Ее я хочу сделать своим главным развлечением и закуской в запуске «Идола». Стать участником нового реалити-шоу, созданным для удовлетворения потребностей потребителей определенного контента – своего рода честь, подарок. Но даже на этапе приглашения она посмела выкинуть ключ в мусорный бак и подписала себе приговор на изощренные моральные пытки в будущем.
В этом мире правит баланс добра и зла, законы кармы.
Аврора Хейз отправила меня в этот ад, обернула мою жизнь в пепел, но пришло время, когда я верну долг и заберу ее с собой.
И пусть все считают меня мертвым, поскольку моя смерть была инсценирована группой профессионалов, а сам я уже три года заперт в этом особняке с огромной прилегающей территорией, расположенном в Богом забытом месте, мне приходится развлекать себя далеко не милыми вещами.
В список входят запрещенные вещества, обнаженные девушки всех национальностей и привлекательных моему глазу размеров и прочие грехопаденческие забавы, которые мне порядком надоели.
Мне просто необходимо разнообразие.
Девиз «Идола» звучит так: «Здесь ты снова почувствуешь себя живым», но на данный момент нет никого и ничего, что способно утолить мой эмоциональный голод.
Я давно ничего не чувствую. Конченный эмоциональный импотент, и это не лечится. Но я хорошо имитирую все, что необходимо, для выстраивания манипулятивных нитей и коммуникаций в наших сумасшедших элитных кругах.
Семья Торнтон вхожа в дом президента любой страны, и это не удивительно. Все, кто правит балом, обожают предметы роскоши. Часы с заветной гравировкой «Торнтон» есть в вишлисте каждого уважающего себя представителя мировой элиты.
– Чего желаете, мой господин? – от напряженных мыслей меня отвлекает приторно-сладкий голосок одной из проституток. В полумраке хамама царит атмосфера запретных удовольствий и бесконечного порока. Вдыхаю, ощутив насыщенную влагу и ароматы восточных благовоний, обволакивающих меня невесомым покрывалом. Мягкий свет, проникающий сквозь небольшие отверстия в куполообразном потолке, создает зловещую игру теней на мраморных стенах.
Мой взгляд фокусируется на центральной плите – гебек-таши, на которой лежат как минимум дюжина красивейших девушек, демонстрирующих мне свои округлые задницы. Каждая из них из кожи вон лезет, пытаясь привлечь мое внимание, и рассчитывает на то, что именно ее я выберу для того, чтобы глубоко и долго накачивать спермой.
Они убоги в своем желании понравиться мне и заслужить бесценные секунды моего времени.
Они не возбуждают, подобно всем вещам, что доступны просто так, в любое время и практически бесплатно – та цена, что перепадает им за послушание и покорность, это сущие копейки для меня, поэтому в них я не вижу никакой ценности.
Хотя… у пятой справа действительно самая красивая задница.
А у той, что подобралась ко мне ближе всех и нарушила мое одиночество, чертовски заманчивая грудь. Но даже два этих упругих мячика не достойны того, чтобы я задержал на них взгляд дольше трех секунд. И вот мой взор вновь гуляет по небольшим фонтанчикам, из которых струится прохладная вода, создающая контраст с горячим паром, наполняющим помещение.
Лениво наблюдаю за тем, как две соблазнительницы встают прямо на платформе и начинают двигаться в такт ненавязчивой, немного мистической музыки, в которой преобладают барабанные и этнические звуки. Шелковые накидки ласкают их чистые и холеные тела, золотые украшения мелодично позвякивают при каждом движении. Бедра красавиц описывают идеальные круги, а животы волнообразно двигаются, демонстрируя мастерство и контроль над каждой мышцей. Несмотря на всю грацию, с какой они танцуют и стараются, я вижу их в не в костюмах Шехерезад, а в обличии «мяса для утех».
Я называю их наложницами, хоть я и далеко не арабский шейх и не имею ничего общего с этой эстетикой. Разве что с гаремами, которые существовали в любой мировой культуре.
Та, что подобралась ко мне ближе всех, вновь начинает непрошенный разговор и тянет ко мне свои наманикюренные пальцы, норовя прикоснуться.
– Без рук, – небрежно бросаю ей. Взглядом указываю вниз, невербально предлагая ей разместиться на коленях передо мной. – Начинай. Ты помнишь правило.
