Суббота, 5 июля 1969 года, ясный летний день на Поттауатами-бич. The Stooges завершают свой первый номер, великолепно-тупоголовый “1969”, Игги Студж безучастно смотрит в публику фестиваля “Saugatuck” и произносит: «Я хотел бы посвятить сегодняшнее выступление Брайану Джонсу, мертвому “Роллингу”. Лучше быть мертвым, чем тут играть».
Они с боем берут свой сет, и где-то около четверти аудитории – отчисленные студенты, кучка интеллектуалов и разные аутсайдеры – в трансе, прочие же индифферентны или активно враждебны. Один фанат, Каб Кода из Brownswille Station, стоит сбоку на сцене, в восторге от свободного, полного фидбэков джема, венчающего двадцатиминутное выступление. Динамики истекают неконтролируемым визгом, Дэйв Александер хватает свой бас «Мосрайт» за гриф, вгоняет в щель между двумя «маршалловскими» кабинетами и начинает их трахать. Рон Эштон, в темных очках-«авиаторах» и кожаной куртке, швыряет свой «Фендер стратокастер» на пол, топчет рычаг тремоло, гитара стонет и воет. Барабанщик Рок Экшн, внезапно потеряв ритм, в припадке детского гнева пинает ударную установку.
В это время Игги Студж катается по полу в шаманском трансе, а может, просто в приступе астмы, на верхней губе кровь – разбил об микрофон.
Игги наклоняется и блюет прямо на сцену, Кода смотрит – и вдруг чувствует: сзади кто-то подошел. Оборачивается и видит Мадди Уотерса, великого патриарха чикагского блюза, которому через пару часов выступать хедлайнером фестиваля.
Мадди несколько секунд глядит на все это, потрясенный и, возможно, шокированный. Потом, указывая на сцену, кричит сквозь фидбэк: «Мне не нравится. Парням надо учиться делать шоу!»
«Мадди! – смеется Каб. – Это у них такое шоу!»
1967-й – ключевой год для молодого поколения. Джим Остерберг был одним из тех, кто этим судьбоносным летом потерял невинность, попробовал кислоту и навсегда ушел из дома. И еще более важная инициация: именно в тот момент его амбициозная одинокая фигура стала частью братства безобразников, властно вошедшего и в его, и в их жизни, повлиявшего на формирование и необратимое изменение его личности. К лучшему или к худшему, The Stooges создали Джима Остерберга.
The Stooges могли образоваться только в Анн-Арборе, ибо не найти было города умнее и одновременно тупее. Высокое искусство соседствовало тут с гризерским хулиганством, интеллект с девиацией. Эта коллизия в полной мере проявилась, когда Джим Остерберг связался с братьями Эштонами, – Парень, у Которого Наверняка Получится, became “corrupted!” («испортился!»).
Кое-кто из людей, близких к Stooges, предполагает, что Игги программировал своих музыкантов. «Они были его stooges[6]. Подростки-токсикоманы, не сочтите за клевету», – говорит Джон Синклер. Другие, наоборот, говорят, что братья Эштоны имели сильное влияние на своего лидера, который перенял их систему ценностей и крутые замашки. Некоторые друзья-музыканты, например Скотт Ричардсон, считают: «Для тех, кто действительно в курсе, Рон Эштон был главной творческой силой во всем этом деле». Студент Анн-Арбор-Хай Билл Читэм, позднее сам dum dum boy в полном смысле слова, говорит, что Джим Остерберг «чувствовал себя изгоем. А мы, Ронни, Скотти и я, изгоями были». И, несомненно, характерные для Игги Попа отчуждение, скука и безбашенный юмор позаимствованы им у приятелей – Скотта Эштона и Рональда Ф. Эштона-младшего.
В декабре 1963 года, сразу после смерти своего мужа Рональда, Энн Эштон перевезла двух сыновей и дочь из Дэвенпорта, штат Айова, в Анн-Арбор; жизнь ее была борьбой за выживание, содержать семью на скудную пенсию за мужа было невозможно, пришлось пойти на работу в анн-арборскую гостиницу «Рамада», а при этом еще растить троих смышленых, но трудных подростков.
Рональд Эштон, как и Джим Остерберг, был уверен, что ему суждено достичь в жизни чего-то важного, тем более что в 1960 году ему выпала сногсшибательная встреча с Джоном Кеннеди, когда тот, кандидат от демократов, в ходе предвыборной кампании посетил Дэвенпорт. Юный Рональд в скаутской форме, вынесенный толпой навстречу будущему президенту, ткнулся ему лицом прямо в пах. Когда охранник попытался оттащить его за скаутский галстук, будущий президент вмешался, дабы спасти несчастного скаута от удушения, и велел охраннику «оставить ребенка в покое». Прежде чем Рональда затолкали обратно в толпу, его пальцы успели скользнуть по пальцам харизматичного кандитата. Так Джон Кеннеди был включен в его пантеон героев шоу-бизнеса наряду с Адольфом Гитлером и кинокомиками «Три балбеса». Скоро эта избранная компания пополнилась «Битлами» и «Роллингами», вдохновившими Рона на пару с одноклассником Дэйвом Александером бросить школу и отправиться в Лондон в надежде встретить Джона Леннона или Мика Джеггера на Карнаби-стрит. Пришлось удовлетвориться достойной альтернативой – попасть на концерт TheWho на пике их разрушительного мод-взлета и привезти трофей – кусочек разнесенной в щепки гитары «Рикенбекер». Пит Таунсенд стал его идеалом, правда, начал он с бас-гитары. Вылетев из The Prime Movers, Рон присоединился к снобской англоманской ритм-энд-блюзовой команде Скотта Ричардсона The Chosen Few и вскоре, в октябре 1966 года, удостоился чести открыть первый рок-концерт в детройтском зале “The Grande Ballroom”: с его басового вступления к песне The Rolling Stones “Everybody Needs Somebody” начался сет The Chosen Few на разогреве у быстро набирающей популярность команды MC5.
