Утром в верд сатир Латуюн вскочил на пилястр у лицея, взмахнул узловатыми темными руками, потоптался на козлиных ногах и сыграл на свирели пронзительный переливчатый пассаж, тем самым знаменуя начало Парильи. Спрыгнув на Приречную дорогу и продолжая наигрывать щебечущий напев, прерываемый хрюкающими низкими нотами, сатир повел за собой праздничную процессию, дрыгая волосатыми ногами, высоко подскакивая и отбивая дробь копытами, как молодой драчливый бычок. За сатиром теснилась толпа ряженых, пританцовывающих и кривляющихся в такт настойчивому ритму свирели. Парадное шествие продолжали две дюжины разукрашенных фургонов, механические чудища, роскошные кареты с дамами в напудренных париках и джентльменами во фраках. Рассевшись на фургонах или маршируя рядом, процессию сопровождали многочисленные музыканты; восемь «бесстрашных львов» в костюмах с гривами из темно-рыжей шерсти выстроились фалангой, вздымая когтистые лапы и с рычанием набрасываясь на неосторожно приближавшихся прелестниц. Стайки радостно возбужденных детей в нарядах Пьеро и Пульчинеллы сновали вокруг, то и дело забегая вперед и разбрасывая пригоршни лепестков под самыми копытами скачущего сатира. Кто же был неутомимый танцор в зловеще смеющейся маске? Личность Латуюна полагалось хранить в глубокой тайне, но козлоногий распутник и человек, его изображавший, настолько очевидно сходились характерами, что, по всеобщему мнению, роль эту брал на себя не кто иной, как галантный повеса Намур.
Так начались долгожданные три дня и три ночи попоек и кутежей, пышных представлений и пиршеств, бесшабашного флирта и амурных похождений. По вечерам в верд и мильден «Лицедеи» маэстро Флоресте обещали исполнять эпизодические фарсы, которые Флоресте именовал «Каламбурами», а после захода солнца в смоллен должна была состояться более продолжительная «Фантасмагория». А потом – кульминация празднества, Большой Маскарад до полуночи, когда навевающая сладостные сожаления торжественная музыка паваны оповещала об окончании Парильи, когда ряженые срывали маски, рыдая от нервного напряжения, переполненные ощущением трагического великолепия жизни, ее чудесного зарождения, ее неисповедимого конца.
Таково было ежегодное празднование Парильи – ее обряды устоялись за тысячу лет и приобрели уже оттенок массовой литургии.
Праздничные планы Глоуэна нарушились двумя не относившимися к Парилье обстоятельствами, одинаково неожиданными и досадными: обнаружением арсенала йипов и прибытием в пансион Клаттоков нового консерватора с семьей.
Первое обстоятельство заставило Глоуэна, зачисленного кадетом отдела B, совершать еженощный трехчасовой обход ограды, окружавшей табор йипов. Считалось, что патрулирование поможет предотвратить всякие попытки вооруженного нападения со стороны йипов – после всех обысков и допросов не было уверенности в том, что у них не осталось других тайников. По мнению Глоуэна, однако, теперь восстание островитян было бы чрезвычайно маловероятным.
Шард целиком и полностью поддержал его точку зрения: «Совершенно верно! В ближайшее время йипы вряд ли решатся захватить станцию; в каждый отдельно взятый день у них нет почти никаких шансов – может быть, один из десяти тысяч. То есть пройдут двадцать или двадцать пять лет, прежде чем всем нам перережут глотки кровожадно ухмыляющиеся йипы!»
«Ну вот, даже ты надо мной смеешься, – ворчал Глоуэн. – И что хуже всего, придется выходить в патруль с Керди Вуком!»
«В чем проблема? У меня было впечатление, что у тебя с Керди неплохие отношения».
«Никаких проблем – только на всей станции нет собеседника зануднее Керди».
На первый взгляд, йипы отреагировали на превращение их табора, по сути дела, в охраняемый концентрационный лагерь, с некоторым любопытством и замешательством, не более того. Но опытный наблюдатель не мог не заметить, что под личиной привычного беспечного дружелюбия скрывалось горькое разочарование.
Не все признавали существование даже малейшей опасности погрома. Намур, холодный и язвительный, во всеуслышание заявил: «Хорошо, что в управлении со мной не считаются. Не хотел бы оказаться на месте тех, кого с позором выгонят за смехотворное малодушие».
Это замечание не прошло мимо ушей Чилке, поинтересовавшегося: «И тебя нисколько не удивляет груда конфискованного оружия под окнами управления?»
«Конечно, удивляет».
«И в кого, по-твоему, они собирались стрелять? В туристов?»
Намур пожал плечами: «Я давно оставил всякие попытки разобраться в побуждениях йипов. Одно не подлежит сомнению: никто из йипов не смог бы организовать даже матч бойцовых лягушек, не свалившись с дерева и не расквасив себе нос».
«Может быть, кто-то помогал им организоваться?»
«Может быть. Но прежде чем переворачивать вверх дном весь распорядок жизни на станции, я хотел бы заручиться вещественными доказательствами такого сговора».
Старшим патрульным назначили Керди Вука – он был старше Глоуэна. Крупный светловолосый молодой человек с грубоватым лицом и круглыми глазами, темно-голубыми, как китайский фарфор, Керди жалел о каждой секунде, потраченной на трехчасовой обход. «Необходимость в чрезвычайных мерах уже отпала… если они вообще требовались, в чем я сомневаюсь! – заявил он отрывистым, не допускающим возражений тоном. – Зачем же мы бродим туда-сюда в темноте?»
«В моем случае все объясняется просто, – ответствовал Глоуэн. – Я брожу туда-сюда, потому что так приказал Бодвин Вук».
Керди недовольно хмыкнул: «Я тоже не напрашивался в патруль. Но даже в осторожности следует знать меру! Да, йипы могли взбунтоваться. Да, двух-трех человек могли пырнуть ножом. Но и только. Говорить о чем-либо еще, на мой взгляд, совершенно излишне».
«Разве опасности бунта и поножовщины недостаточно? О чем еще говорить?».
Керди раздраженно выругался: «Почему все нужно объяснять на пальцах? Йипы никогда раньше ничего подобного не затевали, разве не так?»
«Именно поэтому мы бродим в темноте и болтаем».
«Не понял», – признался Керди.
«Если бы йипы в свое время перерезали наших бабушек, мы бы не родились на свет».
«А, брехня! – Керди сплюнул. – Когда на тебя находит, с тобой невозможно иметь дело».
Глоуэну вспомнились слова Ютера Оффо, заметившего как-то по поводу странностей Керди: «Здесь нет никакой тайны – Керди смолоду состарился, вот и все». На что Арлес отозвался с некоторым недоумением: «С чего ты взял? Керди – ревностный лицедей и пылкий бесстрашный лев!» Ютер пожал плечами: «Может быть, он просто стесняется».
Керди продолжал брюзжать: «И сколько мы будем мерить шагами эту ограду, хотел бы я знать?»
«Судя по тому, что говорит мой отец – по меньшей мере до окончания Парильи».
Керди прикинул в уме: «Значит, в смоллен вечером нам опять в обход. А знаешь ли ты, чем это пахнет? Мы пропустим и „Фантасмагорию“, и маскарад!»
У Глоуэна сердце упало – до него внезапно дошло, что Керди совершенно прав, и что ему, Глоуэну, так и не приведется увидеть Сесили на сцене в костюме бабочки.
«Что поделаешь? – уныло пробормотал он. – Остается делать хорошую мину при плохой игре».
Керди крякнул: «Почему-то я никогда не замечал, чтобы начальники делали ночной обход – самые неприятные обязанности всегда поручают кадетам и младшим офицерам».
«Такова природа вещей. Не нужно быть семи пядей по лбу, чтобы это понимать».
«Так-то оно так, только не нравится мне такая природа вещей… Ладно, осталось еще двадцать минут. Скоро можно будет пойти домой и выспаться».
На следующее утро начиналась неделя Парильи. За завтраком Шард сообщил Глоуэну: «Сегодня в дом Клаттоков вселяется новый консерватор. Не забудь хорошенько помыться и причесаться. И научись произносить без запинки: „Как вам будет угодно, госпожа Уэйнесс!“ и „Так точно, господин Майло!“».
Глоуэн в ужасе выпучил глаза, но тут же понял, что отец шутит: «Тем не менее, я предпочел бы знать, чего мне следует ожидать. У них есть какие-нибудь особые наклонности, причуды? Придется ли рассуждать об экологии Кадуола? Или наоборот, лучше не затрагивать эту тему? И заставят ли меня танцевать с дочкой консерватора?»
Шард расплылся в улыбке: «Разумеется! Где твоя галантность? А ты предпочел бы танцевать с сыном консерватора?»
«Гм! Не могу ничего сказать, пока не увижу, какая она из себя».
Шард воздел руки к небу: «Перед лицом такой предусмотрительности отступают любые нравоучения!»
После завтрака Глоуэн позвонил в пансион Ведеров и рассказал Сесили о своих разнообразных злоключениях.
Сесили проявила надлежащее сочувствие: «Обходы в обществе Керди? Что может быть скучнее!»
«Увы! Даже когда он в самом дружелюбном расположении духа, от него тошно становится. Но это еще не все. По графику, мы обязаны патрулировать вечером в смоллен – как раз когда начнется представление. И я не увижу тебя с крыльями!»
«Ха! Может быть, это к лучшему. Кто знает? Крылья возьмут и отвалятся на сцене».
«Вдобавок ко всему сегодня из Стромы приезжает консерватор с детьми, и мне поручили кормить, развлекать и ублажать этих детей, пока не кончится Парилья!»
«Ну, это даже забавно!»
«Забавно? Я бы употребил другое выражение. Представь себе пару румяных здоровяков-натуралистов, долговязых и громогласных! От них, наверное, разит рыбой, вощеной кожей и скипидаром».
«Ну что ты! Я видела натуралистов, они совсем не такие».
«Вот увидишь, мне попадется как раз такая парочка».
«В таком случае корми их почаще и побольше, простой и здоровой пищей. И совершай с ними длительные прогулки по пляжу. Но я уверена, что все будет не так плохо, как ты воображаешь. Как их зовут?»
«Майло Тамм и Уэйнесс Тамм».
«А вдруг они – интересные и смышленые собеседники, и тебе понравится в их компании? Все может быть. На твоем месте я на стала бы огорчаться заранее».
«Гмм, – промычал Глоуэн. – Когда речь идет о моих неприятностях, ты проявляешь завидное присутствие духа».
«У меня своих неприятностей хоть отбавляй. Флоресте просто невыносим. Требует, чтобы я делала все сразу, ко всему придирается, меняет программу каждые десять минут. Теперь мне придется играть в составе трио два вечера подряд, а я еще не выучила мелодии. Кроме того, Флоресте только что переставил местами все номера в вечерней программе мильдена – просто по какому-то капризу. Впрочем, это даже хорошо, потому что теперь у меня будет хоть какой-то перерыв. Флоресте решил вставить короткое комическое попурри: шесть нимф дразнят сатира Латуюна. Сатира исполняет, разумеется, Намур».
«Я не знал, что Намур имеет какое-то отношение к „Лицедеям“!»
«На самом деле не имеет. Но ему нравится лапать девушек, то бишь „нимф“, а роль сатира допускает всякие дерзости. Честно говоря, Намур ко мне лезет и даже нашептывал на ухо предложения. Я сказала Флоресте, что не могу играть в трио и танцевать нимфу одновременно. Ему пришлось уступить. Так что вместо меня с Намуром будет танцевать Друзилла».
«Друзилла?»
«Друзилла ко-Лаверти. Она постарше нас, работает в гостинице».
«А, эта Друзилла! Какая же из нее танцовщица? Она же… как бы это выразиться… в теле».
«Ну и что? Подумаешь! У всех свои проблемы. Я, например, никак не могу научиться махать четырьмя крыльями в такт музыке. У меня даже появилось какое-то уважение к насекомым – у них это так здорово получается, и без всяких репетиций!»
Вечером Глоуэн снова позвонил Сесили: «Алло, это я!»
«О! Я весь день о тебе беспокоилась. Что происходит?»
Глоуэну показалось, что он угадывает в голосе Сесили усталость и какое-то разочарование. Он ответил: «Ничего особенного. Выполняю обязанности».
«И при этом тон у тебя подозрительно самодовольный».
«А это потому, что мне невероятно повезло! Меня освободили от патрулирования, чтобы я мог уделить все свое просвещенное внимание приему гостей. И ты не догадаешься, кого назначили мне на замену!»
«Намура? Чилке? Флоресте?»
«Если бы! Нет, нет и нет. Счастливый жребий выпал Арлесу. Ты бы послушала, как он взревел, когда узнал приятную новость! Лучше всякого спектакля. Спанчетта тоже не преминула высказаться».
«Могу себе представить! Арлес, наверное, уперся всеми четырьмя ногами?»
«Это не помогло. Сегодня Арлесу и Керди предстоит мотаться в темноте вдоль ограды, развлекая друг друга историями о похождениях бесстрашных львов».
«В костюмах тех же „львов“, надо полагать?»
«Еще чего! Что сделают йипы, когда заметят, что по ночам за оградой рыскает пара бесстрашных львов?»
«Бросятся защищать своих женщин?»
«Ха! В любом случае, патрульные обязаны быть в форме служащих отдела B».
«Что ж, тебе и вправду повезло. Ты уже познакомился с гостями?»
«Наши отношения все еще носят несколько официальный характер, хотя я уже перестал их бояться», – с дипломатической осторожностью отвечал Глоуэн.
«Значит, Уэйнесс не трехметрового роста, и от нее не воняет рыбой?»
«Такое описание было бы явным преувеличением. Она нормального роста, и от нее почти не пахнет».
«Значит, она – ослепительная красотка? И по сравнению с ней я буду казаться старой, никому не нужной вешалкой для тряпья?»
«Глупости! Ты – самая привлекательная вешалка для тряпья во всей Галактике!»
«Глоуэн! Следует ли понимать твои слова, как попытку сделать комплимент? Ты выражаешься как-то двусмысленно».
«Несомненно. То есть да, как комплимент. Чем ты занимаешься?»
«Спроси лучше, чем я должна заниматься. В данный момент я должна разучивать мою партию трио. Но расскажи лучше про гостей. Они высокомерны, капризничают?»
«Нет, ничего такого не заметил. Напротив, дружелюбны и хорошо воспитаны».
«Гмм. Натуралисты, с которыми я сталкивалась в заповедных „приютах“, все были немножко „с приветом“. То есть возникало впечатление, что они думают как-то по-другому».
Глоуэн бросил взгляд через плечо в направлении библиотеки, где Майло и Уэйнесс стояли у стола, перелистывая инопланетные журналы: «Не замечаю в них ничего особенного… хотя я понимаю, о чем ты говоришь».
«А как они выглядят?»
И снова Глоуэну пришлось тщательно выбирать слова: «Их нельзя назвать уродами или неряхами».
«Поразительно! Опиши-ка их поподробнее».
«У них черные волосы, а кожа, наоборот, светлая, даже бледная, с оливковым оттенком. Майло очень хорошо сложен».
«А Уэйнесс? Тоже хорошо сложена?»
«В некотором роде. У нее легкая, тонкая, как бы это выразиться… мальчишеская фигура. Майло немного выше меня. У него, если можно так выразиться, импозантная внешность и аристократические манеры».
«А Уэйнесс? У нее тоже аристократические манеры?»
