– Мара вернулась!
Средняя дочь царя Белесара, Жива, обычно тихая и спокойная, ворвалась в светлицу, словно ураган, сметая со своего пути перепуганных дворцовых девушек, занятых вышивкой кружевных платочков, на которых красовался вензель «ВБ», что означало – Велес Белесарович.
Она и сама с радостью вышила бы такой платочек, чтобы восторженно размахивать им перед воинами Белой армии, ловя взглядом улыбку самого прекрасного, умного, сильного и талантливого дивовича, улыбку, предназначенную именно ей, обещающую, что в дверь ее дома постучаться сваты и заиграет охотничий рог, объявляющий охоту жениха за невестой.
Но, увы, Велес Белесарович был ее крестным братом, нежные чувства к которому она научилась мастерски скрывать за сестринской заботой.
Вот и сейчас она умышленно и словом не обмолвилась о благополучном возвращении своего возлюбленного.
– Мара вернулась! С победой! Леля, просыпайся, соня, наша сестра вернулась с войны! Живой! Хватит дрыхнуть!
Жива растолкала гору кремовых одеял, из-под которой вывалилась на пол выпроставшаяся из косы грива золотых волос, затем послышалось невнятное мычание, и маленькая белая ладошка звонко шлепнув девушку по руке.
– Отстань. Мне все равно. Пусть даже ее в гробе приволокли мертвой.
– Леля! Дрянная девчонка!
Жива с удвоенной яростью принялась распихивать гору одеял, чтобы добраться до избалованной младшей сестры. Она решила проучить ее и притащить, в чем мать родила, на центральную площадь Белоса на торжественное шествие, которое должно было вот-вот начаться.
Правда, каштановые кудри средней дочери царя Белесара еще не были уложены, зеленые глаза – не подведены, а губы – не накрашены.
Как она могла в таком неприглядном виде показаться своей доблестной сестре? А вдруг на нее бросит взгляд Велес? И что тогда? Не видать ей сватов и замужества, как своих ушей!
Леля пищала и брыкалась, как коза, пока Жива не выплеснула на постель таз с водой, по крайней мера она очень надеялась, что это была вода, а не…
В любом случае, Леля на шествие не пойдет, но и разозлиться не на шутку, если будет дурно пахнуть, и тогда, прощай, чарующий макияж и дивная прическа.
– Отвали, Жива! Катись в Навь вместе со своей любимой Марой! – сердито крикнула младшая сестра и сбросила на пол одеяла, после чего замоталась в вышитый розами шелковый халат, зевая во весь рот и недовольно щуря небесно-голубые глаза.
Непонятно было, в какого Леля уродились такой врединой и своенравной.
Мара была вылитой копией отца, и, как и он в молодости, выбрала военное дело.
Жива во всем походила на мать, поэтому стала в свое время жрицей храма Богини Жизни, а вот Леля…
– «Вся в проезжего молодца, – так перешептывались за ее спиной дивовичи, – то ли удочерили ее тайно, то ли заколдовал кто – неизвестно, а спросить царя и царицу об этом – боязно».
Жива любезно подала Леле чашку ароматного ягодного отвара с капелькой белого приворотного зелья красоты, который каждое утро пила младшая царевна, чтобы дивовичи шеи посворачивали, когда она по Белосу прогуливаться будет.
– Чего тебе? – сменила гнев на милость Леля и хитро улыбнулась. – Снова на свидание идешь?
– Нет! Что ты, сестрица! Хочу выглядеть красивой, все-таки, царская дочь, дивовичи смотреть будут…
– Не обольщайся. Никто на тебя не смотреть не будет. Даже на меня никто смотреть не будет, хоть я первая красавица Дивмара. На Мару все таращиться будут, да на Велеса. Тили-тили тесто у них. Зря стараешься. Вот увидишь, скоро он сватов зашлет, да не к тебе только.
– Ну, Лелечка, миленькая, ну помоги еще разочек, – жалобно запричатала средняя царевна, вцепившись в край розового халата сестры и состроив умильную рожицу, – ты же самая умелая и самая красивая из всех нас…
– Так-то лучше! – сменила гнев на милость младшая царевна и улыбнулась. – Поставить морок красоты?
– Так через морок он увидит, – покраснела Жива, – а через краску – нет.
– Он – это кто? – снова хитро улыбнулась Леля, – Перун? Велес?
