивой – иначе:
Вечно она при Парисе, от смерти его охраняет;
Вот и сегодня: спасла, когда умереть он уж думал.
Но ведь победа-то все ж за царем Менелаем осталась.
Следует нам обсудить, как дела эти дальше направить:
Снова ли злую войну возбудить и ужасную сечу,
Иль меж обеих сторон заключить соглашенье и дружбу?
Если покажется мысль моя всем вам приятной и милой,
Пусть государство владыки Приама останется целым,
Царь Менелай же домой возвратится с аргивской Еленой».
Так он сказал. Негодуя, вздыхали Афина и Гера.
Рядом сидели они, измышляя несчастья троянцам.
Слушала молча Афина, ни слова в ответ не сказала;
Лютою злобой она волновалася в гневе на Зевса.
Гера же, гнева в груди не вместивши, сказала Крониду:
«Что за слова, жесточайший Кронид, ты ко мне обращаешь!
Как же ты можешь желать неоконченным сделать и тщетным
Труд мой и пот мой, каким я потела в трудах? Истомила
Я и коней, на Приама с детьми собирая ахейцев.
Действуй; но прочие боги тебя тут не все одобряют».
С гневом великим ответил ей Зевс, облаков собиратель:
«Странная ты! Ну, какое Приам и Приамовы дети
Зло причиняют тебе, что о том ты и думаешь только,
Как бы сгубить Илион, прекрасно построенный город!
Если бы, вторгшись в ворота и стены высокие Трои,
Ты бы живьем пожрала и Приама с детьми, и троянцев
Всех остальных, – лишь тогда бы ты злобу свою исцелила!
Делай, как хочешь. Не стоит, чтоб этот раздор между нами
В будущем создал большую вражду между мной и тобою.
Слово иное скажу я, и в сердце обдумай то слово:
Если и я пожелаю какой-нибудь город разрушить, –
Город, в котором мужи обитают, тебе дорогие, –
И моего не задерживай гнева, а дай мне свободу;
Так и тебе ее дать я согласен, в душе несогласный.
Меж городами людей, на земле беспредельной живущих,
Сколько на свете ни есть их под солнцем и звездами неба,
Сердцем всех больше моим Илион почитался священный,
И повелитель Приам, и народ копьеносца Приама.
Там никогда мой алтарь не лишался ни жертвенных пиршеств,
Ни возлияний, ни дыма, что нам от людей подобает».
Зевсу сказала в ответ волоокая Гера богиня:
«В мире три города есть наиболее мне дорогие:
Аргос великий, Микена широкодорожная, Спарта.
Их истребляй, если станут тебе чем-нибудь ненавистны;
Я не вступаюсь за них, не завидую. Если бы даже
Стала завидовать я и противиться их истребленью, –
Малого б тем я достигла: меня ты намного сильнее.
Нужно, однако, труды и мои не напрасными делать.
Бог я такой же, как ты, одного и того же мы рода;
Более старшей на свет произвел меня Крон хитроумный;
Честь мне двойная: за род и за то, что твоею супругой
Я называюсь; а ты над бессмертными властвуешь всеми.
Будем же в этом с тобою уступчивы друг перед другом, –
Я пред тобою, а ты предо мной, чтоб и прочие боги
Нам подражали. Теперь же скажи поскорее Афине,
Чтобы спустилася к битве кровавой троян и ахейцев
И соблазнила троянцев нарушить предательски клятву,
Только что данную ими гордящимся славой ахейцам».
Не был богине родитель мужей и богов непослушен
И со словами крылатыми так обратился к Афине:
«К войску троян и ахейцев отправься как можно скорее
И соблазни-ка троянцев нарушить предательски клятву,
Только что данную ими гордящимся славой ахейцам».
То, что велел он Афине, давно и самой ей желалось.
Бросилась быстро Афина с высокой вершины Олимпа,
Словно звезда, чрез которую сын хитроумного Крона
Знаменье шлет морякам иль обширному войску народов,
Яркая, окрест нее в изобилии сыплются искры.
