Хрупкое равновесие - читать онлайн

Глава первая Город у моря

Дина Далал редко позволяла себе с сожалением и горечью вспоминать былые годы или задаваться вопросом, почему жизнь сложилась именно так, лишив ее того блестящего будущего, какое сулили ей в школьные годы, когда она была еще Диной Шроф. Но если она изредка и погружалась в такое состояние, то поспешно из него выбиралась. «Какой смысл ворошить давнюю историю, – говорила она себе, – если все равно все закончится тем же самым: какой путь ни выберешь, все равно окажешься на том же месте».

Отец Дины был врачом, терапевтом со скромной практикой, исполнявшим клятву Гиппократа с большей горячностью, чем прочие представители этой профессии. В начале карьеры сверстники, родственники и старшие товарищи приписывали его преданность работе юношескому рвению и задору. «Как бодрит этот энтузиазм молодости», – говорили они с улыбкой и со знанием дела кивали головой, не сомневаясь, что со временем здоровая доля цинизма и обязанности главы семейства умерят идеалистический пыл.

Но ни брак, ни рождение сына, а спустя одиннадцать лет и дочери никак не изменили доктора Шрофа. Время только усугубило дисбаланс между горячим стремлением облегчить людские страдания и желанием заработать приличные деньги.

«Какая жалость, – качали головами родные и друзья. – Какие на него возлагались надежды! А он трудится, как раб на галерах, не получая никакого удовольствия от жизни. Бедная миссис Шроф! Ни развлечений, ни вечеринок – безрадостное существование!»

В пятьдесят один год, когда большинство врачей стараются перейти на неполный рабочий день, нанимая дешевого помощника, или даже продают практику, уходя пораньше на пенсию, доктор Шроф не имел ни солидного банковского счета, ни стремления его иметь. Вместо этого он добровольно возглавил кампанию по распределению выпускников медицинских колледжей во внутренние районы страны. Там, где ни наука, ни техника не вступили в единоборство с тифом и холерой и болезни косили всех подряд, доктор Шроф вознамерился остановить смертельный серп или хотя бы притупить его.

Миссис Шроф в свою очередь тоже начала кампанию, которая сводилась к тому, чтобы убедить мужа отказаться от затеи, грозившей ему, по ее разумению, неминуемой гибелью. Она пыталась убедить дочь повлиять на отца. Ведь двенадцатилетняя Дина была его любимицей. Миссис Шроф знала, что сын Нусван здесь ничем не поможет. Его вмешательство только испортит дело.

Поворотный момент в отношениях отца и сына произошел семь лет назад, в день, когда Нусвану исполнилось шестнадцать. На праздничный обед созвали тетушек и дядюшек, и кто-то из них сказал: «Ну, Нусван, скоро ты пойдешь по стопам отца и тоже станешь доктором».

– Я не хочу быть доктором, – отозвался Нусван. – Я займусь бизнесом – импортом и экспортом.

Кое-кто из родственников понимающе кивнул. Другие отпрянули в притворном ужасе.

– Это правда? Преемственности не будет? – насели они на доктора Шрофа.

– Конечно, правда, – ответил он. – Я не давлю на детей.

Однако пятилетняя Дина уловила на лице отца обиду, которую тот не успел скрыть. Она подбежала к нему и забралась на колени: «Папочка, я хочу, как ты, стать врачом, когда вырасту».

Все засмеялись и зааплодировали, говоря: какая смышленая девчонка, знает, как своего добиться, даром что маленькая. А позже перешептывались между собой: да, сын не из того теста, что отец – никакой цели, многого не добьется.

Дина не утратила этого желания и в последующие годы, продолжая видеть в отце своего рода божество, которое дает людям здоровье, побеждает болезни, а иногда даже спасает от смерти. Доктор Шроф был в восторге от своей умненькой дочки. Директор и учителя монастырской школы всегда превозносили ее на родительских собраниях. Доктор Шроф не сомневался: дочь добьется успеха, если захочет.

Миссис Шроф тоже была уверена: только дочь может помешать отцу осуществить глупейший филантропический план, и не даст тому уехать в глухомань. Однако Дина отказалась участвовать в заговоре – ей не нравилось, что любимого папочку хотят удержать дома насильно.

Тогда миссис Шроф пошла другим путем. Теперь она уже не говорила о деньгах, об опасностях или о семье, понимая, что так она ничего не добьется. Она напомнила мужу о его пациентах – старых, больных и немощных: «Что будет с ними, если ты уедешь? Они доверяют тебе и надеются на тебя. Как можно быть таким жестоким? Ты даже не представляешь, как много значишь для них».

«Ничего плохого не случится», – сказал доктор Шроф. Он знал, что любовь жены может подсказать ей самые невероятные аргументы, и потому терпеливо объяснил, что в городе достаточно терапевтов, которые способны справиться с самыми разными болезнями, а в тех местах, куда он едет, врачей совсем нет. Но это всего лишь временная командировка, утешал доктор жену, обнимая и целуя ее больше обычного. «Обещаю, что скоро вернусь, – сказал он. – Ты даже не успеешь соскучиться».

Но доктор Шроф не сдержал обещания. Он умер через три недели после начала медицинской кампании, но не от тифа или холеры, а от укуса кобры – смертельного из-за отсутствия сыворотки.

Миссис Шроф с удивительным спокойствием приняла печальное известие. «Это потому, что она жена врача и ближе знакома со смертью, – говорили люди. – Наверное, она не раз слышала от мужа о смерти пациентов, и таким образом как бы приготовилась к неизбежному для всех концу».

Но, когда она проворно занялась подготовкой к похоронам, с поразительной деловитостью вникая в каждую мелочь, окружающие задались вопросом, все ли с ней в порядке. Миссис Шроф открывала и закрывала сумочку, оплачивая всевозможные расходы, а в перерывах принимала соболезнования, утешала скорбящих родственников, поддерживала огонь в масляной лампе у изголовья ложа доктора Шрофа, стирала и гладила белое сари[8], следила за тем, чтобы в доме было достаточное количество благовоний и сандалового дерева. Она лично давала наставления кухарке по приготовлению специальных вегетарианских блюд на каждый день.

После полных четырех дней похоронных церемоний[9] Дина все еще плакала. Миссис Шроф, подсчитывающая расходы на молитвы у «башни молчания»[10], сказала ей: «Ну-ка, перестань, дочка! Будь умницей. Папе это не понравилось бы». И Дина изо всех сил старалась сдержать слезы.

Но миссис Шроф рассеянно прибавила, выписывая очередной чек: «А ведь ты могла остановить его, если бы захотела. Тебя бы он послушал».

После этих слов Дина разрыдалась в голос. Теперь она не только горевала по отцу, но испытывала жгучую ярость, почти ненависть к матери. Потребовалось несколько месяцев, чтобы она осознала: в словах матери не было ни злобы, ни обвинения – простая констатация печального факта.

Спустя шесть месяцев после смерти доктора, опора, какой стала для близких миссис Шроф, стала понемногу крошиться. Замкнувшись в себе, она теряла интерес и к домашнему хозяйству, и к себе самой.

На двадцатитрехлетнем Нусване, уже строящем планы будущей жизни, это почти не отразилось. Однако Дина, которой было только двенадцать, остро нуждалась в родительской опеке. Она отчаянно скучала по отцу. А отчуждение матери только ухудшило ее состояние.

Нусван Шроф стал самостоятельно зарабатывать на жизнь за два года до смерти отца. Он был еще холост, жил в семье и откладывал деньги, подыскивая подходящее жилье и подходящую жену. Когда умер отец и мать ушла в добровольное затворничество, он понял, что искать жилье теперь необязательно, а вот жену надо найти поскорее.

Он возложил на себя обязанности главы семьи, став законным опекуном Дины. Все родственники приняли это как само собой разумеющееся. Они хвалили его за бескорыстный порыв и говорили, что раньше ошибались на его счет. Нусван взял в свои руки и семейные финансы, дав обещание, что мать и сестра не будут ни в чем нуждаться – его жалованья хватит на все. Но он лукавил, понимая, что получит достаточно денег от продажи амбулатории доктора Шрофа.

Первым решением Нусвана в роли главы семьи было сокращение прислуги. Он оставил кухарку, приходившую на полдня и готовившую два основных блюда, и уволил Лили – служанку с проживанием. «Мы не можем, как прежде, жить на широкую ногу, – заявил он. – Моего жалованья не хватит».

Миссис Шроф выразила сомнение в правильности решения сына.

– А кто будет следить за порядком в доме? Мои руки и ноги уже не те, что раньше.

– Не волнуйся, мама. Обязанности мы разделим между собой. Ты будешь делать легкую работу – смахивать пыль с мебели, например. Каждый будет мыть за собой посуду – чашки, блюдца. А Дина – молодая девушка, кровь с молоком. Ей только пойдет на пользу, если ты научишь ее, как держать в порядке дом.

– Возможно, ты прав, – согласилась миссис Шроф, не совсем убежденная в необходимости такой экономии.

Но Дина знала, что дело в другом. Неделей раньше она, направляясь ночью в туалет, проходила мимо кухни. Там она увидела Лили на столе с раздвинутыми ногами и брата, который втиснулся меж ее ног – пижамные штаны болтались на икрах – и крепко прижимал к себе бедра служанки. Дина с любопытством разглядывала его голые ягодицы, потом тихонько прокралась к себе, так и не зайдя в туалет. Щеки ее пылали. Наверно, она чуть замешкалась, и Нусван заметил ее.

Никто не проронил о случившемся ни слова. Лили (получив скромное вознаграждение, о котором не узнала миссис Шроф) покинула дом со слезами, заявив, что таких замечательных хозяев ей больше не найти. Дина жалела ее и в то же время презирала.

В доме установился новый порядок. Все старались, как могли. Эксперимент по самообслуживанию поначалу казался просто забавой. «Словно живешь в кемпинге», – сказала миссис Шроф.

– Тот же дух товарищества, – согласился Нусван.

С каждым днем у Дины появлялось все больше обязанностей. Участие Нусвана в эксперименте сводилось к мытью чашки и тарелки после завтрака. Других обязанностей у него не было.

Однажды утром, допивая чай, он сказал: «Сегодня я что-то припозднился. Пожалуйста, Дина, помой за мной».

– Я тебе не служанка. Сам мой свою грязную посуду! – Копившееся неделями возмущение девочки выплеснулось наружу. – Ты говорил, что каждый будет делать свою работу! А теперь заставляешь меня убирать за тобой!

– Вы только взгляните на эту тигрицу. – Нусвана позабавила выходка сестры.

– Нельзя так говорить со старшим братом, – мягко упрекнула Дину миссис Шроф. – Не забывай – мы все должны участвовать в хозяйстве.

– Он все врет! Он ничего не делает! Все делаю я!

Нусван обнял мать.

– Пока, мама.

Дину он дружелюбно похлопал по плечу, но та отпрянула от него.

– А, тигрица все еще в ярости, – сказал он на прощанье.

Миссис Шроф постаралась успокоить Дину, обещая поговорить с Нусваном и убедить его взять служанку хотя бы на неполный рабочий день, но ее решимость к концу дня пропала. Все осталось, как было. А с течением времени она не только не восстановила справедливость, а, напротив, прибавила забот своей и без того загруженной дочери.

Теперь с миссис Шроф приходилось обращаться как с ребенком. Она ела, только если перед ней ставили наполненную тарелку. Но еда не шла впрок – мать с каждым днем все больше худела. Ей приходилось напоминать, чтобы она помылась и сменила одежду. Она чистила зубы, только если на зубную щетку выдавливали пасту. Помогать матери мыть голову стало самой неприятной обязанностью для Дины. Волосы женщины клочьями падали на пол ванной. При расчесывании дело обстояло не лучше.

Раз в месяц миссис Шроф ходила в храм огня – возносить молитвы за душу покойного мужа. Она говорила, что для нее утешительно слышать, как старый дастур[11] Фрамжи молится за него. В эти дни Дина сопровождала мать, опасаясь, как бы она не заблудилась.

Перед началом церемонии дастур Фрамжи вкрадчиво пожимал руку миссис Шроф, а Дину одаривал продолжительным объятием, какое приберегал для девушек и молодых женщин. Любовь к «обнимашкам» принесла ему прозвище «дастур Обними Меня», а также враждебность коллег, которые не столько осуждали его за эту слабость, сколько порицали за отсутствие тонкости, за неумение придать этим ласкам отеческий или духовный характер. Жрецы боялись, что однажды он не сумеет сдержать свой пыл и опозорит священный храм.

Дина испытывала неловкость, когда дастур обнимал ее, проводил рукой по волосам, гладил шею, похлопывал по спине и крепко к себе прижимал. Короткая щетинистая бородка, похожая на хлопья тертого кокосового ореха, царапала щеки и лоб. Дастур отпускал ее как раз в тот момент, когда она набиралась решимости и делала попытку вырваться из цепкой западни его рук.

Весь оставшийся после посещения храма день Дина старалась вызвать мать на разговор – просила совета в хозяйственных вопросах или спрашивала какой-нибудь рецепт, а когда это не действовало, заводила разговор об отце и о первых месяцах их супружеской жизни. Молчание погруженной в неведомые грезы матери ставило Дину в тупик – девочка чувствовала свое бессилие.

Но вскоре ее беспокойство за мать ослабело – молодость брала свое. Будет время, и она получит свою порцию боли и печали, так зачем раньше срока взваливать на себя эту ношу?

Миссис Шроф выражалась теперь односложно или просто вздыхала, глядя на Дину в ожидании ответа. Вытирая мебель, она никогда не забывала смахнуть пыль с рамки, в которую была вставлена фотография мужа, сделанная в день окончания колледжа. Бо́льшую часть времени она проводила у окна.

Нусван предпочитал видеть в постепенной деградации матери всего лишь приличествующий вдове отказ от мирской суеты и тягу к духовной жизни. Свое внимание он сосредоточил на воспитании Дины. Его не оставляла мысль о тяжелой ответственности, лежащей на его плечах.

Нусван всегда считал отца поборником строгой дисциплины, испытывал перед ним благоговейный трепет и даже немного боялся его. Если он хочет занять его место, то должен вызывать такой же страх в других, считал он, и часто молился, испрашивая мужества и помощи. Он признавался родственникам – дядюшкам и тетушкам, что неповиновение Дины, ее упрямство сводят его с ума. И только помощь богов дает ему силы для исполнения долга.

Родственников трогала его искренность. Они обещали молиться за него: «Не тревожься, Нусван. Все будет хорошо. Мы зажжем лампу в храме огня».

Воодушевленный их поддержкой, Нусван стал раз в неделю брать с собой в храм Дину. Там он совал ей в руку сандаловую палочку и яростно шептал в ухо: «Молись хорошенько! Проси Великого Отца сделать тебя хорошей и послушной девочкой».

Пока она молилась перед священным огнем, Нусван бродил у наружных стен жертвенного помещения, разглядывая портреты дастуров и жрецов. Он переходил от одного изображения к другому, трогал гирлянды, касался рамок, целовал стекло, пока не подходил к величественному изображению Заратустры, и на целую минуту припадал к нему губами. Потом брал немного пепла из сосуда, стоявшего у входа в святилище, мазал себе лоб, горло и, расстегнув две верхние пуговицы рубашки, натирал грудь.

«Словно тальком себя присыпает», – думала Дина. Склонившись в молитве, она уголком глаза следила за братом и еле удерживалась от смеха. Но голову не поднимала, пока брат не прекращал свои смешные манипуляции.

– Молилась усердно? – спрашивал он при выходе из храма.

Дина кивала.

– Это хорошо. Теперь дурные мысли покинут твою голову, а на сердце будет легко и спокойно.

Дине не разрешалось навещать в каникулы подружек. «В этом нет необходимости, – сказал Нусван. – Ты достаточно видишь их в школе». Приходить к ней можно было тоже только с его разрешения. Визиты подруг не доставляли Дине радости – ведь брат все время следил за ними.

Однажды он подслушал ее разговор с Зенобией: девочки смеялись над его зубами. Это укрепило Нусвана в убеждении, что за этими чертовками нужен глаз да глаз. Зенобия говорила, что он похож на лошадь.

– На лошадь с плохими зубами, – прибавила Дина.

– Таким бивням и слон бы позавидовал, – продолжала Зенобия.

Когда Нусван вошел в комнату, девочки изнемогали от смеха. Он окинул их грозным взглядом и со зловещим видом покинул комнату, оставив за собой гробовую тишину. «Ага, сработало! – удивился он, почувствовав удовлетворение. – Страх работает!»

