– Так вам совсем не интересна политика? Совсем-совсем?
Я улыбаюсь. Волосы ее аккуратно собраны в пучок и обрамлены солнцезащитными очками. Ольга мне нравится. Не могу этого скрывать. Улыбка на губах милая, и глаза светятся. Она чуть бледна, но загар закрывает все огрехи, оттеняя большие светлые глаза с каким-то особенным сиянием. Таким лицам не нужна косметика, несмотря на возраст. Белая кофточка плотно облегает фигуру. И запахи. Тонкие едва уловимые ароматы. Ко всему этому я особенно чувствителен. Цвет волос запустил цепную реакцию брожения крови. Болезнь приятная, когда рядом находится источник заражения. Неужели я люблю одиночество? Странно. На вид ей лет пятьдесят.
– Я уважаю политику, если она делается мудрецами. Аристократами духа. Людьми благородными. Так было раньше, когда государственным устроением занимались ученые люди. Сегодня политика – это грязь. В ней нет простых человеческих законов. Там, где двое или трое собираются во имя политики, среди них является демон.
– Любопытно, – улыбается она. – А как же активная жизненная позиция? Как же выражение: «Если вы не занимаетесь политикой, политика скоро займется вами?»
– Ох, уж эти красивые словеса! Я вам могу вырвать из контекста блестящие фразы, и вы не отличите, где святость, а где сумасшествие. Ницше болел маниакальной шизофренией, это факт. Человек, писал он, это лишь бросок в сторону Человека. А? Каково? Политика займется вами только в том случае, когда у власти будут фанатики и тираны. Есть похожее выражение: если долго всматриваться в бездну, тогда бездна начнет вглядываться в тебя. Возникает вопрос: «А зачем смотреть долго в бездну?». Зачем заниматься политикой человеку, который в ней не разбирается ни на грош? Ну, вот мы с вами. Какой прок от наших занятий политикой? Заметьте, умные люди сейчас пропагандируют всеобщее увлечение политикой? Кто только не поносит государственных деятелей? И домохозяйки, и дворники, и нянечки в детских садах. И есть ли прок? Есть. Только не тот, что связан с человечностью. Человек – это личность, самосознающее существо. То есть способное свободно оценивать собственные мысли, поступки, желания. У нас сегодня эту свободу отнимают. Под благовидным предлогом участия в политической жизни. В наши сердца поселяют агрессию к одним людям и странам, и любовь к другим. Если вы, Оленька, желаете сохранить в себе личность, не смотрите бесконечные ток-шоу по центральным российским каналам. Агрессия вытравит из вас все человеческое. Трудно оставаться нейтральным к официальному хамству. Они оправдывают это тем, что на стороне врага тоже хамят. Боже мой! Ну, будьте мудрее, покажите благородство и не мечите бисера перед свиньями. В общем, Ольга, я не против политики как таковой, но я остерегаю вас от активного занятия политикой, если вы хотите сохранить красоту и здоровье.
– Понимаете, Петр, есть понятия, которыми часто спекулируют люди малопорядочные. Активная жизненная позиция, патриотизм, любовь к отчизне. Эти понятия в руках политиков становятся оружием, делящим народ на «своих» и «чужих». Вот что страшно. Нужно сначала разжевать, что значит то или иное понятие. А вообще, вы правы – время абсурда. Активная жизненная позиция – что это? Монах имеет активную позицию? Наверное, имеет. Молитва. А к политике имеет он отношение? Через молитву? Наверное, имеет.
Никто не вправе требовать от человека активной жизненной позиции до тех пор, пока он не приобретет маломальский опыт борьбы с самим собой. Я не люблю бросать на улицах замысловатые фразы, за фасадом которых скрывается бедненькое нутро и худая совесть. Это, как минимум, загрязнение окружающей среды, нарушение экологического порядка. Любителей покрасоваться в толпе зевак я бы сначала пропускал через детектор лжи, чтобы выяснить уровень словесной грязи. Всякое слово – сгусток энергии. Если накопится в невидимом пространстве избыток энергической грязи, город погрузится во тьму. На радость шкодливому бесу.
Терпеть не могу бродить толпой с песнями по проспектам, носить знамена, хоругви, болтаться с лозунгами, которым грош цена, ввергать себя в психоз массового пространства, давать петуха на собраниях и бить кулаком воздух. Я люблю тишину, спокойствие и людей, которые умеют не только слушать, но и слышать. Кто напропалую орет на улицах, едва ли сможет услышать своего собрата. Чаще всего трибуны не слышат даже самих себя. Публично я начинаю говорить только в тишине, только из тишины и только тогда, когда я расслышу перед этим голос собственного сердца.