В виде таком устремилась на землю Паллада-Афина.
Пала в средину полков. Изумленье объяло глядевших
Конников храбрых троян и красивопоножных ахейцев.
Так не один говорил, поглядев на стоявшего рядом:
«Верно, начнутся опять и война, и кровавые сечи!
Либо же, может быть, дружбу кладет меж обоих народов
Зевс-Эгиох, человеческих войн вседержавный решитель!»
Так не один говорил и в ахейских рядах, и в троянских.
Вид Лаодока приняв, Антенорова храброго сына,
Зевсова дочерь Афина в толпу замешалась троянцев,
Пандара, равного богу, повсюду ища, – не найдет ли.
Вскоре нашла. Беспорочный и доблестный сын Ликаонов
Пандар стоял средь могучих рядов щитоносного войска,
Им приведенного в Трою от быстрых течений Эсепа.
Став близ него, устремила богиня крылатые речи:
«Сын Ликаона разумный, послушал бы ты, что скажу я!
Если б решился ты быстрой стрелой поразить Менелая,
В Трое у каждого б ты приобрел благодарность и славу,
Более ж всех у царя Александра, Приамова сына.
Не поскупился бы первый же он на дары дорогие,
Если бы вдруг увидал, как, твоею стрелой пораженный,
Доблестный царь Менелай на костер поднимается грустный.
Ну, так пусти же скорее стрелу в Менелая героя,
Давши обет Аполлону ликийскому, славному луком,
Из первородных ягнят принести гекатомбную жертву,
Только домой ты вернешься, в священные стены Зелеи!»
Так говорила Афина и ум убедила безумца,
Снял он с плеча полированный лук из рогов козерога
Резвого; некогда сам он ему из засады в то время,
Как со скалы он прыгнуть собирался, стрелой своей острой
В грудь угодил и спиною его на скалу опрокинул;
Из головы поднимались рога на шестнадцать ладоней.
Мастер друг к другу приладил рога, обработав искусно,
Вылощил лук и к концу золотое кольцо приспособил.
Лук свой пригнувши к земле, тетиву на него натянул он,
Сам укрываясь пока за щитами товарищей храбрых,
Чтобы с земли не вскочили Аресовы дети ахейцы
Раньше чем пустит стрелу в Менелая, любимца Ареса.
Сняв после этого крышку с колчана, стрелу из него он
Новую, в перьях, достал, – виновницу черных страданий;
Горькую эту стрелу наложил на изогнутый лук свой,
Давши обет Аполлону ликийскому, славному луком,
Из первородных ягнят принести гекатомбную жертву,
Только домой он вернется в священные стены Зелеи;
За тетиву и за корень стрелы одновременно взявшись,
Он до соска притянул тетиву и до лука – железо.
После того как великий свой лук круговидный согнул он,
Лук загудел, тетива зазвенела, стрела понеслася,
Острая, в гущу врагов, до намеченной жадная жертвы.
Но про тебя, Менелай, не забыли блаженные боги,
Прежде же прочих – Афина добычница, дочь Эгиоха.
Став пред тобою, стрелу она острую прочь отклонила,
С тела ее согнала, как в жаркую пору сгоняет
Мать надоедную муху со спящего сладко младенца.
В место стрелу согнала, где, сходясь, золотые застежки
С панцырем пояс смыкают, двойную броню образуя.
В пояс, вкруг панцыря плотно сомкнутый, стрела угодила,
Пышно украшенный пояс мгновенно насквозь пронизала,
Панцырь искусной работы пробила, достигла повязки,
Бывшей под ним, – охраны для тела, преграды для копий,
Лучшей защиты героя; ее она также пронзила
И по поверхности кожи скользнула, ее оцарапав.
Тотчас же черная кровь потекла из рассеченной раны.
Как для нащечников конских кариянка иль меонийка
Пурпуром красит слоновую кость и нащечники эти
В доме своем сохраняет; желало бы конников много
Их для себя получить; но лежит про царя украшенье,
Для лошадей красота, для возничих – великая слава.
