Тьма кружилась, рассыпалась на части, танцевала, разбивалась ярким калейдоскопом обрывком чувств и воспоминаний, высасывала жизненные силы, рвала на части душу или то, что от нее осталось, в пыточной камере под название Вечность.
Именно это слово было вырезано серебристыми рунами над массивными черными гранитными дверями, что символизировало срок заточения преступника.
– Не слишком ли сурово вы его наказываете, Богиня? Он же все-таки ваш сын.
– Он был моим сыном. Теперь ничто. Я бы убила его собственными руками, если бы могла, но он Древний Бессмертный, поэтому вечность проведет во тьме. Один.
Воспоминание снова разбилось на осколки и закружилось в безумном водовороте, собираясь в новый узор искривленного памятью зеркала.
Вот он сидит на полу белой камеры, пытаясь сосредоточиться и погрузиться в вечный сон, чтобы не лишиться разума. На нем простая белая одежда. Все вокруг белое. Солнце нещадно палит из окна в потолке. В трансе он слышит рокот волн, чувствует запах соли. И холод.
Снова воспоминание разбилось на тысячи цветным осколков, которые пожрала голодная тьма, он даже немного пришел в сознание, ощутив смрад, боль и смертельную слабость.
Ему даже показалось, что он глухо застонал и перевернулся на другой бок, но это было всего лишь очередное воспоминание.
Горы трясутся. Грохот. Рев. Огонь. Жар. Сажа.
С небес на землю обрушилось белое пламя, облизало стены его тюрьмы, обожгло, покалечило, ослепило, лишило воли и остатка сил, превратило в ничто.
Больше не шумел океан, солнце больше не палило, холод отступил, сменившись жарой и пеплом. Он больше не слышал стоны других узников. Не чувствовал их. Он остался один. Совсем.
Вдруг из круговорота жутких искривленных зеркал его вырвал звук – шум шагов.
Он не был уверен, возможно, память снова жестоко издевалась над ним.
Что-то ярко вспыхнуло, разорвав плотную тьму. Серебристое сияние проникло в его темницу, окутало светом. Он легонько поплыл по воздуху, словно облако, не чувствуя ничего, кроме боли и облегчения.
Чары пали.
И вдруг он услышал голоса, знакомую речь. Ему казалось, что на смотрит грозовое облако, рассеченное солнцем, а потом его пронзили два осколка голубого льда.
– Мертв, – с трудом разобрал он, – …нельзя …пленник… хоронить… Марена.
Он опять взлетел в воздух и теперь понял – его несут на руках.
Хотел пошевелиться, но тело не слушалось его.
Это был не сон, не воспоминание – стены его темницы рухнули, он чувствовал это. Личная сила снова стягивались к нему, покрывали его изможденное тело, как капельки росы вешний луг.
– Останки надо сжечь, – отчетливо услышал он недовольный мужской голос, – не нравится мне это. Нельзя извлекать на суд Неба и Земли боги знает что. Может, это чудовище какое-то. Или зараженный магической хворобой.
Хлынул мягкий серебристый свет. Сияло грозовое облако на черном звездном небе.
Нет, это была бледная девушка с седыми волосами.
– Это пленник Могора. Замученный насмерть и умерший во тьме. Его тело надо предать тело воде, чтобы его душа достигла берегов иного мира и обрела покой в Нави, – твердо сказала она и прикоснулась рукой в серебряной перчатке к его лицу – он почувствовал это, – это дивович или, может быть, Древний. Пленный белый бог…
– Или черный, – добавил сердитый мужской голос, и голубой лед принял образ молодого мужчины в белых доспехах и золотом плаще.
– У него нормальные глаза и строение черепа, – произнесла девушка, отодвигаясь от него.
Он почувствовал давно забытый запах морозной свежести,
– Это точно не черный бог. Кожа обуглилась, но покровы не деформированы проклятием солнца. Чешуи нет. Значит, это не змеевич.
– Я и забыл, что ты специалист в медицине, – ответил мужчина в золотом плаще.
Девушка метнула в него испепеляющий взгляд.
– На войне я разрезала змеевичей, чтобы изучить строение их тела, – уже более спокойно продолжила она.
– Надеюсь, мертвых? – поинтересовался мужчина.
– Змеевичи – живые мертвецы.
– Этого разрезать будешь?
– Нет, ведь это не змеевич.
– Я ставлю под заклад свои волосы, что это именно он.
– Оставь заклад себе, волосы – единственное, что есть в тебе хорошего.
– Посуди сама. Черный, как уголь. Кожа в струпьях и мелких рубцах, как бывает после выпадения чешуи. Мертв уже несколько тысяч лет и до сих пор не разложился. Змеевичи умирают именно так – сгорают на солнце, а потом ими хоть баню топить можно.
– Струпья образовались из-за механических повреждений кожи и очень толстого слоя грязи и сажи. Пленник был заточен в Могоре и вряд ли умер от солнечного света – в подземелье темно, хоть глаз выколи.
– Он мог умереть от солнца, а затем его труп спрятали в Могоре. Для надежности.
Девушка утомленно прикрыла глаза и провела тыльной стороны руки по лбу.
– Тебе нужно заседать в совете Белоса. Не переговорить тебя, не переспорить.
– Я и заседал, пока не разрубил стол во время переговоров, поэтому здесь и очутился, – улыбнулся златоволосый мужчина и скрестил на груди руки. – Так я убедил тебя сжечь это?
