Я стоял голый перед большим зеркалом шкафа-купе и рассматривал себя. Весь в крови, лицо уставшее, но довольное. Сразу вспомнилось несколько моментов из первых двух фильмов про Ганнибала Лектера, где маньяки красовались перед зрителями голышом. Только на спине у меня не было татуировки дракона, да и яйца я между ног не прятал.
Да-да, я знаю, это избитый прием, давно потерявший силу, оригинальность и свежесть, – описывать героя, в данном случае самого себя, посредством зеркала.
Современные преподаватели писательского дела требуют от учеников чрезмерной креативности, заставляя их выдумывать все новые и новые методы описания персонажей, которые порой доходят до абсурда.
Например, так:
«Артемий вернулся домой с долгой тренировки. Он был ошарашен тем, что после полугода изнурительных занятий прибавил в весе два килограмма к тем восьмидесяти четырем, с которых начинал, при этом не увеличившись в объеме. Он снял свою синюю куртку Adidas и скинул купленные два месяца назад серые «найки», один из которых перевернулся. Артемий с грустью взглянул на до такой степени протертую подошву, что не было видно даже значка с цифрами, которые, впрочем, потеряли былую силу. Последние месяцы кеды стали какими-то маленькими, натирали ноги и больно давили на пальцы, хотя были все так же сорок третьего размера. Артемий прошел на кухню и головой задел липучку-мухоловку, свисавшую на полметра от люстры. Несколько острых, как иглы эхинокактуса, соломенного цвета волос зацепились за клейкую ленту, но Артемий смахнул ее бледной в рыжую крапинку рукой. В его карих глазах заиграли отблески красного заката, и он закрыл окно однушки, которую снимал на юге Васильевского острова…»
И так далее.
По мнению этих писателей, читатель должен понять, что у Артемия лишний вес, который он пытается согнать. Изношенные кеды говорят либо о его проблемах с деньгами, либо о таком усердии на беговой дорожке, что он меняет обувь каждые два месяца. А раз у него есть деньги на фитнес и квартиру на «Ваське», то финансовые проблемы отпадают. Хотя, если честно, я даже не в курсе, где у Васильевского острова юг – может, там какой-нибудь дешевый район… Дальше автор дает понять, что у Артемия среднестатистический размер обуви и что она стала ему жать. А еще было упоминание, что он прибавил в весе, но не изменился в размерах. Это может говорить о проблемах со здоровьем: обувь жмет, потому что ноги опухли от застоя жидкости в связи с повышенным давлением, что немудрено, если тренироваться с таким остервенением.
Также пытливый читатель может высчитать рост Артемия: люстра свисает сантиметров на двадцать – сорок, плюс полметра липучки, получается в среднем восемьдесят сантиметров. Средняя высота квартиры два с половиной метра. Вычитаем – и получается, что его рост примерно метр семьдесят. Но в старых домах потолки частенько отстают от пола на три метра. И тогда возникают вопросики.
Дальше мы читаем про какой-то эхинокактус, гуглим и узнаем, что это такой круглый кактус с небольшими иголками. Значит, голова Артемия – как глобус с короткими, торчащими ежиком волосами, и не просто соломенными, а еще и рыжеватыми, судя по веснушкам на бледных руках.
Это, конечно, если предположить, что книгу изучает Шерлок Холмс. А вот что видит реальный читатель:
«Он пришел с тренировки, бла-бла-бла, разделся, бла-бла-бла, блин, я опять забыл протереть кроссовки после улицы, бла-бла-бла, что-то там про кактус, бла-бла-бла, герой живет в Питере, но это не точно, бла-бла-бла, когда уже закончится это дебильное описание и начнется действие!»