Так у тебя, Менелай, обагрилися пурпурной кровью
Стройные бедра и голени вплоть до красивых лодыжек.
В ужас пришел Агамемнон владыка, как только увидел
Черную кровь, что струей побежала из братниной раны.
В ужас и сам Менелай многославный пришел. Но когда он
Зубья стрелы и завязки на шейке увидел вне тела,
Прежняя бодрость в груди пробудилась немедленно снова.
Тяжко стеная и брата за руку держа, Агамемнон
Так между тем говорил, и кругом их стенала дружина:
«Милый мой брат, на погибель тебе договор заключил я,
Выставив против троян одного из ахейцев сражаться!
Ими ты ранен. Попрали троянцы священную клятву!
Все ж не напрасными будут кровавые жертвы и клятвы,
Чистым вином возлиянья, друг другу пожатые руки.
Если сейчас не воздаст Олимпиец за гнусное дело,
Все же позднее воздаст; за обман свой заплатят троянцы, –
Женами, жизнью детей, головами своими заплатят!
Я хорошо это знаю, – рассудком и духом я знаю:
День придет, – и погибнет священная Троя. Погибнет
Вместе с нею Приам и народ копьеносца Приама.
Зевс громовержец, живущий в эфире, высоко царящий,
Мрачной эгидою сам затрясет над народом троянцев
В гневе за их вероломство. И все это так и свершится!
Но величайшее горе доставишь ты мне, Менелай мой,
Если сегодня умрешь, окончания жизни достигнув!
В Аргос безводный придется вернуться мне с тяжким позором;
Тотчас тогда об отчизне покинутой вспомнят ахейцы.
На похвальбу и Приаму, и прочим надменным троянцам
Здесь мы оставим Елену аргивскую. В поле под Троей
Кости истлеют твои. Несвершенным останется дело.
И на высокий могильный курган Менелая героя
Вспрыгнет какой-нибудь наглый троянец и скажет со смехом:
«Если бы так и над всеми свой гнев утолял Агамемнон!
Он к Илиону ахейскому рать приводил бесполезно
И с кораблями пустыми обратно домой воротился,
В отчую землю, оставивши здесь храбреца Менелая».
Скажет он так, и тогда – расступись ты, земля, подо мною!»
Дух, ободряя его, отвечал Менелай русокудрый:
«Брат, ободрися и в страх не вводи ополчений ахейских!
В место попала стрела неопасное; пояс сначала
Пестроузорный ее удержал, а потом и передник
С медной повязкой, – над ней кузнецы потрудились немало».
Брату немедля в ответ сказал Агамемнон владыка:
«О, когда б так и было, возлюбленный брат мой!
Рану ж исследует врач и лекарство, какое потребно,
К ране приложит твоей, чтобы черные боли исчезли».
Был им немедленно позван божественный вестник Талфибий:
«Сколько, Талфибий, возможно, скорей позови Махаона, –
Мужа, родитель которого – врач безупречный Асклепий,
Чтобы пришел осмотреть Менелая, любимца Ареса.
Кто-то его из троянских искусных стрелков иль ликийских
Ранил стрелою на славу себе и на горесть ахейцам».
Так Агамемнон сказал. И его не ослушался вестник.
Быстро идя через войско ахейцев, высматривал зорко
Он Махаона героя. Его он увидел стоящим
В гуще могучих рядов щитоносных племен, что из Трикки
Конепитающей следом за ним к Илиону явились.
Став близ него, он к нему обратился с крылатою речью:
«Асклепиад, поспеши! Агамемнон тебя призывает,
Чтоб осмотрел ты вождя Менелая, Атреева сына;
Кто-то его из троянских искусных стрелков иль ликийских
Ранил стрелою на славу себе и на горесть ахейцам».
Так говорил он и душу в груди Махаона встревожил.
Быстро сквозь толпы пошли по великому войску ахейцев.
К месту пришли, где, задетый стрелой, Менелай находился.
Лучшие люди из ратей ахейских вокруг собралися.