Скотт Эштон тоже был знатный dum dum boy, начинающий барабанщик, одно время он играл с Роном, Дэйвом Александером и Биллом Читэмом в гаражной команде The Dirty Shames. Все детство он проговорил с отцом о картинге, мечтал собрать гоночный карт V8, но с безвременной смертью отца весь его мир развалился. После этого он слетел с катушек, был выгнан матерью из дому, болтался с хулиганами по улицам Либерти и Стейт и плевал в прохожих. Высокий, похожий на Марлона Брандо, с замашками крутого парня и циничным эштоновским юмором, он сразу понравился Джиму Остербергу.
Игги с Эштонами вернулись из Чикаго как раз тогда, когда Анн-Арбор захлестнула волна психоделической революции. Многочисленное студенчество, космополитизм и демократическая администрация способствовали либерализму, так что штрафы за наркотики были ниже, чем в соседнем Детройте, и вскоре в городе образовалось собственное мини-Хейт-Эшбери, на углу Либерти и Стейт, рядом с университетским кампусом.
Джим с Роном и Скоттом Эштонами решили создать рок-группу. Правда, пока не решили, кто на чем будет играть, – сначала считалось, что Скотт, как главный красавец, будет петь, а Игги останется при барабанах. На немедленный доход от проекта надежды не было, надо было на что-то жить, и ниша была найдена в зарождающейся хиппи-культуре Анн-Арбора: покупали марихуану в виде растений, сушили и продавали как траву. После Чикаго Джим вернулся в родительский трейлер, и они с Роном обнаружили, что коммунальная прачечная Коучвилла – прекрасное место для просушки листьев. Увы, накурившись собственной продукции, они зачастую пересушивали ее, так что листья прожаривались, издавая запах паленой травы. Приходилось ретироваться в трейлер и, когда Джеймс Остерберг-старший принюхивался и недоумевал, притворяться, что они ни при чем.
Джим Остерберг все еще зависел от родительского кошелька, особенно когда музыкальные эксперименты трио потребовали серьезных затрат. В начале 1967 года он положил глаз на орган «Фарфиза» и начал кампанию по убалтыванию Джеймса-старшего и Луэллы, убеждая их, что это предмет первой необходимости. Наконец Луэлла согласилась, при условии, что Джим пострижется; последовали сложные переговоры насчет того, какая стрижка может считаться достаточно короткой. Джим выбрал вариант: сзади коротко, спереди длинная челка. Получилось так странно, что, как говорит Рон, на Джима обратила внимание анн-арборская полиция. «Он шел в своих мешковатых белых штанах сюда, к моей маме, на репетицию, и менты остановили его, подумали, что он сбежал из дурдома. Больно уж по-дурацки выглядел с этой своей причесочкой и глазищами». От Коучвилла до дома Эштонов на улице Лэйк было 40 минут на автобусе, и, по словам Джима, добравшись дотуда, ему часто приходилось подолгу ждать, пока братцы пробудятся от своего утреннего сна или марихуанового ступора и впустят его.
Вскоре Рон, Скотт и Джим кооптировали дружка Эштонов Дэйва Александера – «испорченного мальчишку и хулигана», как называет его Скотт. Исчерпав долготерпение Энн Эштон, квартет перенес свои репетиции к Александерам; Дэйв поил Рона, Скотта и Джима солодовым ликером[7] «Кольт-45», пока они изготовляли зачаточную рок-оперу. Поначалу решили, что барабанщиков будет двое – Джим и Скотт, но появилась «Фарфиза», Джим пересел на клавиши, Рон пропустил свой бас через фузз и «квакушку», Скотти стучал на барабанах, и в результате вышел эпохальный 45-минутный инструментал под названием «Лезвие бритвы».
Летом 1967 года команда перебралась в свой первый дом, викторианское строение на Форест-Корт, в сердце кампуса. Они подсняли его у студентов Мичиганского университета, наивно полагавших, что честный парень Джим Остерберг и его товарищи посерьезнее, чем другие претенденты – компания девчонок. «Но чуваки прокляли тот день, когда пустили нас в дом, – радостно сообщает Рон, – потому что мы разнесли его к чертям».
Именно там, на Форест-Корт, у группы появился тот стиль жизни, который Кэти Эштон охарактеризовала как «безголовое свинство и холостяцкую развлекуху». Джима Остерберга еще можно было опознать по глазам и личному обаянию, но в принципе вся компания до раннего утра валялась обкуренная перед телевизором, хихикая над фильмами ужасов или старыми комедиями. Постепенно, подобно пещерным людям, они выработали свой язык. Сначала Джим расчистил подвал, и там уже завязывались какие-то зародыши песен, но соседи стали жаловаться на шум, и пришлось искать другие занятия. Иногда, как банда мародеров, они совершали набеги на родичей и соседей и опустошали закрома. Полезными мероприятиями оказались студенческие вечеринки – четверо налетчиков успевали набить брюхо и свалить, прихватив выпивку, пока никто не спохватился. Тем не менее в известном смысле они умудрялись даже как-то блистать. «Они были первопроходцы, клевые, ни на кого не похожие, – говорит Кэти Эштон. – Они пользовались вниманием, особенно у девочек, люди тянулись к ним, считали крутыми».
В этот психоделический период потеряли девственность и Рон, и Джим. На самом деле оба они, как воспитанные мальчики Среднего Запада, долго откладывали этот судьбоносный момент, но одна из подружек, Мэри Рифер, постарше, подпала под большеглазое обаяние Джима и решила его соблазнить. Наконец ей это удалось, да с таким успехом, что, совершив черное дело, Джим вскочил на велосипед и помчался куда-то в полном трансе; он столкнулся с машиной, перекувырнулся через нее, приземлился на ноги и вернулся с искалеченным велосипедом и блаженной улыбкой.
К концу пребывания на Форест-Корт новым увлечением группы стала кислота. В этом деле у них был старший советчик в лице Рона Ричардсона, красивого, несколько нервного интеллектуала, преподавателя Sumpter Townships в Ипсиланти и менеджера The Chosen Few. Постепенно он начал заниматься группой. У Рона было два важных преимущества: он владел старым фургоном Plymouth Washer Service[8] и принимал участие в экспериментах с ЛСД, проводившихся Мичиганским университетом, так что имел доступ к этому легальному тогда веществу. К знакомству своих питомцев с кислотой Ричардсон подошел со всей серьезностью и перед первым трипом обязал их одолеть целый список литературы. Вскоре коллективные психоделические опыты стали важной частью жизни группы. Первыми отправились в путешествие Рон, Скотт и Джим; позже, принимая в команду Дэйва Александера, Джим повел его в трип, и они попали в книгу «Ветер в ивах», причем оказалось, что Дэйв – это Рэтти, а Джим – Тоуд.