Или вот такой пример, который я подсмотрел у одной самиздат-писательницы:
«Пока Рик подносил очередную ложку с креветкой к своему коварному рту, оголяя идеальный ряд жемчужно-белых зубов, я поднял глаза и всмотрелся в это ненавистное лицо. Его золотистая кожа лоснилась от проступившей влаги, вызванной горячим острым том-ямом и духотой этого крошечного ресторана. Его густые каштановые волосы были в легком беспорядке после нашей стычки. В уголке пухлой разбитой губы цвета спелой клубники виднелось небольшое пятнышко запекшейся крови. Я довольно улыбнулся. Жаль, что не пострадал твой вздернутый нос с горбинкой, ведь я бил с такой силой и одурью! Но ты спас его, выставив, как щит, свои бледно-розовые ладони с длинными пальцами, растопыренными, как черно-дымчатые ресницы. Эх, вмазать бы тебе сейчас с ноги по резко очерченному волевому подбородку, заросшему легкой буроватой щетиной, или треснуть со всей дури в глаз цвета ясного январского неба!»
Если бы я хотел сломать кому-то лицо, то вряд стал бы обращать внимание, насколько у него там очерчен подбородок или цвета какого неба его глаза. Впрочем, кто знает, может, это просто фанфик по «Ходячим мертвецам» и автор слишком увлеклась, описывая своего любимого актера.
Есть и другая крайность. В большинстве современных любовных романов главный герой как под копирку: бесконечно богатый босс в какой-нибудь крупной корпорации, широкоплечий, мускулистый, под два метра ростом, с идеальным прессом и волевым подбородком, в дорогом выглаженном костюме и толпой поклонниц, в общем супермен, гений, миллиардер, плейбой и филантроп.
Как по мне, все эти приемы ужасно вульгарные, громоздкие и малоинформативные, несмотря на большое количество потраченных букв. Поэтому опишу себя просто, даже не используя зеркало.
Рост – метр восемьдесят. Вес на протяжении последних лет десяти держится в диапазоне от семидесяти семи до восьмидесяти килограммов. На левом бедре многоточие из сигаретных ожогов – юношеский «селфхарм»3, как сейчас принято говорить. На груди летящие голуби как символ свободы, доставшиеся мне на зоне, куда я попал по молодости за то, что порезал одному пареньку лицо его же ножом: с его стороны было глупой идеей меня грабить. Кожа белая, будто большую часть жизни я провел в пещере. Волосы короткие, светлые. Нос слегка приплюснут. Глаза серо-синие, руки и ноги обычные. Не хромаю, не картавлю, очков не ношу, недостатка или переизбытка пальцев не имею. Телосложение умеренно-спортивное, но без кубиков на животе и фотографий из фитнес-зала. Руки сильные от природы: позаниматься с гирей на тридцать два килограмма – просто развлечение. Вот, пожалуй, и все.
А второстепенного персонажа вообще можно показать с помощью одного предложения. Например, я мог бы долго описывать внешность Веры, но куда проще будет сказать, что она выглядит как Моника Беллуччи в роли Клеопатры из фильма про Астерикса и Обеликса. Мало кто сейчас вспомнит сам фильм, но образ этой красавицы забыть невозможно: он сразу всплывает перед глазами. А даже если читатель и не смотрел конкретно эту картину, то актрису-то уж точно знает.
Но все же литература – это не кино, поэтому я предпочитаю давать героям лишь несколько характерных черт, а воображение читателя дорисует весь образ.
Что ж… Кажется, я увлекся.
Итак, лицо, шея, руки и отчасти грудь у меня были в крови. Запачканную одежду я снял и бросил к трупу. Что делать дальше, сообразил не сразу, но и в панику и отупение не впал.
Бесцельно побродив в раздумьях по квартире, я откопал в ящике с инструментами старые рабочие перчатки, вернулся в ванную, умылся над раковиной и вытерся большим банным полотенцем, которое расстелил на полу, сгрузив на него свои вещи. Одежду, стянутую с курьера, бросил туда же, предварительно выпотрошив карманы. Паренек оказался довольно легким и компактным, так что особых сложностей во время манипуляций не вызывал.