Тотчас, бессмертным подобный, вошел Махаон в середину
И попытался стрелу из атридова пояса вынуть;
Но заостренные зубья обратно ее не пускали.
Пояс узорный тогда расстегнул он, а после – передник
С медной повязкой, – немало над ней кузнецы потрудились.
Рану увидел тогда, нанесенную горькой стрелою,
Высосал кровь и со знаньем лекарствами рану посыпал,
Как дружелюбно родитель его был обучен Хироном.[31]
Так хлопотали они вкруг владыки царя Менелая.
А уж густые ряды щитоносцев троян наступали.
Вспомнив о бое, ахейцы поспешно надели доспехи.
Тут не увидел бы ты Агамемнона, сына Атрея,
Дремлющим, или трусливым, иль кинуться в бой не хотящим.
Всею душою к мужей прославляющей битве рвался он.
Коней оставил Атрид с колесницей, пестреющей медью.
Яро храпящих, держал в стороне их возница Атрида,
Евримедонт, Птолемеем рожденный, Пиреевым сыном.
Близко держаться ему приказал Агамемнон на случай,
Если, давая приказы, усталость почует он в членах.
Сам же пешком обходил построения ратей ахейских.
Тех быстроконных данайцев, которые в бой торопились, –
Их ободрял он словами и с речью такой обращался:
Воины Аргоса, дайте простор вашей удали буйной!
Зевс, наш отец, никогда вероломным защитой не будет.
Тех, кто священные клятвы предательски первый нарушил, –
Будут их нежное тело расклевывать коршуны в поле,
Их же цветущих супруг молодых и детей малолетних
В плен увезем мы в судах, как возьмем крепкостенную Трою».
Если же видел, что кто уклониться желает от боя,
Тех Агамемнон бранил, обращаясь с разгневанной речью:
«Жалкие трусы, бахвалы! Ужель вам, ахейцы, не стыдно?
Что, растерявшись, стоите вы здесь, как пугливые лани?
Лани, когда утомятся, бежав по широкой равнине,
Кучей теснятся, и нет никакой у них смелости в сердце.
Так, растерявшись, и вы здесь стоите и в бой не идете!
Ждете ль, покамест троянцы прорвутся до мест, на которых
Наши стоят корабли у берега моря седого,
Чтобы увериться, вас ли рукой покрывает Кронион?»
Так, раздавая приказы, ряды обходил Агамемнон.
К критянам он подошел, через встречные толпы пробравшись,
В бой снаряжались они вкруг отважного Идоменея.
Храбростью вепрю подобный, в передних рядах он держался.
Вождь же другой, Мерион, назади возбуждал ополченья.
Радость почувствовал, их увидавши, Атрид Агамемнон.
К Идоменею тотчас обратился он с ласковой речью:
«Идоменей, между всех быстроконных данайцев тебя я
Чту наиболее, – как на войне и в делах всевозможных,
Так и на наших пирах, где аргивские лучшие люди
Воду мешают в кратерах с почетным вином искрометным.
Ибо, где прочие длинноволосые мужи-ахейцы
Мерою пьют, никогда ты пустым, как и я, не оставишь
Кубка, – сейчас же наполнишь и пьешь, если дух твой прикажет.
В бой же! И доблесть яви, каковой ты и раньше гордился».
Идоменей ему, критян начальник, сказал, отвечая:
«Славный Атрид, неизменно тебе я товарищем верным
Буду, как раньше когда-то тебе обещал и поклялся.
Длинноволосых однако других возбуди-ка ахейцев
Битву начать поскорее. Нарушили клятву троянцы!
В будущем черная смерть и жестокие бедствия ждут их:
Первыми клятв не сдержали они и обеты попрали».
Радуясь сердцем, Атрид Агамемнон отправился дальше.
К войску Аяксов пришел, пробираясь сквозь встречные толпы.
В бой снаряжались они, окруженные тучею пеших.
Так же, как если с вершины скалистой огромную тучу
Козий пастух заприметит, гонимую с моря Зефиром;
Издали взору его, как смола, представляяся черной,
Мчится над морем она и ведет ураган за собою;
С ужасом смотрит пастух и стада свои гонит в пещеру.