Нусван всю сознательную жизнь страдал из-за кривых зубов и в ранней юности даже сделал попытку их исправить. Тогда Дине было лет шесть-семь, и она без конца дразнила его. Лечение у ортодонта было болезненным, и он от него отказался, но никогда не упускал возможности пожаловаться, что отец-врач не позаботился о его зубах. И указывал на идеальные зубы сестры – свидетельство явной несправедливости.

Мать, видя его переживания, пыталась оправдаться: «Это я виновата, сынок. Я не сразу узнала, что детям надо каждый день массировать зубы. Меня этому научила только няня Дины, и тебе помочь я не успела».

Но обида у Нусвана так и не прошла. После ухода подруги Дине крепко досталось. Он попросил сестру повторить то, что она говорила. Девушка смело повторила.

– У тебя есть привычка болтать все, что приходит в твою глупую голову. Пойми, ты уже не ребенок. Кто-то должен научить тебя хорошим манерам. Полагаю, этим человеком являюсь я. – И, вздохнув, Нусван принялся неожиданно сильно хлестать ее по лицу, остановившись только когда рассек ей нижнюю губу.

– Свинья! – зарыдала Дина. – Хочешь, чтоб я стала такой же уродливой, как ты? – После этих слов Нусван схватил линейку и стал лупить девочку изо всех сил, а та уклонялась от ударов и бегала по комнате.

На этот раз миссис Шроф обратила внимание, что с дочерью что-то не так.

– Почему ты плачешь, дочка?

– Подлый Дракула! Он избил меня до крови!

– Тс-с… Бедняжка. – Мать обняла Дину и тут же вернулась на свое место у окна.

Через два дня после ссоры Нусван, желая загладить вину, принес Дине набор лент.

– Они будут хорошо смотреться в твоих косичках, – сказал он.

Дина вытащила из школьного ранца ножницы для рукоделья и изрезала ленты на мелкие кусочки.

– Ты только взгляни, мама! – воскликнул Нусван чуть ли не в слезах. – Взгляни на свою злую дочь! Мне деньги нелегко даются. Я потратил их на нее – и вот благодарность.

В борьбе за дисциплину линейка стала любимым орудием Нусвана. Чаще всего причиной наказания был непорядок с его одеждой. Прогладив, отутюжив и разложив вещи на четыре стопки, Дине надлежало убрать их в комод: белые рубашки, цветные рубашки, белые брюки, цветные брюки. Иногда она специально перекладывала рубашку в тонкую полоску в стопку с белыми рубашками или брюки в клетку в стопку с белыми. Несмотря на наказания, Дина никогда не уставала провоцировать брата.

– Она так ужасно себя ведет, что, наверное, в ее сердце поселился сам сатана, – отвечал устало Нусван на расспросы родственников. – Может, стоит отправить ее в интернат?

– Нет, не надо! Не делай этого опрометчивого шага, – взмолились родственники. – Подумай, как много девушек-парси погубил интернат! Будь уверен, Бог вознаградит тебя за терпение. Да и сама Дина, когда вырастет и поймет, что ты думал о ее благе, тоже поблагодарит тебя. – Уходя, они переговаривались между собой, называя Нусвана святым: иметь такого брата – счастье для каждой девушки.

Получив одобрение родственников, Нусван не сменил тактику. Он сам покупал Дине одежду, считая, что лучше знает, как следует одеваться юной девушке. Обычно купленная им одежда сидела на Дине плохо: Нусван не брал сестру за покупками. «Не хочу спорить с тобой в присутствии продавца, – говорил он. – Ты всегда ставишь меня в неловкое положение». Если сестра нуждалась в новой форме, он вместе с ней приходил в школу в тот день, когда там были портные, чтобы присутствовать при снятии мерок. Он вытягивал из портных сведения, касающиеся расценок и материалов, чтобы получить скидку. Дина ненавидела этот ежегодный ритуал, предвидя, что в очередной раз испытает стыд перед одноклассницами.

Все ее подруги уже носили короткую стрижку, и Дина умоляла брата разрешить ей обрезать волосы. «Разреши мне подстричься, и я обещаю мыть пол в столовой ежедневно, а не через день, – торговалась она. – А хочешь, буду каждый вечер чистить твою обувь?»

– Нет, – отрезал Нусван. – В четырнадцать лет рано носить фасонные стрижки. Косички – в самый раз. Кроме того, я не могу тратиться на парикмахера. – Однако не замедлил внести чистку обуви в список обязанностей сестры.

Спустя неделю после решительного разговора с братом Дина с помощью Зенобии отрезала косички в школьном туалете. Зенобия мечтала о карьере стилиста и радовалась, что ей так повезло – может попрактиковаться на подруге.

– Давай снимем волосы по-максимуму, – предложила она. – Подстрижем тебя «под мальчика».

– Ты с ума сошла? – испугалась Дина. – Нусвана удар хватит.

Они остановились на стрижке «паж» – сантиметра на два выше плеч, и Зенобия, не моргнув глазом, отрезала Дине косички. Получилось слегка неровно, но девочки остались довольны результатом.

Дина не решилась выбросить косички в мусорный ящик и, положив их в ранец, пошла домой. Она гордо расхаживала по дому и каждый раз, проходя мимо зеркала, ловила в разных ракурсах свое отражение. Потом зашла к матери и остановилась, ожидая удивления, восторга или вообще какой-нибудь реакции. Но миссис Шроф ничего не заметила.

– Мама, тебе нравится моя новая прическа? – спросила наконец Дина.

Миссис Шроф остановила на ней невидящий взгляд.

– Очень мило, дочка. Очень мило.

В тот вечер Нусван поздно вернулся домой. Поздоровавшись, он сказал матери, что сегодня было много работы. И только потом увидел Дину. Тяжело вздохнув, он приложил руку ко лбу. Нусван очень устал, и ему хотелось на этот раз обойтись без ссоры. Но разве можно оставить без наказания такую дерзость и неповиновение? Тогда он не сможет себя уважать.

– Подойди ко мне, Дина. Объясни, почему ты ослушалась меня.

Девочка почесала шею, зудевшую от оставшихся после стрижки волосков.

– Как это ослушалась?

Брат влепил ей пощечину.

– Не отвечай вопросом на вопрос.

– Ты сказал, что у тебя нет денег на парикмахера. Так вот – я подстриглась сама.

Он снова ее ударил.

– Говорю тебе – не дерзи!

Взяв линейку, он больно ударил ее по ладоням, а потом, сочтя ее проступок слишком серьезным, стал бить по костяшкам пальцев.

– Я тебя проучу. Ведешь себя как шлюха.

– Посмотри на себя в зеркало. У тебя прическа, как у клоуна, – огрызнулась Дина, и не думая сдаваться.

Сам Нусван считал, что его прическа – образец элегантности и достоинства. Он носил волосы на прямой пробор – аккуратно уложенные и сильно напомаженные. Язвительная насмешка сестры вызвала в нем взрыв негодования. Он стегал Дину линейкой по плечам и ногам, а потом загнал в ванную, где стал срывать с нее одежду.

– Больше ни слова! Молчи! Сегодня ты превзошла самое себя! Помойся хорошенько ты, грязная тварь! Смой с себя обрезки волос, а то растрясешь их по всему дому и навлечешь на нас несчастье.

– Уж кому нечего волноваться, так это тебе! Твое лицо и смерть отпугнет. – Дина стояла совершенно голая на кафельной плитке, но брат не уходил. – Мне холодно, – сказала она.

Сделав шаг назад, Нусван окатил ее холодной водой из ведра. Дина дрожала всем телом, но во взгляде по-прежнему был вызов. Нусван коснулся соска на ее груди, и девочка вздрогнула.

– У тебя не грудь, а два пупырышка. Не думай, что ты уже женщина. Тебе надо их подрезать, как и язычок.

Брат смотрел на нее как-то странно, и Дина испугалась. Она понимала, что ее дерзкие ответы разозлили его, но это никак не увязывалось с тем взглядом, с каким он уставился на нежный пушок в том месте, где соединялись ее ноги. Благоразумнее прикинуться покорной – так гнев его быстрее утихнет. Дина отвернулась и заплакала, закрыв лицо руками.

Нусван удалился, чувствуя себя победителем. Но тут его внимание привлек лежащий на кровати ранец. По сложившейся привычке контролировать жизнь сестры он открыл его и увидел поверх учебников злополучные косички. Стиснув зубы, Нусван брезгливо взял одну косичку большим и указательным пальцами, и ярость на его лице внезапно сменилась слабой улыбкой.

Когда Дина вышла из ванной, Нусван достал моток изоляционной ленты и приклеил косички к ее волосам.

– Так будешь ходить, – сказал он. – Повсюду – даже в школу, пока волосы опять не отрастут.

Ну почему она не спустила эти мерзкие косички в школьный унитаз? Теперь они свисали с ее головы, словно хвосты дохлых крыс.

На следующее утро Дина тайком взяла с собой в школу изоляционную ленту. Перед тем как войти в класс, она отцепила ненавистные косички. Довольно болезненная процедура – Нусван их крепко примотал. После школы Дина с помощью Зенобии снова приклеила косички. Так ей удавалось день за днем избегать наказания.

Через некоторое время в городе начались беспорядки, вызванные Разделом[12] и уходом англичан, и Дина оставалась дома вместе с Нусваном. В округе был введен комендантский час. Офисы, предприятия, колледжи, школы – все было закрыто, и от гадких косичек спасения не было. Нусван разрешал снимать их только на время купания и строго следил, чтобы после они сразу же возвращались на место.

Чувствуя себя в квартире, как в западне, Нусван постоянно ворчал, скорбя о постигших страну напастях.

– Сидя дома, я каждый день теряю деньги. Эти дикари не заслуживают независимости. Если им не терпится перерезать друг другу глотки, сделали бы это тихо и, желательно, подальше отсюда. Где-нибудь в своих деревнях. А наш тихий город у моря оставили бы в покое.

Когда волнения утихли, Дина почувствовала себя птичкой, выпущенной из клетки на волю: восемь часов в школе вдали от неусыпного надзора Нусвана казались ей счастьем. Да и он был рад вернуться в свой офис.

В первый вечер после воцарения в городе нормальной жизни Нусван вернулся домой в приподнятом настроении.

– Комендантский час отменен, и твое наказание тоже. Можешь выбросить косички, – сказал он и великодушно прибавил: – А тебе идет короткая стрижка.

Открыв портфель, он извлек оттуда обруч для волос.

– Носи его вместо изоленты, – пошутил брат.

– Сам носи, – огрызнулась она.

Прошло три года со смерти отца, и Нусван женился. А спустя еще несколько недель мать полностью замкнулась в себе. Если раньше она послушно следовала инструкциям – поднимайся, пей чай, мой руки, глотай лекарство, то теперь между ней и окружением выросла стена непонимания.

Дине стало трудно справляться со своими обязанностями по уходу за матерью. Когда запах из комнаты миссис Шроф уже нельзя было игнорировать, Нусван робко заговорил об этой проблеме с женой. Он не осмеливался открыто просить ее о помощи, но надеялся, что она сама захочет помочь.

– Руби, дорогая, маме все хуже. Она нуждается в постоянной заботе.

– Помести ее в дом престарелых, – посоветовала Руби. – Там ей будет лучше.

Нусван согласно кивнул, но остановился на более дешевом и более гуманном варианте – не спихнул мать в богадельню, как, без сомнения, поступили бы жестокие люди, а нанял на полный день сиделку.

Но та надолго не задержалась: миссис Шроф не прожила и года, и тогда все поняли, что жена доктора ничем не отличается от прочих смертных и не застрахована от обычной участи всех людей. Она умерла в тот же день по шахиншахскому[13] календарю, что и муж. Поминальные молитвы по ним последовательно возносил в храме огня все тот же дастур Фрамжи. К этому времени Дина уже научилась уклоняться от его более чем дружеских объятий. Когда он приближался, она вежливо протягивала ему руку и отступала на шаг, потом еще на один и так далее. Не имея возможности преследовать ее в молитвенном зале среди чаш с горящим сандалом, дастур только глупо улыбался и прекращал охоту. После того, как истек первый месяц молитв в память миссис Шроф, Нусван решил, что Дине нет смысла продолжать учебу. Ее последние оценки оставляли желать лучшего. Дину могли отчислить, если бы директор школы в память о докторе Шрофе не закрыла на это глаза.

– Со стороны мисс Ламб очень любезно пойти навстречу и перевести тебя в следующий класс. Но факт остается фактом – твои оценки из рук вон плохи. Я не стану еще год зря тратить деньги.

– По твоему приказу я целыми днями скребу и чищу весь дом. И часу не остается в день на занятия. Чего ты ждешь?

– Не оправдывайся. Такой сильной молодой девушке ничего не стоит сделать кое-что по дому. К учебе это не имеет никакого отношения. Ты хоть понимаешь, как тебе повезло? В нашем городе тысячи детей чистят ботинки на вокзалах, собирают бумагу, стекло, пластиковые бутылки, а вечером учатся. И ты еще жалуешься? У тебя просто нет интереса к учебе. Поэтому я забираю тебя из школы.

Дина не собиралась сдаваться без борьбы. Она надеялась, что жена Нусвана ее поддержит. Руби, однако, предпочла остаться в стороне, и на следующий день Дина, когда ее послали со списком на рынок за продуктами, побежала к дедушке.

Дедушка жил у одного из сыновей в комнате, пропахшей лекарствами. Стараясь не дышать, Дина обняла старика и торопливо выплеснула на него свои горести.

– Дедушка, прошу тебя! – взмолилась она. – Пожалуйста, скажи, чтоб он меня не мучил!

Дряхлевшему не по дням, а по часам дедушке потребовалось время, чтобы понять, кто перед ним стоит, и еще какое-то время, чтобы сообразить, чего от него хотят. Старик не надел вставную челюсть, и разобрать его речь было трудно.

– Принести тебе зубы, дедушка? – предложила Дина.

– Нет, нет! – яростно замахал руками дед. – Не хочу зубы! Они корявые, от них десны болят. Проклятый дантист. Ни на что не годится. Мой плотник сделал бы зубы лучше.

Дина еще раз, очень медленно, повторила свой рассказ, и старик наконец понял, в чем дело.

– Аттестат? Тебе? Конечно, нужен. Ты должна окончить школу и поступить в колледж. Я потребую, чтобы этот негодяй не мешал тебе. Велю этому Нозеру, нет, Невину, то есть Нусвану, ну конечно, Нусвану, определить тебя в колледж.

Старик послал к Нусвану слугу с приказом явиться к нему как можно скорее. Нусван не посмел ослушаться деда – он очень дорожил мнением семьи. Ссылаясь на дела, он отправился к деду только через несколько дней, прихватив с собой союзника в лице Руби. Ей был дан наказ – понравиться старику.

Со времени визита Дины дед успел позабыть внучку. Из их разговора он ничего не помнил. На этот раз вставная челюсть была на месте, но это не помогло. Старик с трудом, после многочисленных подсказок, похоже, признал родственников. Не обратив внимания на Руби, он вдруг решил, что Нусван и Дина муж и жена, и, несмотря на ласки и уговоры Дины, остался при своем мнении.

Руби тем временем сидела на диване, держа старика за руку. Она предложила помассировать ему ступни и, не дожидаясь ответа, ухватила его за левую ногу и стала ее растирать. У старика были длинные желтые ногти, которые давно стоило подстричь.

Дед в ярости вырвал ногу из ее цепких пальцев. «Kya karta hai? Chalo, jao!»[14]

Пораженная тем, что к ней обратились на хинди, Руби в изумлении таращилась на старика. Дед повернулся к Нусвану:

– Она что, слов не понимает? На каком языке говорит твоя ayah[15]? Пусть сойдет с моего дивана и подождет на кухне.

Оскорбленная Руби встала и пошла к двери.

– Грубый старик! – прошипела она. – Да, моя кожа немного темновата. Ну и что?

Нусван сухо попрощался и последовал за женой, но на пороге обернулся и бросил торжествующий взгляд на Дину, которая пыталась сгладить ситуацию. Она осталась с дедом, надеясь, что тот мобилизует скрытые ресурсы и придет ей на помощь. Спустя час она поцеловала старика в лоб и тоже ушла.

Больше Дина его не видела. Через месяц он умер во сне. На похоронах ей стало интересно, насколько отросли за это время дедушкины ногти, но белая простыня скрывала все, кроме его лица.