Его телефон, наушники, электронные часы и пауэрбанк я сложил в тканевую сумку для покупок и на разделочной доске размолол в кашу обухом все того же смертоносного топорика. Визитницу, «Подорожник» и банковскую карту порезал ножницами, которые вместе со всем этим «мусором» и топориком запихал в окровавленные вещи. Сверху водрузил чугунную советскую гирю на двадцать четыре килограмма (меньше не было) и замотал полотенцем так, чтобы ручка торчала сверху. Для надежности прошелся вокруг скотчем.
Но стоило мне отойти от этой кровавой «капусты», как я осознал, что на руках у меня остались перчатки, в которых я производил все манипуляции.
Еще раз умывшись, я вытерся сам и обтер все поверхности, где могла быть кровь, другим полотенцем, которое вместе с перчатками намотал на и так уже немаленькую конструкцию. Сверху я закрепил все это еще несколькими слоями скотча, предварительно надев новые перчатки.
Натянув черные спортивные штаны и темную олимпийку, я достал из шкафа бутылку самбуки, подаренную нам на какой-то праздник, и сделал пару глотков из горла. Что-то сладкое и невразумительное, но бодрит. То, что надо сейчас.
В кармашке короба-рюкзака я нашел запечатанные резиновые перчатки и маску. Вот оно: лучшая маскировка, которую можно придумать. Я надел их, накинул желтый курьерский плащ с капюшоном и старую черную шапку, которую носил еще в молодости.
Но только я схватился за ручку гири, как вдруг сообразил, что на ней самой могли остаться мои отпечатки. Да, шанс, что ее найдут, невелик, но рисковать было нельзя. Пришлось заново разматывать, оттирать улики и упаковывать, расходуя остатки скотча.
Кое-как я запихнул всю эту конструкцию в короб, но вешать за спину не решился: лямки могли оторваться. Пришлось нести в руках.
Когда я спустился во двор, почти сразу обнаружил видавший виды серебристый горный велосипед, прицепленный к ограждению вокруг палисадника.
Конечно же, я рассчитывал там его найти. Конечно же, я мог догадаться, что он будет привязан. Конечно же, я должен был заметить маленький ключик на связке, которую обнаружил в одном из карманов. Конечно же, нужно было сообразить раньше – но я не догадался, не заметил, не сообразил.
Я вернулся домой, вновь распаковал этот скарб из улик, нашел ключ и в четвертый раз собрал, обмотав все теперь уже пищевой пленкой и изолентой.
Если бы я снимал документальный фильм, а не писал книгу, можно было бы весь этот эпизод ускорить в два-три раза и наложить музыку из «Шоу Бенни Хилла». Получилось бы самое то.
Водрузив короб на раму, я выкатил велосипед на улицу, с трудом преодолев узкий дверной проем в металлических воротах. Я даже забрался на сиденье и проехал метров пятьдесят, одной рукой придерживая короб, а второй – руль, но малейшие подъем или бордюр становились непреодолимой преградой. Пришлось идти пешком.
Благо, вокруг почти не было людей, а те редкие прохожие, что торопились из магазина или с нелегальной прогулки домой, вряд ли могли обратить внимание на мое странное шествие. Так я проследовал по Лермонтовскому проспекту, вывернул на набережную Обводного канала – и прямо до Гутуевского моста, где и остановился.
Я оглянулся. Никого, кроме бабушки, яростно крестившейся напротив Богоявленской церкви, не было. Я тоже попробовал перекреститься, но, как обычно, перепутал и начал слева направо, а не как положено.
Когда старушка скрылась в череде блеклых кирпичных пятиэтажек, я достал скарб кровавых улик и сбросил в Екатерингофку.
Не расслабляясь и не теряя времени на созерцание разбегающихся волн, я закинул короб за плечи, запрыгнул на велосипед и помчался на «Ваську». Без тридцатикилограммовой ноши было значительно легче передвигаться, но неутомимый питерский ветер не позволял расслабиться ни на секунду. Да и ноги отвыкли: последний раз я крутил педали лет пятнадцать назад.