Проповедь, которая совершается на повышенных тонах, уже есть диктатура. Отнятие свободы. Только спокойное слово в тишине может быть принято свободно.
Однако на выборы я хожу. Пытаюсь не ошибиться в избрании меньшего зла из нескольких больших.
– У вас сложный характер?
Да. Характер у меня невыносимый, это факт. Даже я его с трудом переношу. Не представляю, как меня вообще терпят люди. Домашние животные – это понятно. Они во мне души не чают, но вовсе не от того, что я преисполнен любви к ним. Дело в том, что я регулярно с ними общаюсь, разговариваю, произношу длинные монологи, которые могут вынести разве что сытые коты или сонные собаки. С животными у меня особенная связь – связь одинокого человека. А это почти любовь. Как минимум, уважение. Вероятно, мои домашние питомцы думают, что я вожак многоголовой стаи. Пусть так считают. Не стану их разубеждать. Хоть для кого-то буду авторитетом.
Но я не из тех, кто от долгого одиночества превращается в брюзжащего мизантропа. Людей я тоже люблю – ровно настолько, насколько хочу проявления взаимных чувств. Золотой закон нравственности. Моей природе противна публичность и многолюдность, поэтому в проявлении закона любви к людям я довольствуюсь малыми величинами. Люблю все малое.
Иногда бывают гости, включая сына, невестку и трех внуков. Редко, но бывают. Потому что знают о том, что, при всей моей привязанности к родным по крови, я отдаю предпочтение родственности духовной, а она случается один раз на миллион. Да. Это так. Убежден, что кто-то из противной мне породы мастеров сериальной пошлости изобрел представление о том, что дедушки непременно должны водиться с внуками. Заигрывать с ними, таскать на своих плечах, как в телевизионных рекламах, изображать какого-нибудь потешного животного, например говорящего коня или осла, подвывать на развлечение малым, а потом проклинать все на свете от саднящих болей в крестце или пояснице. И на следующий день, уже как в другой рекламе, носиться рысаком по аптекам, в надежде раздобыть хороший обезболивающий препарат. Чушь все это! Я терплю присутствие внуков ровно до той черты, пока они не начинают мне надоедать. А это случается иногда очень скоро, и тогда сын берет в охапку трех внуков, и укатывает на сверкающей, как рыбная чешуя, иномарке к себе в город. Я имею в виду большой город с квартирами, театрами, офисами, музеями и прочей ерундой. Мне от них многого не надо, но и я не могу многого дать. Люблю малые величины.
– Дед, – сонно спрашивает младший из внуков, когда остается у меня на выходные дни. – Как ты научился так рано вставать? Расскажи, пожалуйста. Я сейчас не засну. Правда. Ты же знаешь, что когда ты мне что-то рассказываешь, я не засыпаю.
Я улыбаюсь покорно и начинаю импровизировать страшилку в духе Эдгара По.
– Просыпаюсь от того, что не могу понять, где нахожусь, в аду или на этом свете. Болит все, что только может болеть. Фантомные боли, то есть не настоящие. Потому что у меня нет тех органов, которые болят. Зубов нет, а они болят. Рук и ног нет, а они болят.
– Хиии, – ухмыляется малыш. – Врешь, дед, есть у тебя и руки, и ноги.
– Ты что, не веришь? – Вскидываю я брови и делаю серьезное лицо. – Это все не мое. Протезы. Руки и ноги я надеваю по утрам, когда просыпаюсь. Пробудился от боли, и первым делом прикручиваю к туловищу голову. Потом надеваю руки и ноги.
– Ай-ай, – заходится в хохоте маленький Антон. – Опять обманываешь? Чем же ты прикручиваешь себе голову, если руки еще не надел?
– Малец-то умный, – ласково бормочу я. – В нашу породу пошел.
Откровенно говоря, страшилка, которую я рассказываю внуку, не совсем уже и вымысел. Как я начинаю свое утро? Просыпаюсь от боли и в самом деле не могу сразу понять, где нахожусь. Иногда мерещится, что в аду. И у каждой жилки – свой бесенок-мучитель.
Когда прихожу в себя, первым долгом прикручиваю голову – факт несомненный. Необходимо включить мозги. Как только включены мозги, начинаю раздавать приказы телу. Пошевелил рукой, ногой – вроде бы нервные рефлексы сохранены. Кряхтя и пошатываясь, бреду на кухню. Вытаскиваю из холодильника обезболивающие порошки собственного приготовления, запиваю их теплой водой и жду – пройдет ровно двадцать пять минут прежде, чем моя утомленная ядами печень переработает очередную порцию лекарства. Без утреннего обезболивания не могу. Через полчаса я готов размяться. Медленно и тревожно по телу прокатывается волна «вылома», то есть боли наизнанку. Термин моего приготовления, на то я и литератор.
