На этом история с первым идеальным убийством завершилась, а мне нужно было развеяться и провести время вдали от дома. Запихнув с большим трудом все пожитки Веры в «ниву», я поехал в Самару. Из своих вещей взял только пару комплектов одежды, ноутбук и желтое обмундирование курьера.
Выехал утром, а приехал к вечеру следующего дня, останавливаясь только на заправках и переночевать в Химках.
Протащившись через всю Самару, я прибыл на самую окраину города в поселок Красный Кряжок, прозванный местными жителями «Кореей». Ни то, ни другое название мне никогда не нравилось.
Возле одноэтажного дома из белого кирпича, огороженного зеленым забором, я вывалил весь Верин скарб и написал ей, чтобы поторопилась: местные цыганята, как сороки, уже начали поглядывать на туфли в стразах, платья в блестках и прочие мерцающие в закатном свете вещи.
Я переехал через железнодорожные пути и остановился около ветхого деревянного домика своего отца. На выцветшей табличке значилось: «Эльтонская, 13д». Никогда не понимал, откуда взялась буква «д». Ведь не было ни 13а, ни 13б, ни 13в, ни 13г. Я достал черный маркер, уже много лет лежавший в бардачке без дела, и дорисовал маленькую букву «а». Получилось «Эльтонская, 13ад». Вот теперь порядок.
Я толкнул незапертую деревянную дверь и зашел в небольшие сени. В нос ударил запах куриного навоза: после моего отъезда отец держал здесь с десяток несушек.
Следующая дверь, обитая дерматином, далась не так легко. Замок, видимо, проржавел, и ключ, который я так и не решился выкинуть за годы жизни в Питере, никак не хотел поворачиваться. Спасла «вэдэшка» – неотъемлемый элемент любого набора инструментов, как в автомобиле, так и просто дома.
Если бы я снимался в фильме большинства современных отечественных режиссеров, то по сценарию мне бы следовало посмотреть в камеру и торжественно произнести вышеуказанную фразу, держа сине-желтый баллончик так, чтобы отчетливо виднелась надпись: WD-40. Отличная получилась бы реклама. Все лучше, чем рекламировать водку и слабоумие.
Я вошел внутрь. Желтый короб бросил на пол в прихожей под дощечкой с крючками, на которых висели какие-то лохмотья, лет двадцать назад походившие на одежду. Прямо – небольшая кухонька. Налево – просторный зал, служивший также столовой и спальней. Хрипло щелкнул выключатель: электричества не было.
В хорошо освещенной дневным светом комнате пахло детством, пылью и ностальгией. А ностальгия отдает душевными муками, подвальной плесенью и перегнившими яблоками, рассыпанными по всему двору.
Я выглянул в одно из четырех окон: яблони уже отцвели.
В доме все было так же, как десять лет назад, когда я уехал в Питер: посреди комнаты – большой прямоугольный стол, слева – шкаф с книгами, диван и два окна, справа – огромная кровать родителей, за ней сервант с жалкими остатками посуды и фотографиями, потом моя койка, с мерцающими над ней разноцветными узорами ковра. В стене напротив входа еще два окна, а между ними огромный квадратный телевизор на тумбочке. На окнах белые занавески. На столе белая вязаная скатерть. На стенах побелка.
Я подошел к шкафу и провел рукой по корешкам маминых книг. Алигьери, Ахматова, Бёрджесс, Боккаччо, Булгаков, Воннегут, Гессе, Гомер, Гончаров, Грибоедов, Дарвин, Дик, Достоевский, Драйзер, Дюма, Есенин, Ильф и Петров, Киплинг, Купер, Ленин, Лермонтов, Маркес, Маркс, Маяковский, Набоков, Некрасов, Ницше, Оруэлл, Пруст, Рабле, Сартр…
Вот! То что нужно.
Я вытащил томик Жан-Поля Сартра. На синевато-серой обложке столбиком значилось: «Тошнота. Рассказы. Пьесы. Слова». Я читал его еще в школьные годы. «За закрытыми дверями» перечитывал не один раз, пока жил с Верой. Пришло время освежить в памяти «Тошноту».
Только я открыл первую страницу, как услышал скрип калитки, выглянул в окно и увидел парня с лицом мертвеца. Судя по тому, что двор и дом были в идеальном состоянии, вряд ли это чудо наведывается сюда часто. Значит, пришел ко мне.
Я положил книгу и вышел на улицу.
– Приветствую, – произнес я нейтрально.
– Здорово, – отозвался он, стараясь выглядеть максимально непринужденно и высокомерно, что получалось отвратительно. – Я Костя, брат Веры.
Безликие стоптанные кроссовки, синие джинсы, протертые временем, а не во имя моды, серый вязаный свитер. Лицо у Кости было опухшим и обвисшим, хотя сам он чуть ли не в два раза тоньше меня. Красные потухшие глаза, половины зубов нет. Я знал, что Косте чуть больше двадцати. Выглядел он словно труп сорокалетнего алкаша.
– Ты ко мне? – поинтересовался я.
– Да! Перед Верой извинись.
Он замялся. Хотел еще что-то сказать, но не хватило то ли смелости, то ли словарного запаса. А скорее всего, Костя был просто не в состоянии нормально разговаривать: его лицо, освещенное красными закатными лучами, бережно хранило отпечаток бесконечного похмелья.
У меня тоже не было желания общаться с Костей. Я закрыл дверь и вышел со двора.