А правило одно: никаких, мать ее, рук. Никаких прикосновений.
– Да, мой Господин, – безымянная наложница опускается передо мной. Судя по тому, как рыжеволосая соблазнительница морщится, ей очень больно стоять коленками на каменном полу. Она инстинктивно хочет ко мне прикоснуться, направив свой голодный взор на мой член.
Не сказал бы, что у меня стоит колом. Мне давно недостаточно всех этих голых шлюх и развратных пейзажей, чтобы возбудиться, особенно когда мои мысли витают где-то очень далеко.
– Я сказал: без рук, – шиплю я, ощущая кончики ее пальцев на своем прессе. – Работай языком и губами.
Она берет мой член в рот, и я вновь устало выдыхаю, осознав, что будущий минет даже не стоит и грамма моего внимания. Ну кто так делает? Я же сказал: работай языком. Губы, а тем более рот должны быть чуть позже.
Мне бы не хотелось объяснять шлюхам, как нужно сосать.
Какого черта я должен тратить на это время.
С первых секунд я осознаю, что неумелая эскортница не доставит мне удовольствия. Мне жалко тратить свой биоматериал на ее желудок, и поэтому я просто оттягиваю девицу за волосы от своего члена и выверенным движением отодвигаю в сторону. Молча встаю, взяв полотенце с каменной скамьи, и оборачиваю его вокруг бедер, посматривая за тем, как зеленые глаза ведьмы загораются обидой и раненным самолюбием.
– В другой раз. Если повезет снова здесь оказаться, – поддевая ее подбородок, успокаиваю расстроенную нимфу. – Ты получишь повышенную ставку за смену. Так, будто ты сделала лучший минет в моей жизни. У меня хорошее настроение.
Судя по ее взгляду, ее куда больше порадовало бы отсосать мне, нежели щедрые чаевые за просто так.
– Простите, мой Господин, – она виновато опускает взор, и я вижу, как ее тело постоянно выдает ее. Еще чуть-чуть и она повиснет на моих бедрах, резко сдерет полотенце и нападет на мой член – лишь бы доказать то, что она искусная гейша.
– Я исправлюсь…
– Не стоит, – завязываю полотенце крепче, мысленно подумав про себя, что «у меня не стои́т». – Мне это не интересно, – направляюсь к выходу из хамама. Сразу за дверью расположен лифт, ведущий в мой кабинет. Пару минут, и я оказываюсь в уединенном пространстве, воплощающим мое представление об идеальном уголке интроверта, каковым я и являюсь.
Мне не надоел вид, открывающийся из моей великолепной тюремной камеры. А как иначе назвать место, из которого мне невозможно свалить. И то, что я являюсь мертвым для всего мира – не единственная причина. Оглядывая кабинет в современном минималистичном стиле с преобладанием темных тонов, медленно подхожу к рабочему столу, предвкушая зрелище, которое меня ждет.
Одна лишь мысль о том, что сейчас я увижу ее, будоражит меня куда сильнее того мясца, что я видел в парной.
Огромные панорамные окна от пола до потолка, открывающие захватывающий вид на величественные скалистые горы, покрытые зеленью, кажутся мне увлекательными декорациями к сегодняшнему просмотру.
Опустившись в широкое кресло, я сперва надеваю часы – я не могу жить без этого аксессуара и снимаю его крайне редко. Я держу в руках истинное произведение искусства и осознаю глубокую связь с родом Торнтон, которые создали целую империю часов и украшений для элиты.
На моих написано мое имя: «Кэллум Торнтон», и я знаю, что дедушка лично наносил эту гравировку на задней стороне циферблата. Данный аксессуар выполнен из белого золота, изящные линии его дизайна безупречны от деталей до их полировки. Мой дед был непревзойденным мастером, и его я уважаю намного больше своего дяди, который родился не только с золотой ложкой во рту, но и со звездной болезнью.
Любуясь тем, как римские цифры, искусно выгравированные и заполненные черной эмалью, контрастируют с нежным фоном, создают ощущение глубины и объема, я надеваю их на запястье. Кожа крокодила приятно соприкасается с кистью, и я окончательно расслабляюсь.