«В этом отношении они похожи. Оба умеют себя держать».
«А как они одеты?»
«Я не заметил. Одну минутку, дай посмотреть».
«Смотри скорей – меня уже зовут примерять концертное платье!»
«Уэйнесс в серой юбке, черных гольфах ниже колен и черной кофте. У нее на голове серая лента, что-то вроде повязки с двумя кисточками, темно-красной и темно-синей, висящими сзади на уровне шеи. Майло…»
«Забудь про Майло. Не сомневаюсь, что он прилично одет».
«Очень прилично. Они просматривают журналы мод… А теперь они смеются – почему, не имею представления…»
«Прибежала Ябеда – то есть Миранда. Мама требует, чтобы я срочно спустилась. Мне пора».
Глоуэн отвернулся от телефона. Некоторое время он изучал гостей издали, после чего медленно приблизился к библиотечному столу: «По-видимому, вы прекрасно умеете развлекаться без меня. Я теряю уверенность в своей незаменимости».
«Дурацкие фотографии не дают нам соскучиться, – отозвался Майло. – Взгляни на это абсурдное сооружение из тряпок! Неужели кто-то способен так одеваться?»
«К сожалению, под тряпками угадывается особа женского пола, которой, судя по выражению лица, не до шуток».
«Гм. Кстати, на меня произвела большое впечатление прическа вашей тетки Спанчетты».
«Мы все гордимся этой местной достопримечательностью. Увы, помимо журналов мод и шевелюры Спанчетты, в нашем пансионе мало любопытного». Глоуэн подошел к серванту и наполнил бокалы: «„Зеленый зокель“, марочное вино дома Клаттоков. Если верить легенде, именно из-за него началась первая Парилья».
Все трое присели на диван. Кроме них, в библиотеке никого не было. Глоуэн сказал: «Сегодня тихо. Все заняты приготовлением костюмов. А вы в чем пойдете на маскарад? Придется подыскать для вас костюмы».
«А костюм надевать обязательно?» – спросила Уэйнесс.
«Наряжаются практически все – с завтрашнего дня и до полночи в смоллен. Не беспокойтесь, в гардеробе „Лицедеев“ всегда что-нибудь найдется. Завтра с утра первым делом туда и отправимся».
«Наряды и маски провоцируют поведение, в иных обстоятельствах сдерживаемое, – заметил Майло. – Не спрашивайте, где я это прочитал. Просто приходят в голову всякие… мысли».
«Мне всегда казалось, что люди выбирают костюмы, подобающие той роли, которую они на самом деле хотели бы играть в жизни», – сказала Уэйнесс.
«Нередко такая роль и подспудные желания совпадают, – отозвался Глоуэн. – Поэтому на праздники в Квадратном парке всегда больше демонов и полуголых менад, чем элегантных птиц и скромниц с фруктовыми корзинами».
«А ты кем нарядишься? – шаловливо спросила Уэйнесс. – Элегантной птицей?»
«О нет. Я стану черным демоном, временами невидимым – то есть, когда выключат свет».
«А я напялю холщовый мешок с вырезами для глаз! – заявил Майло. – Что позволит мне избежать всяких попыток доморощенного психоанализа. Или, по крайней мере, заведет их в тупик».
«В костюме Пьеро тебе будет гораздо удобнее, – возразила Уэйнесс. – Кроме того, он не привлекает столько внимания». Она повернулась к Глоуэну: «Майло считает, что только вульгарные люди выставляют себя напоказ».
«Не только. Об этом еще придется подумать, – заметил Майло. – А теперь попрошу меня извинить – кажется, мне пора спать».
«И мне тоже, – сказала Уэйнесс. – Спокойной ночи, Глоуэн».
«Спокойной ночи».
Глоуэн вернулся к себе в квартиру. Шард встретил его оценивающим взглядом: «Никак не скажешь, что ты истощен тяжкими трудами».
«Все не так плохо, как могло быть, – с напускным равнодушием отозвался Глоуэн. – Особенно утешает мысль об Арлесе, марширующем вокруг табора».
«Обстоятельство, внушающее злорадный оптимизм, – согласился Шард. – И что же ты думаешь о своих трехметровых натуралистах?»
«Они… не слишком обременительны».
«Рад слышать!»
«Сначала, конечно, мы друг друга немножко не поняли. Я думал, что они начнут с жаром обсуждать экологию и сравнительные преимущества различных сортов рыбьего жира. Но их эти предметы мало интересуют. В конце концов я откупорил бутылку „Зеленого зокеля“, и мы разговорились. Тем не менее, они все еще держатся слегка натянуто».
«Может быть, они просто смущены и чувствуют себя не в своей тарелке – далеко от дома, в непривычной обстановке…»
Глоуэн с сомнением покачал головой: «Отчего бы они смущались? Они хорошо воспитаны и добротно одеты, хотя и неброско. Вполне располагающие к себе молодые люди. Хотя девица, скажем так… достаточно невзрачна».
«Невзрачна? – вскинул брови Шард. – У меня возникло другое впечатление. Ее не назовешь полногрудой валькирией, но у нее умное лицо, приятно посмотреть… Так о чем же вы, в конце концов, разговорились?»
«Я рассказал им про Сиско и про то, как йипы растаскивали оборудование. Это их заинтересовало – гораздо больше, чем я ожидал. Надо полагать, в Строме вопрос о йипах вызывает сильнейшие политические разногласия».
«Надо полагать, – кивнул Шард. – Одна партия отвергает всякую возможность применения силы и заявляет о своей готовности к изменению устава Заповедника. Им противостоят традиционно настроенные натуралисты. Эти особой щепетильностью не отличаются. Они хотят, чтобы йипы перестали размножаться или покинули Кадуол. А консерватору приходится сохранять нейтральность – хотя говорят, что неофициально он сочувствует сторонникам Хартии».
«Его сын сформулировал свои симпатии весьма недвусмысленно – особенно после того, как я изложил гипотезу Чилке».
«Ты что-то знаешь, чего я не знаю, – насторожился Шард. – В чем заключается гипотеза Чилке?»
«Чилке считает, что йипы годами крали компоненты, чтобы собирать из них свои автолеты. Он пришел к такому выводу, сравнивая фактический инвентарь с документацией – хотя при прежнем начальстве записи вели из рук вон плохо, и многое остается неясным».
«Любопытное наблюдение!»
«Майло выразился так: если йипы крали для того, чтобы собирать автолеты, значит, они планировали куда-то лететь. А кражи оружия свидетельствуют о том, что они намеревались в кого-то стрелять».
Шард нервно погладил подбородок: «И все это из-за того, что ты не зарядил пистолет!»
Утром Глоуэн проводил детей консерватора по Приречной дороге, мимо лицея, к складу «Лицедеев», где хранились театральные реквизиты и костюмы. В помещении никого не было – молодые люди втроем бродили вдоль вешалок гардероба, разглядывая и примеряя костюмы. Майло выбрал костюм арлекина из черных и желтых полотняных ромбов, с черной шляпой-треуголкой. Уэйнесс пребывала в нерешительности (ей приглянулись полдюжины нарядов), но в конце концов взяла розовый комбинезон, облегавший предплечья, бедра и талию, с черными помпонами спереди. Непроницаемая маска с раскосыми вырезами для глаз оставляла открытыми только нос, рот и подбородок, а волосы украшал венок из деликатных серебристых спиралей.
Не выказывая ни тени смущения, Майло и Уэйнесс сбросили верхнюю одежду и примерили костюмы.
«Ну вот, с легкой руки Глоуэна мы напялили на себя невесть что, и теперь, окрыленные вседозволенностью анонимности, пустимся во все тяжкие, – сокрушенно произнес Майло. – А ответственность за наши постыдные прегрешения возляжет тяжким бременем на плечи Глоуэна».
«Не возляжет, если вас не поймают, – отозвался Глоуэн. – Будьте осторожны, а если допустите неосторожность, сразу прячьтесь».
«Это приличный костюм, и я намерена вести себя очень прилично, – заметила Уэйнесс, изучая свое отражение в зеркале. – Я выгляжу, как костлявая розовая ящерица».
«Ты больше похожа на розовую призрачную фею – что неудивительно, потому что ты выбрала костюм призрачной феи».
«Мы останемся в этих нарядах, или нужно будет снова переодеваться?»
«Оставайтесь как есть. Я тоже переоденусь, и мы отправимся искать приключений».
В пансионе Клаттоков Глоуэн превратился в черного демона, после чего позвонил Сесили: «Мы уже нарядились и готовы веселиться. Зайти за тобой?»
«Никак не получится. Прибыли родственники из Кассиопеи, и меня заставят водить их по городу до полудня».
«Тогда давай хотя бы пообедаем вместе, в „Старой беседке“».
«Постараюсь придти. А если не отпустят, поужинаем вечером под садовыми фонарями. Как оделись твои приятели?»
«Майло – арлекин, желтый с черным. Уэйнесс – розовая призрачная фея. А ты?»
«Еще не знаю. Миранда решила всех ошеломить в костюме Пьеро. Сегодня я тоже, наверное, надену что-нибудь в этом роде, а дальше посмотрим».
Утро они провели достаточно приятно – по крайней мере с точки зрения Глоуэна. К полудню трое молодых людей нашли свободный столик в «Старой беседке» – напоминающем деревенскую таверну ресторане на открытом воздухе, под большой шатровой беседкой, увитой сиренью и местной джелозарией. Из ажурной сводчатой галереи открывался вид на Квадратный парк, где уже собирались ряженые, праздновавшие Парилью.
Вскоре явилась Сесили – но не в костюме Пьеро, а в виде некоего фантастического существа в разноцветных лохмотьях и бахроме. По словам Сесили, это лоскутное одеяние изображало храмовую танцовщицу культа Калаки с древней Земли.
«Так вот как они выглядели, оказывается!» – прикинулся простаком Майло.
«Историческую подлинность гарантировать невозможно, – поспешила ретироваться Сесили. – А что у нас сегодня на обед?»
«Что ты рекомендуешь?» – поинтересовался Майло.
«Здесь вообще вкусно готовят. Мне особенно нравятся шашлыки под острым соусом, со свежеиспеченным хлебом».
«Их хорошо запивать холодным элем», – прибавил Глоуэн.
«Мне сегодня пить нельзя, – возразила Сесили. – Флоресте снова поменял все расписание. и мне придется выучить две новые программы до полудня в мильден. Все это не так уж трудно, но времени совершенно не остается… Легок на помине! Вот он идет!» Сесили указала на высокого человека с аскетическими чертами лица и пышной копной мягких седых волос, величаво, как аист, переступавшего длинными тощими ногами по аллее Квадратного парка.
«Все признаю́т, что он гений – в том числе сам Флоресте, – продолжала Сесили. – Он мечтает построить великолепный новый Орфеум и собрать в Араминту исполнителей и публику со всех концов Ойкумены. Флоресте мать родную продал бы, чтобы финансировать свой проект».
«А какого рода музыку вы будете исполнять?» – осмелилась спросить Уэйнесс.
«Самую разную. Вечером в верд я играю на флейте и на цингале в трио. Вечером в мильден нужно исполнить несколько пьес на меллокорде. А поздно вечером в смоллен, во время „Фантасмагории“, придется дублировать партию флейты в оркестре, пока не начнется мой „Танец бабочки“ – и на этом все кончится!»
«Я тоже хотела бы играть на разных инструментах! – воскликнула Уэйнесс. – Но у меня не получается, пальцы не слушаются».
Сесили мрачно рассмеялась: «Если бы твою матушку звали Фелицией Ведер, все твои пальцы стали бы слушаться, как миленькие».
«Неужели? И это все, что требуется?» – не поняла Уэйнесс.
«Ну… не совсем. Музыкальные инструменты подобны языкам – чем лучше ты знаешь один, тем легче научиться другому. Если, конечно, у тебя изначально есть к этому способности. А если, вдобавок, твою матушку зовут Фелицией Ведер, тебя заставляют бесконечно повторять гаммы и упражнения. Хорошо, что в молодости моя матушка не восхищалась укротителями львов или циркачами, разгуливающими по раскаленным углям! Только этих навыков не хватает в моем репертуаре».
«Бегать по раскаленным углям пусть учится Ябеда, – заключил Глоуэн. – Кстати об укрощении львов: смотрите-ка, какая тварь рыскает вокруг да около!»
«Кто это?» – снова не поняла Уэйнесс.
«Бесстрашный лев. В их клубе избранных восемь постоянных членов».
«Надо полагать, это не общество трезвенников», – предположил Майло.
«Ни в коем случае! Судя по тому, как волочится хвост данного конкретного бесстрашного льва, он успел изрядно насосаться. По-моему, это мой дальний родственник, Арлес Клатток».
«Хо-хо! – воскликнула Сесили. – А Рубиновая королева, направляющаяся сюда из парка – его мамаша Спанчетта. Бедняга Арлес! Кажется, она его заметила».
«Хуже того, – сказал Глоуэн. – Не только заметила, но и собирается сделать ему выговор».
Спанчетта вступила под своды шатровой беседки и встала, выпрямившись во весь рост, перед своим отпрыском. Покрытые рыжеватой шерстью плечи ссутулились, грива «бесстрашного льва» опустилась.
Спанчетта сделала резкое замечание; Арлес ответствовал угрюмым ворчанием. Глоуэн уловил сущность разговора и не преминул передать его собеседникам: «Арлес спрашивает: разве это не Парилья, когда каждый цветок цветет, как хочет?»
Спанчетта снова высказалась, после чего повернулась на каблуках и удалилась из «Старой беседки». Арлес сел за стол, и ему подали миску густого рыбного супа.
Вернувшись в Квадратный парк, Спанчетта присела на скамью; вскоре к ней присоединился рогатый козлоногий сатир в маске.
«Латуюн тут как тут, – комментировала Сесили. – На самом деле это Намур. Говорят, у него со Спанчеттой весьма интимные отношения».
«Трудно даже представить себе эту парочку вместе! – отозвался Глоуэн. – Тем не менее, невозможно отрицать очевидное».
К столу приблизилась девочка в свободных белых панталонах, белой блузке и высокой конической белой шляпе. Лицо ее было вымазано белой краской и украшено большим комковатым наставным носом.
«Не могу не заметить прибытие некоей Миранды, в прошлом известной под кличкой „Ябеда“, ныне упраздненной. Как водится, она пришла сообщить важные новости».
«А ты откуда знаешь?» – спросила Миранда.
«Глядя на то, как ты шмыгаешь носом, нетрудно догадаться».
«Ты не можешь видеть, как я шмыгаю носом, потому что он спрятан под фальшивым носом!»
«Неужели? Прошу прощения, я обознался».
«Глоуэн! У меня маленький нос, и на нем нет никаких бородавок! Ты это прекрасно знаешь!»
«Теперь припоминаю. Так в чем же заключаются новости?»
«Мама хочет, чтобы Сесили вернулась».
Сесили вздохнула: «Будь моя воля, я наклюкалась бы сейчас не хуже Арлеса, явилась бы домой, волоча ноги, и отвечала бы на все попреки невнятным бурчанием».
«Давай, давай, Сесили! – взвизгнула от восторга Миранда. – И я с тобой наклюкаюсь! Мы вместе наклюкаемся! Не убьет же мама нас обеих сразу?»
«Завидный оптимизм, – пробормотала Сесили. – Похоже на то, что придется идти. Миранда, ты что, решила остаться?»
«А может быть, Глоуэн со мной наклюкается?»