Регулярные кислотные опыты стали основой их культурного рациона, наряду с книжками по оккультизму, которые приносил Дэйв Александер, пластинками Freak Out Фрэнка Заппы, Are You Experienced? Джими Хендрикса, Tauhid Фэроу Сандерса, Gris-Gris Доктора Джона и постоянным фоном ночного телевизора, в том числе любимым сериалом Рона The Three Stooges. Рон обожал это комическое трио, которое еще в детстве видел на Иллинойской ярмарке, и его собственный юмор, будь то сухой, дурацкий или черный, определял атмосферу дома. Рон утверждает, что именно он заявил тем летом: «Нам нравятся “Студжиз”, но мы психоделические. Давайте назовемся The Psychedelic Stooges!»
Волны интереса к тому, что там варится в кухне Джима Остерберга и Рона Эштона, расходились по всему Анн-Арбору – благодаря своей роли в The Iguanas и The Prime Movers Джим был известен в музыкальных кругах, и затянувшийся внутриутробный период его нового проекта стал предметом разговоров. «В середине лета я встретил Джима и спросил, что он поделывает. Он говорит: репетируем! – рассказывает бывший товарищ по команде Джим Маклафлин. – Полгода репетировал, смешно, я вообще не помню, чтоб он с нами репетировал дольше пятнадцати минут». Заинтригованы были и местные группы, такие как The Rationals и SRC (супергруппа в составе Скотта Ричардсона, вокалиста Chosen Few, и популярного гризер-бэнда The Fugitives), и другие фигуры, например Джип Холланд, к тому моменту менеджер The Rationals и SRC, и главный новый альянс тамошней сцены – МС5 и Джон Синклер. МС5, самая крутая и энергичная из детройтских команд, поняла, что пора присоединиться к захлестнувшей Штаты хипповой революции, и в августе 1967 года заключила союз с Синклером, психоделическим гуру Детройта. Они собирались революционизировать Детройт и всю страну по полной программе: оглушительный рок-н-ролл, наркотики, секс на улице.
Прямая связь The Psychedelic Stooges с МС5 осуществлялась через сестру Рона и Скотта, Кэти Эштон, которой интересовался гитарист МС5 Фред «Соник» Смит; лидер МС5 Уэйн Крамер знал Джима со времен Prime Movers и даже как-то хотел заманить его в собственный состав. Так что когда The Psychedelic Stooges решили обнародовать результаты своих музыкальных экспериментов, Синклер и МС5, естественно, были приглашены. Назначили событие на Хеллоуин, Ночь всех святых – подходящая дата, поворот на зиму, когда по земле бродят духи умерших. Слух пошел по городу за несколько недель.
Местом публичного дебюта The Psychedelic Stooges выбрали дом Рона Ричардсона на Стейт-стрит. Ричардсону было поручено составить список приглашенных, а его жена по имени Навзикая должна была придумать Джиму сценический костюм. Проспорив с ним несколько дней насчет викторианской ночной рубашки из анн-арборской комиссионки, Навзикая решила, что требуется нечто большее: несколько дней она резала бахрому из алюминиевой фольги и клеила на резиновую купальную шапочку, чтобы получился серебряный парик. Под влиянием американского авангардного композитора Гарри Парча, который специализировался на странных самодельных инструментах, Джим накуривался и подолгу рылся на свалке за домом Рона в поисках подходящего мусора. Скотт Эштон тоже готовился к своему барабанному дебюту, украшая импровизированную установку из спасенных со свалки бензиновых канистр: расписал их символами, как нельзя лучше отражающими свойственную новой группе смесь высокого с низким. Яркими красками он изобразил «ом», крылатый глаз Гора и прочие духовные символы из Дэйвовских книжек по восточной мистике, а непристойные слова, вроде “shit” и “pussy”, написал ультрафиолетовой краской, видной только при клубном «черном» свете.
31 октября – популярная дата в тусовочном календаре, и многие из тех, кто попал на вечеринку, собирались потом куда-то еще. Лучше всех охарактеризовал атмосферу Билл Кирхен из психоделической группы The Seventh Seal (позже Commander Cody): «Главным наркотиком был ДМТ, особенно в тот вечер. Из всего, что я пробовал, он вызывал у тебя самые стойкие опасения, что ты сделал со своим мозгом что-то непоправимое. Кто-нибудь должен был держать для тебя трубку, и надо было опереться на что-то затылком, а то упадешь, жуткая вещь».
Десятки людей приходили и опять уходили, отметилась почти вся анн-арборская тусовка, включая Джона Синклера и его друзей Майкла Маклэтчи и Джимми Сильвера, друга «Пантеры» Джесси Кроуфорда и Роба Тайнера из МС5. Помещение украшали цветные полотнища, в воздухе витал густой травяной дух, и когда все началось, общий шум продолжался. Игги сидел скрестив ноги на полу и лупил по гавайской гитаре, все струны которой были настроены на одну ноту – ми. Рон играл на басу, пропущенном через несколько примочек, Скотт держал стабильный бит а-ля Бо Диддли. Роль Дэйва Александера сводилась к тому, чтобы крутить ручки усилителей или сталкивать роновский усилитель “Kustom” с кабинетом, рассылая размноженный эхом рев по залу, а также по окружающим соседям, ибо уровень громкости был, как все отмечают, просто невероятный: «Это были длинные инструменталы, и слушать их было все равно что подвергаться серьезным побоям», – с удовольствием вспоминает Игги.