Тем же маршрутом я добрался до Садовой, проехал мимо Никольского собора, по улице Глинки – до набережной Крюкова канала, с трудом объезжая рабочих, разворотивших асфальт вдоль Новой Голландии. По Благовещенскому мосту выехал к Василеостровскому рынку, где всегда кучковались курьеры. Велосипед я оставил непристегнутым около крыльца одного из входов, и на следующий день его уже не было: какой-нибудь желто-зеленый человечек прибрал – или любой другой, охочий до халявы.
Обратно я устало побрел другим путем, лишь едва задержавшись на Дворцовом мосту. Нева была черной и неспокойной. Ветер дул со всех сторон одновременно. Бросив связку ключей и велосипедный замок в воду, я отправился в ближайший магазин за бутылкой дешевого коньяка и яблочным соком. Дома меня ждали дела – бледный маленький человек, замоченный в розовой ледяной воде.
Первым делом по возвращении я выпил горячего черного кофе без сахара. Оставшуюся часть дня чередовал коньяк и самбуку.
Как-то я смотрел документальный фильм, где расследовали дело маньяка, расчленявшего жертв и раскидывавшего конечности в разных концах города. Полиция предполагала, что маньяк имеет опыт мясника, потому что обычный человек якобы не сможет «разобрать» человеческое тело. Как по мне, любой, кто хоть раз разделывал курицу, сможет острым ножом отделить голень от бедра или предплечье от плеча, методично перерезая сухожилия в суставе. Да, зачастую требуется грубая мужская сила, чтобы добраться до труднодоступных связок, но тут поможет любой продолговатый металлический рычаг или просто топор. А кости можно распилить ножовкой по дереву.
Так я и сделал, вооружившись столярной пилой и любимым ножом, который наконец-то заточил как следует.
Содержимое кишок я вывалил в унитаз, куда изрыгнулось и содержимое моего желудка – явный перебор с алкоголем.
Сами потроха я хорошенько промыл и сложил в пакет из магазина, где брал коньяк. Светлые курчавые волосы сбрил машинкой, а лысую голову и остальные части тела убрал в холодильник. Оказывается, в современном холодильнике отлично помещается человек весом около шестидесяти килограммов.
Теперь нужна была тара. В сети я нашел объявление о продаже сорокалитровой эмалированной кастрюли. Позвонил сразу и уже через час недалеко от «Лахта Центра» встретился с пухлым прыщавым пареньком, который также пытался впарить мне почерневшие от старости серебряные ложки, хрустальный сервиз и советское трюмо. Остальное бабушкино и дедушкино имущество он, видимо, уже распродал, судя по пустой квартире.
Запихнув здоровенную кастрюлю на заднее сиденье «нивы», я включил радио, которое выдало мне порцию совершенно не мелодичной музыки, и поехал домой, вторя быстро запоминающимся припевам.
Эту так называемую сделку я провернул уже в обычной одежде, но все так же в маске и перчатках. Отныне это мои главные атрибуты гардероба – обереги. От вирусов и лишних глаз.
Дома я сложил треть тела в кастрюлю, залил водой и принялся варить с приправами для шашлыка, розмарином и душистым перцем для аромата. Волосы на коже предварительно опалил на открытой конфорке газовой плиты.
Большую часть мяса я, наверное, мог бы съесть, подражая Ганнибалу Лектеру, а остальное сложить в короб курьера и выбросить в Мойку, как пытался это провернуть небезызвестный профессор. Но у меня была идея получше.
Плеснув в бокал самбуки, я позвонил Савину, дальнему знакомому, который держал за городом собачий питомник, где размещались сотни отловленных дворняг.
Деятельность этой организации щедро финансировалась государством, но красиво все было только на бумаге, где значилась большая команда профессионалов, хорошо оборудованное помещение, транспортные, медицинские и прочие расходы. А главное – шестизначные суммы на покупку корма: после стерилизации и кастрации собак необходимо содержать в благоприятных условиях и хорошо кормить, чтобы восстановление проходило скорее.
