Суровые полицейские будни
Старший лейтенант Игорь Романцов, начальник отделения по розыску без вести пропавших Артюховского РОВД, с утренней оперативки возвращался лишь слегка встрепанным: сегодняшнее совещание руководство проводило по принципу «всем сестрам – по серьгам». Сутки случились относительно спокойные, без ЧП и происшествий по личному составу, и потому, никого особо не выделяя, шеф подверг «конструктивной критике» всех начальников подразделений. С целью поддержания коллектива в рабочем тонусе и чтобы жизнь медом не казалась.
В коридоре встретился ему участковый Салимгареев, толковый парень, выпускник астраханской школы милиции. Еще с того времени, как Азамат Салимгареев проходил стажировку в отделении у розыскников, между ними сложились дружеские отношения. И в силу небольшой возрастной разницы, и, главное, Романцову импонировали деловые и человеческие качества младшего лейтенанта.
– Азамат, зайдешь?
– Чайком угостишь?
– Обязательно!
Романцов успел только разлить кипяток в чашки, как в кабинет заглянул начальник отделения по кадрам Трусов.
– А что это вы тут делаете, орлы?
– Водку пьянствуем и безобразия нарушаем! – вытянувшись в струнку, отрапортовали орлы.
– Ужо я вас! – попенял майор, – ему по должности полагалось быть суровым и бдительным. – Салимгареев, зайди ко мне!
– Есть, товарищ майор!
– Чегой-то ты набедокурил? – поинтересовался Романцов.
– Кто ж вас, ментов, знает! – вздохнул участковый. – Раз вызываете, значит, виноват!
– Не тому человеку неправильный анекдот рассказал?
У Азамата было невинное хобби: он собирал анекдоты и байки про бывшую милицию и новую полицию. Не только фольклор, больше он любил записывать реальные истории, коих немало случалось в суровой жизни оперов и участковых. Коллеги быстро пронюхали про увлечение и проявляли к нему живейший интерес. Одни угрожали Салимгарееву всеми египетскими казнями, «если вдруг что-то про меня всплывет», другие же, напротив, оказывали посильную помощь в изысканиях. И частенько в дежурке после разводов слышался дружный ржач: участковый знакомил с очередным перлом.
– Свеженькое что-нибудь есть?
– Да сколько угодно! Стажера в ППС спрашивают, почему не приходит зарплату получать. А он удивленно: «А у вас еще и зарплату выдают? А я думал, дали пистолет, и крутись, как хочешь!»
– Н-да, не первой свежести! Сто раз слышали.
– Ну, тогда вот еще: как вынести мусор, если девятый этаж и лифт не работает? Нужно оставить пакет на лестнице и сообщить в полицию о подозрительном предмете.
– Жизненно! Но как-то… не очень…
– Ну, извините, чем богаты! – уязвился Азамат. – А ты чего хотел-то? Не чаи же распивать меня пригласил?
– Ты прямо на три аршина под землей видишь! – грубо подольстился Романцов. – Тут вот какое дело: на Заречной дом Тихановича помнишь?
– Естественно! Мой участок. И что там?
– Запрос пришел из Кемеровской области, из шахтоуправления. Их работник, наследовавший дом, полгода назад пропал, не вернулся из отпуска, а отпуск у нас проводил, на путину приезжал.
– А что ж они полгода думали? Скорее всего, то, что до Каспия доплыло, уже и рыбы съели.
– Займись, будь другом! Походи там, поопрашивай! Я зашиваюсь, а начальник о-о-очень убедительно просил – заняться безотлагательно.
Они взглянули друг на друга и расхохотались.
– Ну да, ну да… «Мля, бля…»
– Примерно так.
– Есть, товарищ старший лейтенант! А благодарность будет безграничной?
Романцов порылся в нижнем ящике стола, выдернул лист с отксерокопированным рукописным текстом.
– Авансом!
– Да ты подготовился, я вижу, – усмехнулся Салимгареев. – Видать, начальник был очень убедителен! Ну-ка, ну-ка!
«Объяснительная.