Билла Кирхена зрелище не впечатлило («Это вряд ли покатит, – думал я»), но те, кому оно было адресовано, Джон Синклер и его команда, вставились. «Мне страшно понравилось, полное безумие, но в рок-н-ролльном контексте. Берется этот стерильный европейский авангард и превращается в такую штуку, которую толпа может слушать», – вспоминает Синклер, который был потрясен – в прямом и переносном смысле – оглушительными звуками в гостиной Рона Ричардсона и разнообразием веществ, циркулировавших в крошечной аудитории. Один из приятелей Синклера принес маленький чемоданчик с почти сотней косяков: заранее аккуратно скрученные, они были бесплатно розданы публике; народ, набившийся в кухню, дышал фреоном, опустошая аэрозоли в воздушные шарики и затем высасывая содержимое, и поглощал амилнитрат. Гремучая фармацевтическая смесь усугублялась свирепой звуковой атакой. Ритмическая подкладка Рона и Скотта порой спотыкалась, в перегруженном усилителе перегорали лампы, а Игги переключился с гавайской гитары на другие, более оригинальные инструменты, в том числе пылесос, так называемый «Остерайзер» (блендер, наполовину наполненный водой, куда он засовывал микрофон, производя булькающий белый шум, напоминающий водопад) и призрачно-загадочный терменвокс (он звучит, например, на альбоме The Beach Boys Good Vibrations).
К тому моменту, как лопнула последняя лампа и роновский усилитель наконец испустил дух, немалая часть публики уже покинула помещение, многие, как Синклер, в состоянии, близком к психозу: «Меня охватила паранойя, что я такой обдолбанный, а полиция всего в двух милях и наверняка услышит грохот». Закрывать вечер пришлось брату Джей-Си Кроуфорду, который позже прославится благодаря своей хипповой, начиненной «мазафаками» проповедью, открывающей альбом МС5 Kick Out The Jams. «Это волшебная ночь, первая ночь кельтского Нового года», – объявил он. Несмотря на свой ранний уход, Джон Синклер был впечатлен в полной мере. Захваченный харизмой и танцевальной пластикой бывшего барабанщика, главный хиппи-мечтатель Детройта пришел к заключению, что новой команде все же необходима «какая-то прокладка между ними и остальным миром». Он имел в виду звук, но это высказывание можно отнести и к личной ранимости участников группы.
Не удивительно, что бешеный, громкий и накачанный наркотиками дебют Psychedelic Stooges запомнился и даже понравился, так что можно было планировать следующий концерт. Но это еще не была та музыка, которую впоследствии будут ассоциировать с The Stooges. К тому моменту альтернативная арт-сцена Анн-Арбора развилась и укрепилась, и группа «Сразу» (The Once Group), разношерстная компания музыкальных, театральных и киношных авангардистов, преодолев предубеждения Мичиганского университета, начала собирать единомышленников со всей страны. Безудержная экспериментальность и импровизационный инструментарий Stooges прекрасно вписывались в эту нишу. Для большинства свидетелей Джим был прежде всего интеллектуал, а потом уже рок-н-ролльщик. Той же осенью Роб Тайнер познакомил Остерберга с Рассом Гиббом, университетским преподавателем, по наущению Синклера открывшим “The Grande Ballroom”[9], которого тоже обаял преданный искусству юноша. «МС5 были парни с рабочих окраин Детройта. У Игги, сына учителя прекрасной анн-арборской школы, социальный статус был гораздо выше».
Гибб, одна из основных фигур быстро развивающейся мичиганской рок-тусовки, с одинаковым успехом общался и с обкуренными революционерами типа Джона Синклера, и с цивильными ребятами вроде своего банковского менеджера. Подобно многим умельцам без мыла влезать в труднодоступные места, он в полной мере оценил аналогичные достоинства нового знакомого. «Обаятельный был человек. Он играл как бы вторую скрипку при МС5, но ясно было, что его не проведешь». По словам Гибба, имея дело с менеджером Psychedelic Stooges Роном Ричардсоном, он никогда не сомневался, что на самом деле всем заправляет Игги. Так что Stooges получили предложение сыграть в «Гранде», как только будут готовы.
Рон Ричардсон был неглупый интеллектуал, но тоже не от мира сего. Бабушка Рона Эштона прозвала его Безумным Профессором: он постоянно возился с какими-то устройствами, пытаясь починить то, что восстановлению не подлежало. Он работал с «трудными» детьми в бедной части Ипсиланти, но быть «вожатым» The Psychedelic Stooges было, пожалуй, посложнее. Перебравшись вместе Навзикаей и всей командой в Тоуд-Холл, деревенский дом на Вриланд-роуд в Ипсиланти, Ричардсон тщетно пытался справиться с бесконечными жалобами соседей на шум, оклеивая стены картонными упаковками из-под яиц. Рону казалось, что вся банда живет на его учительскую зарплату, хотя Джим вроде бы зарабатывал что-то как официант в ресторане, а Рон Эштон служил продавцом в местном хипповом магазинчике «Краски воображения» (“The Pigments of the Imagination”), где в основном, обкуренный, добродушно наблюдал, как покупатели обчищают полки. В конце концов терпение Ричардсона лопнуло. Как-то раз, когда их с Навзикаей еда в очередной раз исчезла из холодильника, он решил перекрыть отопление, пока преступник не признается. Вместо этого Игги взял микрофон и вместе со всеми стал распевать: «Долой Безумного Профессора!» «Они доводили меня, – говорит профессор, – и я вышел из себя». Случай, однако, имел немаловажные музыкальные последствия: как сказал впоследствии Джим Остерберг, это пропущенное через усилитель хоровое пение впервые вывело Stooges на мощный, угрожающий музыкальный грув. Это новое открытие совпало с влиянием Джима Моррисона: Остерберг был восхищен его пьяным выступлением в Мичиганском университете 20 октября 67-го, когда он «рычал, как горилла, и бесил студентов». Провокативные повадки Моррисона убедили Джима, что он тоже может быть вокалистом, и побудили переключиться на более традиционный состав инструментов, с Роном на гитаре и Дэйвом Александером на басу.
Несмотря на всю свою безбашенность, Джим Остерберг был достаточно разумен и уже нашел человека на смену Безумному Профессору в лице Джимми Сильвера. Близкий друг Джона Синклера, Джимми происходил из талантливой интеллигентной еврейской семьи – его отец работал в админстрации президента Джонсона помощником советника по здравоохранению, и сам он приехал в Анн-Арбор учиться в Школе общественного здравоохранения Мичиганского университета. Рон Ричардсон уже обращался к нему за помощью, но получил отказ. Вокалист, однако, оказался настойчивее. «Он умудрился убедить меня, что я стану частью его великой миссии». Первым заданием Сильвера было сообщить своему предшественнику, что его услуги больше не нужны, – а также уговорить его оставить для нужд группы свой автофургон Plymouth Washer Service. Профессор был счастлив избавиться от бремени и с радостью согласился.