Эти часы – не просто инструмент для наблюдения времени. Они являются символом престижа, истории и семейных ценностей, воплощенных в драгоценном металле и камнях.
Завершив свой традиционный ритуал, я включаю ноутбук, откидываясь на кресло.
– Чем сегодня занималась, маленькая мятежница? – усмехаясь, просматриваю записи Авроры за день. – Это я уже видел.
– Покажи настоящее время, – приказываю я, и мне открывается запись с ее видеорегистратора. Аврора в машине. Я слышу звук капель дождя, ритмично ударяющихся об лобовое стекло ее машины. – Покажи себя, девочка, – чувствуя себя чертовски хреново за это нежное «девочка», я сжимаю зубы, надеясь на то, что Ава услышит меня или почувствует.
Это невозможно, но мне бы хотелось… чтобы она реагировала на мое тело так же, как и я на ее.
Важное примечание: тело. Не она. Мне интересен лишь процесс эксплуатации ее тела. Оно особенное и уникальное для меня лишь тем, что оно закрыто, недоступно и не плывет к моим ногам.
Совратить на умоляющий о большем, поцелуй, хорошую девочку – куда интереснее, чем трахнуть готовую на все, шлюху.
Я не вижу ее лица, только капюшон, закрывающий мне обзор на Аву, поскольку она сидит, уткнувшись лбом в руль. Судя по тому, как трясутся ее плечи, она плачет, точнее, пытается заплакать.
– Оу, тебе так больно. Я предложил тебе лекарство. Твое лекарство у меня, – произношу я едва слышно, не прекращая наблюдать за ней.
Мисс Хейз издает гортанный рык, переполненный болью и отчаяньем, и вдруг резко поднимает голову, бросая взгляд прямо в камеру.
– Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Я даже заплакать не могу! Господи, дай мне хоть одну слезинку! Я настолько жалкая, что даже не могу заплакать, – сотрясая воздух, возмущается она. Лицо ее искажает гримаса боли, но глаза едва мокрые. – Настолько жалкая, что не достойна даже предсмертной записки…
Два темных омута затягивающих в свои зыбучие пески. Я никогда не видел таких пронзительных глаз – я не писатель, чтобы придумать им красивые эпитеты, но если бы я мог дать им описание, я бы назвал их «моя погибель». В тот день, в зале суда, она посмотрела на меня так, что весь мир перестал для меня существовать. Словно увидела насквозь, словно всего лишь на миг допустила обо мне новые мысли, заглянув за грани образа идола в «семерке дьяволов», и увидела настоящим. Но было уже слишком поздно.
Ее зрачки расширяются, пока она судорожно снимает с себя толстовку, оставаясь в белой майке. А я смотрю в ее глаза и не могу визуально насытиться горьким шоколадом, теряя контроль.
Ее кожа на шее покрывается испариной, а затем – быстро краснеет. Это похоже на приступ нервного дерматита, и я предполагаю, что девушка находится в глубокой депрессии. Она держит в себе много чувств и эмоций, вынашивая внутри десятибалльный торнадо, и в этом мы похожи. Страшно представить, что бывает, когда два смерча пересекаются на едином клочке земли.
Скоро не нужно будет представлять, мы обязательно встретимся и проверим в реальности.
Грудь Авы быстро опускается и вздымается, она откидывает голову назад, демонстрируя мне свою нежную шею. Яремные вены напряжены и буквально служат мне манящим указателем на ложбинку ее груди, едва закрытую белой майкой.
Черт подери. Ее соски, проступающие сквозь тонкую ткань, возбуждают меня куда сильнее, чем открытые тела тех наложниц, что пытались соблазнить меня полчаса назад. Кровь устремляется к паху, приятный ток простреливает поясницу, после чего член начинает болезненно пульсировать и через пару секунд уже упирается в ткань полотенца. Ему становится тесно, пока я жадно поглощаю взглядом каждый миллиметр ее кожи, наблюдая за тем, как капли пота стекают по ее ключицам и груди.
Она вспотела. Ей страшно? Чувствует ли она, что я наблюдаю за ней? Я не могу поставить камеры в ее доме, но мои люди следят за ней. Очень скоро она будет здесь. Для нее найдётся самая красивая комната с самой лучшей камерой, снимающей в full HD.