Я, водитель второго взвода ДПС Игнатенко В.В., четыре дня не выходил на службу, потому что моя подруга сказала, что она беременна, и я уговаривал ее сделать аборт. А потом я еще три дня пил, потому что она отказалась. Обещаю, что больше не повторится».
– Ну как? Сойдет?
– Ну, жемчужиной в моей несвежей куче не станет, конечно, – решил в отместку повыпендриваться участковый, – но на безрыбье…
Теперь уязвился Романцов и сделал вид, что пытается отнять лист.
– Ах ты! Да я тебе!.. Ты…
– Перфекционист! – пряча бумагу за спиной, услужливо подсказал Салимгареев.
– И причем – неблагодарный.
– Тему благодарности мы обсудим позже, – намекнул участковый. Про аванс – это ты сам сказал! Ну, мой жалкий жребий влечет меня к Трусову. Повлекусь…
– Сохрани тебя и помилуй! – напутствовал старший лейтенант.
Участковый, с чувством облегчения (не по поводу его фольклорных изысканий вызывал его начкадр, и не по жалобе трудящихся, а также нетрудящихся членов паствы, доверенной его присмотру и попечению, а по рабочему моменту), покинул высокие служебные стены. Он направился к себе в опорный пункт. Держа данное Игорю Романцову обещание, участковый решил сегодня же сходить на Заречную. В той стороне у него было два адреса с подучетными судимыми. Как было сказано в одном рапорте из его коллекции, «ДОСЛОВНО-УСРОЧНО освободившимися». Их давно уже требовалось посетить с проверкой, а тут оказия – в послеобеденное время можно было и выкроить часик. Так сказать, полезное с приятным…
Салимгареев был уроженцем здешних мест, многих хорошо знал, с некоторыми вместе рос. Это обстоятельство, с одной стороны, во многом помогало ему в его хлопотной службе, но с другой – частенько осложняло ее.
Едва повернув за угол с Кавказской на Заречную, увидел сидящего на лавочке перед своим домом деда Федора Любимова. Если в какой-то из прошлых своих жизней довелось Федору родиться индейцем, соплеменники наверняка нарекли его – Недремлющее Око.
Направляясь к деду, Салимгареев был абсолютно уверен: если око Федора Игнатьевича Любимова полгода назад зафиксировало какое-либо событие, здравый ум и твердая память его сохранили.
– День добрый, Федор Игнатьевич! – поздоровался участковый. – Как здоровье?
– Не дождетесь! – ответствовал дед.
Октябрь в Поволжье, по обычаю, был великолепен и не наводил на ранимые души местных романтиков и лириков тоски по поводу осеннего увядания и конечности земного. Напротив, обилием солнца и буйством золотых красок как бы намекал на то, что еще не вечер, и вообще, жизнь невыносимо прекрасна!
По случаю теплого денька Федор Игнатьевич был одет легко и весьма живописно: камуфляжные штаны с застарелыми бурыми пятнами на коленях (видать, в огороде возился, грядки от ботвы зачищал), белая футболка с синей надписью на груди «Единая Россия» и ярко-оранжевая бейсболка, над козырьком которой красовались горделивые латинские буквы «Ferrari».
– Никак, политические симпатии поменял? – заинтересовался участковый, кивая на надпись на тощей груди.
– Не дождетесь! – традиционно возразил дед. И прокомментировал:
– Зинушка с «КПСС» в стирку кинула, а эту внук подогнал.
– Что сделал? – удивился Азамат, в силу специфики своей профессии знакомый как с молодежным сленгом, так и с более литературным лексиконом старожилов.
– Ну, подарил! – просветил темного мента Федор Игнатьевич. – Им на субботнике раздавали, они в этих майках деревья белили. А дочь еще и с «ЛДПР» подкинула. А на ту пятницу депутат с района обещал собрание по вопросу пенсионной реформы. Если привезет свои, желтые – будет у меня полный комплект!
– Я всегда говорил, что ты, Игнатьич, политически грамотный дед! – веселился Азамат. – «Феррари», надеюсь, не в автосалоне отбил у капиталистов?
– Так ралли через Астрахань проезжало, дочь снимала для газеты, они там всем раздавали. Взяла как сувенир.