Схожие с тучей такой, за Аяксами к жаркому бою
Юношей, Зевсом вскормленных, стремились густые фаланги, –
Черные, грозно щетинясь щитами и жалами копий.
Возвеселился душой Агамемнон, увидев и этих.
Громко к обоим он им обратился с крылатою речью:
«Храбрые мужи Аяксы, вожди аргивян меднолатных!
Нет вас нужды ободрять, никаких не даю вам приказов.
Сами прекрасно народ вы ведете в упорную битву.
Если б, о Зевс, наш родитель, Афина и Феб дальновержец, –
Если б у каждого в сердце подобное мужество было,
Скоро пред нами поник бы Приама властителя город,
Нашими взятый руками и в прах уничтоженный нами!»
Так произнесши, оставил он их и к другим устремился.
Встретился Нестор ему, звучногласый оратор пилосский.
Строил товарищей он и сердца распалял их на битву.
Рядом стояли огромный Пелагонт, Аластор и Хромий,
Знатный и храбрый Гемон и Биант, предводитель народов.
Конных мужей впереди с колесницами Нестор построил,
Сзади же пеших поставил бойцов, – многочисленных, храбрых,
В битве оплотом служить, а трусливых загнал в середину,
Чтоб и тому, кто не хочет, сражаться пришлось поневоле.
Прежде всего ездоков наставлял он, приказывал строго
Коней рядами держать и нестройной толпой не тесниться:
«Чтобы никто, на искусство и силу свою полагаясь,
Против троян впереди остальных в одиночку не бился,
Чтоб и обратно не правил! Себя вы ослабите этим.
Если же кто колесницей своею на вражью наедет,
Пику наставь наперед: наилучший для конника способ.
Предки таким же путем города разгромляли и стены,
Разум и волю такие ж в груди у себя сохраняли».
Так возбуждал их старик, издавна уже опытный в войнах.
Радость Атрида взяла и тогда, как его он увидел,
К Нестору громко с словами крылатыми он обратился:
«Если б, о старец, как дух неослабный в груди твоей милой,
Ноги служили тебе и осталась бы в свежести сила!
Но утесняет тебя неизбежная старость. О, если б
Мужи другие старелись, а ты б оставался меж юных!»
Нестор, наездник геренский, ему отвечая, промолвил:
«Очень и сам я желал бы, Атрид, оставаться, каким я
Некогда был, убивая Еревфалиона героя.
Сразу, однако, всего не даруют бессмертные людям;
Юношей был я, теперь же мне спутницей сделалась старость.
Но и таким я пойду между конными, их направляя
Словом своим и советом: вот честь, что осталась для старцев.
Копьями ж будут сражаться мужи помоложе, какие,
Позже родившись, чем я, на свою полагаются силу».
Радуясь сердцем, Атрид Агамемнон отправился дальше.
Встретил наездника он Менесфея, Петеева сына.
Он средь афинян стоял, возбудителей бранного клича.
Там же, вблизи Менесфея, стоял Одиссей многоумный;
Вкруг же него кефалленцев ряды, не бессильных в сраженьях,
Праздно стояли. Никто не слыхал еще бранной тревоги:
Только что подняты были и шли друг на друга фаланги
Конников быстрых троян и ахейцев. Они же стояли, –
Ждали, когда, наступая, другая колонна ахейцев
Против троянцев ударит, чтоб тотчас в сраженье ввязаться.
Их увидав, на обоих набросился царь Агамемнон,
Громко позвал и с словами крылатыми к ним обратился:
«Сын скиптроносца Петея, питомца Крониона Зевса,
Также и ты, хитродей, преисполненный злого коварства!
Что вы стоите тут, ежась от страха, других выжидая?
Вам надлежало б обоим в передних рядах находиться,
Первыми в жаркую битву бросаться, других увлекая.
Первыми вы от меня ведь о пиршествах слышали наших,
Если сбиралися пир мы, ахейцы, задать для старейшин.