В течение четырех лет Нусван методично откладывал деньги на свадьбу Дины. Собралась уже достаточная сумма, и он решил выдать ее замуж в ближайшее время. Нусван с гордостью говорил себе, что трудностей здесь не будет. За это время Дина выросла в красивую девушку и, несомненно, заслуживала самого хорошего мужа. Свадьба будет пышной, какую и заслуживает сестра удачливого бизнесмена, и люди еще долго будут о ней говорить.

Когда Дине исполнилось восемнадцать, Нусван стал приглашать домой подходящих женихов. Все они вызывали у нее отторжение: молодые люди были друзьями Нусвана и напоминали его своими словами и поступками.

Нусван не сомневался: рано или поздно ей кто-нибудь да понравится. Теперь он не следил, когда и куда сестра уходит: она уже не подросток и не нуждается в тотальном контроле. Если Дина убиралась в доме и покупала по данному Руби списку продукты, в доме царило спокойствие. Если в семье и возникали ссоры, то только между Диной и Руби, как будто Нусван передал эстафету жене.

Иногда Дина проявляла на рынке инициативу и покупала цветную капусту вместо обыкновенной, или ей вдруг безумно хотелось цыплят, и тогда она жертвовала апельсинами. Дома Руби отчитывала ее за такую самодеятельность: «Негодяйка, ты испортила моему мужу обед!» Однако эти слова шли не от души – просто ей надо было соответствовать образу заботливой жены.

Но женщины не всегда ссорились и бранились. Постепенно они все больше сближались. Среди прочих вещей Руби принесла в дом после свадьбы небольшую ручную швейную машину. Она показала Дине, как ею пользоваться, и научила шить такие простые вещи, как наволочки, простыни, занавески.

Когда у Руби родился первый ребенок – мальчик, которого назвали Ксерксом, – Дина помогала за ним ухаживать. Она шила детскую одежду и вязала шапочки и кофточки. На первый день рождения малыша она связала пинетки. Утром этого счастливого дня они украсили Ксеркса гирляндами из роз и лилий и нарисовали большую красную точку в центре его лобика.

– Ну что за малыш! – умилялась Дина.

– А какие ты связала пинетки – просто чудо! – сказала Руби, крепко ее обнимая.

Но это был редкий день без споров. Покончив с хозяйственными делами, Дина предпочитала проводить время вне дома. На личные траты отводились деньги, которые удавалось сэкономить на покупках. Ее совесть была чиста: эти деньги – пусть частичная, но все же компенсация за тяжелый домашний труд, считала она.

Руби заставляла ее отчитываться до последней пайсы[16].

– Покажи мне чеки. На все, что ты купила. – И она ударяла по кухонному столу с такой силой, что на кастрюле подпрыгивала крышка.

– Где ты видела, чтобы торговки рыбой или зеленью у дороги выписывали чеки? – огрызалась Дина, швыряя чеки из магазинов и часть мелочи, оставшуюся от покупок с рук. С этими словами она покидала кухню, а невестка ползала по полу, отыскивая и подсчитывая монеты.

На автобусные билеты денег хватало. Дина ездила в парки, бродила по музеям и рынкам, подходила к кинотеатрам, чтобы полюбоваться на афиши, и робко заглядывала в публичные библиотеки. Вид склоненных над книгами голов наводил на мысль, что она здесь лишняя. Похоже, все они тут образованные, а она даже школу не кончила.

Страхи развеялись, когда она увидела, что эти серьезные люди читают самую разную литературу – не только трудно произносимую «Ареопагитику» Джона Мильтона, но и «Иллюстрированный индийский еженедельник». Со временем эти большие старые читальные залы с высокими потолками, скрипучим полом и темными панелями стали ее излюбленным убежищем. Свисающие на длинных штангах внушительного вида вентиляторы бесшумно гоняли воздух, а кожаные кресла, ни с чем не сравнимый запах старых книг и шелест переворачиваемых страниц вносили в душу спокойствие. И что самое лучшее – люди переговаривались шепотом. Только однажды Дина услышала окрик – то швейцар прогонял бродягу, пытавшегося проникнуть внутрь. Сама она проводила там часы, пролистывая энциклопедии, разглядывая альбомы по искусству, с интересом открывая пыльные медицинские справочники, а под конец просто сидела несколько минут с закрытыми глазами в темном углу старинного здания, где время по желанию могло останавливаться.

В более современных библиотеках были музыкальные комнаты. А еще там были пластиковые столы, флуоресцентное освещение, кондиционеры, ярко окрашенные стены, и всегда много народу. Дине эти библиотеки казались холодными и негостеприимными, и она заходила туда, только если хотелось послушать музыку. Музыку она знала плохо. Несколько имен – Брамса, Моцарта, Шумана и Баха – она помнила с детства: тогда отец сажал ее на колени, включал приемник или ставил пластинку и говорил: «Музыка помогает забыть тревоги этого мира, правда?» И Дина серьезно кивала головой.

Пластинки в библиотеке она выбирала наугад, стараясь запомнить те, которые ей нравились, чтобы послушать их еще раз. Дело было не из легких: симфонии, концерты и сонаты отличались только номерами, перед которыми стояли буквы Op., или K., или BWV[17], и она не знала, что это значит. Если ей везло, она находила пластинку с именем, отзывавшимся в ее памяти, и, когда начинала звучать знакомая музыка, на какое-то время погружалась в прошлое, и ее пронзала боль узнавания, будто к ней возвращалась некая утраченная часть.

Дина и жаждала, и одновременно страшилась этих острых музыкальных переживаний. Блаженные минуты в музыкальной комнате сменялись безотчетным гневом при возвращении домой – к Нусвану и Руби. Самые болезненные ссоры происходили после прослушивания музыки.

Журналы и газеты упрощали дело. Из газет Дина узнала, что в городе есть несколько культурных центров, спонсирующих концерты и сольные программы. На многие представления, особенно местных коллективов или малоизвестных иностранных, вход был свободный. Дина стала тратить часть своих денег на концерты и выяснила, что они являются приятной альтернативой библиотеке. Исполнители, без сомнения, тоже были благодарны ей за присутствие в полупустых залах.

В фойе Дина жалась к стенам, ощущая себя лишней. Казалось, все вокруг хорошо знают музыку и исполнителей – с таким умным видом они разглядывали программки и что-то в них отмечали. Она не могла дождаться, когда распахнутся двери и тусклый свет скроет от чужих глаз ее невежество.

В концертном зале музыка не имела над ней той власти, что во время уединенных часов в библиотеке. Здесь музыка шла рука об руку с «человеческой комедией». Со временем Дина начала узнавать постоянных посетителей.

Один старик всегда засыпал на четвертой минуте после начала концерта; опоздавшие из вежливости обходили ряд, где он сидел, чтобы случайно его не потревожить. На седьмой минуте у старика сползали очки. На одиннадцатой (если произведение было достаточно длинным, и его не будили аплодисменты) рот старика приоткрывался и становились видны зубы. Дине он напоминал дедушку.

В первом ряду всегда сидели две сестры, обе на пятом десятке, высокие, худые, с заостренными подбородками, они хлопали невпопад, прерывая сон старика. Дина сама не разбиралась в сонатной форме, однако понимала, что пауза в музыке не всегда означает конец произведения. Она аплодировала, только когда это делал мужчина с козлиной бородкой, носивший очки в круглой проволочной оправе, – тот выглядел знатоком и всегда знал, когда нужно хлопать.

Еще один постоянный посетитель, занятный мужчина средних лет, всегда в одном и том же коричневом костюме, был знаком почти со всеми. В фойе он метался от одного человека к другому, крутил головой в разные стороны и убеждал, что их ждет замечательный концерт. Его галстуки наводили на размышления. Иногда они занимали господствующее положение на груди и были такие длинные, что хлестали по брюкам. А порой еле дотягивали до живота. Узлы также варьировались от почти микроскопических до размеров гигантской самосы[18]. От одной группы к другой он не переходил, а, скорее, перепрыгивал, обмениваясь двумя-тремя словами, потому что, говорил он, до начала концерта всего несколько минут, а поприветствовать нужно всех.

В фойе Дина приметила молодого человека, который, подобно ей, разглядывал издали веселое содружество любителей музыки. Обычно, стремясь поскорей удрать из дома, она приезжала раньше других и видела, как юноша подкатывает к входу на велосипеде, аккуратно слезает с него и вводит велосипед в ворота. За небольшую плату охранник позволял ему эту вольность. Молодой человек ставил велосипед у стены, вешал на него замок и снимал с багажника портфель. Затем освобождал брюки от прищепок и засовывал их в портфель. И только потом устраивался в полюбившемся уголке фойе, чтобы посмотреть программку и поглазеть на публику.

Иногда они встречались глазами, и в их взглядах сквозило молчаливое понимание. Забавный мужчина в коричневом костюме не замечал Дину, но включил юношу в разряд тех, кого всегда приветствовал.

– Привет, Рустам! Как поживаешь? – крикнул он. Так Дина узнала имя молодого человека.

– Хорошо, спасибо! – ответил тот, глядя через плечо человека в коричневом костюме на Дину, с удивлением наблюдавшую за ними.

– Скажи, что ты думаешь о сегодняшнем пианисте? Сможет ли он достичь той глубины, что требуется в медленной части? Как ты считаешь, ларго… О, прости меня, прости, я вернусь через минуту, только поздороваюсь с мистером Медора. – И мужчина исчез. Рустам улыбнулся Дине и покачал головой с притворным отчаянием.

Раздался звонок, и двери зрительного зала призывно распахнулись. Две рослые сестры синхронной прыгающей походкой заторопились в первый ряд, опустили обитые красно-коричневой тканью сиденья и с ликующим видом плюхнулись в кресла, радостно улыбаясь друг другу, как люди, в очередной раз одержавшие победу. Дина заняла привычное место в центре зала, ближе к проходу.

Зал постепенно наполнялся, и к ней подошел Рустам.

– Это место свободно?

Она кивнула.

Молодой человек сел.

– Занятный человек, этот мистер Тоддивалла, правда?

– Его так зовут? Да, он забавный.

– Даже если концерт так себе, он не даст скучать.

Свет понемногу померк, и на сцену вышли два исполнителя, встреченные аплодисментами.

– Кстати, меня зовут Рустам Далал, – сказал молодой человек и, наклонившись, протянул руку, а в это время флейта в ответ на серебристое фортепианное «ля» послала свое – золотистое.

– Дина Шроф, – шепнула она, собираясь ответить на рукопожатие, но, не сразу заметив его движение, несколько опоздала: Рустам уже отвел руку.

В антракте Рустам спросил, что она желает – кофе или что-нибудь из прохладительных напитков.

– Ничего, спасибо.

Они смотрели, как слушатели расходятся: кто в буфет – освежиться, кто в туалет. Рустам закинул ногу на ногу и сказал: «А я часто вижу вас здесь на концертах».

– Да, я получаю от них большое удовольствие.

– Вы сами играете? Ну, на фортепьяно или?..

– Нет.

– Жаль. У вас такие красивые пальцы. Я был уверен, что играете.

– Нет, не играю, – повторила Дина. Щеки ее слегка раскраснелись, и она мельком глянула на свои пальцы. – Я ничего не смыслю в музыке. Просто люблю ее слушать.

– Думаю, это самое главное.

Не совсем понимая, что он имеет в виду, Дина согласно кивнула.

– А вы? Играете?

– Родители, как всякие добросовестные парсы, заставили меня в детстве играть на скрипке, – засмеялся он.

– А теперь вы ее забросили?

– Не совсем. Иногда у меня возникает желание помучить себя, и тогда я вынимаю скрипку из футляра и извлекаю из нее ужасный скрежет и визг.

Дина улыбнулась.

– Зато ваши родители довольны.

– Они умерли. Я живу один.

Улыбка застыла на ее губах, и она уже собиралась сказать, как сожалеет, но Рустам опередил ее.

– Теперь от моей игры страдают только соседи. – И молодые люди дружно засмеялись.

С тех пор они всегда сидели на концертах рядом, и через неделю Дина позволила угостить себя во время антракта водой «Магнолия». Когда они потягивали в фойе питье из холодных бутылок, глядя как причудливо оседают на стекле пузырьки, к ним подошел мистер Тоддивалла.

– Как тебе, Рустам, первое отделение? На мой взгляд, спорное исполнение. Флейтисту, если он и впредь собирается концертировать, надо основательно заняться дыхательной гимнастикой. – Мистер Тоддивалла не уходил, дожидаясь, чтоб его представили Дине. Собственно, для этого он и подошел. Потом он запрыгал к следующей жертве.

После концерта Рустам проводил Дину до автобусной остановки, ведя рядом велосипед. Остальные слушатели провожали их глазами. Чтобы прервать молчание, Дина спросила:

– Вам не страшно ездить на велосипеде при таком движении?

Рустам покачал головой.

– Я много лет так езжу. Это уже стало моей второй натурой.

Он дождался, пока она войдет в салон, а потом долго ехал за красным двухэтажным автобусом, пока их пути не разошлись. Дина следила в темноте за фигуркой, которая то пропадала, то вдруг возникала в свете фонаря снова, а потом превратилась в точку, которую только ее воображение могло считать Рустамом.

Через несколько недель постоянные посетители концертов уже воспринимали молодых людей как пару. За каждым их движением следили с сочувствием и любопытством. Такое внимание забавляло Рустама и Дину, но они предпочитали относиться к нему примерно так же, как к фиглярству мистера Тоддивалла.

Однажды, приехав на концерт, Рустам не увидел среди собравшихся Дину. Одна из двух сестер, узурпировавших первый ряд, тут же подошла к нему и стыдливо шепнула: «Не волнуйтесь. Она здесь. Просто отошла в дамскую комнату».

Прошел сильный дождь, и промокшая до нитки Дина пыталась обсушиться в дамской комнате, однако миниатюрный носовой платок плохо подходил для этой цели. Висевшее на крючке полотенце выглядело в высшей степени непривлекательно. Сделав, что смогла, Дина вышла в фойе. С волос у нее по-прежнему капало.

– Что случилось? – спросил Рустам.

– Вывернуло зонтик. А я не смогла быстро с ним справиться.

Он предложил ей воспользоваться своим большим платком. Наблюдатели вокруг замерли, следя с интересом: примет она предложение или нет?

– Нет, спасибо, – отказалась она, проводя рукой по мокрым волосам. – Они скоро высохнут. – Меломаны затаили дыхание.

– Не беспокойтесь – платок чистый, – улыбнулся он. – Вернитесь и как следует высушитесь. А я тем временем закажу нам горячий кофе. – Дина все еще колебалась, и он пригрозил, что снимет рубашку и прямо здесь станет сушить ей волосы. Тогда она со смехом взяла у него платок и вернулась в дамскую комнату. Собравшиеся облегченно вздохнули.

Внутри Дина изо всех сил терла платком волосы. «Приятный запах у платка, – подумала она. – И это не одеколон, а просто запах чистой кожи. Его запах». Этот запах она иногда ощущала, когда сидела рядом с Рустамом. Она прижала платок к лицу, глубоко вдохнула и тут же в смущении отняла.

Когда концерт закончился, дождь еще накрапывал. Молодые люди шли к автобусу. От звука сбегавших капель, листья деревьев словно шипели. Дину била дрожь.

– Вам холодно?

– Немного.

– Надеюсь, вы не простудились. Видно, что промокли до костей. Может, наденете мой плащ, а я возьму ваш зонтик?

– Что вы такое говорите! Он же сломан! Да и как вы тогда поедете на велосипеде?

– Прекрасно поеду. На велосипеде я могу передвигаться даже стоя на голове. – Рустам настаивал, и на автобусной остановке обмен все же произошел. Он помог ей надеть свой плащ – мужская рука слегка задержалась на ее плече. На холодной коже пальцы казались особенно теплыми. Плащ подошел – только рукава были длинноваты. Девушка понемногу согревалась, наверное потому, думала она, что плащ все еще хранит тепло владельца.

Они стояли близко друг к другу и глядели, как в свете фонаря мелькают дождевые нити. Тогда они впервые взялись за руки – это казалось так естественно. Когда подошел автобус, им было трудно оторваться друг от друга.

С тех пор Рустам ездил на велосипеде только на работу. На концерты он приезжал на автобусе, и теперь они могли гулять, а потом он провожал Дину домой.

Дина была этому рада. Ей хотелось, чтобы он вообще прекратил ездить на велосипеде – опасное занятие, учитывая городское движение.

– Я собираюсь выйти замуж, – заявила Дина за обедом.