– И штаны с ралли?
– Штаны с зятя, раскабанел маленько.
– Ну ты и халявщик, Федор Игнатьевич! – восхитился участковый. – С миру по нитке – и в магазин за одежкой ходить не надо!
– А чего ж мне им не быть? – резонно возразил дед. – Чего добру пропадать? Ты вот взял бы да и подкинул гимнастерку какую старую или шинельку списанную – туалет посещать да кроликов кормить.
– Ага, тебе подкинь! Наденешь и всем объявишь, что ты мой внештатный сотрудник, – возразил участковый, знавший репутацию своего собеседника у жителей этих мест.
– Так ты ж ко мне подошел не как просто к деду Феде, а как, типа, к внештатному сотруднику? – ухмыльнулся дед.
Азамат расхохотался.
– Ну, в общем, в корень зришь. Помощь мне твоя нужна.
– Ну, так и начинай с этого.
Выслушав, Федор Игнатьевич подумал…
– Я тебе, конечно, расскажу, что знаю, да знаю-то я немного. Нас с Григорьевной не было дома тогда, что от людей слышали – могу сказать. Уехал Сергей в конце апреля, после майских праздников ему на работу выходить надо было, а он мужик обстоятельный. Он все просчитывал, мало ли что в дороге может случиться. Рыбы насолил, навялил, как всегда. А вот попрощаться с мужиками, отвальную устроить, как обычно бывает – не вышел. И это народу странным показалось. И ключи Кольке от дома и калитки не принес, хотя вещей не оставил и рыбу забрал.
– А они не поссорились? С Колькой-то?
– Ты что! Они как сиамские близнецы!
Азамат привычно успевал делать пометки в блокноте, чтобы потом в рутине и суете не забыть никаких важных мелочей. Дед продолжал:
– Вот куда он перед отъездом мог пойти? Ты к Черновым сходи обязательно. Колька и жене его написал, чтоб на розыск подавала.
– А что ж он так долго тянул, через полгода только написал жене?
– Ну, надеялся, видать, что как-то все образуется, выяснится. Да и с женой они уже разбежались и развестись успели, кому писать?
Скрипнула калитка и появилась Зинушка – Зинаида Григорьевна.
– А вот и дражайшая половина, – с иронией представил Игнатьевич. И обратился к ней:
– Ну, а ты по этому поводу что скажешь?
И объяснил участковому:
– Под калиткой стояла, слушала – любимое дело. Ей бы с индейцами жить – звали бы ее Большое Ухо.
Азамат закашлялся – мысли он, что ли, читает?!
– А я скажу, – не смутилась дражайшая половина, – что еще тебе, Азаматик, надо с Ивановной потолковать, с Катькой Мокровой. Это она у нас и Большое Ухо, и Зоркий Глаз.
«Стереотип мышления, однако», – сформулировал участковый, знакомый по институтскому курсу с основами психологии.
– Они с Татьяной Черновой – матерью Кольки, закадычными подругами были. У баб свои секреты, может, какой-нибудь секрет тебе и сгодится, – продолжила Григорьевна.
– Ну, так проще с самой Черновой поговорить!
– Это вряд ли… Рановато тебе за ней, да и в тех местах не тебе допросы устраивать, – эзоповским языком изъяснился дед Федор.
– Умерла, что ли?
– В том же мае и умерла, царство ей небесное, – подтвердила Григорьевна. – Тут на Николая все свалилось, беда одна не ходит.
– Бабские секреты… Бабские секреты с поисками пропавшего соседа мне вряд ли помогут. Если даже захочет она их раскрывать. Хотя… Если больше помочь некому… В каком доме она живет?
– В сорок четвертом. Или в Центре детского творчества ищи, она там работает и чаще, чем дома, обретается.
– Ну, спасибо вам, добрые люди! – сердечно поблагодарил участковый.
– Да особо-то и не за что, – кивнул Федор. – Дед-то как?
– Бегает…
– Привет передавай. Что-то давно не встречал.
– В село уехал, дочерей проведать. Спасибо, передам.
– А насчет шинельки покумекай, – подмигнул дед.