Было приятно тогда насыщаться вам жареным мясом,
Пить, сколько хочет душа, медосладкие вина из кубков?
Здесь же вы рады смотреть, когда впереди перед вами
Хоть бы и десять ахейских колонн воевало с врагами!»
Гневно взглянув на него, отвечал Одиссей многоумный:
«Что за слова у тебя сквозь ограду зубов излетели!
Мы, говоришь ты, от битв уклоняемся? Только ахейцы
Ярость Ареса поднимут на коннодоспешных троянцев, –
Если захочешь и нужно тебе, то увидишь, как первым
Милый отец Телемаха ворвется в фаланги густые
Конников храбрых троянцев. Слова ты пускаешь на ветер!»
Гневным увидев его, улыбнулся Атрид Агамемнон,
Взял свое слово обратно и так отвечал Одиссею:
«Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многоумный!
Ни упрекать чересчур, ни приказывать я не намерен.
Знаю и сам я, что дух твой намерений дружеских полон
В милой груди, и что ты одинаково мыслишь со мною.
В бой же! А если сегодня что сказано было плохое, –
После уладим. Пусть боги для нас это сделают вздором!»
Так он сказал, и оставил их там, и к другим устремился.
Встретил Тидеева сына, лихого душой Диомеда.
Он в запряженной стоял колеснице, сколоченной крепко.
Подле него находился Сфенел, Капанеем рожденный.
Также на сына Тидея набросился царь Агамемнон,
Громко окликнул его и крылатое вымолвил слово:
«Мужа бесстрашного сын, укротителя коней Тидея!
Что ты от страха присел, что глазеешь на поле сраженья?
Так трепетать и робеть не в обычае было Тидея;
Он далеко впереди пред фалангами бился с врагами.
Так говорили, кто видел дела его; сам я не видел,
С ним не встречался; но всех, говорят, превышал он геройством.
Некогда он, – не с войной, а как гость, – появился в Микенах
Вместе с подобным богам Полиником, войска собирая:
Шли на осаду они священной твердыни фиванской.
Дать им союзников славных просили они у микенцев.
Те соглашалися дать, отнеслись с одобрением к просьбе;
Знаменьем грозным однако от этого Зевс удержал их.
Вышли вожди из Микен и в дорогу отправились дальше
И берегов травянистых достигли заросшей осокой
Речки Асопа; оттуда ахейцы послали Тидея
Снова послом. И пошел он, и в Фивах увидел не мало
Кадма сынов, пировавших в дому Этеокловой силы.
Там конегонщик Тидей, хоть и был чужестранец, нисколько
Не испугался, один оказавшись средь многих кадмейцев.
На состязанья он вызвал их всех и во всех состязаньях
Очень легко победил. Помогала герою Афина.
Злобой к Тидею зажглись погонятели коней кадмейцы;
При возвращеньи засаду ему подготовили тайно;
Ждало его пятьдесят затаившихся юношей храбрых,
С ними вожди их, – Меон Гемонид, на бессмертных похожий,
И Полифонт, Автофоном рожденный, в сражениях твердый.
Но и для этих Тидей жесточайший коней уготовил;
Всех перебил, одному лишь позволил домой воротиться:
Знаменью вечных богов покоряясь, не тронул Меона.
Вот был какой этолиец Тидей! А вот сына родил он
В битвах похуже, чем он, а получше в одних лишь собраньях!»
Так он сказал; и ему ничего Диомед не ответил;
С полным почтеньем упреки царя он почтенного слушал;
Сын Капонея Сфенел же немедля ответил Атриду:
«Ложь, Агамемнон, оставь! Ведь прекрасно ты истину знаешь!
Мы справедливо гордимся, что наших отцов мы храбрее.
Мы овладеть и седалищем Фив семивратных[32] сумели,
В меньшем числе подступивши под более крепкие стены,
Знаменьям веря богов и надеясь на зевсову помощь.
Наши ж отцы безрассудным нечестьем себя погубили.
Славы отцов не равняй, Агамемнон, со славою нашей!»