На деле же ничего этого не было. В питомнике трудились ветеринар без лицензии, вечно беременная бухгалтерша, трое здоровенных парней, больше напоминающих телохранителей, чем ловцов, и сам Савин, выполнявший роль администратора. Помещение представляло собой старый заброшенный детский сад без окон, дверей, отопления и нормального туалета. Собаки лежали где попало и гадили там же, если было чем: кормили их редко.
Савин с радостью принимал помощь волонтеров, пожертвования от небезучастных граждан в виде денег и корма, а порой просил друзей и знакомых завозить ему всякие пищевые отходы, из которых варил кашу и скармливал дворнягам. Те ели и не жаловались.
Вот и я решил сварганить сорокалитровую кастрюлю макарон по-флотски из человечины и итальянских спагетти, которые Вера очень любила и закупала их, как бабки в кризис – соль, сахар и гречку.
Однажды я читал интервью «речного монстра», маньяка по имени Артур Джон Шоукросс, где меня заинтересовал такой момент:
«Меня спрашивают: убивал ли я? Да, намного больше, чем способен это сделать один человек! Говорят, я вкусил человеческой плоти. Вспомните историю, и вы увидите, что человек охотился на человека (до сих пор в некоторых отдаленных частях мира). Подумайте о животном, которого мы называем свиньей или кабаном. Почему в некоторых книгах сказано, что мы не должны есть его? Потому что на вкус оно напоминает человеческое мясо. Я ел плоть мужчины или женщины… Итак, в следующий раз, когда кто-либо из вас сядет есть бекон, ветчину, вкусное сочное жаркое в горшочке или свиную отбивную, подумайте о вкусе, аромате человеческого мяса. Но это воздействовало на меня только тогда, когда я становился очень зол, – голод хищника».
Голода хищника у меня не было, а вот научный интерес имелся в полном объеме.
Я извлек из бедра курьера небольшую вырезку и поделил ее на три части: первую запек в духовке с медом, чесноком и соевым соусом, вторую пожарил на сковороде с перцем и солью, а последнюю сварил без приправ.
Чуть ли не с закрытыми глазами и зажатым носом я проглотил, практически не жуя, первый кусочек. Но кроме легкой сладости, ничего не почувствовал. Впрочем, на большее я и не надеялся, учитывая наличие меда в маринаде и коньяка в виде аперитива и дижестива. Нужно было это, в основном, чтобы преодолеть отвращение. В следующий, жареный, ломоть я вгрызся основательно, что далось не так-то легко: по консистенции он напомнил мне старую говядину или даже конину. Но не по вкусу. Вкуса я вообще почти не почувствовал.
Вареный, самый маленький, кусочек я сразу же выплюнул в кастрюлю, едва положив в рот. Ни вкуса, ни запаха у него не было, а по ощущениям – слизень какой-то.
Больше подобных экспериментов я не проводил.
В два захода я отварил мясо, смешал с лапшой и получил практически полную кастрюлю вполне аппетитных харчей. Для голодающих дворняг – точно. Кости хорошенько очистил и просушил в духовке, череп разобрал с помощью молотка, и все вместе укомплектовал в старую челночную сумку.
Что интересно, за время готовки я не почувствовал ни одного отвратительного или раздражающего запаха, хотя предполагал, что смрад будет тот еще.
В два часа ночи я упал на диван, а очнулся только к обеду. Жутко хотелось пить и умереть. Полтора часа я отмокал в ванне, где вчера купался мой гость. Только тогда я начал осознавать, что произошло накануне.
Удивительно, но главным откровением для меня стало не убийство и возможные последствия. Больше всего я был поражен тем, что вчера, не задумываясь ни на секунду, сел за руль и помчался за кастрюлей, чувствуя себя абсолютно трезвым, хотя весь день мешал пиво, самбуку и коньяк.
И обеспокоило меня не само вождение в нетрезвом виде – такое случалось не раз. Безумие в том, что меня могли остановить ребята с полосатыми палками и заподозрить что-то большее, чем нарушение карантина в таком нелицеприятном и асоциальном виде.