– Вот как! – обрадовался брат. – Прекрасно, прекрасно. Кто счастливец – Солли или Порус? – Этих джентльменов он недавно представил сестре.

Дина покачала головой.

– Тогда, должно быть, Дара или Фирдош, – сказала Руби, понимающе улыбнувшись. – Они оба без ума от тебя.

– Его зовут Рустам Далал.

Нусван выглядел удивленным: человека с таким именем не было среди многочисленных кандидатов, которых в последние годы он приводил в дом. Может, она встретила его на одном из семейных сборищ – их он ненавидел всей душой.

– И где же мы с ним познакомились?

– Мы нигде не знакомились. Только я.

Ответ Нусвану не понравился. Его оскорбило, что сестра с презрением отвергла всех его кандидатов, наплевала на его мнение – и все ради какого-то незнакомца.

– Значит, ты вот так сразу хочешь выйти замуж за этого парня? А что ты знаешь о нем и его семье? И что он знает о тебе и твоей семье?

– Все, – ответила Дина тоном, от которого ему стало не по себе. – Я знакома с Рустамом уже полтора года.

– Ясно. Ну и конспирация. – Нусван постарался подпустить в голос сарказма. – А чем занимается этот Далал, твой таинственный Рустам?

– Он фармацевт.

– Ага! Фармацевт! Жалкий составитель порошков! Так его и называй! Потому что он таков и есть – весь день за прилавком готовит разные смеси по рецептам.

Нусван спохватился: пока нет смысла выходить из себя.

– Ну и когда мы увидим твоего миллионера?

– Зачем? Чтобы его оскорблять?

– У меня нет повода для этого. Я просто считаю своим долгом познакомиться с ним, а потом сказать, что я о нем думаю. Но решать, конечно, тебе.

В назначенный день Рустам явился к ним в дом с коробкой засахаренных фруктов для Нусвана и Руби и вручил ее Ксерксу, которому к этому времени было почти три года. Дине он подарил новый зонтик. Она поняла смысл подношения и улыбнулась. Когда на них не смотрели, Рустам подмигнул ей.

– Какой красивый! – восхитилась Дина, раскрывая зонтик. – Будто очаровательная пагода! – Ткань была цвета морской волны, а ручка из нержавеющей стали, с заостренным концом.

– Опасное оружие, – пошутил Нусван. – Будь осторожна.

Они пили чай с сырными сандвичами и сливочным печеньем, приготовленным Руби и Диной. Встреча прошла гладко. Но вечером, после ухода гостя Нусван сказал, что не понимает – мозги в голове у сестры или опилки.

– Выбрала не пойми кого – как говорится, ни рожи, ни кожи, ни денег, ни перспектив. Женихи обычно дарят невесте кольцо с бриллиантом. Или золотые часы, или, на худой конец, брошь. А твой что принес? Жалкий зонтик! А ведь я потратил кучу времени и сил, знакомя тебя с адвокатами, аудиторами, крупными полицейскими чинами, инженерами-строителями. Все они из лучших семей. Что скажут люди, когда узнают, что моя сестра выходит замуж за ничем не примечательного идиота-фармацевта? Не жди от меня бурного ликования, и на свадьбу я не приду. Для меня это будет день глубокого траура.

Как печально, сокрушался он, что сестра в пику ему разрушает собственную жизнь.

– Попомни мои слова, твоя злоба рикошетом ударит по тебе. Я не в силах ничего сделать: тебе уже двадцать один год, ты больше не маленькая девочка, которую я опекал. И если ты сознательно коверкаешь свою жизнь, все, что я могу – с грустью на это взирать.

Дина других слов не ждала. Но они словно обтекали ее и, журча, исчезали, никак ее не затрагивая. Так дождь струился по плащу Рустама, вспоминала она, в тот памятный вечер. Дина в очередной раз задалась вопросом, где брат научился так искусно, с таким пылом выражать свое негодование? Ни отец, ни мать этого не умели.

Через несколько дней Нусван стал понемногу успокаиваться. Если уж Дина решила выйти замуж и уйти из семьи, то будет лучше, если все произойдет мирно, без ссор. В глубине души он был рад, что Рустам Далал птица невысокого полета. Было бы куда хуже, если б Дина отвергла его друзей ради какой-нибудь шишки.

В подготовке к свадьбе Нусван проявил больший энтузиазм и щедрость, чем Дина ожидала. Он хотел заказать зал для торжества и оплатить все расходы из собранных для нее денег.

– Брачная церемония состоится после заката, а потом – свадебный ужин. Мы покажем высший класс – все будут тебе завидовать. Оркестр из четырех музыкантов, цветы, свечи. Думаю, триста гостей – мне по карману. Но никакого спиртного – и дорого, и рискованно. Полиция по надзору за выполнением «сухого закона» не дремлет, и если дашь взятку одному из полицейских, сразу же выстроится очередь из десяти.

Этим вечером, лежа в постели, Руби, беременная вторым ребенком, выразила недовольство экстравагантным поведением Нусвана.

– Если они хотят пожениться, оплачивать свадьбу должен Рустам Далал. Это не твоя обязанность – тем более что Дина выходит замуж против твоей воли. Она никогда не ценила того, что ты для нее делаешь.

Однако у Рустама и Дины были более скромные планы. Брачная церемония прошла утром. По желанию Дины церемония состоялась в том же храме огня, где возносились молитвы за родителей в дни их кончин. Дастур Фрамжи, старый и ссутулившийся, наблюдал ритуал со стороны, недовольный тем, что не его пригласили свершить свадебный обряд. Время наложило на него свой отпечаток, и теперь молодые женщины редко оказывались в его когда-то цепких объятиях. Однако, несмотря на солидный возраст, его продолжали звать «дастур Обними Меня».

– Какой позор! – пожаловался он коллеге. – Ведь с семьей Шроф меня многое связывает. Они приходят ко мне, когда кто-то умирает – для совершения обрядов, чтения молитв. А в счастливые моменты их жизни, вроде свадебных церемоний, я не нужен. Стыд – да и только.

Вечером в доме Шрофов был праздничный прием. На нем настоял Нусван, он же обеспечил обслуживание. Присутствовало сорок восемь гостей, из которых шестеро были друзьями Рустама; пришли также его тетя Ширин и дядя Дараб. Остальные были со стороны Нусвана, включая дальнюю родню, которую нельзя было не пригласить, не вызвав порицания родственников – вкрадчивых намеков, к которым он был очень чувствителен.

Столовая, гостиная, кабинет Нусвана и четыре спальни были оборудованы для праздника – расставлены столы с закусками и напитками, оставлено место для общения гостей. Ксеркс и его маленькие друзья, охваченные азартом, с визгом и смехом бегали из комнаты в комнату. Дети наслаждались внезапно обрушившейся свободой в доме, где раньше чувствовали себя как в тюрьме под суровым надзором строгого папочки. Нусван ворчал про себя, когда кто-то из детей сталкивался с ним, но виду не подавал – напротив, улыбался и ласково похлопывал ребенка по спине.

Во время приема Нусван под общие аплодисменты достал четыре бутылки шотландского виски. «Теперь праздник пойдет веселее, и веселье передастся молодоженам!» – говорили между собой гости, понимающе кивая и посмеиваясь, и тихо отпускали шуточки, не предназначенные для женских ушей.

– Ну, зятек, – сказал Нусван, позвякивая перед Рустамом двумя пустыми стаканами. – Покажи свое умение – приготовь нам нужную дозу лекарства под названием «Джонни Уокер».

– С радостью, – добродушно ответил Рустам и взял стаканы.

– Да я пошутил, пошутил, – сказал Нусван, не выпуская из рук бутылку. – Нельзя заставлять жениха работать на собственной свадьбе. – Это была единственная колкая шутка, какую он отпустил по поводу профессии жениха.

Через час после подачи виски Руби отправилась на кухню: пришло время подавать обед. Большой стол придвинули к стене, на нем стояли закуски. Официанты, слегка покачиваясь под тяжестью блюд с горячей едой, покрикивали, прокладывая себе дорогу: «Пожалуйста, посторонитесь! Пожалуйста, посторонитесь!» Все почтительно расступались перед такой великолепной процессией.

Аппетитные запахи, доносившиеся из кухни и раньше, теперь внезапно заполнили весь дом, они щекотали ноздри, дразнили нёбо. На какое-то время воцарилась тишина. Кто-то громко пошутил, что у парсов еда всегда на первом месте и только потом беседа. Другой его поправил: нет, беседа – на третьем, а о том, что на втором, не принято говорить при дамах и детях. Те, кто стоял ближе, встретили эту избитую шутку заливистым смехом.

Руби хлопнула в ладоши: «Прошу! Обед подан! Пожалуйста, угощайтесь без стеснения! Еды на всех хватит». Она играла традиционную роль доброй хозяйки, никого не забывала и каждому говорила: «Простите, мы не смогли приготовить ничего достойного вас».

– Что ты говоришь, Руби, все просто замечательно, – отвечали ей. С аппетитом угощаясь, гости не забывали о беременности хозяйки и спрашивали, когда ждут малыша.

Нусван поглядывал на тарелки, шутливо поругивая тех гостей, которые мало ели.

– Что с тобой, Мина, ты шутишь! Воробушек и тот больше съест! – И он подложил Мине еще бириани[19]. – Послушай, Хоза, возьми еще один кебаб – они вкуснейшие, поверь, ну еще один, будь умницей! – Несмотря на протесты гостя, Нусван ловко уронил в тарелку целых два. – Захочешь еще – прошу!

Когда тарелки у всех наполнились, Дина заметила, что тетя Ширин и дядя Дараб – родственники Рустама – сидят на веранде, в некотором отдалении от остальных, и подошла к ним.

– Ешьте, пожалуйста! У вас все есть?

– Более чем достаточно, дитя мое, более чем достаточно. – Тетя Ширин поманила Дину к себе, а потом сделала ей знак наклониться и сказала на ухо: «Если тебе что-нибудь будет нужно – помни, все что угодно, – ты можешь обратиться ко мне и Дарабу».

Дядя Дараб согласно кивнул – слух у него был отменный.

– Обращайся с любой проблемой. Рустам для нас – как сын. А ты – как дочь.

– Спасибо, – поблагодарила их Дина, понимая, что это не пустые слова. Она посидела с ними, пока они ели. Со своего места Нусван, помахивая тарелкой и вилкой, звал ее, приглашая тоже что-нибудь поесть. Немного позже, ответила жестом Дина, оставаясь с тетей Ширин и дядей Дарабом, которые и во время еды не спускали с нее любящих глаз.

Когда Нусван дал сигнал официантам наводить порядок, в доме еще оставалось несколько гостей. Они поняли намек и, поблагодарив хозяев, распрощались.

Уходя, один из гостей ухватил Рустама за лацкан пиджака и со смехом шепнул ему, обдав запахом виски, что им несказанно повезло: нет ни тещи, ни свекрови.

– Просто нечестно! Счастливец! Никто не станет спрашивать, все ли гладко прошло! И простыню не будут осматривать! – Гость ткнул Рустама пальцем в живот. – Ничего не скажешь, легко отделался!

– Всем спокойной ночи, – говорили Нусван и Руби. – Спокойной ночи! Спасибо, что пришли.

Когда дверь закрылась за последним гостем, Рустам сказал: «Это был чудесный вечер. Спасибо вам обоим за труды».

– Да, правда, все прошло замечательно. Большое спасибо, – прибавила Дина.

– Не стоит благодарности, – ответил Нусван, и Руби кивнула, соглашаясь с мужем. – Это наш долг.

Первоначально Дина и Рустам приняли предложение Нусвана переночевать у них. Но потом поняли, что комнаты после праздника нужно основательно приводить в порядок. Было удобнее сразу ехать на квартиру Рустама.

– Пусть вас ничего не беспокоит. Здесь все приберут – за это заплачено, – успокоил их Нусван. – А вы езжайте себе. – И он крепко обнял каждого из них. Второй раз за этот день он обнимал Дину. Первый раз – утром, когда дастур благословил новобрачных. За семь лет впервые он одарил ее лаской.

У Дины комок встал в горле. Она нервно сглотнула, видя, как Нусван тайком смахнул с глаз слезу.

– Желаю вам большого счастья! – сказал он.

Дина взяла чемоданчик с вещами на первую ночь. Остальное ей привезут позже. Нусван собирался отдать ей часть родительской мебели. Брат проводил их по вымощенной булыжником мостовой до такси и помахал на прощанье рукой. Дина с удивлением отметила, что голос его дрогнул, когда он сказал: «Всего хорошего! Да благословит вас Бог!»

На следующее утро они проснулись поздно. Рустам взял на работе недельный отпуск, хотя свадебного путешествия они не могли себе позволить.

Рустам нервно следил, как Дина готовит чай на темной кухне. Кухня была самым запущенным местом в квартире, ее потолок и стены почернели от дыма. Мать Рустама всю свою жизнь топила плиту углем и готовила на ней. Краткое знакомство с керосином не было приятным: пролившись, он воспламенился и обжег ей бедра. И мать пришла к выводу, что с углем гораздо удобнее.

Рустам собирался до свадьбы покрасить кухню и остальные комнаты, но на все не хватило денег. Сейчас он стал извиняться за плохое состояние квартиры:

– Ты не привыкла жить в таких условиях. Вид этих стен ужасен.

– Это не имеет значения. Все отлично, – сказала Дина со счастливой улыбкой. – Мы все здесь приведем в порядок.

Возможно, из-за присутствия в квартире Дины, да еще в столь необычное время, Рустам открывал все новые изъяны в своем быту.

– После смерти родителей я избавился от многих вещей. Понимаешь, они словно сеяли беспорядок, и я решил жить как садху[20], оставив скрипку в качестве единственного компаньона. Словом, для подавления страстей вместо ложа из доски с гвоздями – визг кишечной струны.

– А что, струны правда делают из кошачьих кишок?

– В далеком прошлом – да. А еще раньше скрипачам самим приходилось выходить на охоту за струнами. Тогда ведь не было музыкальных магазинов вроде «Л.М. Фуртадо» или «Годин энд Компани». Во всех консерваториях Европы студентов обучали не только музыке, но и извлечению внутренностей у животных.

– Не говори такие ужасы с самого утра, – пожурила молодого мужа Дина, которой на самом деле нравились его чудачества.

– Но теперь я обрел прекрасного ангела, и время садху кануло в прошлое. Да и скрипка может отдохнуть.

– Я люблю слушать, как ты играешь. Тебе надо больше практиковаться.

– Ты шутишь? У меня звук хуже, чем у того типа, что играл на прошлой неделе в «Паткар-Холл». А он играл так, будто у него резонаторные отверстия засорились.

– Звучит как-то не очень.

Дина скорчила гримасу, и Рустам засмеялся.

– Звучит неблагозвучно, но ничего не поделаешь. Хочешь, я тебе их покажу? – Он снял с буфета футляр со скрипкой. – Видишь, на верхней деке два отверстия?

– Да, похоже на бегло написанную «f». – Дина провела пальцем по изгибам эфы и нежно тронула струны. – Сыграй что-нибудь, раз ты ее снял.

Рустам закрыл футляр, слегка приподнялся на цыпочки и задвинул его на буфет: «Играть, играть, – говорили отец и мать».

Взяв руку Дины, он прижал ее к губам.

– Жаль, что я не оставил родительскую двуспальную кровать. – И робко ее спросил: – Тебе было удобно ночью?

– Да, – ответила Дина и покраснела при воспоминании, как они лежали, тесно прижавшись друг к другу на односпальной кровати.

После завтрака из омлета и тостов Рустам открыл входную дверь и сказал, что у него есть для нее сюрприз.

– Вчера было темно, и я не показал тебе.

– Что это?

– Выйди наружу.

На двери в солнечном свете поблескивала латунная табличка «Мистер и миссис Рустам К. Далал». Он так и засветился от доставленной ей радости.

– Я прикрутил ее позавчера.

– Смотрится красиво.

– Изменить имя на табличке нетрудно, сложнее изменить его на договоре об аренде.

– О чем это ты?

– Квартира арендована на имя отца, хотя его нет в живых уже девять лет. Владелец надеется, что я проявлю нетерпение и заплачу деньги, чтобы перевести квартиру на свое имя. Он давно намекает.

– А ты собираешься?

– Конечно, нет. Владелец ничего не может сделать, нас охраняет закон об аренде. Неважно, на чье имя оформлен договор. Ты как моя жена тоже можешь здесь жить. Даже если я завтра умру.

– Рустам! Не говори так!

Он рассмеялся.