«Не тяни к нему свои цепкие маленькие ручонки! Мой Глоуэн, найди себе другого! – Сесили поднялась на ноги. – Пойдем, безобразница. Где мама, и что ей нужно?»
День пролетел, вечер подошел к концу. На сон грядущий Глоуэн решил позвонить Сесили: «Флоресте не внес никаких новых изменений?»
«Только одно, но очень приятное. Вечером в смоллен мне не придется играть на флейте в Букашечном оркестре. Мои крылья все еще не работают, как полагается. Требуется точная координация движений. Придется тренироваться без конца».
«У бабочек это получается без всякой тренировки».
«Бабочки не стоят на сцене в лучах разноцветных прожекторов, всем на посмеяние».
«Тоже верно».
«Я попросила Флоресте выключить прожекторы, если у меня что-нибудь получится не так. Между прочим, с какой стати ты пытался меня убедить в том, что Уэйнесс Тамм – дурнушка, похожая на мальчика?»
«Разве не так?»
«Разница между твоим описанием и действительностью сразу бросается в глаза».
«По-видимому, я чего-то не заметил».
«Как бы то ни было, я устала, и мне пора спать. Завтра мы не сможем увидеться, но в глиммет, может быть, успеем пообедать в „Старой беседке“».
«Надеюсь! По меньшей мере, во время Маскарада нам ничто не помешает быть вместе?»
«Ничто! Как только я сброшу крылья, встретимся у оркестровой ямы – там, где стоит басовая виола».
Промчались инг и глиммет. Утром в верд сатир Латуюн возглавил движущийся по Приречной дороге парад, знаменующий официальное открытие Парильи.
Начинался повсеместный круговорот ярких красок и веселья: вдоль Приречной дороги выстроились дегустационные киоски, где празднующие могли пробовать знаменитые выдержанные вина станции Араминта, причем покупателям из миров близких и далеких предлагали вино в любых количествах – в бутылях, в бочках и дюжинами бочек. Каждый вечер ряженые пировали за столами, расставленными в Квадратном парке с той стороны, где возвышалась авансцена Старого Орфеума. По вечерам в верд и в мильден Сесили участвовала в сокращенных представлениях «Лицедеев» – в первый вечер она выступала в составе трио, а во второй исполняла на меллокорде аккомпанемент к нескольким попурри мимов-лицедеев.
Поздно вечером в смоллен Парилья достигала кульминации – начинались банкет и «Фантасмагория» Флоресте, за которыми должен был следовать Большой Маскарад, заканчивающийся в полночь торжественным исполнением «Прощальной паваны». Затем, одновременно с ударом гонга, отмечающим полночь, сатир Латуюн должен был спрыгнуть с авансцены, бежать через толпу, забрасываемый виноградом, и скрыться во мраке ночи. Бегством Латуюна заканчивалась Парилья. Снимая маски и напевая старинные песни, сжимающие сердце сладкой грустью, участники карнавала разбредались по домам, и лишь особо сентиментальные личности, напившиеся до слез, оставались встречать рассвет в Квадратном парке.
Планы Глоуэна, надеявшегося провести все это время с Сесили, были полностью нарушены – отчасти Фелицией Ведер, желавшей, чтобы Сесили произвела наилучшее впечатление на инопланетных родственников, и отчасти в связи с обязанностями Глоуэна по отношению к детям консерватора Тамма.
Глоуэн фаталистически смирился с обстоятельствами. На банкете справа от него сидела Уэйнесс, слева – Майло. Арлес, выглядевший достаточно неряшливо несмотря на то, что надел униформу кадета отдела B, сидел за соседним столом рядом со Спанчеттой. Ему предстояло пропустить бо́льшую часть банкета, «Фантасмагорию» и Большой Маскарад в связи с назначением в патруль, и всей своей позой он выражал глубокое отвращение и возмущение. Время от времени он протягивал руку к бутыли, чтобы пополнить свой бокал, но тут же отдергивал ее, предупрежденный безапелляционным жестом Спанчетты, напоминавшим, что трезвость является существенным предварительным условием надлежащего бдительного патрулирования.
Глоуэн, следивший за соседним столом, доверительно сообщил Уэйнесс: «Арлес все время хочет налить себе вина, а Спанчетта не позволяет. Арлес готов взорваться и с каждой минутой ведет себя все более вызывающе. Вполне возможно, что он и Керди пошлют патруль подальше и разопьют бутылку-другую где-нибудь в кустах. О чем мы, несомненно, узнаем, если йипы с яростными воплями заполонят весь парк и начнут резать нам глотки».
Уэйнесс с сомнением покачала головой: «Йипы не отважатся на такой разбой во время Парильи! Это навлекло бы на них всеобщий гнев, даже жмоты разозлятся».
«Жмоты?»
«Сторонники партии жизни, мира и освобождения – ЖМО. Они сами себя так называют. А нас они прозвали „аллигаторами“. Но я не хочу сейчас обсуждать политику».
Глоуэн внимательно изучал ее профиль: «Тебе у нас нравится?»
«Конечно! – она искоса взглянула на него, но тут же вернулась к созерцанию тарелки. – Почему бы мне у вас не понравилось?»
«Мне почему-то казалось, что тебе не придется по душе станция Араминта. Или мое общество. В какой-то мере».
Уэйнесс рассмеялась: «О, ты вполне безобиден! А что касается станции… сначала, как только мы сюда приехали, я боялась, что я сама себе покажусь наивной и глупой по сравнению с местными жителями, образованными и умудренными жизнью».
«Но теперь тебе так не кажется?»
«Нет. Спасибо за внимание».
«Не за что».
«Меня всегда беспокоил лицей. В нем очень трудно учиться?»
«Не слишком трудно, если не отстаешь. Хорошим примером может послужить наш герой Арлес. Он намерен стать виноградарем-ферментологом, и два года пытался повысить успеваемость, поглощая бесчисленные галлоны вина. Естественно, на экзаменах он позорно провалился».
«Любопытно! Каким образом это наблюдение относится ко мне?»
«Нет-нет, я просто хотел сказать, что пьянство никоим образом не способствует обучению».
«Гм. Арлесу удалось исправить отметки?»
«В некоторой степени… Кстати, он уже уходит – полюбуйся! Сохраняя безукоризненную выправку, молодой кадет-отличник отправляется в патруль, охранять забор на заднем дворе».
«Бедняга Арлес! Он пропустит „Фантасмагорию“».
«Он уже видел все номера, и даже участвовал в их исполнении. В это трудно поверить, но Арлес – лицедей-энтузиаст. И Керди тоже, между прочим».
«А ты?»
«Никогда не ощущал в себе театральную жилку. Тебе нравится театр?»
«В Строме не бывает никаких карнавалов и представлений».
«Почему же?»
Уэйнесс пожала плечами: «Может быть потому, что местные жители не любят торчать, как пни, и смотреть на то, как другие кривляются».
«Ага. Над этим следует подумать».
Банкет продолжался; тем временем на сцене Орфеума представляли «Фантасмагорию» Флоресте – разномастную антологию из пантомим, легкомысленных комедийных сцен, балетных номеров и чисто зрелищных эффектов, ненавязчиво объединенных переплетением лейтмотивов. Официально спектакль назывался «Очаровательные проделки обывателей Букашечного города» и был посвящен взаимоотношениям различных насекомых, переодетых пасторальными персонажами. Листва и расписные декорации долженствовали изображать селение из нескольких избушек и лавочек, затерянное в глубине дремучего леса, с полуразбитым пьедесталом из серо-зеленого мрамора на заднем плане. «Букашки» сновали туда-сюда, занимаясь повседневными делами – как правило, с юмористическими последствиями. Отряд небольших блестящих жуков отплясал под стрекочущие, скрипящие, жужжащие звуки Букашечного оркестра. На дереве у выхода из-за кулис висела белая куколка; время от времени она раздувалась и подергивалась, движимая таинственными внутренними процессами. Мало-помалу танцоры-букашки собрались вокруг дерева, с почтением и ужасом ожидая чудесного превращения.
Потуги внутри бледной оболочки становились все настойчивее, и оркестр начал аккомпанировать толчкам и судорогам куколки всплесками заунывных гортанных аккордов.
Куколка стала раскрываться – юпитеры сфокусировались на дереве, погрузив остальную сцену в полумрак.
Куколка вскрылась – оркестр тут же смолк. Из разрыва выскочил отвратительный маленький белый бесенок с искаженной, подчеркнутой черными линиями грима физиономией. Радостно щебеча, бесенок принялся носиться по сцене, высоко подпрыгивая и кувыркаясь, тогда как букашки и оркестр изображали ужас и замешательство.
Лучи прожекторов перестали следить за происходящим и направились в ночное небо. Некоторое время на темной сцене было пусто. А затем – ослепительный новый сноп света озарил вершину пьедестала: на ней стояла бабочка-Сесили, вся в мягкой серой ткани, с антеннами, закрученными над головой! Чудесные крылья порхали сами, как живые, точно следуя мягкому внутреннему ритму.
Сесили постепенно поворачивалась на постаменте, непрерывно помахивая крыльями, с лицом, застывшим в трансе сосредоточения. Она опустилась в позу лотоса, полузакрывшись трепещущими, вибрирующими крыльями, чтобы все могли увидеть поразительную игру оттенков – багряно-лиловых и зеленых, насыщенно-красных, огненных темно-желтых. Даже бархатно-черные тона не уступали интенсивностью другим цветам.
Медленно поднявшись на ноги, будто воспаряя на крыльях, Сесили стояла, улыбаясь восторженной полуулыбкой, радуясь сложной легкости движения крыльев. Все глаза следили за ней, как зачарованные – Сесили удалось превратиться в неотразимо привлекательное видение. Глоуэну было трудно дышать, ему казалось, что сердце сжалось в комок.
До сих пор авансцена оставалась неосвещенной. Но вот откуда-то со стороны послышался скрежещущий рев. Лучи соскользнули с пьедестала и высветили белым огнем отряд бесовских тварей, вооруженных нелепо длинными алебардами. Насекомые-селяне отпрянули в замешательстве, но тут же собрались с духом и бешено набросились на врага. Чертенят жалили и пилили пополам, их кромсали жвалами, их душили многоножки, их грызли жуки. Круг света, бледный и расплывчатый, плавал по сцене, как пьяный, выхватывая из темноты мгновенные снимки битвы. Он прикоснулся к пьедесталу: бабочка исчезла.
Оркестр разразился лихорадочным полифоническим проигрышем, после чего наступила тишина. Но круг бледного света продолжал блуждать по темной сцене. То там, то здесь можно было разглядеть насекомых, чем-то деловито занятых. Вооружившись громадными кувалдами, прессами и катками, они принялись сплющивать и раскатывать поверженных чертенят, как тесто, превращая их в жесткие тонкие листы почти абстрактной формы, лишь отдаленно напоминавшей первоначальную.
Оттуда, где стоял пьедестал, донеслись звуки тяжелых ударов. Прожектор осветил происходящее на постаменте: оказывается, насекомые прибивали гвоздями сплющенных порождений ада, воздвигая неуклюжий монумент – грубое, стилизованное, черно-белое изваяние бабочки.
Спустилась непроницаемая воздушная завеса, скрывшая сцену. На авансцену быстрыми шагами вышел Флоресте: «Надеюсь, что усилия «Лицедеев» не пропали даром, и вы приятно провели время. Как вам, наверное, уже известно, наши талантливые исполнители – добровольцы из числа жителей станции Араминта. Они работали, не покладая рук, чтобы сделать возможным сегодняшнее представление.
А теперь я обращусь к публике с призывом – достаточно кратким. Наш театр, Орфеум, служит местом отдыха и развлечений с незапамятных времен. Но он мал и тесен, а его оборудование настолько устарело, что постановка любого спектакля становится трудным и опасным приключением.
Многие из вас знают, что мы планируем построить новый Орфеум. Когда «Лицедеи» выступают на других планетах, вся выручка откладывается в фонд Нового Орфеума, который станет самым совершенным театральным комплексом во всей Ойкумене.
Отбросив всякий стыд, я призываю вас внести свой вклад в наш театральный фонд – с тем, чтобы мечта о Новом Орфеуме могла скорее стать былью. Спасибо за внимание».
Флоресте спрыгнул со сцены и скрылся.
Глоуэн обратился к детям консерватора: «Вот вы и познакомились с одной из постановок Флоресте. Некоторым они нравятся, другим – нет».
«По меньшей мере он умеет привлечь внимание», – заметила Уэйнесс.
Майло ворчал: «Мне бы все это больше понравилось, если бы я знал, о чем это».
«Флоресте, скорее всего, сам не знает. Он импровизирует на каждом шагу: публика довольна, и ладно. Пусть неудачник плачет».
«Несомненно, из происходящего можно было бы сделать некоторые выводы, – размышлял вслух Майло. – Флоресте представил несколько маловразумительных эпизодов, после чего вышел и потребовал денег. И никто даже не рассмеялся».
Оркестранты уже готовились к Большому Маскараду. Глоуэн сказал: «Первый танец, как водится, „Учтивая павана“ – ее вот-вот начнут играть, а мне нужно увидеться с Сесили, хотя я не хотел бы оставлять вас одних. Может быть, вы не прочь потанцевать?»
Уэйнесс и Майло переглянулись без особого энтузиазма.
«Пожалуй, мы просто посидим и посмотрим», – ответила Уэйнесс.
«Сесили, наверное, уже переоделась, – продолжал Глоуэн. – Мы условились о встрече в определенном месте. Вы меня, пожалуйста, извините, я пойду ее подожду».
Глоуэн направился к оркестровой яме и расположился таким образом, чтобы ему был виден весь коридор между закулисным пространством и кухнями.
Тем временем со сцены объявляли результаты конкурса вин. Как обычно, большой приз – за общее сочетание высоких качеств продукции и лучшее вино – завоевала винодельня клана Вуков, а вина других пансионов, в том числе «Зеленый зокель» Клаттоков, получили специальные награды по отдельным категориям.
Объявления закончились. Оркестр настраивался, и пары по всему Квадратному парку строились рядами, приготовившись к «Учтивой паване». Так как большой приз присудили клану Вуков, почетное место во главе процессии заняли домоправитель пансиона Вуков, Оускар Вук, и его супруга Игнация.
Глоуэн начинал беспокоиться. Где же Сесили? Если она не поспешит, они не успеют к началу паваны… Может быть, он спутал место встречи? Глоуэн живо вспомнил их последний разговор. Все правильно – прямо перед ним стоял исполнитель партии басовой виолы со своим импозантным инструментом.
Глоуэн заметил Миранду и позвал ее. Та подбежала, задыхаясь от волнения: «Глоуэн, ты меня видел? Я была бесенком номер три – тем самым, которого загрыз Жук Виссельроде!»
«Конечно, я тебя видел. Ты величественно погибла. А где Сесили?»
Миранда обернулась к закулисному коридору: «Я ее не видела. У нас разные гардеробные. Бесятам отвели маленькую каморку, а Сесили переодевается в комнате, которую называют „женской примерочной“. Это у разгрузочной площадки, за кухней».
«Ты не сходишь, не посмотришь? Может быть, ты ее найдешь. Скажи ей поторопиться – или мы пропустим павану».
Миранда задержалась только на секунду, чтобы спросить: «А если ей нехорошо, ты все равно хочешь, чтобы она танцевала?»
«Нет, разумеется нет! Просто найди ее. Я буду здесь – на тот случай, если она согласится выйти».