Гневно взглянув на него, возразил Диомед многомощный:
«Дяденька, смолкни-ка лучше и выслушай то, что скажу я!
Я не могу на Атрида, владыку народов, сердиться,
Если на бой побуждает он пышнопоножных ахейцев:
Ждет Агамемнона слава великая, если троянцы
Будут разбиты и Троей священною мы овладеем;
Горе великое ждет, если будут разбиты ахейцы.
Ну же, так вспомним с тобою мы оба кипящую храбрость!»
Так он сказал и в доспехах спрыгнул с колесницы на землю.
Страшно вкруг груди владыки прыгнувшего медь зазвенела,
В ужас пришел бы, увидев его, и храбрейший из смертных.
Так же, как быстрые волны о берег морской многозвучный
Бьются одна за другою, гонимые ветром Зефиром;
В море сначала они вырастают, потом, наскочивши
На берег, с громом ужасным дробятся, и выше утесов
Скачут горбатые волны и пеной соленой плюются, –
Так непрерывно одна за другою фаланги ахейцев
Двигались в бой на троянцев. Начальник давал приказанья,
Каждый – своим. Остальные молчали, и было бы трудно
Даже подумать, что голос имеет вся эта громада.
Молча шагали, вождей опасаясь своих; и сиянье
Шло от узорных доспехов, которые их облекали.
Так же, как овцы в овчарне богатого мужа, когда их
Многими сотнями доят, своим непрерывным блеяньем
Воздух кругом наполняют, на голос ягнят отзываясь, –
Крики такие по всей раздавалися рати троянской.
Но не у всех одинаков был крик, одинаковы речи:
Много смешалося здесь языков разноземных народов.
Этих Apec возбуждал, а данайцев – Паллада-Афина,
Ужас и Страх и ничем ненасытная Распря-Эрида,
Мужеубийцы Ареса родная сестра и товарищ.
Малой вначале бывает она, но потом головою
В небо уходит, ногами же низом, землею шагает.
В толпы врагов замешавшись, и тут она равною злобой
Тех и других распаляла, чтоб тяжкие стоны умножить.
Вот уже в месте едином сошлися враждебные рати.
Сшиблися разом и щитные кожи, и копья, и силы
Меднодоспешных мужей. Ударялись щиты друг о друга
Выпуклобляшные. Всюду стоял несмолкающий грохот.
Вместе смешалося все, – похвальбы и предсмертные стоны
Тех, что губили и гибли. И кровью земля заструилась.
Так же, как две наводненных реки, по ущелистым руслам
С горных вершин низвергая шумящие грозно потоки,
В общей долине сливают свои изобильные воды;
Шум их пастух издалека с утеса нагорного слышит, –
Так от смешавшихся ратей и шум разливался, и ужас.
Первым поверг Антилох у троянцев воителя мужа,
Храброго, между передних, Фалисия ветвь, Эхепола.
В гребень косматого шлема троянца он первый ударил.
Лоб пронизавши, вбежала глубоко во внутренность кости
Медная пика. И тьмою глаза Эхепола покрылись.
Башней высокой он рухнул на землю средь схватки могучей.
За ноги тело упавшего царь ухватил Елефенор,
Сын Халкодонта, начальник высоких душою абантов.
И потащил из-под копий и стрел, чтоб как можно скорее
Латы совлечь. Но недолго его продолжались старанья.
Видя, как тащит он труп за собой, Агенор крепкодушный
В бок, при наклоне его под щитом обнажившийся прочным,
Острою медною пикой ударил и члены расслабил.
Только он дух испустил, как вокруг загорелося дело
Жаркое между троян и ахейцев. Как волки, бросались
Мужи одни на других; человек с человеком сцеплялся.
Сын Анфемиона юный, подобный богам Симоесий,
Теламонидом Аяксом убит был. Спустившися с Иды
С матерью вместе, с отцом, чтоб взглянуть на овечьи отары,
Некогда мать родила его близ берегов Симоента.
Вот почему он звался Симоесием. Но за заботы
Милым родителям он не успел отплатить; кратковечной
Жизнь его стала под пикой великого духом Аякса.