– Отряд Мары! – поспешно выпалила средняя сестра. – Отряд личной охраны Мары. Они там все через морок видят, ведь отцом заколдованные.
– Вот же, ненасытная! В том отряде триста воинов. Всех соблазнять будешь?
Известная на весь Дивмар своей целомудренностью и скромностью Жива покраснела и прижала указательный палец к губам, с тревогой посматривая на дверь Лелиной спальни, за которой сгрудилась, как она точно знала, толпа дворцовых девушек, чтобы подслушать очередную утреннюю перебранку средней и младшей царевны.
– Пусть слушают! – догадалась Леля. – Я прикажу всех их в тюрьму бросить и волосы отрезать, а вместе с ними и уши!
Младшая царевна на цыпочках подкралась к двери и распахнула ее ударом маленькой белой ножки. Все дворцовые девушки сосредоточенно вышивали кружевные платочки, бледные и испуганные, словно тень Чернобога увидели.
– Ладно, садись на стул и не вертись, а то, как в прошлый раз получится – пойдешь на встречу с перекошенными бровями и кривыми губами, – сказала Леля и достала из-под кровати деревянный ларец с красками.
Средняя дочь царя Белесара послушно замерла, отдавшись в умелые руки Лели, которая рисовать только и умела, а больше – ничего.
Даже колдовать толком не могла, ведь ленилась заниматься духовными практиками и личную силу копить, зато целыми днями гуляла по Белосу – каждый день в новом платье, или в Ирие цветы собирала, чтобы мыло, духи и кремы изготавливать.
И, тем не менее, отец и мать души в ней не чаяли, любили и баловали, словно она не хулиганка и бездельница, а золотой самородок.
Жива вздохнула, вспоминая, как сложно заслужить одобрение матери и почти невозможно – отца.
Да, он любит ее и Лелю, но Мару – боготворит, поэтому младшая сестра так ненавидит старшую. Сестринская зависть. Как же ей это знакомо.
Она целыми днями пропадает в храме Богини Жизни, чтобы постигнуть колдовские ремесла, узнать тайны прошлого, предвидеть угрозы будущего, исцелить больной разум и омолодить стареющее тело. Ее путь – это служение, а ей так хочется понежиться утром в кровати, зная, что она никому ничего не должна…
– Готово, сестрица.
Леля подала Живе круглое зачарованное зеркало в простой деревянной раме, которое отражало истинный образ и разоблачало морок красоты.
Средняя царевна подпрыгнула от радости на месте и чуть не задушила младшую в объятиях, затем бросилась к сундуку с платьями и стала нетерпеливо перебирать наряды.
– А вот так мы не договаривались! – надула губы Леля и скрестила на груди руки. – Мне и так носить нечего.
– Не ври! У тебя семь тысяч платьев!
– Но их уже все видели! А новые только вчера принесли. Не дам, даже не умоляй, – сказала младшая царевна и коварно улыбнулась.
– Лелечка, солнышко, красавица, сестричка милая, – снова запричитала Жива, шутливо заламывая руки в молитвенном жесте.
– Ладно-ладно. Раскричалась тут, будто на сносях. Так и быть. Одно возьми. Дарю. Добра я сегодня. Ой, не к добру это, чувствую, не к добру!
И звонко расхохоталась.
Жива снова крепко обняла младшую сестру и чмокнула в лоб.
– Умница моя. Только не хмурься, пожалуйста, морщины будут. Приходи ко мне в завтра в храм, у меня крем один есть. Волшебный, – сказала средняя царевна, заговорщицки подмигнула.
– Этой лучше его отдай, – недовольно проворчала Леля, расчесывая перед зеркалом белое золото своих спутанных волос.
– Ты о ком?
– О той, что кол в задницу воткнули. О Маре, конечно. Ты не заметила, что после плена у нее такое выражение лица, будто она ядовитое копье проглотила. Даже не улыбается…
Стоя уже на пороге спальни, Жива обернулась и покачала головой.
– Леля, пожалуйста, не начинай. Мара до плена и после плена – это две наши разные сестры. Никто не знает, через что ей пришлось пройти и что испытать. Она никогда не станет прежней. Пожалуйста, не злись. Она просто другая. Стала другой. Но все также любит тебя. Нас. Как и я. Как и все мы.
Младшая царевна обиженно надула губки и продолжила увлеченно заплетать волосы.
Жива знала, через что прошла ее сестра, но молчала об этом, ведь была жрицей храма Богини Жизни, хранящей свои и чужие секреты.