Миранда убежала. Через пять минут она вернулась: «Сесили нет в примерочной. Гардеробщица говорит, что ее там не было. И за кулисами ее нигде нет».
«Может быть, она пошла домой? Где твоя мама?»
«Мама танцует павану с папой. Глоуэн, я боюсь. Куда она пропала?»
«Мы ее найдем. Как оделись твои родители?»
«Мама – морская царица. Видишь, вся в зеленом? А папа – рыцарь ордена Домбразиатов».
Глоуэн направился к танцующим в парке и приблизился к Карлусу и Фелиции Ведер, старательно исполнявшим ритуальные па традиционной паваны.
Обращаясь к Карлусу, Глоуэн сказал: «Господин Ведер, я чрезвычайно сожалею, что вынужден вас побеспокоить. Но мы не можем найти Сесили. Она должна была танцевать павану со мной, но так и не вышла из-за кулис. И за кулисами ее тоже нет».
«Пойдем, посмотрим!»
Поиски не позволили обнаружить никого, кто помнил бы, где была Сесили после выступления на сцене. Не нашли ее и впоследствии, хотя всю территорию станции тщательно прочесали. Сесили исчезла – исчезла бесследно.
Пропажа Сесили Ведер была окружена трагически-романтическим ореолом. Девушка, напряженно стоящая высоко на пьедестале с восторженным лицом, с руками-крыльями, воздетыми в прощальном салюте – девушка-бабочка – стала символом первобытного триумфа красоты. Никто из присутствовавших на представлении не вспоминал ее, не ощущая некую зловеще-сладостную дрожь, пробегавшую по нервам.
Лихорадочные поиски оказались полностью безрезультатными – не было никаких признаков преступления или похищения; Сесили исчезла так, будто ее втянуло внезапным вихрем неизвестной силы в другое измерение. Территорию станции Араминта прочесывали заново, еще внимательнее, еще методичнее – но так же тщетно.
Каждому сразу пришло в голову, что Сесили могли похитить на автолете. Проверка записей в управлении космодрома показала, однако, что в период исчезновения в небе над станцией Араминта не было ни автолетов, ни космических аппаратов.
Значит, наверное, ее увезли на катере или на сухопутной машине? Такое предположение нельзя было опровергнуть с той же степенью уверенности. Но когда проверили расписания и маршруты всех имеющихся в наличии автомобилей, грузовиков, автофургонов и самоходных подвод, оказалось, что все они находились там, где им положено было находиться, и никаких подозрительных рейсов никто не совершал. Что же касается лодок и катеров, любое движение на реке ниже по течению от Орфеума (то есть параллельно Приречной дороге) немедленно бросилось бы в глаза множеству людей, а выше по течению обширные тростниковые заросли не позволяли быстро высадиться на берег. Даже если бы злодеи пробились на катере через тростники или перетащили девушку в лодку, ожидавшую поодаль, остались бы очевидные и однозначные следы такой деятельности. То же можно было сказать о попытке сплавить тело по реке так, чтобы его унесло в море: тело нужно было донести до реки, а вокруг были либо тростники, либо сотни свидетелей.
Таинственные исчезновения такого рода на станции Араминта были редки, но случались и раньше. Как правило, жертвой становилась какая-нибудь девушка из табора йипов,16 не уступившая обычным попыткам соблазнения – к несчастью для себя. Убийцу, если его личность можно было установить без каких-либо сомнений, незамедлительно вешали – или, по просьбе осужденного, выбрасывали за борт в океане, в ста пятидесяти километрах от берега.
Преступления, совершенные на станции Араминта или в любом другом районе Дьюкаса, расследовались агентами отдела B, по договору являвшегося подразделением МСБР.17 Должность директора отдела занимал семидесятилетний Бодвин Вук, деятельный жилистый коротышка, большой ревнитель дисциплины и порядка. Лысый, как полированный набалдашник, он сверлил собеседника пронзительным взглядом янтарных глаз, нервно постукивал пальцами по костлявому подбородку и вечно совал в чужие дела длинный пронырливый нос. Его помощниками, в чине капитанов, были Айзель Лаверти, Рун Оффо и Шард Клатток. За спиной подчиненные называли группу четырех старших офицеров отдела «зверинцем», в связи с некоторым сходством их физиономий с изображениями животных в старом земном бестиарии: Шард Клатток чем-то напоминал серого волка, Айзель Лаверти – борова, Рун Оффо – хорька, а директор Бодвин Вук удивительно походил на небольшого плешивого орангутанга.
Делом Сесили Ведер занялся весь «зверинец», а также столько сержантов, рядовых и кадетов, сколько можно было освободить от регулярных обязанностей.
Станцию Араминта и ближайшие районы Заповедника обыскивали досконально. Инспектировали каждое сооружение, изучали каждую пядь земли в пределах населенной и посещаемой территории. Каждый день химик анализировал речную воду, пытаясь обнаружить свидетельства разложения плоти – так же безрезультатно. Сесили Ведер растворилась в небытии, не оставив никаких улик. Даже правдоподобных оснований для каких-либо гипотез было очень мало.
Некоторые предполагали, что Сесили, помешавшись после представления, убежала, никому ничего не сказав, в дикие дебри Заповедника. От этой теории отмахивались как от беспочвенного вымысла – но если безумный побег, утопление в реке и похищение с помощью автолета приходилось исключить, что оставалось? В отделе B сознавали, что общее замешательство должно было придавать уверенность преступнику, кто бы он ни был.
Допросили всех, кто присутствовал на представлении «Фантасмагории» – туристов, закупщиков вина, постоянных жителей, вспомогательный персонал, приезжих гостей, наемных работников, «Лицедеев» и оркестрантов. Каждого просили описать в подробностях, что именно они делали в период исчезновения девушки, и что делали все те, кого они знали. Собранные данные сравнивались с помощью компьютера отдела A, и перекрестное подтверждение показаний позволило разрешить множеству приезжих покинуть станцию Араминта.
Другая группа следователей пыталась восстановить картину перемещений Сесили непосредственно после того, как она спустилась с пьедестала на сцене. Она должна была пройти через закулисное пространство к двери, ведущей в коридор. Здесь она должна была повернуть налево, пройти еще метров семь, выйти на разгрузочную площадку за театром, снова повернуть налево и направиться к пристройке за углом Орфеума, где находилась примерочная (Флоресте часто приводил неудобное расположение примерочных и гримерных помещений в качестве одного из свидетельств необходимости строительства нового театра).
Сесили спустилась с пьедестала с помощью другой участницы представления «Лицедеев», Друзиллы ко-Лаверти, девушки на два-три года старше Сесили. Друзилла и несколько других «Лицедеев» видели, как Сесили вышла из-за кулис в коридор. Об ее дальнейших передвижениях никто не мог ничего сказать. Две гардеробщицы, все время находившиеся в примерочной, утверждали, что там она не появлялась. Сесили исчезла где-то между коридором, ведущим из-за кулис, и примерочной – то есть, по-видимому, на разгрузочной площадке за театром.
Во время представления площадка эта была безлюдна и плохо освещена, а участок для подсобного оборудования за площадкой вообще не освещался. Кухонные работники выходили на разгрузочную площадку через продуктовую кладовую, но на допросах все они заявляли, что были заняты обслуживанием банкета, и на заднем дворе им нечего было делать. В частности, такое заявление сделал Замиан – йип, выполнявший обязанности судомойки.
В связи с тем, что кухня находилась рядом с театральным задним двором, кухонных работников допрашивали с особым пристрастием. Сравнение их свидетельств с помощью компьютера позволило выявить некоторые несоответствия в показаниях Замиана. Его безотлагательно привели на дополнительный допрос в помещения отдела B. Шард Клатток проводил Замиана в кабинет Бодвина Вука и без лишних слов присел на стул в углу.
Бодвин Вук откинулся на высокую спинку своего тяжеловесного кресла и вперил в Замиана угрожающий взор.
Замиан, гибкий и стройный, с правильными чертами лица и коротко остриженными золотисто-каштановыми кудрями, ответил на молчаливый взгляд директора подчеркнуто вежливым полупоклоном: «Достопочтенный господин, чем я могу быть вам полезен?»
Бодвин Вук поднял со стола лист бумаги: «Ты дал показания о своих перемещениях в последний вечер Парильи? Помнишь?»
Йип улыбнулся и кивнул: «Конечно, помню! Замиан был очень рад оказать вам помощь в качестве осведомителя и сказал всю правду. Вы можете доверять каждому его слову. Теперь мне можно идти?»
«С тобой я еще не закончил, – пробурчал Бодвин Вук. – Остается обсудить несколько деталей. Прежде всего, известно ли тебе значение слова „правда“?»
Замиан удивленно поднял брови: «Конечно, сударь, и я охотно разъясню вам смысл этого слова в меру своих возможностей. Но, может быть, вы предпочтете найти точное официальное определение в словаре?»
Бодвин Вук прокашлялся: «По-видимому, так и следует сделать. Я этим займусь несколько позже… Нет-нет, не уходи – нам еще есть о чем поговорить. В своем показании ты заявляешь, что в указанное время, а именно примерно после окончания „Фантасмагории“ и перед началом Большого Маскарада, ты не выходил из кухни».
«Разумеется нет, сударь! Мне доверили много важных обязанностей. Как я мог бы их выполнить, и выполнить так, как требуется, если бы я был не в кухне, а где-нибудь еще – например, на пляже или на набережной у реки? Меня удивляет ваш вопрос – кому, как не вам, понимать необходимость прилежного выполнения обязанностей!»
Бодвин Вук поднял со стола целую пачку бумаг: «В этих показаниях утверждается, что ты покидал кухню несколько раз, чтобы спрятать мешки с украденными продуктами. Так ли это?»
Замиан печально покачал головой: «Вы же знаете, сударь, что в кухне царит атмосфера постоянных интриг и сплетен. Люди рассказывают друг о друге всякую всячину. Одного обвиняют в том, что он слишком много потеет; другой, дескать, выпускает газы каждый раз, когда наклоняется, чтобы заглянуть в духовку. Я не обращаю внимания на сплетни. Как правило они не соответствуют действительности».
«Но в данном случае показания соответствуют действительности?»
Замиан возвел глаза к потолку: «Трудно припомнить, сударь».
Бодвин Вук повернулся к Шарду: «Отведите Замиана в очень тихое, очень темное помещение, где он сможет подумать, ни на что не отвлекаясь. Я хотел бы, чтобы он вспомнил все происходившее в мельчайших подробностях».
Замиан умоляюще поднял ладонь – улыбка на его лице слегка задрожала: «Зачем причинять себе такое неудобство? Теперь, когда я собрался с мыслями, я все могу вспомнить!»
«Очень хорошо! Удивительный орган, человеческий мозг. Так что же происходило в тот вечер?»
«Теперь я припоминаю, что заходил в кладовку пару раз, просто чтобы размяться. А потом… нет, трудно сказать».
«Расскажи, расскажи».
Замиан заговорил с величайшей серьезностью: «Вы же понимаете, сударь, что у меня нет возможности точно описывать события, если я не уверен в том, что видел. Я могу кого-нибудь в чем-нибудь несправедливо обвинить, и тогда на моей совести останется тяжкое бремя, если его не облегчит как минимум крупная сумма денег».
«Он хочет знать, сколько мы ему заплатим», – перевел Бодвину Шард.
Бодвин Вук снова откинулся на спинку кресла: «Думаю, нам придется все-таки поместить Замиана в одиночную камеру, чтобы он подумал хорошенько в тишине и в темноте. Это поможет ему обрести уверенность в своей способности видеть факты такими, какие они есть. Таким образом он избавится от лишнего беспокойства, а мы сэкономим деньги, и все будет к лучшему и для него, и для нас».
«Совершенно верно, сударь. Рад, что вы понимаете ситуацию».
«Прежде, чем запереть Замиана в камере, – прибавил Бодвин Вук, – объясните ему, пожалуйста, что пособники преступника несут то же наказание, что и преступник».
«Некрасиво так обращаться с человеком, который изо всех сил старается вам помочь! – с достоинством воскликнул йип. – Я никогда не утаил бы сведения о преступлении. И все же, как мне кажется, мы все понимаем, что небольшой ценный подарок укрепил бы наше сотрудничество и показал бы, что в этом деле все стороны безусловно доверяют одна другой».
«Если мы станем доверять каждому встречному-поперечному, мы никогда не поймаем ни одного преступника, – возразил Бодвин Вук. – Поэтому нам приходится быть жестокими и беспощадными. Говори все, что знаешь, и перестань наводить тень на плетень!»
Замиан обреченно пожал плечами: «Как я уже упомянул, я заходил в кладовку, чтобы передохнуть и поразмышлять. Когда я там был, мне показалось, что я слышал чей-то возглас. Он сразу прервался. Я прислушался. Разговаривали двое, мужчина и женщина. Я подумал: „А! Все хорошо, у них свидание“. Но женщина снова повысила голос. Она сказала: „Ты ломаешь мне крылья!“»
«Дальше!»
«Я подошел к двери и выглянул. Вокруг никого не было. Незадолго перед этим прибыл грузовик из винодельни – с вином для банкета. Он подъехал задним ходом к разгрузочной площадке. Кузов с чехлом на раме, с брезентовой завесой. Я решил, что в кузове кто-то был. Но это же не мое дело. Праздник, люди развлекаются».
«Что дальше?»
«Это все. В полночь, когда все сняли маски, старик Найон вернулся и забрал свой грузовик, но к тому времени в нем никого не было».
«Откуда ты знаешь?»
«Он погрузил в кузов пустую бочку».
«Ты мог бы опознать по голосам людей, говоривших в кузове?»
«Я здесь почти никого не знаю».
Шард подошел к Замиану и тихо спросил его на ухо: «А если бы тебе предложили деньги, ты вспомнил бы что-нибудь еще?»
Замиан с отчаянием сжал кулаки: «Как всегда, несправедливость судьбы преследует меня! Когда, наконец, появился невероятный шанс, вместо того, чтобы заглянуть под завесу и записать имена, я сидел и мечтал в кладовке. А мог бы загребать золото лопатой! Увы, теперь я остался ни с чем».
«Прими мои соболезнования, – отозвался Бодвин Вук. – Ты преувеличиваешь, однако, сумму, которую мог бы от нас получить. Трудно сказать, конечно, что бы сделал преступник, если бы ты попытался его шантажировать».
Замиан удалился. Бодвин Вук и Шард сразу же нашли и еще раз прочитали показания Найона ко-Оффо, главного винодела центрального винного завода клана Оффо. Найон утверждал, что он доставил в театр три бочки вина и выгрузил их, а затем, нарядившись в самодельный клоунский костюм, отправился в Квадратный парк, чтобы отужинать с друзьями, посмотреть «Фантасмагорию» и вообще немного погулять и повеселиться, чем он и занимался до полуночи, когда закончился маскарад, и еще примерно полчаса, после чего он вернулся в винодельню на своем грузовике. Он не заметил ничего необычного и не имел никакого представления об ужасном происшествии до следующего утра.
Бодвин Вук отбросил протокол допроса: «Что ж, кажется, мы наконец продвинулись. Несомненно, злоумышленник затащил девушку в кузов и принялся ее насиловать. Что вы думаете по этому поводу?»
«Немногим больше вашего. По-видимому, ему было известно, куда и когда она должна была пойти, и он заранее намеревался ее подстеречь – хотя, конечно, все это невозможно было планировать задолго до начала праздников».