– Когда приходят за арендной платой с договором на имя отца, меня иногда так и подмывает сказать, чтоб обращались на небеса. Жилец живет теперь по новому адресу.

Дина положила голову ему на плечо.

– Для меня небеса здесь, в этой квартире.

Рустам крепко ее обнял.

– И для меня. – Он почистил рукавом табличку, отчего она заблестела еще ярче. Пока супруги ею любовались, к дому подкатили две ручные тележки с вещами от Шрофов.

Сначала Нусван заказал грузовик, потому что Дина просила брата отдать ей большой отцовский гардероб, отделанный палисандровым деревом с резьбой в виде солнца с лучами и цветов. Она сказала, что ничего другого ей не надо. Нусван поначалу вроде не возражал, но потом передумал. По его словам, гардероб сильно пострадает при вталкивании в узкую дверь квартиры Рустама, и царапины омрачат память об отце. Кроме того, огромный шкаф будет странно смотреться в крошечной квартирке.

Поэтому он отдал сестре другой шкаф – меньше и проще, письменный стол и две односпальные кровати. Привезли также большой ящик с кухонной утварью, собранной Руби после осторожных выспрашиваний, насколько хорошо оборудована кухня Рустама. Чтобы было с чего начать вести хозяйство, она положила в него кастрюли, сковородки, плитку, столовые приборы, разделочную доску и скалку.

Тележки разгрузили и поставили вместе парные кровати. Один из рабочих предложил купить у них старую – односпальную. Рустам уступил ему кровать за тридцать рупий, а второму рабочему матрас – за десять.

Видя, что Дина провожает взглядом кровать, он сказал: «Я знаю, что ты чувствуешь. Но у нас нет места для лишней кровати». Интересно, подумала она, будут ли они так же близко спать теперь, когда их две.

Но ночь прошла замечательно, и одна из кроватей так и осталась не смятой ко второму утру их семейной жизни. Успокоившись, Дина провела день, обустраивая дом по своему желанию. Первым делом она связалась с поставщиком ужинов для Рустама и отменила их доставку. А со следующей недели, когда он выйдет на работу, она станет собственноручно готовить ему и упаковывать ланч.

– Никаких перекусов вне дома и никаких голодовок, – заявила Дина, взобравшись на стул, чтобы обследовать верхнюю полку на кухне. Там она обнаружила латунные и медные сосуды, чайник, набор кухонных ножей.

– Они никуда не годятся, – сказал Рустам. – Я все собираюсь продать их старьевщику. Обещаю сделать это завтра.

– Какая ерунда! Все вещи добротные, старинные. Их можно привести в порядок, запаять оловом. Таких качественных вещей сейчас не делают.

И когда под их окном послышался крик лудильщика, Дина позвала его, попросив запаять прохудившуюся посуду и заклепать ручку у чайника. Она не отходила от мастерового и следила, чтобы тот не халтурил. Когда он закончил работу, Дина проверила всю утварь под водой.

Точильный камень свисал на ремне с плеча лудильщика. Дина хлопнула дважды в ладоши, чтобы привлечь его внимание, и тогда тот тоже включился в работу.

Тупые ножи вскоре засверкали острыми лезвиями. Дина наслаждалась этой энергией, трудом, постукиванием и позвякиванием, которые превращали квартиру в уютное жилище на долгие годы их благословенной жизни с Рустамом. Совместную жизнь надо творить, как все прочее, понимала она, ее надо лепить, ковать и шлифовать, чтобы добиться лучших результатов.

Точильный камень искрился, и мастеровой отвернулся. «Как на Дивали[21]», – подумала Дина, а молоток мастера тем временем радостно стучал в ее ушах.

Первую годовщину семейной жизни Дина и Рустам отметили походом в кино и ужином в ресторане. Они смотрели «Командир подводной лодки» с Уильямом Холденом в роли американского адмирала в Корее. Во время фильма они держались за руки, а после в придорожном ресторанчике ели бириани с курицей.

На следующую годовщину Дина захотела пойти на фильм повеселее. Они остановились на «Высшем обществе» – последней комедии с Бингом Кросби. Дина для этого случая купила новое платье – синее, украшенное яркой баской, переливающейся при ходьбе.

– Не знаю, стоит ли тебе это надевать, – сказал Рустам, стоя сзади и обнимая ее.

– Это еще почему? – улыбнулась Дина и, дразня его, качнула бедрами.

– Ты сведешь с ума всех мужчин на улице. Захвати для обороны свой зонтик с заостренной ручкой.

– Разве ты не защитишь меня?

– Хорошо. Тогда с этим копьем пойду я. Да еще прихвачу с собой скрипку – ее визг и вой скорее прогонят нахалов.

От фильма супруги получили большое удовольствие. Синее платье весь вечер было предметом шуток: они представляли себе, как завистливые женщины и похотливые мужчины жадно тянут к нему руки. Обедать по обоюдному согласию отправились в «Монгини» – это заведение славилось своими десертами.

На третью годовщину они решили пригласить к обеду Нусвана и Руби с детьми (их было уже двое). После свадьбы отношения между семьями сложились самые сердечные. Дину и Рустама всегда приглашали на дни рождения детей, а также на Новруз и Хордад Сал[22]. Иногда Дина одна или с Рустамом забегала, чтобы побаловать племянников конфетками или просто поздороваться. Вражда настолько отступила, что представить себе прежнюю неприязнь было просто невозможно. Закрадывалось предположение, что она была просто игрой воображения.

Скромное застолье явно удалось. Дина не смогла позволить себе новый наряд и надела прошлогоднее синее платье. Руби пришла от него в восторг. Хвалила она и кулинарные способности Дины, а пулао-дал[23] признала просто отменным. Дина любезно ответила, что многому научилась у невестки: «Но мне еще до тебя далеко».

Для мальчиков, одному из которых было шесть, а другому – три, Дина стряпала отдельно – без специй. Однако Ксеркс и Зарир настаивали, чтоб им дали взрослую еду. Руби разрешила детям немного попробовать, но они не отставали и требовали еще, хотя во рту у них все горело.

– Ничего страшного, – сказала со смехом Дина. – Мороженое потушит огонь.

– А можно нам мороженого прямо сейчас? – хором запросили дети.

– Дядя Рустам должен за ним сходить, – сказала Дина. – У нас нет такого холодильника, как у вас. А пока попробуйте вот это, – и она сунула в маленькие ротики леденцы с ритуального подноса с гирляндами и кокосом.

Позже, когда Дина и Руби убирали со стола, Рустам сказал, что пора ехать в магазин «Кволити», где лучшее мороженое.

– Если не будет клубничного, какое брать – шоколадное или ванильное?

– Шоколадное, – сказал Ксеркс.

– Ланильное, – сказал Зарир, и все рассмеялись.

– Ланильное! – шутливо передразнил мальчика Рустам. – Всегда-то тебе надо перечить.

– Не пойму, от кого у него эта черта, – сказал Нусван. – Уж точно не от отца. – Все опять рассмеялись. А Нусван, воспользовавшись подходящей ситуацией, прибавил: – А что же вы, Рустам? Думаю, пора создавать настоящую семью. Три года – достаточный срок, чтоб пожить для себя.

Рустам только улыбнулся, не желая вступать в дискуссию. Он уже открыл дверь, чтобы уходить, но тут поднялся Нусван:

– Давай пойдем вместе.

– Нет, нет, отдыхай, ты же гость. Кроме того, пешком идти долго. А на велосипеде я сгоняю за десять минут.

Дина разложила чистые тарелки, ложечки для мороженого и поставила чайник.

– К приходу Рустама чай будет готов.

Прошло пятнадцать минут, а Рустама все не было.

– Куда он подевался? Чай уже заварился. Может, я налью вам уже?

– Нет, дождемся Рустама, – сказала Руби.

– Должно быть, в магазине очередь за мороженым, – предположил Нусван.

Дина вскипятила еще воды, чтобы распарить заварку. И вернулась к гостям с чайником под стеганым чехольчиком.

– Его нет уже сорок пять минут.

– Возможно, в первом магазине мороженого не оказалось, – успокоил сестру Нусван. – На клубничное большой спрос, оно всегда быстро заканчивается. Он мог пойти в другое место.

– Нет, он знает, что я буду волноваться.

– Рустам мог проколоть шину, – предположила Руби.

– Но и с проколотой шиной велосипед можно прикатить сюда за двадцать минут.

Дина вышла на веранду, надеясь увидеть подъезжающего мужа. Ей припомнились вечера, когда они расставались после концерта, и она с верхнего этажа автобуса провожала Рустама взглядом, пока его велосипед не растворялся во тьме.

Она улыбнулась от этого воспоминания, но тревога быстро стерла улыбку с ее лица.

– Пойду – постараюсь узнать, в чем дело.

– Давай лучше я, – предложил Нусван.

– Ты не знаешь, где магазин, и дорогу, по которой ездит Рустам. Вы можете разойтись.

В результате пошли оба. Видя, в каком напряжении Дина, Нусван все время повторял: «Вот увидишь, найдется какое-нибудь простое объяснение». Она кивала и ускоряла шаг. Нусван с трудом за ней поспевал.

Уже перевалило за девять, и на улицах было тихо. В конце улицы, у магазина, где продают мороженое, на тротуаре стояли люди. Подойдя ближе, Нусван и Дина заметили среди них полицейских.

– Интересно, что здесь происходит? – сказал Нусван, тщательно скрывая свое волнение.

Дина первая увидела велосипед.

– Это велосипед Рустама, – произнесла она чужим голосом, прозвучавшим непривычно для ее ушей.

– Ты уверена? – Ответ Нусвану не требовался. На искореженном велосипеде целым осталось только седло. Нусван протиснулся сквозь толпу к полицейским. В голове у Дины что-то взревело, слова полицейских еле слышались, как будто они находились далеко от нее.

– Чертов водитель, – говорил помощник инспектора. – Сбил на грузовике человека и удрал. А несчастному, видно, конец. Голова всмятку. Но скорая все-таки повезла его в больницу.

Бродячая собака жадно лакала подле велосипеда густую розовую жижу. «Значит, в магазине было мороженое», – тупо подумала Дина. Полицейский пнул ногой рыжую дворняжку. Она взвизгнула и отпрыгнула, но потом снова вернулась. Когда он опять ее пнул, собака отчаянно завизжала.

– Да прекратите же! Что она вам сделала? Пусть ест!

Удивленный полицейский только сказал: «Хорошо, мадам» – и отошел. Собака стала жадно, с хлюпаньем есть, поскуливая от удовольствия, и в то же время не отрывала глаз от ног полицейского.

Нусван выяснил у помощника инспектора адрес больницы. Тот, в свою очередь, спросил адрес Дины, не сводящей взгляда с того, что раньше было велосипедом Рустама. Велосипед придется на некоторое время оставить у них как вещественное доказательство, осторожно объяснил полицейский, вдруг удастся отыскать шофера грузовика. Он предложил довести их до больницы.

– Спасибо, – поблагодарил его Нусван. – Но, боюсь, дома будут волноваться.

– Это мы уладим. Пошлем к вам констебля, он скажет, что произошел несчастный случай, и вам пришлось ехать в больницу, – предложил помощник инспектора. – Остальное расскажете при встрече.

Благодаря помощи любезного полицейского, с необходимыми формальностями покончили быстро, и Нусван с Диной могли ехать домой.

– Давай возьмем такси, – сказал Нусван.

– Нет, я хочу пешком.

Когда они подошли к дому, по щекам Дины уже ручьями струились слезы. Нусван обнял ее и погладил по голове.

– Моя бедная сестренка, – прошептал он. – Если б я был в силах вернуть его тебе. Поплачь, это хорошо, плачь, сколько надо. – Когда он рассказывал Руби о случившемся, на глазах у него самого выступили слезы.

– О боже! – разрыдалась Руби. – Какой ужас! Счастье Дины разрушилось в одно мгновение! Как такое может быть? Как Он допустил это? – Руби постаралась успокоиться и только потом разбудила детей. Дина за это время переоделась, сняв с себя синее платье.

– Пора есть клубничное мороженое? – спрашивали Ксеркс и Зарир сонными голосами.

– Дядя Рустам плохо себя чувствует. Нам надо ехать домой, – сказала Руби, решив пока ничего не говорить детям.

Вскоре из своей комнаты вышла Дина, и к ней тут же обратился Нусван:

– Ты поедешь с нами – тут тебе оставаться нельзя.

– Конечно, – поддержала его Руби, пожимая руку невестки.

Дина согласно кивнула, пошла на кухню и собрала остатки плова. Руби с любопытством и даже с некоторым страхом следила за ней, а потом спросила: «Тебе помочь?»

Дина покачала головой.

– Зачем пропадать еде? По дороге домой отдадим ее нищему на углу.

Позднее Нусван, рассказывая о событиях этого дня, говорил, что его потрясло то достоинство, какое проявила сестра в тот страшный вечер.

– Она не выла, не била себя в грудь, не рвала на себе волосы, не делала ничего такого, что ожидаешь от женщины, пережившей такой шок, такую потерю. – Нусван припомнил и то, как мужественно вела себя в подобной ситуации мать, и какой распад, какая быстрая утрата личности последовали потом. Он надеялся, что с Диной такого не случится.

Дина сложила чемодан, положив в него белое сари и прочие вещи, которые потребуются в ближайшие несколько дней. Именно с этим чемоданом она пришла сюда после свадебного пира три года назад.

После похорон и четырех дней вознесения молитв Дина решила вернуться на старую квартиру.

– К чему такая спешка? – спросил Нусван. – Поживи еще.

– Конечно, – подхватила Руби. – Здесь твоя семья. Что тебе делать одной?

Дина недолго колебалась: она не была готова возвращаться на прежнее место. Труднее всего ей давались предрассветные часы. Дина спала, положив руку на подушку рядом. Иногда она слегка подталкивала локтем подушку – знак Рустаму, чтобы он ее обнял. Не чувствуя тяжести его рук, она просыпалась и, осознав, что мужа рядом нет, в очередной раз оплакивала свою утрату во тьме перед рассветом. Время от времени она выкрикивала его имя, и Руби или Нусван, услышав крик, вбегали к ней, обнимали и гладили по голове.

– Живи у нас. Ты нам не в тягость, – сказал Нусван. – И Руби будет веселее.

И Дина осталась. Прошел слух, что она временно живет у брата, и родственники ручейком потекли к ней со словами утешения. После формального выражения соболезнований разговор обычно принимал характер дружеского общения, чему были рады Нусван и Руби. «Это как раз то, что нужно Дине», – говорили они в один голос.

Тетя Ширин и дядя Дараб все четыре дня посещали молитвенные церемонии в «башне молчания», а через неделю снова навестили Дину. Они немного посидели, выпили по стакану воды с лимонным сиропом, а потом сказали: «Мы как будто потеряли сына. Но помни, ты по-прежнему наша дочь. Будет в чем нужда, приходи к нам. Помни об этом».

Случайно услышавшая эти слова Руби не выдержала: «Очень любезно с вашей стороны, но у нее есть мы, Нусван и я. О ней есть кому позаботиться».

– Да, конечно, слава богу, – сказали старики, обескураженные резкостью ее тона. – Да будет ваша жизнь долгой и счастливой. Дине повезло, что у нее есть вы. – Вскоре они ушли в надежде, что им удалось умилостивить Руби.

Прошел месяц, и Дина вернулась к прежней жизни, взяв на себя часть хозяйственных забот. Служанку уволили. Дина не возражала – ей хотелось хоть чем-нибудь заполнить долгие пустые дни. Ксеркс и Зарир были только рады, что тетя Дина теперь будет жить с ними. Ксеркс учился во втором классе, а Зарир только пошел в детский сад. Дина отводила их утром на занятия, труда тут особого не требовалось: она делала это по дороге на рынок.

Воскресными вечерами Нусван затевал карточную игру. Трое взрослых часа два играли в рамми, а дети внимательно следили за игрой. В семь часов женщины начинали готовить ужин, а Нусван развлекался с детьми, строя домики из карт, или второй раз проглядывал воскресную газету.

Раз в неделю Дина ездила на свою квартиру, убиралась, смахивала пыль. Она поддерживала все в том же порядке, какой завела при жизни Рустама. После уборки она заваривала себе чай. И здесь, в этой прокопченной кухне она подолгу сидела с чашкой в руке, предавалась воспоминаниям, иногда тихонько плакала, пока чай совсем не остывал. Оставшийся чай она выливала в раковину.

После нескольких недель этой тайной скорби Дина пошла на небольшое лукавство: она стала притворяться, что все осталось по-прежнему – в квартире живут они с мужем и их расставание временное. «В такой игре нет никакого вреда, – думала Дина, – а она так утешает».

