Сам Ермаков поначалу не любил об этом вспоминать, да и шутки друзей и знакомых воспринимал угрюмо. Но так было, и ни убавить, ни прибавить.
После возвращения в деревню с районных гастролей он места себе не мог найти: садился за ночные бумаги – слова не шли, начнет вслух выговаривать – вроде складно, как и мечталось, а на листок не ложатся. В клубе место занято, не станешь выживать человека, хотя девица эта только ключи носит. Хотел в совхоз пойти, не выболел, может любую работу – Тоня поперек встала. И до того мужику тошно, хоть волком вой.
И вот под такое настроение слышит он утром последние известия: Израиль вероломно напал на Египет. И тут же заявление Советского Правительства, что, если наглое избиение Египта не прекратится, то Советский Союз не будет препятствовать выезду добровольцев, пожелавших принять участие в борьбе египетского народа за свою независимость. «Эх, – махнул рукой вчерашний фронтовик, – кто, если не русский солдат, заступится за невинно обиженного?». Собрал документы, когда Тоня на работу ушла, оделся потеплее: полушубок новый, сибирских барашков мех, под черный блескучий хром выделанный, неделю назад Тоня из сельпо принесла. Все летичко яйца да осенью мясо за него сдали. Оделся, выскочил на большак, и первой же машиной в район, а там быстрым шагом к военкомату. Зашел к военкому, по-военному доложил:
– Товарищ подполковник, разрешите обратиться?
– Слушаю. – Военный комиссар Панов встал.
– Старший лейтенант запаса Ермаков. Прошу направить меня добровольцем на Ближний Восток помочь египетским товарищам в борьбе с Израилем.
Панов пригласил сесть, сам не знал, что сказать. Наконец, сообразил:
– Рад приветствовать вашу решительность, но пока никаких указаний по добровольцам нет. Где вы остановились? Если до вечера не вызову, завтра утром к десяти часам.
Пошел к другу, посидели, скучно дома, в чайную собрались. А там мужики с пивом, с водкой, уже прослышали про добровольцев. Оказывается, еще пара человек побывала у военкома. Сидит Иван за столиком, а какой-то хлюст подначивает:
– Ты не в этой ли шубе в Египет собрался? Там жара, в одних трусах воюют. Уступи шубу, она тебе ни к чему. Али ты только порисоваться, мол, герой, готов хоть сейчас, а завтра сядешь в автобус, да к бабе под юбку.
И вскипела в Иване подогретая выпитым кровь, взыграла мужская гордость, скинул он полушубок и над головой поднял:
– Восемьсот рублей неделю назад заплачено.
Хлюст тут как тут, отвернулся к стенке, подштаники ослабил, отслюнявил восемь сторублевок, а Ивану фуфайку свою оставил и смылся.
Утром по морозцу явился Иван в военкомат, Панов мимо прошел, не узнал, не поздоровался.
– Что хотел, молодой человек? Ба, да вы вчерашний доброволец, а шуба, извините…
– Нету шубы. В Египте и без шубы жарко будет.
– Так-то оно так, – согласился комиссар, – но насчет добровольцев есть приказ воздержаться. Так что поезжайте домой, в случае необходимости мы вас вызовем.
Грустным вышел Иван из военкомата. Как домой ехать, что Тоне сказать?
А военком дивится:
– И кто это произнес, что русские долго запрягают?
Приехал в деревню по темну, в дом вошел – Тоня за сердце схватилась:
– Что с тобой, Ваня? А полушубок…
– Нету, Тоня.
И все, как есть, рассказал. Тоня обняла буйну голову:
– Ладно, Ваня, честь и совесть наша с нами, а шубу мы наживем.
Иван благодарно посмотрел на жену: умница, где другую такую сыщешь?
Через несколько лет Ермаков создаст сказ «Костя-Египтянин», в котором этот случай выписан очень живописно. Хотя говорили в то время, что и про шубу, и про добровольцев Иван придумал, и рассказал эту историю, как воистину бывшую. Ведь все знали ее только с его слов.
После конфуза с Египтом и незамедлительно сделавшейся известной в деревне и окрестностях истории с хромовым полушубком, совсем невмоготу стало Ивану. Тоня боится лишнего слова сказать, сестра, опытная в семейных делах, предупредила:
– Тоня, с мужиками такое бывает, не сложилось – они уже и руки опустили, все, конец света, вроде и жить не знают, как, да и вообще стоит ли.
Тоня за сердце:
– Сестрица, ты меня не пугай.
– Я не пугаю, а предупреждаю: не лезь в ту минуту, они, подлецы, с горя и запить могут.
Иван ранним утром уходил в пронзительный березовый лесок, который по едва заметной гриве поднимался от деревни и смешивался с другими. Набрел как-то на деляну, лес выпилен, пятеро мужиков дом рубят. Одна клетка сруба в четыре ряда стоит в сторонке, подошел поближе – мужики не свои, поздравствовались, познакомились.
– Вот, подряд взяли, три дома срубить. Понимашь что в нашем деле?
Иван признался:
– Не особо разбираюсь, но что работа ваша чистая – вижу.
– Молодец! – Похвалил старший. – Я заметил, что ты тонкую щепочку взял и в переплет засунуть пробовал. Получилось?
Иван засмеялся:
– Ну и глаз у тебя, я вроде старался незаметно. Хорошая работа, ничего не скажешь!
– А мы, парень, не для того, чтобы курам на смех, а гордость свою вкладываем. Спроси любого, где мы дома ставили, что за Варнацкая бригада, тебе скажут. Мы впятером, два брата с сыновьями. Из староверов, было бы тебе известно, так что ни гульбы, ни перекуров. Может, вера уже и не та, мы с братом повоевали. Ты тоже не отсиделся? Я вижу, что бывалый. Молимся вечером, но главное от стариков взяли: жить по совести.
Ивану это интересно:
– А плотницкое дело в роду у вас?
Старший потер затылок:
– Да как тебе сказать? Дед с артелью ходил, мы с малых лет с топором баловались. Бывало, приду на стройку, ребята сладкий сок с берез скоблят, а я норовлю потесать что-нибудь. Отец заметил интерес, то отпилить что позовет, то по доске прочертит, потесать даст, то покажет, как одним ударом гвоздь забить. А потом обчертил выем в бревне и говорит: «Ну-ка, Егорка, меня Егором зовут, выбери это топориком». Я на радостях сначала с одной стороны за черту ушел, потом и с другой туда же направился. Испугался, сижу, нос повесил. А дед подошел, хлопнул по плечу: «Не горюй, Гошка, как бы ни клин да мох, так и плотник бы сдох».