«Я тоже так считаю. Таким образом, следует сосредоточить внимание на грузовике».
«Грузовик необходимо внимательно изучить».
«Вот и займитесь этим».
Всю неделю после Парильи на станции преобладало мрачное, подавленное настроение. Закупщики вина улетели – приобретенным ими товаром были забиты трюмы всех отбывающих звездолетов. Туристы, в том числе гости пансиона Клаттоков, тоже разъехались кто куда – одни направились в заповедные «приюты», другие пересекли на пароме пятьсот километров океанских просторов, чтобы полюбоваться на экзотические достопримечательности Йиптона. Там им предстояло испытать полуварварское гостеприимство отеля «Аркадия», исследовать лабиринты островных базаров, совершать экскурсии на гондолах по полным неожиданностей каналам или взирать с балкона для посетителей на «Томильню». Желающие могли также пользоваться услугами персонала «Кошачьего дворца».
В отделе B расследование исчезновения Сесили Ведер продолжалось непрерывно – важнее него считались только морские патрули вдоль побережья Мармиона.
Наблюдение за табором йипов поручили особым отрядам ополченцев. Керди Вук вернулся на работу в отдел B; от Арлеса, однако, все еще требовалось еженощное патрулирование – к его величайшему неудовлетворению.
Глоуэн, одержимый расследованием, не мог думать ни о чем другом. Он полностью потерял аппетит, и только беспокойная настойчивость Шарда вынуждала его есть.
Как утопающий, хватающийся за соломинку, Глоуэн все еще надеялся, что Сесили жива, что по какой-то неизъяснимой причине она сменила костюм бабочки на другой наряд и, неузнаваемая, спряталась в некоем тайном убежище, из которого она рано или поздно вернется или по меньшей мере сообщит что-нибудь о себе. Но последняя надежда угасла, когда Шард сообщил о новых показаниях Замиана.
Свидетельство Замиана не оставляло почти никаких сомнений в том, что Сесили погибла от рук насильника. От ненависти к неизвестному злодею у Глоуэна все переворачивалось внутри.
Но что стало с ее телом?
На вопрос этот можно было дать множество ответов: тело могло быть затоплено в реке, в устьевой лагуне или в океане, уничтожено химикатами или огнем, превращено в пульпу мацератором или взрывом в замкнутом пространстве, растворено методом ионной диссоциации, унесено воздушным шаром, подхвачено смерчем или цепкими когтями гигантского гамбрила, прилетевшего ночью с Мугримских гор. В каждой такой гипотезе, однако, рано или поздно обнаруживались один или несколько изъянов, и проблема продолжала занимать умы.
Услышав об откровениях Замиана, Глоуэн тут же спросил: «Как насчет грузовика? Кто-нибудь уже обыскал его?»
«Я как раз туда собираюсь, – ответил Шард. – Хочешь ко мне присоединиться?»
«Да. Разумеется».
«Тогда пошли».
Было ветрено и прохладно; после полудня с северо-востока налетали почти ураганные порывы, гнавшие к морю лохмотья рваных туч. Шард и Глоуэн проехали до конца Приречной дороги, повернули за Орфеумом и направились по грунтовой дороге на восток, вглубь материка. Они миновали огороды, затопленные рисовые поля, фруктовые сады и прочие сельскохозяйственные угодья, за которыми начинался район пологих холмов и впадин, отведенный под виноградники. Примерно в километре от периметра станции на гребне невысокой возвышенности расположился центральный винный завод или, как его называли, «совместная винодельня» – группа серовато-коричневых бетонных сооружений, почти сливавшихся с ландшафтом и ничем другим не примечательных.
Здесь под наблюдением главного винодела-ферментолога, Найона ко-Оффо, смешивали вторичную продукцию с виноградников шести кланов, причем Найону удавалось производить добротные вина, пригодные как к употреблению на станции, так и на экспорт.
Там, где кончались сады и начинались виноградники, Шард остановил машину: «Тут мы обнюхали каждую пядь земли, и не один раз, а дважды, на четыреста метров в обе стороны от дороги. Считается, что это расстояние в два раза больше того, которое мог бы пройти человек, несущий тело, чтобы захоронить его и вернуться на дорогу до начала повсеместных поисков. На мой взгляд, оно раза в четыре больше максимально возможного, а не в два».
«Но это меньше, чем полкилометра».
«Полкилометра в темноте, с телом и лопатой или другим инструментом? Не оставляя никаких следов? Маловероятно, практически невозможно».
«Вся эта история невероятна, – бормотал Глоуэн. – Кто на такое способен? Погубить несчастную маленькую Сесили!»
«Увы! Она погибла, когда была счастливой и великолепной, а не маленькой и несчастной, опасно красивой и привлекательной – опасно для себя самой. Кто-то не смог не поддаться искушению и решился сорвать самый сладкий плод Древа Жизни. Подозреваю, что он об этом не жалеет».
«Пожалеет, когда мы его поймаем!»
«Он пожалеет о том, что его поймали, – сказал Шард. – В этом я не сомневаюсь».
«Винодельню, конечно, уже обыскивали?»
«Я сам производил обыск. Ее там нет – ни в каких шкафах, чанах или бункерах, ни в чуланах, ни на крыше, ни под фундаментом. Найон ко-Оффо – сварливый старый бес, не ожидай от него сочувствия или дружеского расположения. Кроме того – просто от неуживчивости – он притворяется глухим».
Машина тронулась с места. Через некоторое время дорога круто повернула, поднялась по пологому склону и закончилась перед винодельней.
Выйдя из машины, отец и сын огляделись по сторонам. Перед ними возвышался фасад винодельни. В полутьме за проемом открытых подъемных ворот виднелись ряды высоких чанов, какое-то оборудование, поблескивающие трубы. Метрах в пятнадцати, под деревом, стоял грузовик Найона.
Шард и Глоуэн подошли к воротам и заглянули внутрь. Найон сидел в кабине автопогрузчика и перемещал бочки с вином в стандартный транспортный контейнер. Приблизившись, посетители остановились и вежливо ждали, уверенные, что старик не преминет их заметить.
Найон покосился на них, но продолжал работать, пока не наступил самый удобный момент для перерыва. Повернувшись на кресле кабины, он оценивающе разглядел прибывших и в конце концов соблаговолил неохотно спуститься: коренастый пожилой человек с покрасневшим от ветра и выпивки лицом, рыжеватыми, но уже седыми волосами и узкими красновато-карими глазами под мохнатыми бровями. Почти не скрывая неприязни, он спросил: «Что еще от меня нужно? Кто-то где-то пропал – а причем тут я?»
«Мы получили новые сведения, – ответил Шард. – Оказывается, преступник воспользовался грузовиком винодельни в ваше отсутствие – возможно, для того, чтобы перевезти тело девушки».
Найон машинально презрительно фыркнул, но тут же сдержался, нахмурился и задумался, после чего медленно пожал плечами и вскинул голову: «По этому поводу ничего не могу сказать. Если так оно и было, это свинство и последняя наглость, заниматься своими грязными делами в моем грузовике!»
Глоуэн начал было говорить, но придержал язык, остановленный предупреждающим взглядом отца. Шард продолжил: «В тот вечер вы привезли в театр три бочки вина?»
«Привез, по особому распоряжению старшего официанта, заведующего винами. К нему и приставайте с расспросами. Если это все, что вы хотели знать, мне пора загружать контейнеры».
Шард игнорировал попытки уклониться от разговора: «Вы подъехали задним ходом к площадке и выгрузили бочки?»
Найон с изумлением уставился на Шарда: «Слушай, приятель, не прикидывайся простаком! А что еще я должен был делать, по-твоему?»
Шард мрачно усмехнулся: «Хорошо. Значит, насколько я понимаю, вы подвели грузовик задним ходом к разгрузочной площадке. Когда вы вернулись – судя по вашим показаниям, после полуночи – грузовик стоял так же, ничего не изменилось?»
Найон моргнул: «А ведь и правда, вот закавыка! Какой-то кретин, чтоб ему пусто было, развернул грузовик и поставил носом к площадке. Если б я его поймал, показал бы, как со мной шутки шутить!»
Шард снова усмехнулся: «Вы не нашли никаких признаков того, кто мог бы проказничать таким образом? Какую-нибудь мелочь, что-нибудь забытое в грузовике?»
«Нет, ничего».
«С тех пор вы пользовались грузовиком?»
«Ну да, пользовался! А как еще? Каждый день нужно доставлять на космодром контейнер с четырьмя бочками. Иногда приходится делать два рейса, если в трюме много места. Это все, что вы хотели знать?»
«Мы хотели бы осмотреть грузовик».
«Смотрите, сколько хотите».
Шард и Глоуэн вышли из винодельни и направились к грузовику. Шард наскоро осмотрел кабину управления – к его разочарованию, чистую и не содержавшую никаких щелей или укромных уголков. «Здесь мы ничего не найдем». – заключил он.
Глоуэн отдернул завесу с задней стороны кузова, осветив порожнее внутреннее пространство. Платформа грузовика была покрыта толстым настилом из эластичного губчатого материала. Над настилом, по всей длине кузова, были проложены две параллельные планки. Промежуток между планками – чуть больше метра – очевидно соответствовал расстоянию между колесами тележки для погрузки-разгрузки бочек.
Шард запрыгнул в кузов и осмотрел его изнутри. Почти сразу он заметил пятна в центре платформы, посередине между продольными планками. Темно-красные пятна могли оказаться следами крови. Не высказывая никаких замечаний, он перешел к переднему краю платформы, опустился на четвереньки и принялся изучать поверхность пядь за пядью. Глоуэн тоже заметил пятна, но ничего не сказал. Для того, чтобы чем-нибудь заняться, он в свою очередь осмотрел кабину водителя, но не нашел ничего примечательного и вернулся к задней стороне кузова как раз тогда, когда Шард извлек нечто, зацепившееся за щепку на внутреннем краю левосторонней планки.
«Что это?» – спросил Глоуэн.
«Волос», – кратко ответил Шард и продолжил поиски.
Бездеятельность тяготила Глоуэна. Он взобрался в кузов и тоже занялся обыском на участке, который Шард еще не осматривал – его заинтересовало нечто вроде щели или шва между эластичной губкой и боковой панелью. Находка не заставила себя ждать и вызвала у него горестное восклицание.
Шард обернулся: «Что ты нашел?»
Глоуэн поднял оранжевый с черной прожилкой лоскуток: «Обрывок крыла бабочки».
Шард осторожно взял яркое вещественное доказательство и поместил его в конверт: «Время и место преступления больше не вызывают сомнений».
«Осталось только узнать, кто преступник».
Отец и сын провели еще полчаса, обыскивая кузов, и Шард обнаружил еще несколько тусклых волосков или нитей, но ничего больше. Спустившись на землю, они изучили свои находки: кусочек крыла и два пучка грубых буроватых волосков. «Не густо, – заметил Шард, – но лучше, чем ничего. Пожалуй, не помешает еще раз перекинуться парой слов с Найоном».
Глоуэн с сомнением взглянул в сторону винодельни: «Возникает впечатление, что ему не хочется нам помогать».
«Все равно, попробуем снова. Улики должны куда-то привести».
Они вернулись к винодельне. Найон, стоявший в проеме ворот, наблюдал за их приближением, не выказывая никаких эмоций. Когда они подошли, он спросил: «Ну что, нашли что-нибудь?»
Шард показал ему улики, добытые в кузове: «Вы что-нибудь узнаёте?»
«Цветной лоскут, надо полагать, остался от костюма танцовщицы. А этот мех – или что это? Нет, сразу не могу ничего сказать».
«Вы не пользуетесь ковром, холщовыми мешками или чем-нибудь в таком роде?»
«Нет, не пользуюсь».
«Хорошо. Мы заглянем еще разок в винодельню, если вы не возражаете».
Найон пожал плечами и уступил дорогу: «Что вы надеетесь найти? Вы уже залезали во все щели, как тараканы, опорожняли чаны и портили мне вино!»
«Верно. Но где-то, каким-то образом, мы что-то пропустили».
«Почему вы так думаете?»
«Следы кончаются здесь. Девушку убили в кузове. Когда вы вернулись к грузовику, он стоял носом к площадке, и тела в нем уже не было. У преступника было мало времени: совершенно очевидно, что он не захоронил тело – мы бы нашли следы на земле. А по этой дороге он не мог уехать дальше винодельни. Что стало с телом?»
«Ума не приложу. Но ищите, ищите – сколько хотите».
Шард и Глоуэн зашли в винодельню; Найон последовал за ними. Над ними возвышались десять чанов – по пять с каждой стороны. Каждый был выкрашен в особый цвет; под каждым была установлена панель управления с экраном, на котором высвечивались данные о приходе и расходе ингредиентов. Во время предыдущего визита Шарда Найон был вынужден выкачать вино из всех чанов – никаких следов Сесили в них не нашли.
Найон заметил явный интерес Шарда к бродильным чанам и ворчливо спросил: «Что, опять? Опять откачивать вино? Я теряю добрый галлон вина каждый раз, когда его перекачиваю».
«Ваши приборы измеряют с точностью до одного галлона?»
«С точностью до десятой доли галлона! Что важно для правильного смешивания. Возьмите хотя бы „Горький мальваз“ Диффинов №4. Если его добавить хотя бы на полгаллона больше, чем нужно, получится совсем другой букет».
«Каким же образом вы смешиваете вино?»
«Ну, попросту говоря, я закачиваю вино в надлежащих пропорциях из разных чанов в смесительный резервуар, получая в общей сложности шестьсот шестьдесят галлонов, то есть двенадцать бочек или три контейнера. Это удобный кратный объем. Потом я перемещаю бочки по аппарели к наливному аппарату. Проверяю полость каждой бочки. Закачиваю в каждую ровно пятьдесят пять галлонов вина. Закрываю бочку крышкой, аппарат герметизирует крышку и пломбирует бочку. Наполненная бочка перемещается в сторону, я заполняю другую – и так далее, до двенадцати бочек. Бочки хранятся рядами у стены, пока я не получаю заказ, после чего я загружаю соответствующее число контейнеров и доставляю их на склад космодрома».
Шард посмотрел на бочки у стены: «У вас остался небольшой запас».
«Почти ничего не осталось! Все распродали во время Парильи».
«И доставили на космодром?»
«Правильно».
«И отправили в космос?»
«Куда же еще?»
«И в одной из отправленных бочек могло быть спрятано тело?»
Найон хотел было ответить, но поперхнулся. Он уставился на смесительный резервуар и что-то бормотал себе под нос. Когда он повернулся к Шарду, его обычно багровое лицо стало пепельно-серым: «Я могу подтвердить почти неопровержимо, что именно это и произошло».
«Гм. Каким образом?»
«Утром в орт я заполнял бочки тем, что оставалось в резервуаре. Когда я закончил, приборы зарегистрировали излишек – почти тринадцать галлонов».
Глоуэн повернулся и быстро вышел из винодельни. Шард и Найон смотрели ему вслед. Найон тяжело вздохнул и снова взглянул на смесительный резервуар: «Тогда я никак не мог понять: откуда взялся излишек? Да еще настолько значительный. Приборы откалиброваны, никаких отклонений больше десятой доли галлона быть не должно. Сколько весила девушка?»
«Глоуэн мог бы нам сказать, но сейчас его лучше не спрашивать. Немного. Полагаю, килограммов сорок шесть, сорок семь».
«Следовательно, она вытеснила бы чуть меньше тринадцати галлонов. Отсюда и озадачивший меня излишек. Все объяснилось».