– Обязательно, – бросил я, не оборачиваясь на незваного гостя, сел в машину и поехал в центр.
Самара. Город призрачных воспоминаний, надежд и разочарований. Примерно сорок лет назад мой отец бродяжничал по стране на мотоцикле, подрабатывал где придется, подворовывал что плохо лежало и жил за счет дам, которых легко охмурял. В Питере на одной из квартир, где собиралась местная богема, он познакомился с длинноногой блондинкой, моей будущей матерью.
На той же квартире они зачали меня. Бабушка была против этого союза и настаивала на аборте, но мать не согласилась и позволила отцу увезти ее в эту дыру, куда сейчас вернулся я. В Самаре они сыграли свадьбу. Она – в первый раз. Он – в третий.
Когда мне было двадцать пять, мать умерла, а отец с усиленным рвением принялся спиваться. Тогда я и переехал в Питер на квартиру к бабушке, а через два года не стало и ее. Я сошелся со своей первой женой, но спустя три года развелся и вернулся в Самару, чтобы развеяться.
Здесь я познакомился с Верой, поселившейся с родителями и младшим братом Костей на «Корее» после переезда из Сызрани. Через месяц я забрал ее в Питер, где, не прошло и полгода, мы поженились.
И вот я снова в Самаре. Круг замкнулся: бесконечно длинный змей, кусающий себя за хвост. Все повторяется. Мы бродим, и бродим, и бродим по кругу. Из поколения в поколение, как члены рода Буэндия.
Когда я уезжал, запомнил Костю живым юношей с сияющими глазами. Он носил модную одежду и мечтал стать диджеем. А стал ходячим мертвецом. Большинство моих друзей постигла та же участь: кто-то спился, кто-то умер, один знакомый четвертый раз на зоне, второй лишился ног от переизбытка наркотиков, третий ушел служить по контракту и не вернулся. Если бы я не свалил, тоже давно бы сгнил. Я это называю: забрал район.
Отец же мой только пил, поэтому дожил до семидесяти и умер полгода назад. Костя, видимо, травится чем-то посильнее.
Я остановился на улице Куйбышева рядом с Ленинградкой – местной пародией на Арбат. Машину припарковал вдоль дороги.
Шагая по прямоугольной плитке, я внимательно изучал прохожих. Официально ограничения еще не сняли, но на улице людей хватало. Одни гуляли и о чем-то непринужденно болтали. Другие фотографировались в последних солнечных лучах. Третьи слушали уличного музыканта.
Рядом с фонтаном что-то громко обсуждали ребята студенческого возраста. Я прислушался. Один предлагал пойти на набережную и прогуляться вдоль Волги. Второй настаивал на том, что сначала нужно купить шаурмы. Третий хотел кофе. Девушка с дредами убеждала всех пойти на какую-то арт-выставку. Девчонка в черных широких джинсах и футболке с фотографией Курта Кобейна молча стояла рядом и смотрела в никуда, будто в трансе. Тушь вокруг ее глаз была размазана: то ли плакала, то ли это такой странный макияж. Еще двое парней тоже о чем-то галдели, словно на чужом языке.
«Никакой организации», – подумал я и пошел дальше.
Было довольно тепло, но руки леденели даже в карманах олимпийки: чувствовался озноб и какая-то тяжесть, будто я отравился. Так бывает еще, когда очень проголодаешься. Я остановился у ближайшей будки с хот-догами.
– Маску оденьте, пожалуйста, – с улыбкой произнес тощий паренек с неравномерной растительностью на лице, которую он пытался выдать за бороду.
– Наденьте, – пробурчал я, безрезультатно шаря по карманам: обмундирование курьера осталось в коробе дома.
Через дорогу сидела женщина на раскладном стуле перед низким пластиковым столом. Рядом стояла табличка: «Маски по сто рублей».
Я подошел к ней и оглядел ассортимент: в основном черные с цветочками и неопределенными принтами со всяческими улыбками. Я попросил обычную медицинскую за сорок.
Женщина достала целлофановую упаковку, послюнявила пальцы на руке без перчатки и выудила бело-голубую маску. Затем этой же рукой взяла у меня полтинник и отсчитала десять рублевых монет из потрепанного кошелька.
– Верх абсурда, – произнес я со злобной усмешкой.
– Что? – изумилась продавщица.
Я ничего не ответил. Взял маску, купил хот-дог и подошел к статуе Дяди Степы, на фоне которой фотографировалась женщина. Но фото, наверное, будут видны только ноги гигантского бронзового милиционера.
Этот здоровяк внушал доверие и спокойствие. Будто он – все, что нужно нам, людям. Он решит любой вопрос. Покажет, куда идти, на кого учиться, где работать, кого любить, кого ненавидеть. Он знает все. Он большой и сильный. Смелый и опытный.
Так дети думают о взрослых, боготворят их и мечтают стать такими же величественными. А потом вырастают и превращаются в бесформенную массу, не способную самостоятельно принимать решения. Они вдруг осознают, что взросление само по себе не делает умнее, сильнее, значительнее. Родители, воспитатели, учителя, директора, правители лишь играют отведенные им роли. Они не выбирали этот путь – как-то само так получилось. Все в этом мире случается само по себе, а право выбора и способность принимать решения – лишь иллюзия.
Я снова вспомнил тех ребят, которые никак не могли определиться, куда им пойти. Они там могут бесконечно спорить, пока либо не разбредутся в разные стороны, либо не найдется кто-то, кто скажет, что им делать.