Выступил первым вперед он, и в грудь ему пика попала,
В правый сосок; и насквозь через плечо пробежало наружу
Медное жало. И на землю в пыль он свалился, как тополь,
Выросший в низменном месте, в средине широкой долины,
Гладкий и ровный, на самой вершине раскинувший ветки.
Мастер его колесничный блистающим срезал железом,
Чтоб на ободья согнуть для колес колесницы прекрасной;
Там на речном берегу распростерт он и медленно сохнет.
С тополем схожий, лежал Симоесий, от лат обнаженный
Богорожденным Аяксом. В Аякса внезапно ударил
Острым копьем из толпы сын Приама, Антиф пестролатный,
Но промахнулся. Попал же он в пах Одиссееву другу,
Храброму Левку, тащившему труп в это время из свалки.
Левк возле трупа свалился, и труп из руки его выпал.
Гневом вспылал Одиссей, увидавши убитого друга.
Вышел вперед из рядов, облеченный сверкающей медью,
Стал очень близко от тела и, зорко вокруг оглядевшись,
Бросил блестящую пику. Назад отступили троянцы
Перед метнувшим. И пику метнул Одиссей не впустую:
В Демокоонта попал он, побочного сына Приама,
От табунов лошадиных прибывшего из Абидоса.
Пикой его Одиссей, раздраженный за друга, ударил
Прямо в висок, и с другой стороны головы из виска же
Вышло ее острие, и глаза его тьмою покрылись.
Грянулся на землю он, и доспехи на нем зазвенели.
Взад подалися передних ряды и блистательный Гектор.
Крикнули громко ахейцы, убитых к себе оттащили
И устремились вперед. Негодуя, смотрел из Пергама
Бог Аполлон дальнострельный. И громко вскричал он троянцам:
«Конники Трои! Смелее, вперед! Не сдавайте ахейцам
Поле сраженья! Ведь кожа у них не железо, не камень!
Острою медью ударишь – удара она не задержит!
И не свирепствует здесь Ахиллес быстроногий сегодня:
Всё пред судами свой гнев переваривать он продолжает».
Так к ним из города бог обращался ужасный. Ахейцев
Зевсова дочь возбуждала, преславная Тритогенея,[33]
К каждой толпе подходила, где люди на бой не спешили.
Тут Амаринкова сына Диора судьба оковала.
Камнем зубристым он был поражен возле щиколки самой
В правую голень; его поразил предводитель фракийцев
Пейрос, Имбрасом рожденный, прибывший под Трою из Эны.
И сухожилия оба, и кость раздробил совершенно
Камень бесстыдный. И навзничь Диор повалился на землю.
К милым товарищам обе руки простирал он с мольбою,
Дух испуская. Но тот подбежал, кто пустил в него камнем, –
Пейрос могучий, и пику в пупок погрузил. И на землю
Вылилась внутренность вся, и глаза его тьмою покрылись.
Пейроса, ринувшись, пикой Фоант этолиец ударил
В грудь повыше соска. И в легких пика застряла.
Близко к нему подбежал Фоант и огромную пику
Вырвал из ребер, и, острый свой меч обнаживши, фракийца
В самый живот посредине ударил и душу исторгнул.
Снять же доспехов не мог: фракийцы чубатые грозно
Тело вождя обступили, уставивши длинные копья;
Как ни огромен он был, и могуч, и достоин почета, –
Прочь отогнали его. И Фоант отступил содрогаясь.
Так распростерлись в пыли окровавленной рядом друг с другом
Оба вождя – и фракийцев, и меднодоспешных эпейцев.
Много вокруг и других там погибло троян и данайцев.
Этого дела хулить ни один человек не решился б,
Если б, еще невредимый, не раненный острою медью,
Стал он ходить средь бойцов и его бы водила Афина,
За руку взяв и от копий летящих и стрел охраняя.
Много в тот день и троян конеборных, и храбрых ахейцев
В пыль головою упало и рядом друг с другом простерлось.