Но однажды вечером, с наступлением сумерек, когда зажглись фары автомобилей, она поймала себя на мысли, что, стоя на веранде, высматривает велосипед Рустама. По спине Дины пробежали мурашки. «Хватит, – решила она. – Когда ты заигрываешь с безумием – это одно, но когда безумие начинает заигрывать с тобой – это знак прекратить игру».

Ритуалу по уборке квартиры был положен конец. Если возникала необходимость ехать туда, Дина обычно брала с собой племянников. Ксеркс и Зарир обожали исследовать нежилую территорию. Знакомые комнаты неожиданно превращались в неизвестное, загадочное место – пустое, несмотря на находящуюся в них мебель. Их сбивала с толку музейная тишина помещения. Они кричали, бегали и прыгали по квартире в надежде изгнать эту тишину.

Однажды, когда Дина в очередной раз приехала на старое место, чтобы забрать кое-какие вещи, она обнаружила письмо от домовладельца. Дети как раз затеяли что-то вроде бега по пересеченной местности, Ксеркс даже начертил маршрут.

– Мы начнем с веранды, добежим до кухни, оттуда до туалета, а потом вернемся назад, пробежав по всем комнатам. Понял, Зарир?

– Понял, – ответил Зарир. Дина скомандовала: «На старт, внимание, марш!» Она открыла окна в гостиной и принялась за письмо. В нем говорилось, что квартира пустует, и потому квартиросъемщику следует освободить квартиру от вещей в течение тридцати дней и вернуть ключи.

Вечером, когда Дина показала письмо Нусвану, он пришел в ярость.

– Твой домовладелец – сущий разбойник! Со дня смерти Рустама и трех месяцев не прошло, а этот змий уже к прыжку готовится. Номер не пройдет! Квартиру надо сохранить.

– Хорошо, на следующей неделе я перееду туда, – сказала Дина.

– Я не это имел в виду. Живи здесь и год, и два – сколько пожелаешь. Но не теряй право на жилье! Попомни мои слова, недалеко время, когда квартиру в нашем городе ни за какие деньги не найдешь. А жилье в старом доме, вроде твоего, будет на вес золота.

– Ты прав, – сказала Руби. – Я слышала, что сыну Путли Мааси один залог обошелся в двадцать тысяч рупий. И ежемесячная плата – еще пятьсот.

– А моя плата… – начала Дина.

– Об этом не беспокойся, я заплачу, – перебил ее Нусван. – А мой адвокат ответит на письмо.

Нусван заглядывал в будущее: рано или поздно Дина вновь выйдет замуж. И тогда отсутствие квартиры может стать серьезным препятствием для брака. Ему совсем не хотелось, чтобы молодожены поселились у него. Тогда проблем не оберешься.

В первую годовщину смерти зятя Нусван не пошел на работу. За день до этого он написал записки в школу и детский сад с просьбой «разрешить детям пропустить занятия, чтобы они могли присутствовать в Храме Огня на богослужении в память о покойном дяде». Дина была благодарна, что все родные пришли в храм.

– Невозможно представить, что уже год прошел, – сказал Нусван, когда они вернулись домой. – Как летит время!

Через несколько дней он пригласил на чай друзей, тем самым как бы объявив о конце траура.

Среди приглашенных были Порус и Солли, двое из тех удовлетворявших всем требованиям холостяков, к которым Нусван настойчиво рекомендовал Дине присмотреться несколько лет назад. Они – по-прежнему неженатые – были, по мнению Нусвана, вполне приемлемы в качестве женихов – особенно если закрыть глаза на небольшие животики и легкую седину.

Гордясь своим умением вести дела, Нусван сказал Дине наедине:

– Хочу тебе сказать, что и Порус, и Солли мечтали бы стать твоими мужьями. У Поруса – процветающая юридическая контора, а Солли теперь – полноправный партнер в бухгалтерской фирме. Они не посмотрят на то, что ты вдова.

– Как великодушно с их стороны!

Нусвану ее сарказм не понравился. Эти слова вызвали в нем воспоминание о прежней Дине – упрямой, дерзкой, непокорной, а он так надеялся, что она изменилась к лучшему. Но брат сдержался и продолжил в прежнем спокойном тоне:

– Твоя выдержка, Дина, произвела на меня сильное впечатление. Никто не упрекнет тебя в легкомыслии во время траура. Весь этот год ты вела себя безупречно.

– Я не притворялась. Это было не трудно.

– Знаю, знаю, – поспешно согласился Нусван, мысленно ругая себя за неточные слова. – Я только хотел сказать, что восхищаюсь достоинством, с каким ты перенесла постигшее тебя горе. Но ты еще так молода. Прошел год, и теперь надо подумать о своем будущем.

– Не волнуйся за меня. Я ценю твое участие.

– Вот и хорошо. Это все, что я хотел сказать. А теперь пришло время картишек. Руби! – крикнул он в сторону кухни. – Пора садиться за рамми. – Нусван не сомневался, что со временем Дина уступит.

Все следующие недели он неизменно приглашал на чай холостяков из прежнего списка.

– Дина, позволь познакомить тебя… – И тут, словно неожиданно вспомнив: – Да, что я говорю? Что у меня с памятью? Ты ведь знаешь Темтона. Ну да ладно, познакомишься еще раз.

В результате создавалось впечатление, что возобновляются некогда серьезные отношения, вновь разжигается былая страсть. Дину это злило, но она старалась сдерживать эмоции, разливая чай и ставя на стол блюдо с сандвичами. После ухода гостей Нусван возобновлял свои топорные намеки, хвалил внешность одного, карьерный рост другого, говорил о наследстве, ожидающем третьего.

После четырех месяцев возни с возможными кандидатами в женихи, на которых Дина не обращала никакого внимания, Нусван потерял терпение.

– Я был тактичен, добр, разумен, наконец. Ты что, ждешь сына раджи? Воротишь нос от всех, с кем я тебя знакомлю, шарахаешься от каждого. Чего тебе еще надо?

– Ничего.

– Как можно ничего не хотеть? Тогда вся твоя жизнь пойдет прахом. Будь разумной!

– Я понимаю, ты хочешь мне добра, но меня замужество не интересует.

Ее ответ снова вызвал в памяти Нусвана образ прежней Дины – неблагодарной младшей сестры. Ему казалось, что она смотрит свысока на его друзей. А все они замечательные люди. Ладно, он все равно не позволит разозлить себя.

– Хорошо. Сказано – я человек разумный. Если не нравятся мои друзья, твоя воля. Никто не станет тебя принуждать. Ищи сама. Или можно обратиться к свахе. У миссис Гинваллы хорошая репутация в этом вопросе. Только назови свои предпочтения.

– Я не хочу пока замуж.

– Пока? Ты сказала – пока? Тебе двадцать шесть лет. На что ты надеешься? Что произойдет чудо, и Рустам вернется? Берегись – как бы тебе не свихнуться, как тетя Бапси. Но у той хоть было оправдание: после взрыва в доке тело ее мужа так и не нашли.

– Какие ужасные вещи ты говоришь! – Дина с отвращением отвернулась и покинула комнату.

Она была еще ребенком, когда случилась беда, но этот день помнила хорошо. Тогда, во время войны, два английских судна с боеприпасами взорвались при входе в док. В гавани погибли тысячи людей. Взрывы еще продолжались, а уже поползли слухи о том, что это работа немецких шпионов. Власти объявили, что многие пропавшие без вести просто стерты с лица земли чудовищными взрывами. Однако тетя Бапси отказывалась этому верить. Она чувствовала, что муж жив и где-то бродит, утратив память, и рано или поздно его найдут. Тетя также допускала, что мужа могли загипнотизировать или чем-то накормить бессовестные садху, превратив в раба. Как бы то ни было, она не сомневалась, что мужа отыщут. Со времени взрыва прошло семнадцать лет, но тетя так и не утратила эту веру. Она подолгу беседовала с его фотографией в тяжелой серебряной рамке, стоявшей у ее кровати, подробно пересказывая мужу события текущего дня и разные слухи.

– О тете Бапси мне напоминает твое постоянное уныние, – сказал Нусван, следуя за Диной. – Но у тебя нет оправданий. Ты была на похоронах, видела тело Рустама, слышала молитвы. Он мертв и переварен больше года назад. – После последних слов Нусван воздел глаза к небу и мысленно попросил прощения за такое бестактное выражение.

– Ты даже не понимаешь, насколько тебе повезло, что ты принадлежишь к нашему сообществу. В среде непросвещенных к вдовам относятся как к отбросам. В старой Индии ты стала бы примерной сати[24] и прыгнула бы в погребальный костер, чтобы изжариться вместе с мужем.

– Я могу хоть сейчас отправиться в «башню молчания» и отдать себя на растерзание стервятникам, если это доставит тебе удовольствие.

– Бесстыдница! Как можешь ты такое говорить! Это богохульство! Я всего лишь хочу, чтобы ты поняла, как тебе повезло. Ты можешь жить полной жизнью, вновь выйти замуж, иметь детей. Или ты предпочитаешь всю жизнь просидеть на моей шее?

Дина промолчала. А на следующий день, когда Нусван был на работе, она стала перевозить свои пожитки на квартиру Рустама.

Руби пыталась остановить золовку, бегала за ней из комнаты в комнату и умоляла:

– Ты ведь знаешь, какой твой брат вспыльчивый. Иногда он не думает, что говорит.

– И говорит не всегда то, что думает, – ответила Дина, продолжая паковать вещи.

Вечером Руби рассказала обо всем мужу.

– Ха! – язвительно фыркнул Нусван – достаточно громко, чтобы его слышала Дина. – Пусть уходит, если хочет. Посмотрим, на что она будет жить.

После обеда, когда все еще сидели за столом, Нусван, откашлявшись, заговорил:

– Мой долг как главы семьи сказать, что я не одобряю твои действия. Ты совершаешь большую ошибку, о которой потом пожалеешь. Знай, мир суров, но я не стану умолять тебя остаться. Если образумишься, двери моего дома всегда открыты для тебя.

– Благодарю тебя за эту речь, – сказала Дина.

– Ну что ж, издевайся надо мной. Ты всю жизнь этим занималась, к чему теперь прекращать? Помни, это твое решение, никто тебя не гонит. Я сделал все, что в моих силах, и родственникам не в чем меня упрекнуть. Я и в дальнейшем готов тебе помогать.

Вскоре и дети узнали, что тетя Дина уезжает. Поначалу они растерялись, а потом разгневались. Ксеркс спрятал ее сумку с криком: «Нет, тетя! Ты не бросишь нас!» Когда же она пригрозила, что уедет без сумки, Зарир в слезах вынул ее из тайника.

– Вы всегда сможете меня навещать, – успокаивала Дина племянников, обнимала их и утирала слезы. – По субботам и воскресеньям. Или на каникулах. Вот будет веселье! – Эта перспектива привела их в восторг, но они сказали, что хотели бы видеть ее каждый день.

На следующее утро после переезда Дина навестила родственников Рустама – дядю Дараба и тетю Ширин.

– Дараб! Только посмотри, кто к нам пришел! – взволнованно закричала тетя Ширин. – Наша дорогая Дина! Проходи, дитя мое, проходи!

Дядя Дараб вышел к ним еще в пижаме и обнял Дину, говоря, как они долго ждали ее.

– Прости за мой вид, – извинился он, садясь напротив и широко улыбаясь.

Дину, как обычно, тронула та радость, с какой старики ее встречали. Она словно купалась в их любви. Так в детстве мать в день рождения Дины устраивала ей молочную ванну, поливая дочь из чашки теплым молоком, а на его поверхности плавали лепестки розы. Молоко стекало по лицу, шее и груди девочки тонкими струйками – казавшимися особенно белыми на смуглой коже.

– Тяжелее всего, – рассказывала она, – было расставаться с мальчиками. Я очень привязалась к ним.

– Да, это всегда тяжело, – согласилась тетя Ширин. – Но Рустам говорил нам, что до твоего замужества брат часто унижал тебя.

– Нусван – не плохой человек, – слабо возразила Дина. – Просто у него свой взгляд на вещи.

– Да, конечно. – Тетя Ширин оценила ее преданность семье. – Но ты можешь остаться у нас. Мы всегда рады тебе.

– Нет, спасибо, – заторопилась Дина, боясь, что ее неправильно поймут. – Я приняла решение отныне жить в квартире Рустама. А к вам пришла за советом. Не могли бы вы помочь мне найти работу?

Дядя Дараб зашевелил губами, силясь проглотить разочарование от этих слов. Тихие, хлюпающие звуки нарушили тишину, в то время как тетя Ширин нервно теребила тряпку для вытирания пыли.

– Работу, – машинально повторила она, не в силах сосредоточиться. – Милая девочка… да, работу, ты должна работать. Дараб… какую работу? Что за работу мы можем найти?

Дина виновато ждала, что скажет дядя. Но тот по-прежнему не произнес ни слова.

– Пойди переоденься, – сердито проговорила тетя Ширин. – Почти полдень, а ты все в пижаме.

Дядя послушно встал и вышел из комнаты. Тетя Ширин отложила тряпку, провела руками по лицу и выпрямила спину. К моменту возвращения дяди Дараба, сменившего пижаму в синюю полоску на штаны цвета хаки и футболку, она уже кое-что придумала.

– Скажи мне, дочка, ты шить умеешь?

– Немного. Руби научила меня пользоваться швейной машинкой.

– Прекрасно. Тогда для тебя найдется работа. У меня есть лишний «зингер», я тебе его дам. Машинка старая, но служит хорошо.

Все годы, что муж служил в государственной железнодорожной компании, тетя Ширин обшивала соседей, тем самым пополняя семейный бюджет. Вещи она шила простые – пижамы, ночные рубашки, детские кофточки, простыни, наволочки, скатерти.

– Мы можем работать на пару, – предложила она Дине. – Работы хватит. Я уже не справляюсь со всеми заказами – ослабели глаза. Завтра и начнем.

Дина обняла тетю Ширин и дядю Дараба, взяла в руки сумочку и собралась уходить. Старики проводили ее до дверей, но шум на улице заставил их выйти на балкон. Марш протеста собрал много народа, толпа бурлила, заполнив все уличное пространство.

– Опять эта глупая демонстрация из-за языка, – разглядел дядя Дараб призывы на транспарантах. – Эти дураки хотят разделить страну по языковому принципу.

– Все хотят перемен, – сказала тетя Ширин. – Почему люди не научатся довольствоваться тем, что имеют. А сейчас вернемся в дом. Дине нельзя выходить. Весь транспорт стоит. – В ее голосе звучала чуть ли не радость. Ведь она могла наслаждаться общением с Диной еще два часа, пока на улицах не воцарился покой.

В течение нескольких дней тетя Ширин знакомила Дину с будущими клиентами. В каждом доме Дина с волнением стояла рядом с тетей, робко улыбалась и старалась запомнить имена и наставления по работе. Почти все новые заказы тетя Ширин передала ей.

Через неделю Дина запротестовала:

– Я не могу взять столько заказов и лишить вас заработка.

– Дитя мое, ничего ты меня не лишаешь. Нам двоим хватает и пенсии Дараба. Я и без того собиралась бросить шитье – трудно становится. Смотри, не забудь эту новую выкройку.

Помимо заказов, тетя Ширин снабдила Дину информацией о клиентах, которая могла бы помочь ей в общении с ними.

– Лучше всего иметь дело с семейством Мунши – всегда расплачиваются сразу. Парех – тоже ничего, но они торгуются. Проявляй твердость – говори, что это я устанавливаю расценки. Кто там еще? Ах да, мистер Савукшоу. У него проблемы со спиртным. К концу месяца у его несчастной жены почти не остается денег. Поэтому старайся получить аванс.

У семейства Сурти ситуация была уникальная. Когда супруги ссорились, жена переставала готовить, вытаскивала из шкафа белье мужа, все сжигала и, когда тот возвращался с работы, подавала ему на тарелке угольки и золу.

– В результате этих ссор у тебя появляется работа, – говорила тетя Ширин. – Каждые два-три месяца, после примирения, миссис Сурти заказывает в большом количестве новые пижамы. Делай вид, что это в порядке вещей, иначе заказов тебе больше не видать.

Собрание семейных портретов постепенно росло. Давар, Котвал, Мехта, Паврис, Ватча, Сервес – все эти семейства тетя Ширин подробно описала, составилось настоящее портфолио.