– Какой шинельки? – вскинулась Зинушка. – Что опять затеял, старый черт?
– Молчать! – призвал к порядку супруг. – Бабам слова не давали! – И, глядя вслед удалявшемуся участковому, поинтересовался:
– А с чего это ты его на Катьку навела? Она здесь с какого боку?
– А пусть! – ответствовала супруга, беспечно махнув рукой. – Она мне уже второй год голубой крокус только обещает…
Федор Игнатьевич покачал головой:
– Только обещает, говоришь? Ну-ну! Я мстю, и мстя моя страшна?
Николай Чернов – высокий крепкий мужик лет пятидесяти с хорошим хвостиком, бывший шатен, а теперь наполовину поседевший, оказался дома. Участковый заметил, конечно, что открывший на его звонок калитку хозяин непроизвольно скорчил гримасу, но особого значения этому не придал: кто же радуется неожиданному визиту представителя закона! И сейчас, судя по сменившему недовольную гримасу скорбному выражению лица Николая, в голове его начался тяжкий мыслительный процесс: кого он обидел и насколько сильно, как давно это случилось, и сознаваться сразу или погодить пока.
Чтобы не нагнетать напряжения, Салимгареев сразу сообщил о цели своего визита. Хозяин слегка отмяк, пригласил в дом. Некая доля напряжения все же в воздухе витала довольно долго. Серые глаза Николая, кажущиеся маленькими из-за нависших мясистых век, все косились в сторону, но изредка вскидывались на незваного гостя, и Азамат слегка ежился: как бы дыру сквозную в нем не пробуравили!
Вид у хозяина был запущенный: треники с пузырями на коленях, грязноватая футболка, явственно сквозило амбре немытости, даже седина выглядела неряшливо: не благородные седины, а какая-то клокастая пегость. И в доме вроде бы убрано, полы вымыты, половики чистые, а запах пыли ощущается, воздух спертый. У Азамата жена – чистюля, помешана на влажной уборке и проветривании, а в этом доме тяжело дышалось.
В общем-то, Николай мало что добавил к тому, что рассказал Федор Игнатьевич. Да, уехал Серега не попрощавшись и не оставив ключи от дома и калитки, как было у них заведено годами. Хотя об отъезде его знали все: билет был куплен заранее, на 30 апреля, сразу после праздников ему надо было на работу выходить. То, что не попрощался – ладно, можно еще понять: как раз в этот день у супругов случился скандал, Николай… как бы это сказать…кхм – кхм…
– Рукам волю дали?
– Да… именно так… волю дал… Жена собрала вещички и ушла к дочери (это она так сказала, а на самом деле – хахаль у нее).
«Вот откуда эта запущенность, – отметил Азамат. – Мужик без женщины сирота».
Серега, скорее всего, слышал громкие супружеские разборки и решил не мозолить глаза. Но вот почему ключи не оставил? Все эти годы Николай приглядывал за домом в отсутствие хозяина.
– Вы дружили?
– Дружили?!
Хозяин встал, вышел в соседнюю комнату, вернулся с фотоальбомом в руках. Тяжело опустился на стул, бережно вытер рукой невидимую пыль, раскрыл альбом.
– Вот, это мы с Серегой, когда они в первый раз с матерью сюда приехали к бабке.
Два пацаненка, лет по пяти – шести, сидели на крыльце. Оба светленькие, примерно одного роста, но один – крепыш, здоровячок, загорелый, с лукавой и дерзкой мордахой, а другой – стебелек, бледное дитя Севера, засмущавшийся перед объективом.
Со страницы на страницу взрослели и менялись мальчишки: волосы у них стали одного цвета, по интенсивности загара их было уже не отличить, да и роста они были одного. И все же на всех снимках один так и оставался дерзким оторвой, атаманом, а другой – не ботаником, нет, но – ведомым, у которого амплуа по жизни – роль второго плана. Мальчишки на рыбалке, в парке на карусели, за праздничным столом… Но все фотографии были сезонными, только лето было запечатлено на них.
– А кто фотографировал?
– Мать Серого, друзья…
– Вы в компании верховодили?