Умный, энергичный, харизматичный Джимми Сильвер, которому помогала жена Сьюзен, оказался идеальным руководителем для команды. Относился он к ним по-отечески и мог как-то организовать. Научился разруливать сложные взаимоотношения со «старшими братьями», МС5, и уговаривать сомневающихся местных промоутеров устраивать концерты своим подопечным. Он занимался даже вопросами питания – посадил всю компанию на здоровую макробиотическую диету, которой придерживались они с женой. Но все же приходилось нелегко: «Все равно что котов пасти, – вспоминает он. – В большинстве вопросов они были совершенно незрелыми. А алкоголь и наркотики это только усугубляли».
Джим Остерберг был в группе одновременно ведущим и ведомым. Он многому научился у своих собратьев и зачастую, как в истории с Бобом Кёстером, старался их переплюнуть, чтобы заслужить уважение компании. Так что он вполне мог проявляться как «капризный ребенок, который все ломает», говорит Сильвер. Но в спокойные моменты – особенно когда Джимми и Сьюзен пересаживали его с наркотиков и алкоголя на макробиотику, снимая приступы астмы, – проявлял высокий интеллект, которым славился в школе. «В один из таких дней, когда мы ухаживали за ним, я осознал, до чего у него отличные аналитические мозги. Он умел четко определить, что нравится людям и как заставить их захотеть делать то, чего ему от них нужно». Через несколько месяцев Сильверу стало ясно, что в известной степени им тоже манипулируют, что Джим выделяет специальное время на общение с ним. При этом Джим делал это с совершенно честным, открытым видом – ни за что не заподозришь какой-то расчет или манипуляцию. Только с течением времени Сильвер осознал, что Джим уговорил его заниматься группой, как бы предоставляя ему шанс стать частью чего-то большего, чем он сам, – интуитивно угадав главный вектор его, сильверовской, жизни.
С начала 1968 года Джимми и Сьюзен поселились вместе с Psychedelic Stooges в знаменитом Fun House, просторной фахверковой постройке (номер 2666 по Паккард-стрит) на выезде из Анн-Арбора в Ипсиланти. Этот дом нашла для них Энн Эштон. Он сдавался по сниженной цене как подлежащий сносу – на этом месте должно было пройти шоссе. (Позже хозяин, фермер Бейлис по прозванию Медведь, заезжал туда и был огорчен разрухой, которую учинили там съемщики.) Дом стал резиденцией группы и был окрещен Студж-Холлом, или Фан-Хаусом. Название подходящее, ибо все окрестные парни и девчонки рвались к ним в гости, – хотя, что касается девчонок, они могли подвергнуться преследованию в полной темноте под музыку Гарри Парча, что сегодня, без сомнения, квалифицировалось бы как жестокое и бесчеловечное обращение.
В те первые месяцы The Psychedelic Stooges усердно репетировали, примерно по полчаса каждый вечер, на умопомрачительной громкости. Джимми Сильвер слышал эти упражнения и отметил, что парни прекрасно пародировали своих анн-арборских соперников: «Они могли имитировать стиль Боба Сигера, Теда Ньюджента, The Rationals, причем получалось лучше, чем в оригинале». Сильвер подумал, что из этого можно извлечь выгоду, и попытался убедить ребят записать демо-материал для других ансамблей, но получил отказ. Джим с Роном, наоборот, сосредоточились на производстве музыки, не связанной ни с одним стилем, неструктурированной и существующей на чисто бессознательной, интуитивной основе. Это должно было быть идеальное сочетание высоколобости и дурацкости. Джим привнес все, что знал от Боба Шеффа об авангарде, а Рон и Скотт – честную тупую рок-н-ролльную агрессию. Хотя на самом деле сочетание было несколько сложнее: как отмечает Джим, «Рон как инструменталист и автор обладает изяществом, которого мне недостает». Впоследствии возникли споры, кто что написал, и Игги Поп заявлял, что всю музыку до последней ноты сделал сам, однако ясно, что большинство ранних песен возникло из роновских идей и риффов. Гитарный стиль Эштона прост, его умный минимализм и мощная подача носят сильное влияние ультраагрессивной гитары Пита Таунсенда, которого он когда-то слышал в Лондоне. Но слепить песню из хаоса идей – медленный процесс. Как вспоминает Джимми Сильвер, репетировать больше сорока пяти минут был для них страшный напряг, они «физически не могли играть больше пятнадцати, максимум двадцати минут подряд».
Хотя участники группы, как правило, называют своим первым профессиональным выступлением разогрев перед Blood Sweat and Tears в «Гранде» 3 марта 1968 года, на самом деле дебютом можо назвать 20 января, когда они заменили The Amboy Dukes перед новым составом Скотта Ричардсона Scot Richard Case. Хиппово-торчковая публика, собравшаяся на этот концерт, понятия не имела, что ей предстоит.
На первых концертах в «Гранде» Джим Остерберг наконец оставил дома гавайскую гитару и выступил как фронтмен. Сам он описывает эти ранние выступления как наивные, под сильным влиянием своих тогдашних героев: «Быть Джимом Моррисоном и Миком Джеггером – вот чего мне хотелось. Это было настолько очевидно, что меня следовало бы называть Миком Моррисоном!» Но Джим Моррисон никогда не выходил на сцену в белой викторианской ночнушке, самодельном серебряном парике, белом гриме и вооруженный пылесосом. Выглядела группа так, что в течение 45-минутной поездки, по словам Рона Эштона, реднеки несколько раз пытались столкнуть их с дороги, а охранник клуба взглянул на Игги, украшенного алюминиевой бахромой, и произнес: «Это что еще такое? Механический человек, что ли?»