– Тебе, наверное, надоели эти подробности, – сказала она. – И последний совет, но самый важный: никогда не снимай мерки у мужчин на брюки. Лучше попроси образец для работы. Если это невозможно, снимай мерки в чьем-то присутствии – жены, матери или сестры. Иначе и опомниться не успеешь, как он покрутится туда-сюда и ткнется тебе в руку тем, чего ты не ждешь. Поверь мне, я однажды, когда была молодая и невинная, пережила очень неприятные минуты.

Эти слова не шли у Дины из головы, когда она познакомилась с Фредоном, одиноким холостяком. Тетя Ширин предупредила, чтобы Дина не ходила одна в его квартиру: «Хоть он и настоящий джентльмен, не забывай о злых языках. Наговорят всякого – и твоя репутация подмочена».

Злых языков Дина не боялась, да и Фредон не давал повода для беспокойства. Впрочем, попроси он ее снять мерки на брюки, она пулей бы вылетела из квартиры. Но для спокойствия тети Ширин, Дина говорила, что, кроме нее, в доме всегда есть кто-то из близких. Не уточняя, однако, что этот «кто-то» сам Фредон. Потому что он действительно скоро стал ей близким человеком. Чаще всего она шила ему короткие халаты, трусы, фартуки. Чтобы помочь Дине, Фредон заказывал ей одежду для детей друзей и родственников, которую дарил именинникам вместо конвертов с деньгами.

Их дружба крепла. Дина часто ходила с ним по магазинам, помогая выбрать ткани для подарков. Потом они пили в кондитерской чай с пирожными. Иногда Фредон приглашал ее к себе на обед, купив по дороге жареные бараньи отбивные или виндалу[25]. И уговаривал ее не бояться шить по новым выкройкам, увереннее держаться с клиентами и повышать расценки.

Прошло несколько месяцев, и Дина уже не сомневалась в своих способностях. Благодаря урокам невестки, шить было легко. А если возникали сложности, ей на помощь приходила тетя Ширин. Ее визиты доставляли старикам такую радость, что она навещала их регулярно, притворяясь, что испытывает затруднения то в одном, то в другом: иногда это был рюш на воротничках, или покрой реглан, или плиссировка.

Каждый день у Дины оставались после работы обрезки тканей, и тетя Ширин посоветовала их сохранять.

– Ничего не выбрасывай – помни, все может сгодиться. И эти обрезки тоже. – И она на глазах у Дины смастерила гигиеническую прокладку.

– Прекрасная мысль! – восхитилась Дина. Лишние траты были ей ни к чему. Прокладки из ткани не так хорошо впитывают влагу, как те, что она покупает, но домашние поделки можно чаще менять, ведь они ничего не стоят. Для пущей предосторожности в эти дни Дина носила темную юбку.

За работой время в маленькой квартирке летело быстро. Глаза и пальцы Дины были поглощены шитьем, но уши открыты разным звукам, долетавшим из соседних квартир. Дина собирала эти звуки, сортировала, возвращалась к ним снова и в конце концов создавала картину жизни чужих людей, подобно тому, как из выкроек создают одежду.

В отношении соседей Рустам придерживался твердого правила – не входить с ними в тесный контакт. Краткого приветствия при встрече («сахиби-салям») достаточно, говорил он, а то начнутся сплетни и слухи, и ситуация выйдет из-под контроля. Но мытье кухонной утвари, звонки в дверь, торговля с продавцами, звуки стирки – шлепанье и отбивание белья в мыльной воде, семейные ссоры, пререкания со слугами – это тоже походило на сплетни. Дина поняла, что звуки из ее квартиры могут рассказать и о ней кое-что соседям, если они станут к ним прислушиваться. Частной жизни нет, человеческое существование – непрерывный сольный концерт, которому внимает подневольная аудитория.

Иногда Дине приходила в голову мысль возобновить посещение бесплатных концертов, но что-то мешало ей. Нельзя цепляться за прошлое. Путь к обретению себя не проходит через прошлое.

Со временем, когда шитье одежды стало для Дины привычным занятием, тетя Ширин показала ей, как вязать свитера.

– На вязаные вещи небольшой спрос, – сказала она, – однако есть люди, которые заказывают их ради шика или отправляясь на отдых в горы. – По мере того, как модели усложнялись, тетя Ширин подарила Дине целую стопку журналов мод и спицы для вязания.

И еще она научила Дину вышивать, но при этом предупредила: «Вышивка на салфетках и кухонных полотенцах пользуется спросом и хорошо оплачивается. Но такая работа – большое напряжение для глаз. Не бери часто заказы, иначе это отзовется после сорока».

В результате, спустя три года, когда тетя Ширин отошла в мир иной, а через несколько месяцев за ней последовал и дядя Дараб, Дина уже твердо стояла на ногах. Однако никогда она не чувствовала себя такой одинокой. Дина словно второй раз потеряла родителей.

Нусван был убежден, что за уход Дины никто его не осудит, но родственники немедленно разделились на два лагеря. Некоторые, вроде бы занимавшие нейтральную позицию, хорошо себя чувствовали в обоих лагерях, но по меньшей мере половина безусловно поддерживала Дину. Одобряя ее стремление к независимости, они наперебой предлагали разные способы заработка.

– Масляное печенье – вот что приносит доход.

– Почему бы тебе не устроить частные ясли? Матери скорее доверят детей тебе, чем служанкам.

– Научись готовить хороший розовый шербет и позабудешь вздыхать о прошлом.

Дина с благодарностью внимала всем и вежливо прислушивалась, когда ей излагали программу действий. Она очень преуспела в уклончивом кивании головой. Если шитье одежды давало сбой, она готовила пирожки и прочие сладости.

Потом Зенобии пришла в голову блестящая идея стричь детей на дому. Сама Зенобия добилась того, о чем мечтала в школе – стала старшим парикмахером в салоне красоты. После закрытия салона она обучала Дину стрижке на парике, надетом на гипсовый череп. Гребень застревал в дешевом подобии локонов.

– Не волнуйся, – утешала подруга Дину. – С настоящими волосами проще. – Из салона Зенобия притащила лишний комплект ножниц, машинку для стрижки волос, щетку, гребень, тальк и пуховку. Подруги составили список детей друзей и родственников, которых можно использовать как подопытных кроликов. Ксеркс и Зарир не вошли в этот список – Дина теперь чувствовала себя неуютно в когда-то родном доме, хотя Нусван с радостью воспользовался бы возможностью сэкономить на стрижке.

– Так и стриги одного за другим, пока не перестрижешь всех подряд, – сказала Зенобия. – Все дело в практике. – Она контролировала работу подруги и вскоре объявила, что та готова пуститься в свободное плавание. И Дина стала предлагать свои услуги.

Но через несколько дней эта инициатива лопнула, ни одной стрижки Дина так и не сделала. Ни она, ни Зенобия не знали, что люди считают плохой приметой стрижку в своем доме. Дина рассказала подруге о своей неудаче: при одной только мысли, что на полу могут валяться срезанные волосы, потенциальные клиенты приходили в ярость.

– Мадам, о чем вы только думаете? В чем дело? Почему вам не терпится навлечь беду на наш дом?

Некоторые соглашались на стрижку, но при условии, что Дина подстрижет ребенка на улице. Дина отказывалась. Всему есть предел. Она детский парикмахер на дому, а не какой-нибудь уличный брадобрей.

Впрочем, окончательно парикмахерское дело Дина не забросила. Друзья, у которых были дети, продолжали пользоваться ее услугами. Иногда малыши, вспоминая первую стрижку, прятались, когда приходила тетя Дина. Но по мере роста ее мастерства это случалось все реже.

И все-таки бывали в ее жизни трудные дни, когда она не могла оплатить вовремя квартиру или счет за электричество. Когда были живы тетя Ширин и дядя Дараб, они всегда выручали ее, подкидывая сорок-пятьдесят рупий. Теперь остался только Нусван.

– Конечно, помогу. Это мой долг, – говорил он с ханжеским видом. – Ты уверена, что шестидесяти тебе хватит?

– Да, спасибо. Я верну деньги в следующем месяце.

– Я тебя не тороплю. Скажи, ты еще не нашла себе жениха?

– Нет, не нашла, – отвечала Дина, задаваясь вопросом, не узнал ли он о Фредоне. Вдруг кто-то видел их вместе и доложил Нусвану?

За два года, прошедшие после смерти тети Ширин, этот холостяк из друга превратился в любовника. Хотя мысль о новом супружестве была все еще невыносима для Дины, ей нравилось общество Фредона. Ему тоже было приятно находиться в ее обществе, он не стремился заводить беседы на «умные» темы или придумывать развлечения – обычные для влюбленных парочек. Им обоим нравилось проводить время в его квартире или гулять в парке.

Рискнув вступить в более близкие отношения, они столкнулись с некоторыми трудностями. Кое-что оставалось для Дины невозможным. Постель – любая постель – была под запретом, это священное ложе предназначалось только для супругов. Поэтому для ласк использовался стул. Но однажды, когда Дина собралась оседлать Фредона, эта поза вдруг вызвала в ее памяти Рустама, закидывающего ногу на велосипед. Теперь и стул, как прежде кровать, стал запретным местом.

– О боже! – простонал Фредон. Натянув штаны, он приготовил чай.

Спустя несколько дней Фредон предложил заниматься любовью стоя, и Дина согласилась. Фредон постарался добавить в новое положение как можно больше изящества – приготовил для Дины небольшую платформу, учитывавшую разницу в росте, что было важно при объятиях. Затем купил табурет, сделал кое-какие измерения, отпилил ровно два с четвертью дюйма, чтобы Дине было удобно ставить ногу. Иногда она поднимала левую ногу, иногда правую. Все эти приспособления Фредон поставил у стены, а с потолка спустил на разную высоту подушки – для головы, для спины и для бедер.

– Тебе удобно? – нежно спросил он, и Дина кивнула.

Но до кровати это сооружение все-таки не дотягивало. Вместо того чтобы стать острой приправой, оно превратилось в основное блюдо и либо перебивало аппетит, либо вообще не насыщало.

На противоположной стене было маленькое окно. За ним на улице стоял фонарь. Однажды, когда они, стиснув друг друга в крепком объятии, занимались любовью стоя, пошел дождь. Запах влажной листвы проник в комнату. Сквозь полуприкрытые глаза Дина видела, как морось, словно туманом, окружала лампу. Иногда кисть, локоть или плечо соскальзывали с подушек, и тогда цементная стена казалась жаркой плоти божественно холодной.

Наслаждалась каждая клеточка ее тела; Дина застонала от удовольствия, и это доставило радость Фредону. Дождь усилился. Теперь лампа фонаря освещала его косые струи.

Некоторое время Дина смотрела на дождь, а потом вдруг напряглась.

– Остановись, пожалуйста, – прошептала она, но мужчина продолжал двигаться.

– Перестань, прошу! Пожалуйста, Фредон, перестань!

– Но почему? – взмолился он. – Почему? Что не так?

Дину била дрожь.

– Дождь…

– Дождь? Хочешь, закрою окно?

Она покачала головой.

– Прости. Что-то заставило меня вспомнить Рустама.

Фредон взял ее лицо в свои руки, но она их отбросила. Выскользнув из его объятий, она прямиком шагнула в воспоминания о той давней ночи, когда на ней был плащ Рустама. Тогда в грозу у нее сломался зонтик. А после концерта на автобусной остановке они впервые соединили руки, и их ладони были мокрые от моросящего дождя.

В том их соединении было столько чистоты, что Дина ужаснулась: близость с Фредоном показалась ей грязным, унизительным действием. Дина содрогнулась, почувствовав стыд и раскаяние.

Фредон молча подал ей лифчик и трусики. Она шарахнулась к подушкам и оделась, отвернувшись от него. Он натянул брюки и приготовил чай.

Позже Фредон пытался ее успокоить.

– Во всех проклятых индийских фильмах дождь соединяет героя и героиню, – недовольно произнес он. – А для меня теперь он как бич божий. – Улыбка Дины слегка подняла ему настроение. – Ладно, разберу это сооружение и придумаю для нас что-нибудь новенькое.

И Фредон принялся за дело. Несмотря на его творческое горение и тайное изучение всевозможных пособий по технике секса, бороться с прошлым было трудно. Оно оказалось очень увертливым и при каждом удобном случае проскальзывало в настоящее, преодолевая самую крепкую защиту.

Однако он не жаловался, и Дина была ему за это благодарна. В ее планы входило, чтобы о существовании Фредона брат узнал как можно позже.

– Ну как, еще не нашла мужчину своей мечты? – спрашивал Нусван, отсчитывая ей деньги. – Не забывай, тебе уже тридцать. Так и детей не успеешь завести. Я пока еще могу найти тебе приличного мужа. Неужели не надоело ишачить самой?

Дина засовывала в сумочку шестьдесят рупий и давала брату наговориться всласть. «Словно проценты берет за свои деньги», – подумала она. Может, они слишком высоки, но это единственная валюта, какую она может дать, а он взять.

Скрипку все пять лет никто не доставал со шкафа. Во время генеральной уборки, которую Дина устраивала дважды в год, она, перед тем как обмахнуть стены и потолок щеткой на длинной палке, укрывала скрипку белой тканью, а потом, не передвигая футляр, протирала влажной тряпочкой верх шкафа.

Последующие шесть лет Дина придерживалась той же практики и словно не замечала существования скрипки. И вот наступила двенадцатая годовщина со дня смерти Рустама. «Пора продать инструмент, – решила Дина. – Нечего скрипке пылиться на шкафу, пусть лучше кто-то на ней играет, занимается музыкой». Она придвинула к шкафу стул и сняла скрипку. Проржавевший металлический замочек скрипнул под ее пальцами. Дина подняла крышку футляра и обомлела.

Там, где располагались эфы, дека полностью провалилась. Четыре струны болтались между подставкой и колками, а внутренняя фетровая обивка футляра, изгрызенная неизвестными насекомыми, свисала клочьями. Руки Дины обсыпала красноватая труха. К горлу подкатила тошнота. Дрожащей рукой она вынула из специального отделения смычок. Конский волос свисал с одного конца, наподобие женской прически «хвост». Не потревоженными остались лишь с десяток волосков. Дина сложила все как было и решила отнести скрипку в «Л.М. Фуртадо».

По дороге ей пришлось укрыться в библиотеке от демонстрантов, которые толпой прокатились по улице, громя витрины и выкрикивая лозунги против пришельцев с Юга, отнимавших у них рабочие места. Полицейские джипы прибыли, когда демонстранты уже сделали свое дело и скрылись. Дина подождала еще несколько минут и только тогда вышла из библиотеки.

В «Л.М. Фуртадо» мистер Маскаренхас надзирал, как идет уборка разнесенной вдребезги большой витрины. Осколки зеркального стекла блестели рядом с двумя гитарами, банджо, бонго и нотами последних песен Клиффа Ричарда[26]. Когда Дина вошла в магазин со скрипкой, мистер Маскаренхас вернулся за прилавок.

– Какой позор! – сказала Дина, указывая на витрину.

– В наши дни это плата за бизнес, – сказал мистер Маскаренхас и открыл поставленный перед ним футляр. Содержимое привело его в состояние ступора. – Как такое случилось? – Дину он не узнал. Рустам однажды представил жену, когда заходил вместе с ней в магазин, чтобы купить струну ми. – На ней что, никто не играл?

– Давно не играл.

Мистер Маскаренхас почесал правое ухо и сурово свел брови над черной оправой очков.

– Струны надо ослаблять во время хранения, смычок тоже не должен быть натянут, – сказал он строго. – Придя домой, мы ведь ослабляем ремни и отдыхаем, разве не так?

Дина пристыженно кивнула.

– А починить ее можно?

– Все можно починить. Вопрос в том, как она будет потом звучать.

– И как она будет звучать?

– Ужасно. Визг дерущихся котов. Но футляр хороший, его можно обить новым фетром.

Дина продала футляр мистеру Маскаренхасу за пятьдесят рупий и оставила ему испорченную скрипку. Продавец сказал, что восстановленный инструмент может по дешевке купить какой-нибудь новичок.

– У всех поначалу инструмент скрипит и визжит, так что тембр здесь не так важен. Если скрипку купят, я дам вам еще пятьдесят рупий.

Дина ушла от него с легким сердцем – хорошо, если скрипку купит молодой энтузиаст. Рустама позабавила бы мысль, что его скрипка будет и впредь мучить людей.