– Было дело… Бабка Сереги – баба Лиза – говорила, на меня показывая: этот всегда будет зачинщиком, а Сереже всегда придется отдуваться за Колькины каверзы.
– Так и было?
– Чаще всего. Хотя рохлей Серый не был, мог и за себя, и за меня постоять, если обстоятельства требовали. Но не любил разборок и драк. У нас кликухи были – Колька Черный и Серега Белый, и мы были в авторитете.
Участковый отметил, как подрагивают руки хозяина, листавшие страницы альбома, как сел голос.
– А на снимках у вас, вроде б, волосы одного цвета.
– Да не по волосам. Я – Чернов, он – Бельцов…
– Надо же, как совпало…
– Да разве только это совпало! У нас с ним много чего в жизни совпало! Мы были братьями!
«Сиамские близнецы», вспомнил участковый.
Голос Николая сорвался.
– Ну что уж вы так! Почему – были? Может, найдется ваш брат, в нашей жизни всякое случается.
Глаза Николая опять превратились в буравчики.
– Ты сам-то в это веришь, лейтенант?
– Раньше надо было тревогу бить, Николай Павлович!
Чернов сглотнул спазм:
– Я знаю…
– Мне нужна фотография взрослого Сергея, из самых последних.
– Взрослыми-то мы почти и не снимались, пропал интерес. Да вот, только она коллективная и мелкие мы здесь все.
– Ничего, увеличим. Что за застолье?
– Жене моей день рождения отмечали.
– А рост, вес, особые приметы какие-нибудь были у него?
– Рост почти как у меня, на три сантиметра меньше, сто восемьдесят два, значит. Вес примерно такой же, восемьдесят шесть, плюс – минус. Особые приметы… На левом виске шрам приметный – пацаны бутылками кидались, а осколок, разумеется, в Серегу влетел!
– Почему «разумеется»? Невезучий был?
– Еще какой невезучий…
Горькая ухмылка мелькнула на лице Николая.
– Про одежду ничего не знаете?
– Ничего, – качнул головой Николай.
– Ну что ж, если все так… Я бы хотел дом посмотреть. Пока так, своим глазом, без всей мутоты с постановлениями, следователями и прокурорами. Вы не против?
– Да я-то что? Дом не мой, смотрите. Может, толк будет.
– Тогда возьмите инструмент – замок снять. Там висячий?
– Внутренний, врезной.
– Я пока Федора Игнатьевича позову. Если потом понадобится все в протокол оформить, запишем вас понятыми. А нового замка у вас, случайно, нет?
– Висячий есть.
– Давайте висячий.
Екатерина Ивановна Мокрова, или просто Ивановна, по времени должна была быть на работе. Работа ее находилась на Заречной же, в конце улицы. Длинный одноэтажный деревянный барак, обложенный кирпичом, пересекал улицу и образовывал тупичок. В бараке располагался Центр детского творчества, а Ивановна уже без малого десяток лет занимала в нем должность технички.
Руководство Центра, в лице Риммы Ивановны Загидулловой, весьма ценило добросовестного сотрудника, днюющего и разве что не ночующего, на работе. Где в наше время найдешь техничку, которая рвется на работу, а не наоборот, исчезает, едва смочивши линолеум и помахав демонстративно лентяйкой. Поскольку Екатерина Ивановна жила рядом, она и днем частенько заскакивала проверить санитарно – гигиеническое состояние вверенного ей объекта.
Азамат, взглянув на часы (до вечернего приема граждан время еще оставалось), решил для очистки совести сегодня же поговорить и с Е.И. Мокровой, благо идти далеко не надо было.
Ивановна предпочитала выполнять свои должностные обязанности, то есть осуществлять основную уборку, в вечернее время: их беспокойный контингент, отзанимавшись в кружках (это после школьных-то занятий!), с дикими воплями вырывался на улицу и словно растворялся в воздухе. Руководители кружков тоже не задерживались в кабинетах – торопились по делам и домам. Никто не болтался под ногами, не топтался по вымытому полу, не бил друг друга пакетами со сменной обувью и не орал благим матом.