«Кто умеет наполнять и пломбировать бочки?»
Найон резко взмахнул рукой: «Да кто угодно! Практиканты-ферментологи, каждый, кто работает в винодельнях шести кланов. Каждый, кто когда-нибудь наблюдал за моей работой. Каков мерзавец, однако! Задушил бы его вот этими руками! Испоганил бочку вина! Тошнотворное извращение! Ни в какие ворота не лезет!»
Шард наклонил голову, знаменуя полное согласие: «Преступление вдвойне бесчеловечное, спору нет. Мое отвращение не уступает вашему».
«Так мы его когда-нибудь поймаем?»
«Могу сказать только то, что расследование продвигается. Еще один вопрос, по поводу той бочки. Есть какая-нибудь возможность проследить маршрут ее доставки? Каким ярлыком она обозначена?»
«Она из партии вина „Грациоза“. С тех пор, как началась Парилья, я отправил не меньше пятидесяти бочек этого вина, в самые разные пункты назначения. Практически невозможно установить, куда именно улетела испорченная бочка».
«На бочках нет серийных номеров? Каких-нибудь кодов?»
«Нет. Все эти номера и коды отравили бы мне жизнь бесконечной канцелярщиной, а толку от них никакого».
«В данном случае был бы толк».
«Пока я жив, такое больше не повторится! – Найон ударил себя кулаком в грудь. – Я слишком многое позволял, проявил непростительное добродушие! Доверился извращенцам с гнойными нарывами вместо мозгов! Они смотрели на меня, дышали воздухом винодельни – я открыл им все мои секреты, из кожи лез, чтобы им помочь! И что же они со мной сделали? Нет, нет! Больше никогда!»
«Скверная ситуация, – согласился Шард. – Тем не менее, не следует выплескивать младенца вместе с водой, как говорится. Невинные не должны страдать за преступления виновных».
«Посмотрим».
«В заключение должен коснуться еще одного обстоятельства, в связи с которым ваш опыт и ваше понимание могут иметь исключительно большое значение. Я лично не вижу никаких причин для того, чтобы провоцировать взрыв общественного негодования. Рекомендую не упоминать о наших сегодняшних умозаключениях ни в публичных выступлениях, ни в частных беседах. В противном случае никто не станет покупать вино „Грациоза“ многие годы – наша винодельня станет мишенью вульгарных насмешек».
Красная физиономия Найона снова посерела: «И все же… рано или поздно кто-нибудь обнаружит тело в бочке! Что может быть хуже?»
«Можно только надеяться, что это произойдет скорее поздно, нежели рано. А когда наступит момент, мы как-нибудь утрясем этот вопрос, чтобы не возник межпланетный скандал. Если же слухи все-таки дойдут до ушей репортеров, свалим вину на разбойников-йипов, обслуживавших склад».
«Да, так будет лучше, – вздохнул Найон. – Ну и ну. Что за беда, из огня да в полымя!»
По приказу директора Бодвина Вука в аудитории нового управления собрали весь персонал отдела B – капитанов, сержантов, младших сержантов, рядовых из числа «временных наемных работников» и кадетов. Точно в назначенное время Бодвин Вук прошествовал в зал, уселся за кафедрой и обратился к подчиненным:
«Сегодня я отчитаюсь о последних результатах расследования дела об исчезновении Сесили Ведер, чтобы положить конец некоторым необоснованным слухам. В связи с тем, что дело еще не закрыто, я не стану отвечать на вопросы – на данный момент достаточно информации, содержащейся в моем заявлении.
Пропажа Сесили Ведер повергла в недоумение все население станции Араминта. Теперь мы получили из определенных источников новые сведения, бросающие свет на происхождение этой тайны. Не вдаваясь в подробности, можно сказать следующее: переодевшись после представления, Сесили получила ложное сообщение о месте свидания. Явившись туда, она встретила человека в костюме Пьеро, сопроводившего ее на пляж под каким-то неизвестным предлогом.
Они направились вдоль берега на юг. Через два часа человек в костюме Пьеро вернулся один. На основании имеющихся показаний можно заключить, что он был сильно взволнован и растерян.
Мы вынуждены придти к тому выводу, что некто – скорее всего, человек, хорошо знакомый Сесили – отвел ее на пляж, убил ее и оттащил ее тело в море, полагаясь на сильное прибрежное течение.
На этом мое заявление кончается. Всем присутствующим надлежит избегать обсуждения этого дела с теми, кто не служит в нашем отделе, чтобы теории, сплетни и злонамеренные измышления не мешали дальнейшему расследованию. Вы можете вкратце изложить сущность моего отчета, но не более того. Я выражаюсь достаточно ясно? Нарушителей этого распоряжения постигнет суровое наказание.
Завтра состоится частичное перераспределение обязанностей персонала. Это все».
Шард и Глоуэн уже уходили, когда их догнал Керди Вук: «Директор желает вас видеть – не спрашивайте, зачем. Я только выполняю поручение».
Отец и сын поднялись на второй этаж и зашли в кабинет Бодвина Вука. Тот приветствовал их взмахом руки: «Садитесь где хотите. Это неофициальное совещание. Керди, завари нам чаю, пожалуйста. После этого ты можешь идти».
Бросив ледяной взгляд на Глоуэна, которого он превосходил по рангу, Керди направился к серванту и занялся приготовлением чая. Закончив, он повернулся и собрался уходить. Заметив напряженность позы родственника, Бодвин Вук сказал ему вслед: «Впрочем, ты можешь остаться и поделиться своими наблюдениями. Нам придется хорошенько пораскинуть мозгами, потребуются все доступные извилины».
Керди коротко кивнул: «Как вам будет угодно».
Бодвин Вук повернулся к Шарду: «Проглотили они мое заявление?»
«Думаю, что да. В любом случае, никто не осмелится вам противоречить».
«Значит, так тому и быть. Вернемся к нашему расследованию. Я вижу, что оно может продвигаться в двух направлениях. Во-первых, имеется материал, найденный в грузовике. Его следует проанализировать, определив его происхождение. Во-вторых, я получил в высшей степени своеобразное послание от нашего друга из табора йипов, Замиана. Я вам его прочту».
Директор подождал, пока Керди разносил чай. Когда Керди уселся, Бодвин Вук прокашлялся и опустил глаза к листу бумаги: «Послание заключается в следующем.
Достопочтенному директору отдела расследований
Уважаемый господин директор!
Надеюсь, Вы успешно выполняете свои обязанности, предотвращая преступления на станции и где бы то ни было. Будьте уверены, я вам всегда помогу.
Пишу Вам, чтобы сообщить, как идут мои дела, а они идут неплохо. Как я уже говорил Вам со всей откровенностью, я сожалею о том, что не смог расследовать все подозрительные поступки тогда, когда они совершались, и не потребовал объяснения их истинной причины. Но не забывайте, пожалуйста! Я обещал Вам, что не перестану думать об этом, и теперь вижу, что мои усилия не пропали даром и что я добился успеха, если не заблуждаюсь и если мы сможем найти какое-то небольшое вознаграждение, чтобы некий свидетель не подвергался большому риску просто за то, что его похлопают по плечу со словами «Спасибо! Ты прекрасный человек!» В конце концов, не забывайте! Успех сто́ит денег! Но он сто́ит любых денег.
Еще одно. Мне не следовало бы это говорить, но я считаю, что должен заявить: имеет смысл поспешить, потому что уважающий себя человек может обратиться за деньгами и в другое место. В некоторых случаях так делать неправильно, но заплатить было бы правильно в любом случае. Это своего рода парадокс, но насколько он справедлив! Так или иначе, было бы предусмотрительно дать мне знать завтра утром, проявив ко мне при этом, по возможности, снисходительную щедрость.
Ваш верный друг и полезный помощник,
Замиан Лемью Габрискис».
Бодвин Вук поднял глаза: «Непосредственность Замиана освежает – мне доставила удовольствие возможность следить за ходом его мыслей. Он прозрачен, как хрусталь, и ни на секунду не теряет из вида заветную цель, но при этом извилист и вкрадчив, как бутылочная змея, крадущая молоко. Совершенно очевидно, что он считает нас такими же завравшимися недотепами». С этими словами Бодвин Вук пробежал глазами по лицам слушателей и отбросил письмо легким щелчком пальцев: «Тем не менее, мы не поэты и не социологи, и не должны забывать о действительности даже перед лицом такого восхитительного уникума. Глоуэн, ты уже давно о чем-то думаешь с угрюмым напряжением. Каково твое мнение?»
«Мои мысли трудно назвать сложившимся мнением, это скорее предположения».
«В данных обстоятельствах это вполне уместно. Изложи свои предположения».
«Прежде всего, Замиан явно осмелел – как если бы узнал и может предложить на продажу нечто определенное и новое. По всей вероятности, „некий свидетель“ тоже работал на кухне или в кладовке рядом с разгрузочной площадкой – источник информации, так сказать. По какой-то причине Замиан и „некий свидетель“ действовали порознь или почти независимо друг от друга, и „свидетель“ обнаружил или запомнил нечто, чего Замиан не заметил или не мог заметить».
«Вполне логично. Замиан теперь выступает в роли посредника и предлагает товар „свидетеля“ нам, в то время как „свидетель“ пытается шантажировать кого-то на другом конце. Надо полагать, они договорились поделить прибыль. Керди, а ты что думаешь?»
«Прошу прощения! Я не слишком много думал об этом деле. Точнее, у меня не оставалось на это времени в связи порученными мне обязанностями – достаточно нелепыми, должен заметить».
Бодвин Вук ответил на это замечание ласковой улыбкой: «Ты намекаешь на постылое патрулирование табора? Кто знает, однако? Может быть, ты избавил нас от унизительных последствий свирепого мятежа йипов или от чего-нибудь похуже – хотя что может быть хуже? Йипы страшнее стаи бешеных собак, когда забывают о послушании и вежливости. Хотя нет, о вежливости они вряд ли забудут: „Будьте так добры, господин, не дергайтесь и не кричите, вы мешаете мне отрезать вам уши!“ Не унывай, Керди! Твое галантное самопожертвование всем нам позволило сохранить уверенность в завтрашнем дне. Труды твои тяжкие не пропали втуне».
«Несомненно, я спал спокойнее, зная, что Керди и Арлес начеку», – вставил Глоуэн.
«Благородные защитники мира и спокойствия! – отозвался Бодвин Вук. – Вернемся, однако, к Замиану и его интригам. Шард, у вас есть какие-нибудь идеи?»
«Полезно было бы развить теорию Глоуэна. Имеются Замиан и „некий свидетель“, работавший на кухне или в кладовке. Что пропустил Замиан? Что мог увидеть „свидетель“? Может быть, он видел убийцу, подстерегавшего Сесили. Или, может быть, Замиан известил „свидетеля“ о том, что происходило в кузове грузовика. Они заметили, что грузовик уехал, и договорились проследить за его возвращением. Замиан отвлекся, будучи занят другими делами, а „свидетель“ продолжал наблюдение и видел, кто вышел из кабины, когда грузовик вернулся».
«Именно так! – заявил Бодвин Вук. – Я тоже допускаю такую последовательность событий. На сегодняшний день Замиан оказался в неудобном положении осведомителя и потерял доверие партнера. Или партнер решил действовать в одиночку, в обход Замиана. Посылая мне письмо, Замиан стремится не упустить свою долю прибыли, откуда бы она не поступила – от нас или от шантажируемого преступника. Но он не учитывает одну деталь: мы тоже можем действовать в одиночку и никому ничего не платить». Бодвин Вук открыл ящик стола и достал папку: «Вот показания кухонного персонала. Подсобную работу выполняли четыре йипа, Замиан и трое других. Двое непрерывно занимались уборкой посуды со столов в парке, их можно исключить. Замиану и Ксаланаву поручили более разнообразные обязанности, в том числе переноску продуктов из кладовой. Следовательно, я объявляю Ксаланава „неким свидетелем“ и предлагаю выжать из него все, что можно, и как можно быстрее – скажем, завтра утром. Керди, вы с Глоуэном найдете его и приведете сюда».
«Когда именно?»
«Через пару часов после рассвета».
«Как быть с Замианом?»
«Его мы задержим отдельно. Если нам повезет, у Ксаланава окажется ключ к этой мрачной тайне».
Некоторое время все четверо сидели молча – каждый думал о своем. Наконец, Шард произнес: «Возможно, вы проявляете излишний оптимизм. Вернувшись, преступник запарковал грузовик у другого конца площадки. Ксаланав мог ничего толком не разглядеть из кладовки».
«В таком случае он мог выйти и подобраться поближе, держась в тени, чтобы рассмотреть водителя получше. На его месте я так и сделал бы».
«Кроме того, не забывайте, что водитель почти наверняка был в карнавальном костюме».
«Тоже верно, и об этом костюме мы кое-что знаем. Вторая стрела в нашем колчане, так сказать. В любом случае, завтра мы выудим из Ксаланава все, что ему известно. Как насчет ворса, найденного в кузове – или что это такое?»
«Бурые ворсистые нити – бахрома от ковра или искусственный мех».
Бодвин Вук задумчиво смотрел в потолок: «Насколько я помню, чем-то таким были покрыты козлиные ноги Латуюна. Кроме того, в костюмах из искусственного меха красовались шесть „бесстрашных львов“, сорвиголовы станции Араминта, рыскавшие и прыскавшие, рычавшие и рыгавшие, щеголи-оборванцы и пьянчуги, каких мало!»
Керди немедленно выступил в свою защиту: «Прошу меня исключить! Я выпил совсем немного».
Бодвин Вук не обратил внимания: «Еще я видел костюм казахского разбойника в меховых шароварах, покрытого шерстью манга и тантического великана с волосатой грудью».
«Костюм великана держался на раме, установленной на плечах Дальреми Диффина, – заметил Шард. – В таком облачении невозможно поместиться в кабине грузовика».
Бодвин Вук проигнорировал и это возражение: «Несомненно, были и другие, но нет необходимости ими заниматься, пока мы не допросим Ксаланава. Младший сержант Керди и кадет Глоуэн! Вам приказано явиться завтра утром в табор, должным образом, с соблюдением всех правил задержать Ксаланава и препроводить его сюда – не позднее, скажем, двух часов до полудня. Так будет удобнее для всех». Директор отдела B поднялся на ноги: «Уже темнеет, я устал. Утро вечера мудренее».
Глоуэн еще не кончил завтракать, когда к нему явился Керди. «Не ожидал, что ты встанешь так рано, – признался Глоуэн. – Уже иду. Хочешь чаю?»
«Нет, спасибо», – сказал Керди и прибавил скучающим неодобрительным тоном: «Я так и знал, что ты не будешь готов, поэтому и пришел на десять минут раньше».
Глоуэн удивленно приподнял брови: «Но я буду готов меньше, чем через десять минут. По сути дела, я уже готов, осталось только набросить куртку».
Керди смерил его взглядом с головы до ног: «Ты собираешься идти в таком виде? Где твоя униформа?»
«Мы же направляемся в табор! К чему там униформы?»
«Нам дали официальное поручение. Мы представляем отдел расследований», – Керди не преминул надеть безукоризненно выглаженную униформу сержанта отдела B. Глоуэн покосился на Шарда – тот смотрел в окно.
«Ладно, ладно, – проворчал Глоуэн. – Возможно, ты прав. Одну минуту, мы выйдем вовремя».
