– Останься.
Его голос хриплый и тихий. Она знает, чего ему это стоит – вот так стоять и просить.
Она понимает, что неверно оценила его отношение к ней, его чувства.
Понимание это захлестывает с головой, кружит голову, мутит.
Она смотрит в его глаза и, не выдержав, отворачивается.
Ее обдает ветром, когда он стремительно проходит мимо.
В этот вечер он не приходит.
И в последующие вечера до ее отъезда – тоже.
Она знает, что он делает. Город маленький, все про всех знают.
До нее доходят слухи о драках, дебошах, пьянках.
Женщинах.
Керри не ищет с ним встреч, никогда не искала и сейчас не собирается. Она утешает себя тем, что все правильно, все так, как должно быть.
Что он – балласт, агрессор, кошмар, не отпускающий ее даже ночью, даже во сне.
Керри каждую ночь, несмотря ни на что, чувствует его горячие руки на себе, его властные поцелуи, тяжесть его тела.
Это как фантомная боль после ампутации.
Это пройдет. Ону думает, что пройдет. Она практически уверена.
На вокзале ее провожает только тетка. Наскоро целует, прощается.
Керри уже практически садится в автобус, когда замечает темную фигуру в стороне.
Он стоит, опираясь на свой старенький байк, и не сводит с нее глаз.
Уокер далеко, Керри не видит его взгляда, но чувствует, чувствует его всем телом, обжигаясь и горя. Он словно трогает ее, опять трогает, так, как всегда грубо, жадно и бесцеремонно.
Она наклоняет голову и заходит в автобус.
Ломка проходит болезненно. Бесконечная круговерть притонов, шлюх, дешевой выпивки, легкой дури пережевывает и выплевывает жестким осознанием конца. От этого хочется сдохнуть. И он подыхает.
Часть бабла, что успел скопить на будущую счастливую (дебил, какой дебил!) жизнь, спускает на выпивку и шмаль.
Основную сумму забирает силой хозяин автомастерской. Он вообще единственный человек, хоть как-то переживающий за вконец осатаневшего Уокера.
Именно он отлавливает его по притонам, вытаскивает пару раз из участка, запирает в мастерской, чтоб пришел в себя.
И пытается разговаривать.
Битый жизнью, суровый мужик, счастливо женатый третий раз на женщине, моложе себя в два раза, он сначала убеждает бледного изможденного интоксикацией Рэя, что все пройдет, и будут у него другие телки.
Затем, задумчиво ощупывая разбитую губу, с чувством вкатывает Уокеру ответку, постояв над неподвижным телом, сплевывает.
– Из-за бабы подыхать – последнее дело, парень.
Подумал, кряхтя и жалуясь на возраст, подтаскивает Уокера к кушетке, плещет воды в лицо.
– Что, никак?
Рэй утирает мокрую от воды и крови рожу ладонью, молча переворачивается на спину, впираясь в потолок.
– Говорить пробовал? – косится хозяин на неподвижно лежащего работника.
Тот молчит. Только щекой дергает неопределенно.
– Ну и дурак. Бабы любят ушами. С ней надо разговаривать, слушать ее надо. А уж потом еб*ть. Если ты бабу слушаешь, еб*шь и обеспечиваешь, никуда она от тебя не побежит. Давай, рассказывай, недоумок. Или язык отсох, нахер?
Рэй, с трудом ворочая разбитой челюстью (приложил, скот, знатно, удар, как у боксера-супертяжа), скупо рассказывает.
– Да… – глубокомысленно тянет хозяин, – а ты, парень, дурак-то редкий… Раз упустил. И не коси на меня своими бельмами кровавыми, я нихера вас, Уокеров, не боюсь. И папашу твоего бил, и брата-придурка, и теперь тебе, видишь, перепало. Хорошо перепало, а? Болит? Ну ничего, заживет. К девке своей съездишь через неделю. Она там, в городе, уже учится, наверно. Куча друзей, куча новых приятелей, а? Чего, зацепило? А нехер было все лето куролесить. Мог бы раньше все решить, если б в штопор не ушел. Короче говоря, слушай, дебил. Нравишься ты мне. Вполне мог бы моим сыном быть, если б тогда твоя мать… Ну да чего теперь. Не смотри так, ты – чистый Уокер, и не надейся даже. Ничего у меня с ней не было никогда. Просто… Могло бы. Если б дураком не был. Но я был. Молодой, глупый, все казалось, чего-то не видел, все впереди. А вот ты не будь. Если уж так у тебя с ней все. Не будь. Я расширяться планирую, пара соседних местечек уже охвачены. Надо Атланту глянуть, чего там да как. Поедешь смотреть место. И к девочке своей заодно заскочишь, мудаков местных попугаешь. У тебя это пи**ец, как хорошо выходит. И не затупи там, дебила кусок. Последний шанс у тебя. Не будет такого больше. У меня вот и этого не было. Так что цени, придурок малолетний.
