Москва, больница на Кузнецком Мосту – Ленинградский вокзал
16–19 августа 1945 года
Происшествие в здании Ленинградского вокзала с последующей погоней и стрельбой в Грохольском переулке крайне обеспокоило руководство рабоче-крестьянской милиции и Московского уголовного розыска. Тому имелось две веских причины. Во-первых, один сотрудник милиции, не приходя в сознание, скончался от пулевых ранений, а другой – с пробитой головой и сотрясением мозга – все еще находился в больнице. Во-вторых, всем было очевидно, что подозрительный тип, на которого обратил внимание милицейский патруль, не являлся простым приблатненным шалопаем. Он откуда-то приехал поездом на Ленинградский вокзал, имел при себе саквояж и оружие. Стал нервничать и оказал сопротивление при проверке документов, пытался скрыться, а когда понял, что его обнаружили, без раздумий открыл огонь.
– Мы просто обязаны оказать посильную помощь милиции в розыске этого враждебного советскому народу элемента, – решительно заявил Урусов и приказал группе Ивана Старцева «обмозговать план помощи и представить его для оценки и утверждения».
Костя Ким с простреленной подключичной мышцей долечивался в госпитале. Ранение, слава богу, оказалось легким; пулю хирурги достали, рану зашили. Крови он потерял прилично, но тут расторопным оказался дед, коего он, теряя сознание, принял за писателя Льва Толстого. Смекнув, в чем дело, дедок накрепко замотал ключицу Кости тряпками и побежал звонить в неотложку. Тем и спас молодого лейтенанта.
Уже на третий день оперативники добились у врачей разрешения навестить молодого коллегу в больничной палате. Уплетая принесенные фрукты, Костя вспоминал тринадцатое августа и рассказывал о каждой минуте пребывания на Ленинградском вокзале.
– …Потом стою у газетного киоска, покупаю «Комсомолку». Вдруг слышу крики, возня, потасовка у входа в вокзал…
– Костя, о начале этой истории мы наслышаны от сотрудников милиции и гражданских свидетелей, – сказал Старцев, подавая больному большую грушу. – Ты нам лучше о погоне и стрельбе поведай. Ведь об этой части происшествия знаешь только ты.
Дожевав яблоко, Константин принялся за сладкую грушу.
– Выскочил из толпы, что образовалась при входе в вокзал, заметил сотрудника милиции в белой тужурке и припустил за ним, – проговорил он с набитым ртом. – Догнал в начале Каланчевской; он уже, бедолага, выдыхался. На ходу представился, предложил помощь…
Через распахнутые рамы окон в чистую, светлую палату долетали звуки из внутреннего дворика больницы: шорох листвы высоких берез, пение птиц, скрип колес каталок и зычный голос сестры-хозяйки, недосчитавшейся какого-то ведра. Из палаты не было видно оживленных московских улиц, да и шум автомобилей сюда не доносился. Потому создавалось впечатление, будто не больничка это, а санаторий и находится он не в центре огромной столицы, а далеко за городом на краю березовой рощи.
– …Значит, Большая Спасская преступника не заинтересовала? – переспросил Егоров.
Рот был снова занят, и Костя помотал головой.
– Побежал прямо до Грохольского?
– Угу.
– А с Грохольского шмыгнул во Второй Коптельский?
– Точно, – молодой лейтенант наконец прожевал грушу. – Нырнул туда и метрах в пятидесяти затаился за кустами сирени.
– А почему дальше не побежал, как считаешь?
– Устал. Милиционер тоже еле дышал и дальше бежать не мог. Даже у меня дыхание сбилось, хоть я и не курю.
– Убедительно, – кивнул Васильков, достал блокнот и попросил: – Набросай-ка нам, братец, его портрет. И как можно подробнее.
Вытирая казенным полотенцем сладкий сок с ладоней, Костя принялся описывать внешность стрекулиста с саквояжем. Нескладная фигура получила самую обширную и подробную характеристику. А вот лица преступника он вблизи не видел, поэтому обошелся лишь общими фразами: «Волосы темные средней длины, лицо вытянутое с большим носом, уши немного оттопыренные, голова яйцеобразная на тонкой и длинной шее…»
Получив полную информацию из первых рук, оперативники вернулись в управление. Васильков с записанным словесным портретом преступника сразу отправился к штатному художнику – Карпову Науму Лазаревичу, кабинет которого находился в дальнем закутке первого этажа, по соседству с технической экспертизой. Карпов около часа пыхтел папиросами над блокнотом и листами ватмана, покуда не выдал три портретных рисунка.
– Держи, Александр Иванович, – пробасил он. – Соблюдены все пункты описания. Должен быть похож.
Поблагодарив художника, Александр вернулся в рабочий кабинет. Показав коллегам работы Карпова, он передал их фотографу Горшене. И еще через два часа в распоряжении оперативников оказались полтора десятка фотографий карманного размера.
Остаток дня сотрудники оперативно-розыскной группы просидели в кабинете, ломая головы над планом дальнейших действий.
Первым делом они составили список поездов, прибывших на Ленинградский вокзал или отправлявшихся с него в районе полудня тринадцатого августа. Список вышел коротким – всего-то два пассажирских поезда. Один состав отходил в Ленинград, другой через несколько минут прибыл из Великого Новгорода.