Во время вылома минут пять болтаюсь в невесомости. Лежу на полу в позе мертвеца. Глаза закрыты, мышцы расслаблены.
Затем пью крепкий кофе и выхожу на улицу. Час ходьбы всегда в одном и том же направлении, вокруг колонии, плавные потягивания из гимнастики собственного производства, купание голышом в Черной речке, и я окончательно прихожу в себя. Но для полноты картины не хватает ледяного душа в доме – короткого, как выстрел из пистолета в висок. Столь же неожиданного и счастливого после того, как понимаешь, что пуля прошла мимо головы. Теперь я почти камень. Не хватает утренних молитв и самонастройки. Молитвы самые простые, короткие, те, которые можно произнести умом без языка при полной концентрации внимания на сути молитвы. Включаю сердце. Мозги заработали иначе. Наступает черед самонастройки. Пишу текст, погружаюсь в него, пропитываюсь омолаживающим эффектом. День начался.
– Петр Николаевич…
– Петр Николаевич Дубов. Предостерегаю вас, Дубов – фамилия, а не литературный псевдоним. Многие журналисты считают, что Дубов – псевдоним, а фамилия какая-нибудь заковыристая. Нет. Все так, как вы нашли в интернете. Верно?
Она смеется. Лучинки вспыхивают у глаз как сотни пушинок одуванчика, поколебленные ветерком. Лет сорок пять, не больше.
– Да, да. Поколение дубов. Раньше фамилии давались по содержанию, а не по форме. Давайте договоримся, Ольга, я буду отвечать на все ваши вопросы с определенной откровенностью. Если вопрос коснется чего-то личного, я сделаю рассеянный и смешной вид и отвечу с сожалением, что память моя больна. Вы спросите, чем? Я отвечу. Амнезия. Выборочная. Тут помню, а тут не помню. Кстати, рекомендую. Один из способов сохранить счастье – память. Необходимо избавляться от ядовитых воспоминаний и взращивать светлые. Опыт человечества. Опыт аскетизма. Психология и религия. В один голос утверждают: психологическая гигиена и покаяние. Если вовремя не пропариться, в душе появится запашок тления. Он будет отравлять самочувствие. Возникнет плохое настроение или апатия. И на первый взгляд, без причины. А причина, оказывается, в забытой и подгнивающей мысли.
– Хорошо, Петр, я согласна. Значит, вы мне будете иногда лгать во имя добра.
– Да. Конечно! И буду искренне считать это истиной. Нет истины там, где нет сочувствия и благородства. И я вам многое не скажу из этих соображений.
– Договорились. А вы не будете против, если общение наше перейдет на «ты»?
– Разумеется, нет. На «ты» перейти, впрочем, легко. А вот обратно с «ты» на «вы» практически невозможно. Но почему-то мне кажется, что обратное «вы» уже не будет. Вы возьмете интервью, уедете. И мы больше не встретимся. Можно рискнуть и перейти на «ты». В сущности, мы люди разных миров. Итак, Ольга и ты?
– Да, – ласково улыбается она. – Мы из разных миров. Потому общаться нам будет легче. Не так ли, Петр? А почему Петр? Обычно в те годы мальчиков называли Юриями, Владимирами, Александрами.
Я не доверчивый тип. Даже в присутствии милейшей особы не распускаю слюни. Странно то, что она приехала ко мне. Очень странно, что решила перейти на «ты». Еще более загадочно, что она расспрашивает больше обо мне, а не об отношении к политике. Зачем-то я нужен ей? Да. Я становлюсь циником. Не верю в то, что сегодня люди больших городов и скоростей решатся потратить свое время, которое синонимично деньгам, на общение с человеком не от мира сего. Что же тебе нужно, милая дамочка? Не ради моих философских бредней ты раскопала обо мне информацию в интернете и прилетела на дорогущем авто из города. Очевидно, тебе от меня нужно что-то такое, чего нельзя купить за деньги в мегаполисах? Но купить там можно все. Разве что кроме искреннего сострадания, тишины, глубокой исповедальной беседы.
Возможно, она раскопала в архивах что-то такое, что я старательно оберегаю от самого себя, не говоря уже об исповеди на листках бумаги или перед лицом священника. Но что? И что она хочет взамен? Что я могу дать, кроме упрямства и твердой веры в собственное мировоззрение? Ум? Сердце? Язвительность? Ум потрепан, сердце истощено, язвительность притупилась. Энергии нет ни на что, кроме утренних кругов по «промежности».