Сегодня, в четверг, вечерние занятия были только в двух кружках: у танцоров они заканчивались в шестнадцать тридцать, а у краеведов – в восемнадцать. До того, как уйдут танцоры, еще можно было успеть убрать пару кабинетов.
Но, положа руку на сердце, нужно заметить, что не только профессиональная добросовестность и склонность к тишине влекли женщину на любимую работу в тот час, когда там становилось малолюдно.
Сказать, что Бог наградил ее исключительным, даже для женщины, любопытством, значило ничего не сказать. Он наградил ее в таких пропорциях, что это уже было и не любопытство, а квинтэссенция оного, со временем выкристаллизовавшаяся в чистую жажду познания.
Каким-то образом, при вечной женской круговерти, она почти всегда была в курсе происходящих событий, касалось ли это мировой политики, жизни шоу-бизнеса или региональных проблем. И все же более узкой специализацией Катерины Ивановны был мониторинг жизнедеятельности Заречной, улицы, на которой она родилась, и где протекла ее жизнь.
Было ли это качество ее характера положительным или отрицательным, никто бы не взялся определить. С одной стороны, блудливый мужик, которому жена предъявляла неоспоримые доказательства измены («да тебя, козла, люди видели»), даже не мучился догадками, какие конкретно люди его видели. Пара – другая семей в результате этого всевиденья рассталась.
С другой стороны, не одна легкомысленная бабенка, проводив мужа в рейс или на вахту, мысленно представляла, как ее милый друг крадучись на рассвете покидает двор, а в щель забора за этим сечет бдительная Катька Мокрова (хотя Катька, как все нормальные люди, обычно ночью спала). Прикинув последствия, означенная бабенка от свидания отказывалась, и отсутствующий супруг от рогов был спасен. Вот только в этих случаях подвиг, так сказать, оставался безымянным.
Так что Катю ни разу за многие ее годы не назвали хранительницей семейного очага, доброй феей, а сплетницей и стервой – много раз. Но переделывать себя – тяжкий труд, тем более, если у человека такое желание отсутствует. Ничего плохого в своем стремлении знать все про всех она не видела и считала делом чести быть первой среди равных.
С годами интуиция ее развилась чрезвычайно, и способность предсказать какое-либо событие в жизни какой-то семьи заранее, казалась мистической. В своем хобби Катерина Ивановна достигла необычайных высот профессионализма.
Убирая первый кабинет, мельком взглянула она в окно на еще малолюдную улицу и сделала стойку: на любимовской лавочке рядом с Федькой – ракетчиком сидел полицейский, а Зинушка подпирала плечом калитку. Женщина прикипела к окну, но тут за спиной ее раздался голосок Юлечки – хореографа, которая убедительно просила произвести уборку в каморке, где хранились танцевальные костюмы. Добрые полчаса немножко гундосенькая Юлия Витальевна излагала Екатерине Ивановне свое видение процесса, а, главное, результата уборки. Пританцовывающая от нетерпения Ивановна клялась страшными клятвами сделать все сегодня же и именно так, как хотелось Юлии Витальевне («да уйдешь ты, наконец!», «такая молодая – и такая зануда!»). Наконец, Юлечку унесло, но обернувшаяся к вожделенному окну наблюдательница никого уже не увидела: объекты скрылись.
Наполовину управившись со своими обязанностями и проводив танцоров, Катерина Ивановна сочла, что заслужила небольшой перерыв перед последним рывком. Краеведы ушли вместе с танцорами – у них в плане значилась пешеходная экскурсия в центр города, в Братский сад к Вечному огню.
Подтащив к окну банкетку, Ивановна сбегала в кружок «Юный патриот», ранее носивший куда менее пафосное название: кабинет начальной военной подготовки. Достала ключ от замка, что висел на шкафе с муляжами автоматов, гранат и прочей военной бутафории, а также «ружьями» – пятью старыми пневматическими винтовками – открыла шкаф и вытащила бинокль.
Ничего шибко криминального в ее поступке не было. Потайное место для ключа они с руководителем кружка искали вместе, поскольку хоть изредка протирать от пыли весь этот арсенал приходилось ей.