– Я так думаю, братцы-товарищи, что этот тип мог провожать кого-то в ленинградском направлении. А мог и приехать в Москву на новгородском поезде, – предположил Старцев, расхаживая по рабочему кабинету и постукивая тростью по паркету. – Одно из двух, и третьего, как говорится, не дано.
– Согласен, – отозвался Егоров.
– А вариант случайного пребывания на вокзале? – засомневался Бойко.
– В каком смысле случайного? – не понял Иван Харитонович. – Это ж не проходной двор – в одну калитку зашел, в другую вышел.
– Нет, я не об этом. Он же мог, проходя мимо по Комсомольской площади, забежать в вокзал с целью посещения общественного туалета. Или, скажем, буфета – чаю выпить, папирос или спичек прикупить.
– Такой поворот, конечно, не исключен, – поскреб затылок Старцев, – но брать его за основу для дальнейшей работы мы не будем. Потому как он ставит жирный крест на возможности снова повстречать этого гада…
После длительного обсуждения решили, что со следующего дня как минимум две пары оперативников будут регулярно дежурить на территории Ленинградского вокзала во время прибытия поезда из Великого Новгорода или перед отправкой пассажирского эшелона в город на Неве.
Утром сотрудники МУРа встретились на Комсомольской площади. За коротким перекуром обсудили последние детали, разошлись и заняли позиции. Делая вид, будто читают прессу или коротают время за непринужденной беседой, они осторожно всматривались в молодых мужчин, сопоставляя их внешность со словесным портретом преступника.
Но, увы, описанный Константином «стрекулист» на вокзале не появлялся. Шли томительные часы, менялись даты на отрывных календарях, а результата не было.
Через шесть дней после происшествия на Ленинградском вокзале Костя Ким появился в управлении с подвязанной правой рукой. Выглядел он молодцом – отдохнул, выспался, а немного округлившиеся щеки отливали легким здоровым румянцем.
– Выписали, товарищ майор, – протянул он Старцеву выданную справку о пройденном курсе лечения. – Готов приступить к исполнению обязанностей.
– Готов, говоришь? – одобрительно осмотрел Иван подчиненного. – А стрелять, если что, левой рукой сможешь?
– Я одинаково хорошо стреляю с обеих рук.
– Ну, здравствуй, брат-товарищ, – осторожно приобнял Костю Старцев. – Рад тебя видеть!
Тут подоспели и остальные. Кто-то пожимал Киму здоровую левую руку, кто-то обнимал, кто-то поздравлял с боевым крещением…
Потом коротко посовещались, ввели Костю в курс дел и отправились на Ленинградский вокзал – аккурат к приходу новгородского поезда.
– Теперь мы его точно прихватим, – довольно потирая ладони, сказал Иван Харитонович. – Одно дело пытаться опознать преступника по словесному портрету – и совсем другое, когда с тобой воочию видевший его человек…
Битый час по вокзалу и его окрестностям прогуливались три пары оперативников: Бойко – Баранец, Егоров – Горшеня и Васильков – Ким. Один лишь Старцев сидел в служебной «эмке», так как его хромающая фигура с тросточкой была слишком яркой и запоминающейся. Это могло испортить задумку.
Костина рука на перевязи бросалась в глаза гораздо меньше. Повязку ему специально сделали из темной ткани, и вместе с Васильковым они не шастали взад-вперед, а спокойно сидели за столом вокзального буфета, попивая из стаканов чай и осторожно поглядывая вокруг.
Бойко с Баранцом дежурили возле касс. Здесь, как всегда, толпилось много народа, кто-то переругивался из-за места в очереди, кто-то громко разговаривал с кассиром, капризничали маленькие дети. Над каждой кассой висела новенькая красная табличка, на которой золотыми буквами было написано: «Герои Советского Союза, Герои Социалистического Труда, кавалеры 3 орденов Славы, инвалиды Великой Отечественной войны обслуживаются вне очереди». Прикинувшись отставным офицером, Бойко торчал возле воинской кассы, его напарник листал один из старейших ежемесячных литературных журналов – «Новый мир»; в 1925 году его редактировал и правил первый нарком просвещения Анатолий Луначарский.
Последняя пара, Егоров – Горшеня, для виду прихватив из управления чемоданчик, точь-в-точь походила на ожидающих поезда пассажиров. Милиционеры прохаживались по одному из двух перронов, поглядывали на часы и делали вид, будто ожидают поезд.
– …Семнадцатого августа состоялся только один матч, – объяснял напарнику ярый футбольный болельщик Горшеня. – Наше «Динамо» принимало минчан и победило 3:0.
– А вчера, я слышал, «Торпедо» играло?
– Да, торпедовцы разгромили «Крылья Советов» со счетом 4:0.
– Занятно, – посмеивался Егоров, который никогда футболом не интересовался. – А сегодня кто играет?
– «Локомотив» – «Динамо Ленинград». «Динамо Тбилиси» – «Спартак». И «Динамо Киев» – «Зенит».
Покурив возле урны и продолжая болтать о матчах седьмого чемпионата СССР, они возвращались под крышу длинного здания вокзала, делали круг и снова шли к перронам.
Проходя мимо буфета, Егоров каждый раз бросал вопросительный взгляд на Василькова. Тот в ответ незаметно качал головой: «Пока ничего. Ждем…»