Одетые как полагается, молодые люди быстрым шагом направились в табор. Керди навел справки в приемной, и консьерж позвонил в квартиру Ксаланава.
Ему никто не ответил. Дальнейшие поиски показали, что Ксаланав отсутствовал не только в квартире, но и во всем таборе.
«Может быть, он с утра в гостинице, – предположил консьерж. – Он там подрабатывает пару раз в неделю».
Позвонив в кухню гостиницы «Араминта», молодые люди узнали, что Ксаланава там не было и не должно было быть. «Он работал вчера в вечернюю смену, до полуночи, – сообщил шеф-повар. – Не ожидаю, что он явится раньше двух часов пополудни».
«Благодарю вас, – ответствовал Керди. – Вы предоставили очень полезные сведения».
«Подожди! – вмешался Глоуэн. – Спроси его, приходил ли кто-нибудь к этому Ксаланаву вчера вечером? Случилось ли что-нибудь необычное?»
Керди нахмурился, но повторил вопросы в трубку. Послышался неуверенный, но отрицательный ответ. Керди позвонил Бодвину Вуку и объяснил, как обстояли дела.
«Найдите Намура, – приказал Бодвин. – Все ему расскажите и попросите найти Ксаланава. Если у него будут какие-нибудь вопросы, он может обращаться ко мне».
Намур навел справки, но не сумел добыть никакой существенной информации. Ксаланав вышел из кухни гостиницы «Араминта» в полночь, и с тех пор его никто не видел – по крайней мере, никто в этом не признавался.
Когда Керди и Глоуэн, следуя указаниям Бодвина Вука, отправились на поиски Замиана, их снова постигла неудача. Замиана, так же, как и Ксаланава, не было на территории станции Араминта, но по другой причине. Рано утром Замиан взошел на борт парома, отправлявшегося в Йиптон. Проверка перечня пассажиров показала, что Ксаланав не воспользовался тем же паромом – по мнению большинства служащих отдела расследований, Ксаланав, по-видимому, подвергся нападению на темных задворках гостиницы, после чего убийца перетащил его тело к причалу гостиницы и сбросил в море.
День прошел, за ним прошла и ночь. Рано утром, еще перед тем, как рассвело, Шард выскользнул из пансиона Клаттоков и отправился по Приречной дороге к берегу океана.
Было прохладно, но безветренно. Не раздавалось ни звука, кроме мягкого скрипящего шороха шагов Шарда, ступавшего по гравийной дорожке. В небе висело нечто вроде морозной дымки – Лорка и Синг, уже склонявшиеся к западному горизонту, плавали в лиловато-розовом ореоле свечения; Шард, проходивший мимо вереницы тополей, высаженных вдоль берега реки, пересекал чередующиеся кляксы бледно-розовых лучей и черных теней.
Повернув налево по прибрежной дороге, через несколько минут Шард оказался на взлетном поле аэродрома. В управлении его ждал боровшийся со сном Чилке.
«С утра я не в своей тарелке, – признался Чилке. – Холодная роса и щебет птиц меня только раздражают. Только горячий завтрак позволяет мне смириться с необходимостью вставать ни свет ни заря».
«По меньшей мере, ты здоров и бодр».
«Неужели? Наверное, так кажется потому, что скоро это наваждение кончится. Я уткнусь носом в подушку, как только твой автолет поднимется в воздух».
Они вышли и приблизились к приготовленному автолету, стоявшему перед ангаром. Чилке стоял и наблюдал, пока Шард занимался обязательной предполетной проверкой.
«Все в порядке, – сказал Шард. – Даже пистолет заряжен».
Чилке уныло усмехнулся: «Топливный элемент может барахлить, шасси может треснуть, кристаллы радио могут сплавиться – но пистолет будет заряжен! Гарантирую. Могу ли я поинтересоваться, как того требуют правила, куда ты направляешься? И почему тайком? Хотя последний вопрос правилами не предусмотрен».
«Поинтересоваться ты, конечно, можешь. Я даже отвечу. Собираюсь провести денек в Йиптоне, позабавиться. Но если спросит кто-нибудь другой – я в патруле».
«Почему бы кто-нибудь еще стал меня спрашивать?»
«Если бы я знал, мне, наверное, не пришлось бы сегодня лететь. Я отправляюсь на острова и вернусь до наступления вечера, если все кончится хорошо – хотя в Йиптоне, само собой, ничто никогда не кончается хорошо».
«Счастливого пути, и передай горячий привет его величеству Умфо!»
Шард поднял машину в воздух и полетел над океаном на северо-восток, где уже начинал расцветать рассвет. Лорка и Синг, оставшиеся за спиной, отбрасывали на волны розовую дорожку, постепенно становившуюся неразличимой в отблесках зари.
Появилась Сирена – голубовато-белая искра на горизонте, потом сверкающий осколок, потом слепящий сегмент; на западе Лорка и Синг скрылись в голубизне, побежденные утренним светом.
Впереди, похожий на гигантские пятна плавучих серовато-бурых водорослей, посреди океана раскинулся атолл Лютвен – полукольцо узких островов, окружавших мелкую лагуну, теперь полностью заросшую сооружениями Йиптона. В морской дымке начинали проявляться детали: похожие на ветвящиеся вены иссиня-черные прожилки каналов, внезапно вспыхивавшие серебром, когда солнечный свет отражался от них под каким-то особым углом.
Внизу на поверхности океана появились рыбацкие лодки – хрупкие посудины из перевязанных пучков бамбука, движимые парусами из волокнистого войлока.
Как в бинокле, наведенном на резкость, стали различимы подробности Йиптона. Шаткие двух-, трех- и четырехэтажные строения поддерживали почти сплошной покров обширных крыш, каждая из тысяч сегментов, каждый сегмент и скос своего особого оттенка бледно-коричневого цвета – пепельно-коричневого, желтовато-бурого, посеревшего красновато-коричневого, грязно-бурого. В проемах, расщелинах и уголках росли плотные рощицы и пучки бамбука. На старательно собранных и ухоженных маленьких клочках земли вдоль периметра островов клонились к морю кокосовые пальмы.
Каналы опутывали Йиптон подобно неразборчивой паутине – то поблескивая под открытым небом, то прячась в туннелях под сооружениями. По каналам лениво двигались лодки, как частицы, несомые жидкостью по сосудам. Другие, жилые лодки стояли на вечном причале по берегам каналов; из их микроскопических жаровен поднимались струйки дыма, кудрявившиеся, расплывавшиеся зигзагами и в конечном счете растворявшиеся в почти неподвижном утреннем воздухе.
На южной окраине Йиптона высился гротескный, безалаберный, но неизменно привлекающий внимание силуэт знаменитого отеля «Аркадия» – сооружение из пяти ярусов, с сотнями качающихся балконов и висячим садом на крыше, где туристы обедали в лучах цветных фонарей, пока юноши и девушки из племени йипов исполняли акробатические развлекательные номера, иногда примитивные, но всегда не поддающиеся пониманию, под жидковатый аккомпанемент флейт и тихих колокольчиков, мягкий и достаточно приятный, несмотря на то, что туристы не могли оценить тонкости туземной музыки.
Рядом с отелем в океан выдавался мол, к которому причаливал паром, совершавший рейсы до станции Араминта. Поодаль устроили минимальных размеров посадочную площадку с покрытием из мергеля – дробленых раковин и свежих кораллов, сцементированных твердеющим на воздухе клейким соком двустворчатых моллюсков, напоминающих мидии. Шард приближался к этой площадке со стороны моря, стараясь не лететь над Йиптоном как таковым, чтобы по возможности избежать испарений притаившегося поблизости от «Кошачьего дворца» Смрадища – пользовавшейся самой дурной славой достопримечательности Йиптона, знаменитого многими другими странными и достойными удивления аспектами существования. По всей Ойкумене, когда в компании знающих людей речь заходила о неприятных запахах и невыносимой вони, кто-нибудь начинал настаивать на том, что одно из первых мест в этой категории занимало йиптонское Смрадище.
Некий ученый муж, резидент Бродячего дворца, опубликовал – по-видимому, в шутку – статью, посвященную Смрадищу, в которой был приведен следующий рецепт смеси, имитирующей знаменитый йиптонский обонятельный шок.
Смрадище: экспериментальная рецептура
Ингредиенты (%)
Человеческие выделения 25%
Дым и жженые кости 8%
Рыба (свежая) 1%
Рыба (гнилая) 8%
Гниющие кораллы (отвратительно пахнут) 20%
Болотная вонь из каналов 15%
Сухие пальмовые ветви, циновки, бамбук 8%
Сложные соединения какодила 13%
Неизвестные (но исключительно вонючие)
ингредиенты 2%
Туристов никогда не предупреждали заранее о существовании Смрадища, ибо их непритворные оторопь и замешательство служили неиссякающим источником удовольствия для посвященных. Так или иначе, носы скоро привыкали к местной атмосфере, и Смрадище переставало привлекать внимание.
Шард приземлился и вышел на площадку из мергеля. Лишь немного поморщившись, когда ветерок дунул со стороны Смрадища, он закрыл на замок и опломбировал автолет – несмотря на то, что благодаря указам Титуса Помпо число мелких краж в Йиптоне значительно сократилось.
Шард взошел по широким ступеням на веранду отеля. Пара швейцаров, в коротких белых фартуках спереди и сзади, с разрезами по бокам, расшитых узорами жилетах, белых перчатках и небольших белых тюбетейках, вышли, чтобы взять его багаж. Обнаружив, что он явился с пустыми руками, они остановились в изумлении, но тут же отвесили приветственные поклоны и отступили, вполголоса перекидываясь шуточками по поводу смехотворного чужестранца без багажа и их собственной ошибки.
Шард пересек террасу и вошел в просторное, обширное фойе. отремонтированное и отделанное заново с тех пор, как он здесь был десять лет тому назад. Бамбуковые стены побелили, на полу постелили ковры с зелеными и синими орнаментами; плетеная мебель из мягких белых прутьев была обита тканью бледно-аквамаринового оттенка. Шард был приятно удивлен – он ожидал увидеть темный лакированный бамбук и спартанскую обстановку, не слишком чистую и не слишком удобную.
В этот ранний час лишь несколько постояльцев уже спустились в фойе из своих номеров. Человек десять завтракали на террасе; еще одна группа обсуждала посреди фойе свои планы на предстоящий день, в том числе маршрут экскурсии на гондолах по каналам.
Шард подошел к стойке регистратуры. За ней сидели четверо служащих в отутюженных белых униформах. С левого уха каждого свисала черная жемчужина на серебряной цепочке, означавшая, что они относились к числу личного персонала Умфо. Этих представителей йиптонской элиты называли «умпами». Один из них встал, чтобы обслужить Шарда – человек моложе средних лет, красивый, но очень серьезный. Он спросил: «Уважаемый господин, на какой срок вы желаете почтить нас своим присутствием?»
«Я пробуду здесь недолго. Меня зовут Шард Клатток, я – капитан отдела расследований станции Араминта. Будьте добры, известите Титуса Помпо о том, что я хотел бы кратко обсудить с ним дело официального характера, и как можно скорее. Безотлагательно».
Служащий покосился на троих коллег – те, поднявшие было головы, чтобы убедиться в серьезности намерений новоприбывшего (а возможно и в том, что они не имеют дело с сумасшедшим), вернулись к своей работе, решительно отстранившись от столь из ряда вон выходящей проблемы. Служащий, встретивший Шарда, произнес, осторожно подбирая слова: «Уважаемый господин, я прослежу за тем, чтобы ваше сообщение, адресованное Умфо, было немедленно отправлено».
Шард уловил любопытный нюанс в построении фразы: «Что это значит?»
Улыбнувшись, умп пояснил: «Сообщение будет передано в управление Умфо. Надлежащий персонал доставит вам – скорее всего, уже сегодня – бланк ходатайства, в котором вы сможете беспрепятственно изложить сущность своих потребностей».
«Вы меня не поняли, – сказал Шард. – Я не нуждаюсь в бланках и ходатайствах. Мне нужно поговорить с Титусом Помпо сегодня же. Желательно сию минуту».
Улыбка служащего стала несколько напряженной: «Уважаемый господин, позвольте мне прибегнуть к более откровенным выражениям. Вы не производите впечатление непрактичного мечтателя, поглощенного созерцанием призрака славы, реющего в недостижимой горней выси. И тем не менее вы, по всей видимости, ожидаете, что я ворвусь в спальню Умфо, разбужу его, тряся за плечи, и скажу: „Вставайте, государь, и скорее надевайте штаны! С вами желает поговорить один приезжий господин“. Могу заверить вас в том, что вероятность такого развития событий равна нулю».
Шард кивнул: «Вы хорошо умеете излагать свою точку зрения. Могу ли я воспользоваться фирменным бланком вашего отеля?»
«Разумеется. Пожалуйста, вот он».
«Как вас зовут?»
Чувствуя подвох, умп опасливо приподнял брови: «Меня зовут Эвфорбиус Лелианто Джантифер».
Некоторое время Шард строчил на листе бумаги, после чего сказал: «Пожалуйста, проставьте дату и подпись на этом документе, и попросите ваших коллег подписать его в качестве свидетелей и соучастников».
Умп, теперь уже явно озабоченный, прочел составленный Шардом документ, бормоча себе под нос: «Я, Эвфорбиус Лелианто Джантифер, подтверждаю, что утром в день, соответствующий указанной дате, я отказался известить Титуса Помпо о том, что капитан Шард Клатток, представляющий отдел B станции Араминта, прибыл, чтобы обсудить с ним срочное официальное дело. Кроме того, я подтверждаю, что капитан Клатток уведомил меня о невозможности соблюдения формальностей в связи с неотложностью дела и необходимостью его немедленного возвращения на станцию Араминта, а также о том, что к числу ответных дисциплинарных мер, которые будут приняты руководством станции Араминта в связи с моим поступком, будет относиться, в частности, прекращение доставки туристов паромом в Йиптон на неопределенный срок или до тех пор, пока не будет выплачен штраф в размере тысячи сольдо». Умп поднял голову; его нижняя челюсть слегка отвисла.
«Именно так, – кивнул Шард. – Подпишите бумагу, и я пойду. Последний паром прибудет, чтобы забрать приезжих, остановившихся в отеле, после чего сообщение прекратится. Рекомендую вам подписаться, чтобы не отягощать свою вину – хотя это, конечно, не обязательно, так как имеется достаточное количество свидетелей вашего поступка».
Служащий положил документ на стойку, отодвинул его и сумел выдавить ироническую улыбку: «Ну что вы, сударь! Вы же прекрасно понимаете смехотворность такого требования».
«Я позавтракаю на террасе, – ответил Шард. – Закончив, я сразу вернусь на станцию Араминта, если к тому времени не получу от вас недвусмысленный ответ Титуса Помпо».
Порядком удрученный, Эвфорбиус пожал плечами: «Сударь, вы невероятно докучливы. Но я посмотрю, что для вас можно будет сделать».
«Благодарю вас». Шард вышел на террасу, выбрал плетеный столик под бледно-зеленым зонтом и заказал ассорти из пикантных закусок Йиптона. Когда он заканчивал их дегустацию, на террасе появились три офицера-умпа из элитной гвардии Титуса Помпо. Они приблизились к столику Шарда, и старший по рангу сухо, по-военному, поклонился: «Сударь, Умфо желает предоставить вам аудиенцию – сию минуту».
Шард поднялся на ноги: «Проведите меня».