И все же, техничка таилась и прислушивалась к любым посторонним шумам. Если бы кто-то ненароком застал ее сейчас за этим невинным занятием, это стало бы жестоким ударом по самолюбию, поскольку отчасти раскрыло бы секрет ее осведомленности.
Бинокль был настоящий, армейский. Поудобнее устроившись на банкетке, Ивановна вперила взор в происходящее за окном. Пока что там ничего особенного не происходило: жизнь родной улицы текла вяло, было малолюдно и тихо.
В свои шестьдесят пять Катерина Ивановна слабостью зрения не страдала и прекрасно обходилась без очков, тем более, что ни читать, ни вязать не любила. Но иногда в жизни Заречной случались какие-то события, возникали некие коллизии, которые невооруженным взглядом отследить было невозможно. По разным причинам – из-за дальности ли расстояния, из-за большого ли количества участников, когда за всеми не уследишь, или если участники стояли полуанфас – без бинокля было не обойтись.
С ним, хотя услышать что-то было все так же невозможно, увидеть можно было все до мельчайших деталей. Со временем Ивановна даже немножко читать по губам научилась. И мечтала, что доживет до того времени, когда в широкой продаже появятся слуховые бинокли. Тогда уж ни одна зараза не скажет ей с чувством превосходства: «Слышала звон, да не знаешь, где он!».
Правда, слышать подобное ей приходилось крайне редко. Как бы там ни было, а по части информированности – на Заречной равных ей нет. За это она и любила свою работу – за широкие окна с великолепным обзором, за возможность использовать технические достижения, чтобы держать руку на пульсе бытия. И при этом соблюдая инкогнито.
Опустив бинокль, Ивановна уже хотела идти заканчивать уборку, как увидела, что из калитки черновского дома вышел полицейский, который давеча сидел на лавочке со стариками Любимовыми. Натренированным движением вновь поднесла она бинокль к глазам: с Колькой прощался их участковый – сын ее бывшего одноклассника Халита Салимгареева.
– Так-так-так! – вибрирующим от предчувствия неких грядущих событий голосом сказала себе Екатерина Ивановна Мокрова. – И что бы это значило?
Наблюдая в бинокль за шагающим вдоль улицы участковым, она пыталась определить причину его появления в их краях. Десяток версий вихрем возник у нее в голове, но с железной, поистине мужской, логикой, одну за другой Ивановна их отметала.
Колькин внучок что-то натворил?.. Но с чего бы участковому приходить к деду, а не к матери? Заловил Кольку Рыбнадзор за сетки-«телевизоры»?.. Ну, по такому поводу по домам тоже не ходят, платит неудачливый рыбак штраф или на месте, или в Сбербанке, и все дела. К самым злостным – и то, не участковый, а судебный пристав придет.
Может, донес кто, что Колек «краснухой», осетриной то есть, промышляет? Так он уже ею сто лет как не промышляет. Да и когда промышлял, масштабы у него были не те, чтобы сейчас огород городить.
Может, Галька на развод подала?.. Но опять же, при чем здесь участковый? Однако, долго он у Чернова сидел, это когда еще он от Любимовых ушел! Так… От Любимовых… А от них-то чего ему надо было?!
Вдруг Ивановна сообразила, что Салимгареев-то к ним, в ЦДТ, направляется! Быстрой ланью метнулась она к шкафу, сунула бинокль на место. Успела и шкаф запереть, и ключ на место положить, и из кабинета выскочить.
К появлению участкового Катерина Ивановна была подготовлена, в отличие от Николая, но вид у нее, на всякий случай, был не менее удивленный.
– А что это ты, Азамат, к нам поздненько? Риммы Ивановны нет. Никак, кто из наших архаровцев чего-то натворил?
Когда участковый уже в третий раз изложил причину своего появления в зареченских краях, у Ивановны непроизвольно вырвалось:
– Ну, получишь ты у меня крокус!
– Что? – не понял Азамат.
– Да нет, сынок, это ты не слушай. Это я себе: крокус полить забыла! – вслух сказала Катерина Ивановна, а про себя подумала: «Ну, Зинушка, я тебе это припомню»!
Салимгареев в который раз подивился извилистым тропинкам, по которым плутает женская логика.