Хозяин клуба Расс Гибб принял костюм вокалиста невозмутимо («Он напоминал жестяного человека из “Волшебника страны Оз”») и терпеливо выслушал его объяснения относительно трудностей с подключением «Остерайзера», который показался Рассу чем-то вроде туалетного бачка. Доброжелательный энтузиаст, всегда готовый к тому, что «ребята» выдумают что-нибудь новенькое, Расс вышел из офиса глянуть их выступление и нашел его впечатляющим: энергичный рок-н-ролл в духе The Who и Хендрикса или, скажем, MC5, но гораздо больше свободы. Игги пел в пылесос, Рон и Дэйв подхватывали его вокальные линии и превращали их в длинные повторяющиеся риффы, а Скотт Эштон держал первобытный бит а-ля Бо Диддли на 55-галлоновых бензиновых баках, тимбалах и видавшем виды железе.
Психоделическое начальство в лице Джона Синклера и Расса Гибба билось в экстазе. «Чистое шаманство, иначе не скажешь, – заявляет Синклер. – Говорят о шаманстве Джима Моррисона, но это было гораздо круче». MC5, которые почти в полном составе были на концерте, сочли его «просто невероятным», говорит Бекки Тайнер, подружка и впоследствии жена их вокалиста Роба Тайнера. За следующие несколько месяцев Игги хорошо узнает, что такое смотреть на застывшую в ужасе публику, чьей единственной явной реакцией было – смеяться или уходить. Ближе к ночи в офис Расса явилась девушка с вопросом, какого черта он нанимает таких «странных» музыкантов. «Он был слишком альтернативен для этих провинциальных ребят, – поясняет Гибб. – Наверное, она никогда не видела ничего более захватывающего, чем кино с Дорис Дэй». Несмотря на равнодушие публики, местный репортер Стив Сильвермен назвал The Stooges самым впечатляющим из всего, что можно увидеть в «Гранде», а аккуратных, базирующихся на каверах Scot Richard Case припечатал слабеньким поощрением. The Stooges, писал Сильвермен в этом первом упоминании их в прессе, «играют электронную музыку с контролируемым фидбэком, “квакушкой”, слайд-гитарой и подгруженным басом, а также вокальным скэтом и нео-первобытным воем».
В течение следующих недель Stooges вновь и вновь возвращались в «Гранд», где разогревали Blood Sweat and Tears, Слая Стоуна и Джуниор Уэллса. Чаще всего, однако, они делили сцену с MC5, которые уже могли собирать в старый викторианский зал по 800 человек и продвигать своих, как они их называли, «младших братцев». Мессианское рвение Джона Синклера захватило Джимми Сильвера и его подопечных, это была заразительная вещь, особенно для музыкантов, которые, говорит Сильвер, «считали себя звездами с первого же дня» – при этом в основном находились под травой или кислотой.
Кислота, однако, могла быть и жестокой подругой, и лучшая иллюстрация тут – 21 апреля 1968 года, день, ознаменовавший двадцать один год пребывания Джима Остерберга на этой планете; день великолепного трипа для гитариста Stooges и ужасающего – для вокалиста.
Рон Эштон вспоминает, как в этот ветреный, солнечный день вместе с прекрасной девушкой запускал воздушного змея, оба они были слегка под кислотой и видели лица в облаках. В тот день он потерял невинность и, вернувшись в Fun House, вместе с подругой слушал новую пластинку The Byrds The Notorious Byrd Brothers. Причудливая нежность таких песен, как “Goin’ Back” или “Dolphin Smile”, прекрасно подходила к этому дню, настолько совершенному и ничем не испорченному, что Рон никогда больше не принимал кислоту, зная, что ни один будущий трип не сравнится с этим.
Не все песни на этом альбоме The Byrds были такими выдающимися; один из наименее удачных треков, “Tribal Gathering”, представлял собой достойную забвения хипповую размазню на пять четвертей, под сильным влиянием “Take Five” Дэйва Брубека. Песня бесцельно и монотонно катится, пока музыкантам не надоедает, и на восемь тактов они просто меняют бит на жесткий примитивный двухнотный рифф. Этот фрагмент ничем другим не примечательной песенки застрял в психоделизированном мозгу Рона.
Вечер должен был стать достойным продолжением дня, ведь они опять выступали в «Гранде», на разогреве у The James Gang, в то время как на афише значилась группа Cream. Как и на все тогдашние выступления, был запланирован совершенно новый сет, и Джим Остерберг заранее заезжал на неделе в клуб, чтобы привезти и водрузить перед сценой пятифутовый бензиновый бак, «играть» на котором должен был Джимми Сильвер. Ради праздника Игги закинулся двойной дозой кислоты “Owsley Orange Sunshine”. Но едва выйдя на сцену, музыканты обнаружили, что из-за ошибки подключения вместо всепобеждающего грохота из «маршалловских» усилителей доносится лишь жалкое урчание: «Звуковой эквивалент эректильной дисфункции», – с содроганием вспоминает Игги. Пришлось оборвать вступительный номер и ждать, пока починят технику. Толпа же в нетерпении принялась распевать: «“Крим” да-вай! “Крим” да-вай!»
Игги решил принять вызов. Он забрался на огромный бензиновый бак и встал в позу ренессансной статуи, «чтобы стать громоотводом для этой ненависти», в то время как толпа распевала все громче и агрессивнее. Наконец «маршаллы» вернулись к жизни, и шоу продолжалось. «Но хорошо сыграть не получилось», – говорит Игги, который, несмотря на всю свою браваду, был чрезвычайно огорчен враждебностью толпы, особенно в своем «чувствительном» галлюцинаторном состоянии.
В глубокой скорби он вернулся в Анн-Арбор и провел вечер с Дэйвом Александером и его родителями, но даже именинный чизбургер со свечкой не помог преодолеть ощущение провала. «И если я когда-нибудь готов был сдаться, то именно в тот момент. Не было стимула продолжать».
Тут, конечно, чувствительный хиппи сдался бы. Но Джим Остерберг – это вам не чувствительный хиппи. Это парень, у которого, скорее всего, получится, и ему надо было сладить с этой ненавистью.
Но как отвечать на ненависть?
Джим Остерберг говорит, что в результате он «стал бесстрашнее. Меня можно было объявлять: Человек, Которого Вы Любите Ненавидеть».