Рэй провожает взглядом массивную фигуру супертяжа, моргает, приходя в себя. Ничего он, оказывается не замечал. Никого не видел вокруг. Думал, все люди – скоты. Звери.
В самом деле, придурок.
Уокер садится, затем со стоном поднимается и плетется умываться. Приходить в себя.
Неделя уходит на подготовку, решение вопросов, нервяк.
Старый байк преодолевает расстояние до Атланты за два часа.
Рэй встает подальше от шумной толпы студентов, спешащих к выходу, сканируя обстановку, и пытаясь придумать, что говорить при встрече с Керри. Как убеждать.
Паника накатывает холодным потом по спине, дрожью в руках. Рэй с недоумением смотрит на пальцы, выкидывает сигарету, прячет руку в карман. Острое ощущение собственного дебилизма не отпускает, усиливаясь многократно.
Зачем приехал? Дурак.
Она уже сделала свой выбор, еще там, когда отвернулась на школьном дворе.
Дурак. Уже опоздал, это точно.
За самобичеванием едва не пропускает куклу.
Видит, уже когда с крыльца спустилась и пошла к выходу с подружками.
Видит и застывает. Задыхается. Опять смотрит и не может оторваться, дурак, дебил конченый.
Жадно разглядывает тонкую изящную фигурку, с собранными на макушке волосами, с узких джинсиках и простой рубашке. Такая простая, милая и нереально красивая. И уже далекая. Сейчас гораздо дальше, чем тогда, когда увидел ее в школе впервые.
Не кукла больше. Звезда. Не дотянешься.
А сама не посмотрит.
Рэй смотрит на нее и, внезапно успокоившись, думает о том, что никаких у него нет шансов. Все зря.
Она и не заметит его в толпе студентов. Она и забыла уже о нем, как о самом страшном кошмаре в своей жизни.
И, если заметит, то сделает вид, что не знает. И уж точно не шагнет навстречу. Никогда.
И тут Керри, словно что-то почувствовав, оборачивается и безошибочно находит его глазами. Он не отводит взгляд, ожидая, когда отвернется, как тогда, в колледже. Уже спокойно принимая поражение, понимая, что это конец.
А она смотрит и смотрит, застыв, нервно сжимая учебники в руках.
А затем опускает руки, роняя книжки прямо на землю, и идет к нему.
Новая жизнь оглушает, вертит, крутит, засасывает.
Новое место, новые знакомства, даже приятели, учиться легко и приятно. Стипендии не хватает, но если ужаться, и еще пару факультативов повести, и еще деньги за победу в чемпионате штата между университетами по художественной гимнастике…
В целом хватает.
Жизнь настолько поменяла свой полюс с минуса на плюс, что даже страшно порой, может это не на самом деле?
И только сны остаются прежними, подтверждая, что все, что с ней сейчас происходит, реально.
В этих снах она снова в его власти, снова горит в его руках, задыхается от поцелуев.
Ее личный персональный кошмар смотрит на нее темными бешеными глазами, и в них отражается свет луны. Той самой, что разделила с ней ее боль когда-то.
Керри просыпается вся мокрая, с холодеющими пальцами и тянущей болью в низу живота.
Она не скучает, нет.
И она совсем не хочет ничего про него знать.
Ничего.
И она не выискивает его машинально взглядом в толпе.
И она не вздрагивает от резкого стука рамы в окне. Больше не вздрагивает.
Не замирает в ожидании.
И не верит своим глазам, когда на университетской стоянке видит темную мрачную фигуру, привалившуюся вальяжно в старенькому байку.
Она не верит глазам, но улыбается.
Потому что ее кошмар с ней.