Радует, что ни один патруль мне на пути не встретился. Видимо, все отчаянно праздновали Пасху.
– Отвратно выглядишь, – съязвил Савин, когда я выгружал из «нивы» увесистую кастрюлю.
– Потому что всю ночь варил вот эти деликатесы, чтобы твоя животина совсем тут с голоду не подохла, – прохрипел я.
Савин отвязал веревку, державшую крышку, и открыл кастрюлю:
– Вкусно пахнет. Не жирно ли будет сукам жрать макароны с тушенкой?
– Это не тушенка, – огрызнулся я, сам не понимаю почему. – Это свежий ягненок. Жену хотел порадовать на день рождения. Приготовил побольше, но мы разругались, и вот осталось чуть-чуть. А мне из города уехать надо – жаль оставлять, боюсь прокиснет.
– Хорошо у тебя, похоже, супруга кушает, раз ты ей в таких объемах вермишель элитную варишь, – прокряхтел Савин, пытаясь приподнять кастрюлю, отчего его сухое вытянутое лицо стало таким же красным, как его спортивный костюм. – Я бы тоже от такого не отказался.
– Так угощайся, тут на всех хватит, – бросил я и уже собрался уходить, но как бы невзначай добавил: – Слушай, тебе айфон новый не нужен? В пленке, чек есть, все дела.
– А зачем он мне? – насторожился Савин.
– Представления не имею, – бросил я как бы безразлично, – мое дело предложить. Говорю, с женой разругались, а может, и разошлись вообще, а телефон я ей подарить хотел. Но теперь обойдется. Звонил в службу поддержки, а там сказали: чтобы вернуть телефон обратно, придется душу дьяволу продать. Я уезжаю – деньги нужны, вот и решил скинуть по-быстрому. За полцены отдам.
– А может, ты завалил эту свою жену, на макароны ее пустил, а телефон мне загнать пытаешься? – усмехнулся Савин.
– А если и так? – бросил я и пристально посмотрел ему в глаза, отчего он нехотя моргнул, хоть и пытался держать взгляд. – Тебя это волнует?
Савин промолчал.
– Ладно, не хочешь – найду покупателя в интернете. Вмиг заберут «одиннадцатый» айфон за сорокет…
Савин не смог совладать с соблазном и забрал телефон, удовлетворившись моим сарказмом. Лишних вопросов он тоже задавать не стал, отчасти потому, что ему было наплевать, отчасти чтобы поскорее избавиться от меня и не сорвать выгодную сделку. Для меня она, конечно, была далеко не выгодная, но деньги требовались срочно.
Рядом с домом я забежал в «Пивной островок» и взял пару литров разливного и чехонь.
Спустя два бокала темного пива и одну распотрошенную тушку рыбы я вышел в подъезд и поднялся на этаж выше. Постучал в квартиру, где бесконечно долго длился ремонт. Открыли все те же два работника неизвестной национальности.
– Привет, – сказал я и зашел в квартиру.
– Здравствуйте, – ответили ребята.
Я огляделся в надежде увидеть полную разруху, но оказалось, что ремонт почти закончен. Пол везде был покрыт паркетом, кроме кухни, но и там уже все было готово, чтобы клеить плитку.
– Предложение такое. Я даю вам двадцать тысяч рублей, а вы снимаете половину бетона на кухне. Я туда положу один мешок, который вы потом снова зальете цементом. Договорились? – безапелляционно выдал я.
– Зачем? – несмело спросил тот, что постарше.
– Вопросов вы не задаете, – сказал я и протянул пачку тысячерублевых купюр. – Этого хватит, чтобы вам было спокойно на душе.
В этот же день они расколупали полкухни, а вечером, когда я привез два мешка цемента и один песка, мы уложили пакет с костями между строительными направляющими, чуть-чуть утрамбовали содержимое кувалдой и залили все цементом.