Сергей Бельцов своим таинственным отъездом, сам того не подозревая, нанес серьезный ущерб ее репутации. Катерина Ивановна как всякий любящий землю человек еле могла дождаться весны, и, что называется, дорывалась до огородных работ, которые в артюховском южном климате в апреле уже шли вовсю. Результатом ее активности стал радикулит. Несколько дней, как раз накануне майских праздников, обклеенная перцовым пластырем и обмотанная шерстяным платком, лежала она бревном и тихонько поскуливала то ли от боли, то ли от вынужденной изоляции.
Естественно, этот временной пласт выпал из ее жизни. Когда в дальнейшем на вечерних посиделках изредка возникала тема странного отъезда Сергея Бельцова, Ивановна сидела – ни бэ, ни мэ, ни кукареку.
Всякий раз она воспринимала это как выпад в ее лично адрес. Строить догадки и выдвигать версии, ни на чем не основанные, как остальные-прочие, она считала для себя унизительным. Это занятие для сплетниц, не ее уровень.
Со временем тема возникала все реже, текущие животрепещущие события заслоняли прошедшие, и приободрившаяся баба Катя уже начинала надеяться, что этот черный этап ее жизни время сотрет в людской памяти. Нет же! Зинка не просто сыпанула соли на затянувшуюся рану, она продемонстрировала ее несостоятельность перед представителем закона, хоть бы и был этот представитель Азаматкой Салимгареевым, сыном ее одноклассника Халита!
Стараясь соблюсти лицо, Катерина Ивановна вынуждена была признаться участковому, что в данном конкретном случае она – пас. Расстались они во взаимном недовольстве: участковый был недоволен тем, что пошел по ложному следу и зря потерял время, а Ивановна горестно подытожила, что вся жизнь может быть прожита безупречно, но стоит один раз оступиться – и это перечеркнет заработанный многолетними трудами авторитет.
Участковый, спешащий на вечерний прием граждан, как-то в ту минуту выпустил из вида слова Зинаиды Григорьевны о бабских секретах, да и особого значения им не придал. Тем более, что одна из «баб» уже умерла, и случилось это почти в то же время, как исчез Бельцов.
А погруженной в пучину комплексов Катерине Ивановне не пришло в голову, что у четко сформулированной участковым темы есть подтемы, и осветить их было вполне в ее компетенции.
На следующий день Азамат сообщил Романцову о проведенных розыскных мероприятиях и подвел итог: пустышка.
– А как тебе Чернов показался?
– Диковатый, я бы даже сказал, звероватый мужик. Запущенный какой-то, но ему крепко досталось: в один месяц – жена ушла к другому, мать схоронил, и тут выяснилось, что друг – он его братом называет – исчез. Розыск-то с его письма бывшей жене Бельцова начался.
– Ничего не значит. Уж очень долго собирался.
– Я же говорю: беда за бедой. У него руки тряслись, когда их детский альбом показывал, а раз не сдержался – заплакал.
– Не артист?
– Так не сыграешь… Во всяком случае, не он.
– Глуповат или простоват? – улыбнулся Романцов.
– Да вроде бы и не прост… Прямоват.
– А приметы выяснил?
– Обижаешь!
– Ну, в общем, совпадает с теми, что в ориентировке…Буду посылать запрос в область, на предмет неопознанных. Спасибо тебе ментовское и человеческое!
– И это все? – горестно воскликнул Азамат.
– Твое корыстолюбие тебя погубит! – патетически воскликнул Романцов, протягивая Азамату тощенькую стопочку отксерокопированных листочков – объяснительные, протоколы задержаний, заявления тех коллег и соратников, которые, как говорится, университетов не заканчивали и тонкостями русской грамматики не владели.
– На, у трусовской секретарши вымолил. Только чтобы без фамилий, имей в виду!
– Не первый день замужем!
Участковый бегло пролистал тонкую стопочку.
– Вот это – прямо-таки неплохо… «Рапорт. Сообщаю, что 13 сентября сего года нами был задержан и доставлен в отделение Николаев В.И., где и сознался. Старший патруля ППС Рахимов».
– Сочлись?
– Ну, будем так считать!