Умпы промаршировали по террасе; Шард следовал в нескольких шагах за ними. Они пересекли фойе отеля и углубились в лабиринт коридоров, поворачивающих под случайными углами переходов и скрипучих бамбуковых лестниц, проходя мимо верениц закрытых дверей и зияющих входов в темные пространства, вверх по шатким бамбуковым ступеням и вниз, поднимаясь под самую крышу, где сквозь щели в пальмовых листьях проглядывали яркие лучи солнца, спускаясь так низко, что слышно было, как плещутся волны лагуны, тихонько ударяясь о бамбуковые опоры. Наконец, открыв бамбуковую дверь, они зашли в помещение, устланное розовым ковром с темно-красными и синими узорами. На ковре стояла мягкая софа, обитая темной лиловато-розовой материей, с парой небольших столиков по бокам, на каждом из которых довольно тускло горела лампа с абажуром.
Шард заходил в комнату осторожно, поглядывая направо и налево – ему не нравилось все, что он видел. С подозрением рассмотрев софу, он повернулся к противоположной стене, сооруженной из тонких бамбуковых стволов, переплетенных наподобие решетки с промежутками шириной сантиметров пять, за которыми скрывалась непроглядная темнота.
Капитан-умп указал на софу: «Садитесь. Не шумите и ничего не трогайте».
Умпы удалились, оставив Шарда в одиночестве. Он продолжал стоять, прислушиваясь. В полной тишине не было ни звука, кроме далекого, едва уловимого городского шума.
Шард снова изучил софу и стену за софой. Отвернувшись, он перешел к боковой стене. За ним явно наблюдали – скорее всего, из-за решетки. Для этого не было никакой разумной причины – обман ради обмана, застарелая привычка любой авторитарной власти подсматривать и подслушивать.
Шард прислонился к стене и приготовился к тому, что его заставят ждать: само собой, пренебрежение местными обычаями не могло остаться без последствий, а любые признаки нетерпения с его стороны только подстегнули бы стремление Умфо ответить унижением на унижение. Шард закрыл глаза и притворился, что дремлет.
Тянулось время – десять минут, пятнадцать; понятная медлительность, в сложившихся обстоятельствах ничего другого ожидать не приходилось.
Через полчаса Шард зевнул, потянулся и начал перебирать в уме имеющиеся перспективы. В данный момент, однако, они ограничивались терпеливым ожиданием с сохранением всего возможного достоинства.
По прошествии примерно сорока минут, когда «рассеянное безразличие с оттенком презрения» стало граничить с «целенаправленным оскорблением»,18 в пространстве за решеткой послышался шорох какого-то движения.
Прозвучал голос: «Шард Клатток, какое у вас дело к Титусу Помпо?»
У Шарда почему-то перехватило дыхание – он ощутил внезапную нервную дрожь, хотя голос был незнаком. «Кто со мной говорит?» – спросил он.
«Можете считать, что с вами говорит Титус Помпо. Почему вы не сядете на диван? Вам удобнее стоять?»
«Спасибо за внимание, но мне не нравится его расцветка».
«Неужели? Что ж, на вкус и цвет товарищей нет».
«Кроме того, возникает впечатление, что софа может неожиданно опрокинуться в любой момент. Предпочитаю не служить мишенью для глупых шуток».
«У вас трудный характер!»
«Тем не менее, вы меня видите, а я вас – нет… Надо полагать, существуют веские причины, по которым вы боитесь показать лицо».
На несколько секунд за решеткой наступило раздраженное молчание, после чего голос произнес: «Вы потребовали аудиенции, вам ее предоставили. Не тратьте время на обсуждение пустяков». Голос пустоватого тембра звучал размеренно и гулко, начальные фонемы слегка резали слух – говорящий пользовался частотным преобразователем, но держал микрофон слишком близко, перегружая фильтры.
«Попытаюсь не отвлекаться от дела, – ответил Шард. – Дело это связано с убийством, недавно совершенным на станции Араминта. Существует свидетель преступления – или доверенное лицо свидетеля; его зовут Замиан Лемью Габрискис. В настоящее время он находится в Йиптоне. Прошу вас найти этого человека и передать его в мое распоряжение».
«Разумеется, это будет сделано без промедления! Но вы должны заплатить за услугу тысячу сольдо».
«За сотрудничество в рамках уголовного расследования вознаграждение не причитается. Таков закон, и вы это знаете не хуже меня – а может быть, и лучше меня».
«Нам известны ваши законы, но здесь, на островах Лютвен, соблюдаются мои законы».
«Не совсем так. Я согласен с тем, что здесь вы располагаете неограниченной личной властью – но только по умолчанию, в отсутствие надлежащим образом сформированного правительства, которое может быть назначено в любое время. Сложившаяся в Йиптоне ситуация допускается в качестве временного компромисса – постольку, поскольку вам удается более или менее успешно поддерживать общественный порядок, хотя нам приходится закрывать глаза на отдельные возмутительные подробности. Другими словами, вам позволяют управлять атоллом потому, что это нам удобно, а не потому, что мы признаём ваши полномочия. Как только вы переступите черту и начнете нарушать общепринятые правовые нормы, этому положению вещей будет положен конец».
«Разговоры делу не помогут, – отозвался голос. – Острова Лютвен фактически независимы, нравится вам это или нет. Давайте смотреть в лицо действительности – и начнем с консерватора. Его притеснения неприемлемы и оскорбительны».
«Я ничего не знаю о каких-либо притеснениях».
«Разве вы не слышали? Отныне консерватор разрешает нам взимать плату исключительно в виде расписок. Туристам больше не позволяют привозить сольдо в Лютвен-Сити – они должны рассчитываться расписками, которые затем обмениваются на товары и продукты в кооперативном магазине станции Араминта».
Шард усмехнулся: «Надо полагать, огнестрельное оружие в магазине не продается».
«Надо полагать. Но ограничения бесполезны. Мы приобретаем столько твердой валюты, сколько нужно».
«Каким образом?»
«Не вижу необходимости посвящать вас в детали наших коммерческих сделок».
Шард пожал плечами: «Как хотите. Я приехал не для того, чтобы обсуждать политику. Мне нужен Замиан».
«И вы его получите. Мы навели подробные справки. С моей точки зрения, он извращенец и негодяй. Он пытался извлечь личную выгоду в ущерб моим интересам».
Шард снова усмехнулся: «Другими словами, он осмелился не договориться с вами заранее о разделе выручки от шантажа».
«Совершенно верно. Он намеревался шантажировать преступника в одиночку, не договорившись со мной. Он заставил вас поверить в то, что шантажист – Ксаланав. На самом деле Ксаланав ничего не знал. Тем не менее, его убили».
«Кто?»
«Для меня это не имеет значения. Мы не занимались расследованием в этом направлении».
Шард не преминул заметить некоторую уклончивость последней фразы: «Не совсем вас пониманию. Вы не занимались расследованием, но что-то знаете?»
«Не вижу необходимости строить догадки. Вполне вероятно, однако, что в данном случае убийца – не кто иной, как Замиан».
«Сомнительная гипотеза. Если Ксаланав действительно ничего не знал о первом убийстве, у Замиана не было бы никаких оснований избавляться от него или бежать со станции. Гораздо вероятнее предположить, что он бежал, опасаясь за свою жизнь. А из этого следует…» – Шард замолчал.
«Продолжайте», – мягко сказал Титус Помпо, и даже электронный преобразователь речевых сигналов не смог полностью устранить в его голосе издевательский оттенок какого-то дикого торжества.
«Так же, как и вы, не вижу необходимости строить догадки, – сухо сказал Шард. – Но я очень хотел бы услышать, как Замиан объясняет свое поведение».
«Приспичило же вам! Получите вы своего Замиана. Выйдите в коридор и спуститесь по лестнице. В первой комнате справа вы найдете Замиана в обществе охранника-умпа. Тот же охранник проводит вас к автолету».
«Не буду больше отнимать у вас время. Благодарю за сотрудничество».
Из-за решетки не донеслось ни звука, но Шарду казалось, что кто-то все еще стоял за ней, наблюдая из темноты.
Охваченный чувством, похожим на боязнь замкнутого пространства, Шард повернулся и быстрыми шагами покинул приемную. Тяжело дыша, он прошел по коридору и спустился по лестнице. Справа оказалась бамбуковая дверь, выкрашенная в грязноватый темно-красный цвет – Шард распахнул ее. Умп, сидевший на скамье у стены, вскочил на ноги: «Вам нужен Замиан?»
Шард не видел в комнате никого, кроме умпа: «Где он?»
«Тут, в яме. Так безопаснее. Он работал на кухне? Не думаю, что теперь он кому-нибудь пригодится, его уже порядком потрепали». Умп подошел к во́роту с веревкой, спускавшейся в отверстие в полу, и стал поворачивать рукоятку во́рота. Шард заглянул в отверстие. В трех метрах под полом бугрились наносы покрытого слизью черного ила, полуразмытого струйками воды из лагуны. Натянутая веревка поддерживала голову человека, барахтавшегося в грязи. Руки его были замотаны липкой лентой за спиной, рот заклеен той же липкой лентой. Он дергался и корчился от укусов плотно окружившей его стайки животных, напоминавших не то крыс, не то маленьких детей с пегой темной кожей и заостренными нечеловеческими мордочками. Они грызли то, что оставалось от его ног, и уже зарывались головами в брюшную полость, оттесняя друг друга с яростной алчностью. Когда умп поднял Замиана над илом на веревке, приклеенной к его волосам, хищные паразиты еще долго не желали оторваться от тела.
Над полом помещения появилась голова Замиана, за ней последовал торс. «Йуты, конечно, над ним уже поработали, – заметил умп. – Не знаю, какой от него толк в таком состоянии».
«Толку мало», – мрачно сказал Шард.
Замиан еще не умер. По глазам его было видно, что он узнал Шарда – он что-то мычал сквозь липкую ленту.
Шард подбежал и оторвал ленту: «Замиан! Ты меня слышишь?»
«Он не может ничего сказать, да и думать, наверное, не может, – прокомментировал умп. – Умфо приказал накачать его нийеном, чтобы он раскололся. Теперь у него в башке ничего не осталось. Нийен – опасная дрянь, хотя и полезная. В любом случае он ваш – забирайте его».
«Одну минуту, – сказал Шард. – Замиан! Это Шард! Отвечай!»
Замиан издавал неразборчивые булькающие звуки.
«Замиан, скажи! Кто был водителем грузовика? Кто убил девушку?»
Лицо Замиана исказилось от напряжения. Он открыл рот и отчетливо, с усилием произнес: «Когда он вернулся, я видел гриву. Но без головы».
«Кто он? Ты знаешь, как его зовут?»
«Так вы его заберете или нет? – спросил охранник. – Я его держать больше не собираюсь».
«Подождите, – отмахнулся Шард. – Замиан, имя! Его имя!»
Умп отпустил рукоятку во́рота. Барабан завертелся, веревка с визгом скользнула в дыру. Замиан исчез.
Шард застонал от досады и плотно зажмурил глаза – ему хотелось убить охранника на месте. Он наклонился над отверстием в полу. Замиан сидел в грязи и молча, в полном отупении смотрел на йутов, поспешно вгрызавшихся в его тело. Замученный и отравленный, он уже отрешился от мира; кроме того, из него явно больше ничего нельзя было вытянуть.
Шард отвернулся и сказал упавшим голосом: «Проводите меня к автолету. Здесь нечего делать».
Тем временем Глоуэн проснулся не раньше обычного, позавтракал в одиночестве и провел утро, прибирая в квартире и повторяя слегка запущенный материал – Парилья кончилась, в лицее снова начинались занятия.
За час до полудня зазвонил телефон. Глоуэн снял трубку: «Алло?».
Прозвучал тонкий голосок: «Глоуэн, это Миранда. Я что-то нашла. Что-то странное. Хочу с тобой поговорить».
«Говори, я слушаю. Что случилось?»
«Глоуэн! Не по телефону!» – последние слова прозвучали приглушенно.
Глоуэн позвал: «Ты где? Что такое?»
«Я просто обернулась. Меня теперь пугают всякие шорохи. И правильно! Это мама, она может подслушивать».
«Хорошо, давай встретимся. Я зайду к вам?»
«Нет, я тебя встречу по дороге, минут через десять».
«Уже выхожу».
Глоуэну пришлось немного подождать, но вскоре он увидел Миранду, бежавшую к парковым воротам из пансиона Ведеров: худенькое глазастое создание с растрепанными каштановыми кудрями, полное сознания собственного значения – по меньшей мере в таком мире, каким она его себе представляла. Глоуэну, стоявшему в тени ворот, показалось, что девочка чем-то подавлена и напугана.
Задыхаясь, Миранда выбежала на дорогу. Глоуэн отошел от столба ворот: «Я здесь!»
Миранда подскочила и обернулась: «Ой! Я тебя не заметила. Я испугалась».
«Прошу прощения, – сказал Глоуэн. – Так что случилось?»
«Пошли, – потянула его за руку Миранда. – Здесь не надо говорить».
«Как хочешь. Скажи мне хотя бы, куда мы идем?»
«В Архив».
В тени деревьев, высаженных вдоль Приречной дороги, они прошли мимо «Старой беседки» и свернули по речной набережной к старинному зданию бывшего управления.
Пока они шли, Миранда начала говорить, сначала почти бессвязно, не поспевая за мыслями: «У меня все время такое чувство, что она вот-вот выйдет из-за угла или сидит где-то рядом на скамейке, просто ее не видно за деревом… А иногда кажется, что я немножко сошла с ума или сразу постарела лет на десять, на двадцать…»
«Интересное наблюдение, спору нет, – пробормотал Глоуэн. – Честно говоря, я тоже чувствую себя древним, как горы на горизонте».
Занятая собой, Миранда его почти не слышала: «Мне все это не нравится, я так его ненавижу, что меня тошнит… Я лежала ночью в кровати и пыталась представить себе, как все это было. Кто бы он ни был, он, наверное, смотрел, как Сесили выступала на сцене, но перед окончанием пошел на задний двор и спрятался в грузовике».
Глоуэн удивился: «Откуда ты знаешь про грузовик? Это же секрет!»
«Я слышала, как мама говорила с папой, когда они думали, что меня нет. В любом случае, я подумала про камеры в Архиве. На фотографиях должно быть видно, как он уходил на задний двор».
«Верно. В отделе B об этом тоже подумали. Капитан Рун Оффо каждый день изучает эти фотографии».
«Я знаю. Он уже несколько раз отбирал у меня кассеты».
«Ага, теперь все понятно! Ты работала в Архиве, помогая отделу расследований проверять фотографии».
Миранда взглянула на него с укором: «Глоуэн, ты надо мной смеешься? А я еще даже не показала тебе, что я нашла!»
«Нет, я не смеюсь. Я хотел бы посмотреть, что такое ты нашла».
Миранда приняла извинение, с достоинством кивнув головой, и они вошли в здание бывшего управления.
В просторном вестибюле звуки их шагов отражались эхом от мраморных дверей и стен, украшенных причудливой вязью литого чугуна с медальонами из зеленого порфира. «Наверное, лучше тебе рассказать, что я искала», – задумчиво произнесла Миранда.
«Кажется, я знаю. Кого-то, кто шел на задний двор Орфеума».
«Кого-то в меховом костюме. Вроде Латуюна или „бесстрашного льва“. Хотя было еще несколько таких костюмов».
«Значит, ты знаешь и про искусственный мех».
«А почему мне нельзя это знать?»