Джимми Сильвер говорит, что Джим Остерберг построил своего рода психическую защиту, броню. «Ему пришлось. Потому что эти люди ненавидели его. И существовала возможность физического нападения».
Каб Кода, приятель-музыкант и фанат, заметил, что «отказ аудитории принять это поп-арт-представление родил в нем враждебность – и он пошел напролом, физически так или иначе провоцируя публику на ответ».
Кэти Эштон, друг, а потом и подруга, заключает: «Он знал, что люди злы. Трудно было бы не начать к ним относиться соответствующим образом. Он не стремился шокировать, это вышло естественно».
Этим новым человеком, бесстрашным, неуязвимым, конфликтным, злым, был Игги Студж.
Идея альтер эго, которое начинает жить своей жизнью, не нова. Она воплотилась в готической литературе 19 века и заново завоевала популярность в послевоенной Америке, вскормившей Джима Остерберга, мальчишку, который мечтал стать «Атомным мозгом». Двадцатилетний артист столкнулся с враждебной аудиторией и, чтобы выжить, должен был призвать на помощь сверхчеловеческое альтер эго. Но, как мы знаем из бесчисленных дешевых ужастиков, альтер эго может выйти из-под контроля.
В последующие годы те, кто был близок к Джиму Остербергу, в большинстве своем научились уважать Игги Попа, как он станет себя называть. Им нравилось делить сцену с Игги или обедать с Джимом (упаси Бог перепутать). Они научились прощать Игги поведение, которое было бы непростительно для его обаятельного создателя. В конце концов, Джим Остерберг сотворил того, кто для многих является величайшим из когда-либо выходивших на сцену рок-фронтменов. Но постепенно это существо переключило на себя все внимание, уделявшееся группе, и, кроме того, нельзя игнорировать законы дешевого фильма ужасов. Как говорит Рон Эштон, «долгое время это работало: честные, цельные эмоции, которые сделали его Игги Попом. Потом оно вышло из берегов. И он не смог больше отделять представление от жизни».
Когда имя «Игги», поначалу обидная кличка, превратилось в официальный сценический псевдоним, стало ясно, что супергерою требуется особый наряд. Идея пришла Джиму, по его словам, в библиотеке Мичиганского университета, которую он все еще иногда посещал: «Я смотрел книгу о Древнем Египте. И понял: фараоны никогда не носили рубашек. И я подумал: ага, в этом что-то есть!»
Конечно, стороннему наблюдателю это покажется удивительным: Дикарь мичиганского рока черпает идею концертного костюма из тома по древней антропологии. Но так оно и было, и свидетель тому роуди группы Рой Сигер: «Мы часто собирались, накуривались и слушали рассказы Джима об антропологии и людях древности. Он страшно интересовался прошлым человечества, ранними стадиями развития, когда оно еще так близко стояло к природе, к животному миру. И совершенно явно использовал это в музыке».
Голый торс явно соответствовал дикарскому посылу The Psychedelic Stooges, но Джим решил придумать еще что-нибудь живописное в области штанов, вдохновляясь прежде всего вызывающим сценическим имиджем MC5. В начале 1968 года Stooges регулярно зависали по ночам у MC5 в «Художественных мастерских», выходящих на детройтское шоссе Джон-Си Лодж, и часто оставались сидеть с женами и подругами MC5, которые боялись стремных местных персонажей, норовивших ворваться в здание. Бекки Тайнер и Крис Ховнанина, подруги Роба Тайнера и Уэйна Крамера, преуспели в создании сценических костюмов для своих партнеров, так что Бекки вызвалась сшить Джиму концертные брюки из дешевого кожзаменителя. Методом проб и ошибок были скроены штаны, идеально подходившие к его «прекрасному телу», говорит Бекки. Получилось в облипку и с «очень, очень низкой талией – едва закрывали пах. И очень-очень тесные».
Концертные костюмы пригодились, когда The Psychedelic Stooges вышли за рамки «Гранда» и пустились в гастроли по маленьким клубам промышленной и деревенской мичиганской глубинки. Один из таких клубов, “Mothers”, открыл летом 1968 года в городишке под названием Ромео Люк Энгель. Посетив Анн-Арбор, он зашел к Джипу Холланду, у которого уже было свое агентство (а не телефонная будка) под названием “А2”, или «А в квадрате». Посмотрев на одну из их ранних «репетиций», Джип особых надежд на Psychedelic Stooges не возлагал, но все же помогал им с организацией концертов, к тому же в тот день в агентстве оказался Джимми Сильвер. Через час Джимми удалось уболтать Энгеля взять его команду на разогрев к The Jagged Edge 11 августа 1968 года.
Когда группа прибыла в клуб в фургоне, «Понтиаке» Роя Сигера, Энгель мило поболтал со славным смышленым «пареньком в узких брючках». Но как только они заиграли свою примитивную музыку, он был крайне удивлен, увидев, как тот, кого он считал техником, подошел к микрофону и запел – увы, беззвучно, потому что звук издать не получилось. Паренек с отвращением швырнул провинившийся микрофон об сцену, после чего увидел, как техник The Jagged Edge вылез на сцену, поставил микрофон на место, включил кнопку и ушел. Пытаясь спасти положение, расстроенный Игги пустился в бешеный танец перед равнодушной толпой. «Он спрыгнул со сцены и стал наскакивать на девчонок, как большая собака», – говорит Энгель, с восторгом вспоминая, как местные деревенские парни стояли в шоке, совершенно дезориентированные: их основной инстинкт «беги или дерись» был тут неприменим. Толпа была полностью парализована «этим мелким психом».
К тому моменту Игги уже скинул рубашку – и внезапно изогнулся назад в почти невозможную дугу, свой фирменный «мостик». Тут-то, не выдержав предельного натяжения, и лопнули штаны из кожзаменителя, впервые явив зрителям ту часть, которой впоследствии суждено было немало публичных выступлений. «Клуб загудел от волнения и смущения, – говорит Энгель, – и двое охранников рванулись ко мне, а я побежал искать Джимми Сильвера, чтобы прекратить концерт!»