Время от времени к Дине возвращалось острое чувство вины из-за погубленной скрипки. Как глупо держать инструмент на шкафу целых двенадцать лет и дать ему разрушиться! Могла, по крайней мере, отдать скрипку Ксерксу и Зариру – может, это подвигло бы их учиться музыке.

Как-то утром в дверь квартиры позвонили, а когда Дина открыла, ей сказали, что доставлена вещь для миссис Далал.

– Я миссис Далал.

Молодой человек в модных узких брюках и ярко-желтой рубашке с тремя расстегнутыми верхними пуговицами вернулся к машине за посылкой. «Может, это скрипка», – подумала Дина. Прошло уже шесть месяцев, как она отнесла ее в «Л.М. Фуртадо». Возможно, мистер Маскаренхас, убедившись, что надежды на восстановление нет, отправил скрипку обратно.

Молодой человек вернулся, таща за собой искореженный велосипед Рустама.

– Прислали из полицейского участка, – сказал посыльный.

Не успел он протянуть Дине на подпись квитанцию, как рука ее скользнула по косяку, и она, теряя сознание, мягко опустилась на пол.

– Вот это да! – запаниковал посыльный. – Может, вызвать вам скорую помощь? – Он изо всех сил махал перед ее лицом бумагами под разным углом – в надежде, что поток воздуха поможет привести женщину в сознание.

Дина шевельнулась, и молодой человек замахал еще яростнее. Ободренный улучшением, он приложил пальцы к ее запястью, как будто нащупывал пульс. Он не знал точно, как это делается, но видел подобную сцену несколько раз в кино, где героем был врач, а героиней преданная и пышногрудая медсестра.

Дина снова пошевелилась, и тогда посыльный, очень довольный своим первым успехом в медицине, оставил в покое ее запястье.

– Что с вами? Я что-то сделал не так?

Дина покачала головой.

– Всему виной жара… Мне уже лучше.

Ей снова бросились в глаза искривленные руль и рама велосипеда. «Зачем, – мелькнула мысль, – полиции потребовалось перекрашивать велосипед из черного цвета в красно-коричневый?»

Но тут головокружение прошло, и зрение стало нормальным.

– Да он весь проржавел, – сказала Дина.

– Полностью, – согласился молодой человек и взглянул на бирку с регистрационным номером и датой. – Ничего удивительного. Велосипед простоял двенадцать лет в хранилище для улик, а там окна разбиты и потолок течет. За двенадцать сезонов дождей и человеческие кости ржавчиной покроются.

Смятение Дины сменилось гневом.

– Вот, значит, как вы обращаетесь с важными уликами! Даже если б преступника поймали, его вину с такой испорченной уликой никто бы не доказал.

– Я с вами согласен. Но течет все здание. Сотрудники мокнут не меньше улик. Гибнут документы, чернила расплываются. Только у главного начальника сухой кабинет.

Видя, что эти объяснения мало утешают женщину, посыльный зашел с другого конца:

– Я вот что расскажу вам, мадам. Однажды у нас хранился мешок с зерном – как улика. Кто-то убил хозяина, чтобы его украсть. На мешковине были кровавые следы. Когда дело дошло до суда, крысы прогрызли мешковину и съели почти все зерно. Судья прекратил дело из-за отсутствия улик. – Молодой человек рассмеялся, надеясь, что Дину позабавила эта история.

– И вам кажется это смешным? – сердито сказала Дина. – Преступник остался на свободе. Что происходит с правосудием?

– Да, ужасно, ужасно, – согласился посыльный, подсовывая Дине квитанцию на подпись. Поблагодарив ее, он ушел.

Она изучила копию квитанции. Там говорилось, что дело закрыто, и собственность возвращена ближайшему родственнику.

Дина не была суеверной. Но появление велосипеда сразу после случая со скрипкой навело ее на определенные мысли. Она увидела в этом знак для себя. Выполнив последний заказ Фредона – нарядное платье для племянницы, она пожала мужчине руку и сказала, что не сможет больше с ним встречаться, ибо перестает шить и выходит замуж.

Больше она Фредона не видела. Чтобы случайно не столкнуться с ним, она отказала и другим клиентам из этого дома. Ей и без них хватало работы.

Прошло еще пять лет. И словно по расписанию сбылось пророчество тети Ширин. В сорок два года у Дины стало портиться зрение. За год ей пришлось дважды сменить очки. Зрение катастрофически падало.

– Если продолжите напрягать глаза – ослепнете, – вынес приговор доктор. У этого жилистого плюгавого человека была забавная манера, проверяя периферическое зрение, выписывать пальцами волнистые линии по всей комнате. Дине это напомнило детскую игру в бабочек.

Грубоватая прямота доктора возмутила ее, а прогнозы испугали. Она не знала, как будет жить, если расстанется с шитьем.

К счастью, как часто бывает, пришло и решение. Подруга Зенобия рассказала ей, что знакома с менеджером по экспортным продажам в текстильной компании.

– Миссис Гупта – моя постоянная клиентка. Она у меня в долгу и, конечно, найдет для тебя работу.

На той же неделе Дина в салоне красоты «Венера», вдыхая неприятный запах пергидроля и прочих сопутствующих красоте химикатов, ожидала разговора с миссис Гупта, уютно расположившейся под феном.

– Еще несколько минут, – шепнула Зенобия. – Я сделаю ей такую шикарную прическу, что она сразу растает.

Дина, сидя на стуле в приемной, следила за руками Зенобии, сооружавшей некую поистине скульптурную композицию из волос менеджера по экспортным продажам. Поглядывая искоса, как идет работа, Дина прикидывала, как смотрелась бы эта конструкция на ее голове.

Вскоре все подручные средства вроде заколок и бигуди были сняты, и прическа предстала во всем великолепии. Женщины вышли в приемную. Миссис Гупта лучезарно улыбалась.

– Как красиво! – Дина почувствовала необходимость похвалить прическу после того, как Зенобия их познакомила.

– Спасибо, – поблагодарила ее менеджер по экспорту. – Но это заслуга Зенобии, ее талант. Я всего лишь поставляю сырье.

Женщины рассмеялись, а Зенобия возразила: она тут ни при чем!

– Все дело в строении лица миссис Гупта. Только взгляните на ее скулы, на элегантную манеру держаться – вот в чем причина успеха.

– Перестаньте! Вы вгоняете меня в краску, – захихикала миссис Гупта.

Женщины заговорили о волшебном действии импортных шампуней и лаков для укладки, и Зенобия так же умело, как крутила локоны и завитки, направила разговор на производство одежды. Миссис Гупта была рада поговорить о своих успехах в «Оревуар экспортс».

– Только за один год я удвоила оборот, – сказала она. – Известные международные компании заказывают мои изделия. – Ее компания – миссис Гупта постоянно подчеркивала свое главенство – поставляет женскую одежду в модные американские и европейские бутики. Шьют одежду небольшими партиями местные портные по европейским стандартам.

– Так мне выгоднее. Это лучше, чем иметь одну большую фабрику, на которой может вспыхнуть забастовка. Особенно сейчас, когда в стране неспокойно. Такой лидер как Джаяпракаш Нараян[27] открыто призывает к гражданскому неповиновению. Призывает практически во всех делах. Он считает себя вторым Махатмой Ганди.

С подачи Зенобии миссис Гупта согласилась, что Дина идеально подходит ей для работы.

– Думаю, вам будет несложно нанять портных и руководить процессом. Самой надрываться не придется.

– Но я никогда не шила вещи сложных и новейших фасонов, – призналась Дина, и Зенобия нахмурилась. – Только простую одежду – детские платья, школьную форму, пижамы.

– Здесь тоже нет особых трудностей, – успокоила ее миссис Гупта. – Все, что требуется, – это скрупулезно придерживаться выкройки и руководствоваться чутьем.

– Так и есть, – сказала Зенобия, раздосадованная нерешительностью Дины. – И не надо никаких вложений: двое портных легко поместятся в твоей задней комнате.

– А как же домовладелец? – недоумевала Дина. – Если я устрою в квартире пошивочный цех, он может поднять скандал.

– А ему ничего знать не надо, – сказала Зенобия. – Просто держи язык за зубами – не говори соседям и никому другому.

Портные должны иметь собственные швейные машины – таково было условие миссис Гупта. Лучше работать по сдельной системе, это хороший стимул, а дневная оплата труда ведет к потере времени. «И всегда помните: вы главная, и устанавливаете правила тоже вы. Никогда не теряйте самообладания. Портные – особый народ, их орудие – иглы, а важничают они так, словно держат в руках мечи».

Итак, Дину удалось убедить, и она отправилась на поиски двух портных, прочесывая переулок за переулком в грязной утробе города. Каждый день заходила она в полуразрушенные дома и магазины, каждый из которых казался ненадежным карточным домиком. Она видела много портных – в тесных квартирках на чердаках, в подвалах, похожих на подземные норы, в вонючих общежитиях или просто сидящих, поджав ноги, на углу, и все они шили самые разные вещи – от наматрасников до свадебных одежд.

У тех, кто хотел работать с ней, не хватало умения шить одежду на экспорт. Дина видела их продукцию – кривые воротнички, неровные швы, разные рукава. А те, что были помастеровитее, хотели работать у себя дома. Но у миссис Гупта было строгое правило: работа должна проходить под надзором подрядчика. И никаких исключений, даже для подруги Зенобии, ведь выкройки «Оревуар» держались в секрете.

Все, что могла сделать Дина, – это написать свой адрес на бумажных квадратиках и оставлять их в магазинах, где продавали приличный товар. «Если вы знаете кого-то, кто хорошо шьет и нуждается в работе, присылайте его ко мне», – говорила она. Большинство хозяев выбрасывали адрес сразу после ее ухода. Некоторые сначала туго скатывали бумажку, ковыряли ею в ухе, а уж потом избавлялись от нее.

Зенобия тем временем нашла еще вариант для Дины – пустить жильца. И потребуется всего ничего – кровать, шкаф, ванна, ну и еще готовить еду – не намного больше, чем для самой.

– Ты имеешь в виду жильца с пансионом? – спросила Дина. – Ну уж нет. Такой квартирант – настоящий геморрой. Я помню тот случай в «Фиросша Бааг». Что пережили эти несчастные люди!

– Не будь параноиком! Ты же не пустишь мошенника или психа домой. Подумай о ежемесячной квартирной плате – гарантированном доходе.

– Ты с ума сошла! Не хочу рисковать! Рассказывают, что многих стариков и одиноких женщин изводили таким образом.

Но по мере того, как таяли ее скудные сбережения, Дина понемногу сдавалась. Зенобия ее заверила, что квартиру они сдадут надежному человеку, лучше тому, кто имеет свой дом, а в городе бывает наездами.

– Ты ищи портных, а я займусь жильцом, – предложила она.

Дина по-прежнему оставляла свои координаты в магазинах, но границы поисков расширила и теперь ездила на поезде по северным окраинам – в этих местах она ни разу не была за свои сорок два года. Часто в пути поезд задерживался из-за процессий и демонстраций против правительства. Иногда она хорошо видела с верхнего этажа автобуса шумные толпы. Люди несли плакаты, обвиняющие премьер-министра в плохом руководстве и коррупции и призывающие ее уйти в отставку на основании судебного решения о нечестных выборах.

«А станет ли лучше, если премьер-министр уйдет со своего поста?» – думала Дина.

Однажды вечером, когда пригородный поезд остановился у семафора, Дина увидела в окно, как за железнодорожным заграждением из проходящей под землей канализационной трубы бьет струей черная жижа. Несколько мужчин тянули на себя уходящую в землю веревку. Их руки были по локоть черны, грязь капала с рук и одежды. Позади них в городской трущобе готовили пищу, удушливый дым отравлял воздух. Мужчины пытались починить трубу, которую прорвало.

Из ямы, держась за конец веревки, выбрался юноша. Когда он встал во весь рост, его тело в скользкой грязи вдруг засверкало на солнце, мерцая какой-то жуткой красотой. Вставшие дыбом волосы словно превратились в корону из языков черного пламени. Поднимавшийся ввысь дым от трущобных очагов завершал это адское зрелище.

Дина не могла оторвать глаз от этой сцены, потрясенная видом юноши. Она прикрывала нос от страшной вони до тех пор, пока поезд не вырвался на свежий воздух. Но память об этой ожившей преисподней не оставляла Дину ни в этот вечер, ни в последующие дни.

Долгие, тягостные поездки, вид грязных, убогих районов основательно ее измотали. Дина совсем упала духом. Зенобия прочла это в ее глазах.

– Почему у нас такое грустное личико? – спросила она, слегка ущипнув подругу за щеку.

– Я устала бороться. Больше нет сил.

– Тебе нельзя сдаваться. Ко мне обратилось много людей с просьбой о пансионе. Один из них – Манек Кохлах, сын Абан. Помнишь ее? Она училась с нами в школе. Абан написала мне, что Манек в ужасе от студенческого общежития и мечтает оттуда съехать. А ты как раз хотела заполучить хорошего жильца.

– Железнодорожные билеты – пустая трата денег, – продолжала Дина, не слушая Зенобию. Она ждала, что подруга поддержит ее в желании покончить с этими изматывающими поездками.

– Только подумай, насколько легче станет твоя жизнь, когда ты найдешь портных. Или тебе надоела независимость, и ты решила жить у Нусвана?

– Даже не заикайся об этом. – Такая жуткая перспектива заставила ее продолжить поиски, по-прежнему оставляя в магазинах свой адрес. Она вспоминала детей из волшебной сказки, название которой забыла. Те крошили хлеб в надежде отыскать дорогу домой. Но птицы склевали крошки. Интересно, удастся ли ей самой отыскать дорогу, думала Дина. Клочки бумаги может унести ветер, они могут сгинуть в черной канализационной трубе или оказаться в мешке сборщика мусора…

Усталая, потерявшая всякую надежду Дина свернула в переулок, посреди которого текли сточные воды. На поверхности плавали овощные очистки, бычки, яичная скорлупа. Впереди переулок сужался, превращаясь в канаву. Дети пускали в ручеек бумажные кораблики и вылавливали их дальше в луже. Через канаву перебросили доски – проходы в лавки и дома. Когда кораблик проплывал под доской и выныривал в сохранности по другую сторону, дети от радости хлопали в ладоши.

Из-за одной двери доносилось знакомое потрескивание и жужжание швейной машины. – На сегодняшний день это последний портной, – решила Дина, осторожно ступая на доску. Потом она сразу же отправится домой.

На полпути подгнившая доска треснула. Дина коротко вскрикнула, равновесие удержала, но туфля с ноги свалилась. Дети с веселыми криками бросились за туфлей, они шарили в темных помоях, соревнуясь, кто быстрее ее нащупает.

Задыхающийся от волнения мальчуган подал ей у дверей магазина мокрую туфлю, а она дала ему двадцать пять пайсов. Стук швейной машины смолк – портной открыл дверь, привлеченный шумом на улице.

– Что вы опять затеяли, сорванцы? – прикрикнул он на ребят.

– Они помогали мне, – сказала Дина. – Я шла к вам, и у меня свалилась в воду туфля.

– Ну-ну, – проворчал мужчина, несколько разочарованный. – А то они всегда здесь озорничают. – Увидев в Дине возможного заказчика, он сменил тон. – Пожалуйста, заходите.

Ее расспросы о надомных портных разочаровали мужчину. Он оборвал их равнодушным: «хорошо, буду иметь в виду» – и, пока она писала свою фамилию и адрес, крутил в руке сантиметр.

Вдруг лицо его оживилось.

– А ведь вы пришли куда надо. Есть двое прекрасных портных. Завтра я пришлю их к вам.

– Правда? – переспросила Дина, удивившись такой резкой перемене.

– О да! Двое прекрасных портных – или меня зовут не Наваз. Дело в том, что у них нет своей мастерской, и им приходится искать работу на стороне. Они вас не разочаруют.

– Хорошо. Тогда я жду их завтра. – Дина ушла, не питая никаких особых надежд. За последние недели ей не раз такое обещали.

Придя домой, она вымыла ноги и тщательно вычистила туфли. При воспоминании о переулке с детьми и бумажными корабликами ее затошнило. Ничто не сможет поднять ей дух: ни обещания портного, ни уверенность Зенобии в скором появлении жильца – Манека Кохлаха, сына их школьной подруги, который на днях зайдет посмотреть комнату.

И когда на следующее утро в дверь позвонили, Дина не могла поверить своему счастью. В дверях стоял будущий жилец, а рядом двое портных, Ишвар и Омпракаш Даржи, которых привел вчерашний клочок бумаги.

Как сказала бы Зенобия, все трио разом появилось у ее дверей.