Клуб мгновенно заполонила полиция, вызванная, как уверен Энгель, его соперником – хозяином клуба, а Игги, уже нагишом, сбежал через заднюю дверь в сопровождении Роя Сигера. Пока полиция прочесывала помещение, Джимми Сильвер вычислил начальника и, употребив все свои дипломатические способности, договорился о гарантии, что артист не будет бит разъяренными ментами, уверенными, что они накрыли какой-то гомоизвращенческий стриптиз. Тогда только Игги извлекли из фургона, где он прятался, и предали в руки правосудия.
Поскольку ни музыканты, ни менеджер не располагали достаточной суммой, чтобы выкупить злосчастного вокалиста, Джимми Сильвер был вынужден обратиться за помощью к Джеймсу Остербергу-старшему. Он прибыл на следующее утро. На другой день дело уже было выслушано, и судья Шок присудил нарушителю штраф – 41 доллар, плюс 9 за издержки производства. Остерберг-старший заплатил и вообще отнесся к инциденту удивительно добродушно, когда Джим-младший предложил ему партию в гольф на “Pat’s Par Three”.
После этого знаменитого случая группа впервые попала на первую полосу – в местную газету Observer. Реклама, правда, получилась так себе: Джеймс Остерберг назван там «танцором и шоуменом». И вообще дело представлено так, будто полиция накрыла гомосексуальный стрип-клуб. Люк Энгель был скомпрометирован, и хозяин здания на следующий же день разорвал с ним договор аренды; вскоре начинающий промоутер покинул город.
Скорее благодаря, чем вопреки подобным случаям вокруг The Psychedelic Stooges стал собираться круг преданных фанатов, в основном, по словам Джима, «студентов и старших школьников, которые были или хотели быть плохими. Плюс некоторое количество более музыкально образованных людей». Такая публика соответствовала присущей группе полярности: брутальность и антиинтеллектуализм музыки и возмутительный театральный авангардизм самого зрелища. Дэйв Марш, впоследствии один из главных соратников и помощников The Stooges, видел, как на выступлении в Мичиганском университете в Дирборне «цивильная студенческая парочка стала уходить, а Игги стал на них наезжать, кричать им прямо в лицо, – результатом чего стала песня “Goodbye Bozos”». Этот конфликт, захватывающий и «глубоко театральный», предвосхитил снятую позже Брайаном Де Пальмой противоречивую пьесу Dionysus 1969, где были похожие эксперименты с психодраматизмом, конфронтацией и наготой. Однако Stooges ничего не изображали, все было всерьез, и брутальная монотонность музыки усиливала ощущение угрозы. В том случае, правда, когда ее удавалось удержать, ибо неумелость Psychedelic Stooges стала для кучки местных музыкантов, которым действительно нравилось, что они делают, частью программы. У зачаточных песен типа «Астматического приступа» были запоминающиеся риффы, но не было коды, и зачастую они просто распадались. Толпа становилась свидетелем того, как Игги и Скотт Эштон посреди песни начинали спорить о ритмическом рисунке, наконец Игги хватал палочки и показывал Скотту, что играть. Или, например, когда разваливалась очередная песня, мог лечь на спину и без сопровождения мурлыкать “Shadow Of Your Smile”.
Каб Кода из Brownsville Station неоднократно делил сцену с The Stooges и с восторгом вспоминает, что «многие, вроде Теда Ньюджента или The Frost, которые считали себя крутыми, не любили выступать с ними в одном концерте. А мы наоборот: здорово, Stooges, интересно, что будет? Потому что они могли отлично отыграть двадцать минут, а потом внезапно все валилось в тартарары. Как на пластинке Metallic KO, хотя там другой состав – они могли прямо вот так взять и развалиться посреди песни. Потому что у них был лидер-антилидер, лидер хаоса, состав просто стоял и ждал, куда его поведут дальше».
Несмотря на весь хаос и насмешки, четверо неизвестных парней со Среднего Запада с непомерными эго не сомневались в себе. Аутсайдеры, противопоставившие себя миру, который считали мелким и банальным, они положились на волю ветра и ждали, куда их вынесет. Джим Остерберг, школьный политик, был, наверное, единственным из них, кто был способен жить в этом внешнем мире. Но, по словам Джимми Сильвера, для этого надо было «делать лицо, а ему этого больше не хотелось. Он сделал свой выбор: играть эту музыку. Это было его призвание». И пути назад не было.
Сегодня, когда детройтская сцена конца 1960-х признана колыбелью жесткого гаражного рока, легко забыть, что The Stooges взросли на хипповом евангелизме. Лучшее напоминание об этом – Джон Синклер, в то время верховный жрец детройтской арт-сцены, а ныне бочкообразный дяденька-радиоведущий в Новом Орлеане.
Большая известность пришла к Синклеру, когда Джон Леннон прославил его как схлопотавшего «десять за два» – десять лет тюрьмы за два косяка. Его преследовали за учреждение партии «Белых пантер», которых обвиняли в подготовке терактов, в том числе взрыва здания ЦРУ в Детройте. Седовласый, с хрипловато-джазовой речью в стиле Доктора Джона, сегодня Синклер напоминает нечто между Санта-Клаусом без костюма и ленивым хиппи из комикса Гилберта Шелтона «Кот Толстого Фредди». Днем он ведет передачу о старой музыке на нью-орлеанском радио, а вечерами допоздна слушает виниловые пластинки Альберта Айлера или Чарли Паттона.
Это интересный собеседник и увлекательный рассказчик. Но в течение наших бесед за щедрыми нью-орлеанскими обедами становится все очевиднее, почему в Америке так и не случилось революции. Несмотря на все обаяние, это совершенно непрактичный, сосредоточенный на самом себе человек, переполненный идеями, но постоянно жалующийся на отсутствие денег.
Синклер сыграл решающую роль в судьбе молодого Джима Остерберга: связал его с «Электрой», познакомил с фри-джазом и помог группе обзавестись «Маршаллами». Но было и кое-что поважнее. Поощряя их арт-роковые эксперименты, он, сам того не желая, спровоцировал их неприятие среди неподготовленной мичиганской публики. То, что начиналось как оптимистический авангардный хипповый эксперимент, обернулось мрачным, враждебным противостоянием. Эта враждебность решительным и болезненным образом сказалась на Игги и его команде. Но именно она способствовала появлению великой музыки.