– Это, как ты говоришь, дивович или Древний, и скорее даже последнее. Могор был запечатан в конце первой эпохи, а сейчас середина второй. Когда отец воевал Чермигилом, черные боги захватили Могор. Здесь был вход в подземелья, в которых они укрылись от пламени Армора. Взломать тюрьмы Древних им было не по силам, поэтому свое оружие они спрятали в другом месте. Но где?
– Твой отец никогда не сделал бы подобное – не освободил из заточения врага, а то, что это враг, я уверен, – перебил девушку златоволосый мужчина.
– Наш отец, – с нажимом поправила она, – наш отец всегда погребал убитых дивовичей, строил курганы и ладьи. Род Белесара чтит заветы Древних, ведь мы – их потомки.
– Тогда нужно поджечь ладью. На всякий случай.
– Я уверена, что это Древний. У них не принято предавать тела огню – только вода и лед, поэтому отнесем его к реке. Там и сплавим.
– В левом притоке Алмора? Реке Смерти? Шутишь? Это такой крюк делать. Хотя… Тем лучше. Там не вода, а серная кислота, расплавит труп, как Армор – камни.
Девушка наклонилась к лицу пленнику и положила на спекшиеся веки два кусочка горного хрусталя.
– Почему ты так ненавидишь его? – тихо спросила она.
– Чувствую неладное. Дурно мне, как было в Аме, в Могоре, в Чарморе – везде и всюду, где ступала нога врага, – мужчина в белых доспехах нервно перебросил за плечо толстую золотую косу, скинул плащ и накрыл им узника.
Теперь его несли на носилках.
Тело мерно покачивалось, словно в пустыне снова плескался океан, и плыли корабли.
Личная сила медленно и верно возвращались к пленнику, и чем дальше он удалялся от темницы, тем лучше себя чувствовал.
Он ощущал глубоко под землей извивающиеся, словно змеи, синие жилы земли, несущие воду и колдовскую мощь, и черпал из них силу Нави. Жадно пил, утоляя жажду измученной болью и памятью души, пока разум его не погрузился в сон, в котором не было ни калейдоскопа видений, ни кривых зеркал, ни ранящих осколков – только серые грозовые глаза, в которых вспыхивали молнии.
Проснулся он на рассвете.
Все также неподвижно лежал, как кусок угля. Глаза по-прежнему были плотно закрыты, но он все видел, чувствовал, слышал, знал и осознавал, словно парил над своим ссохшимся и покореженным телом, похожим на обожженное молнией старое дерево.
Серое марево плотным облаком окутало берег каменистой реки. Вокруг не было ни одного деревца, но ладья была уже готова – ее сделали из щитов и доспехов, спаянных между собой. Дно железной лодки покрывал золотой плащ.
Его тело, замотанное в белую ткань, на которой было изображено дерево и меч, несла на руках девушка с серыми глазами и седыми волосами, убранными в высокий хвост.
Ее лоб украшал тонкий металлический ободок с прозрачным камнем, а белые доспехи покрывал серебряный узор. Нет, руническая вязь. Он смог почитать написанное:
«Благой и святой силой Неба и Земли, я Марена Белесаровна, старшая дочь владыки Белесара и владычицы Дивии, несу мир и справедливость в проклятые земли черных богов на погибель всем темным силам и полчищам змеиным. Заклинаю силой Древних – да будет так, истинно говорю я, дщерь Неба и Земли, Мараана».
Он вдруг что-то почувствовал и испытал страшное беспокойство, будто забыл нечто очень важное.
Что-то, помогавшее ему сохранять разум все эти долгие тысячи лет во мраке и одиночестве.
Что-то, ради чего он решил бороться до конца и победить любой ценой.
Что-то настолько ценное, что он был готов пожертвовать собой и всем миром, чтобы это защитить.
Он попытался пошевелить рукой или приоткрыть глаза, но тщетно – тело не слушалось его.
Девушка уже осторожно опустила его на дно лодки.
Невероятным усилием воли он снова погрузил свое сознание в черное исхудавшее тело, казавшееся еще более уродливым рядом с сияющей девушкой.
Она положила правую ладонь на его лицо под полотном и читала заговор разрыва уз на языке Древних.
Из нее истекала сила широкой серебряной рекой. Ее слова ткали могущественные древние чары, которым он был не в силах противостоять, хоть и был проклятым на одинокую вечность Древним Бессмертным.
Он почувствовал, что когда она закончит творить колдовство, его связь с измученным телом навсегда разорвется.
Нет!
Он больше не хочет этого. Не хочет умирать. Не нужен ему вечный покой, ведь теперь у него есть цель, смысл, мечта, страсть, одержимость – ему есть ради чего жить.
Он все вспомнил.
И должен дать знак, что жив, ведь нельзя убивать живого, это тяжкий грех. Он должен… О, Солнце и Луна! Он должен сделать это!
– Белая река, текущая издалека из Лунного чертога от Белого бога, разорви жизни узы, лиши разум груза, очисти земное тело, сделай душу белой, наполни…
Тут девушка прервала чтение заговора, ведь не знала имени покойника, но, подумав, решила его посмертно имянаречь. Она закрыла глаза, сосредоточилась, и имя пришло к ней само.
– Мариан. Да. Я даю тебе имя Мариан, – тихо сказала она и продолжила заговор:
– Наполни Мариана покоем и забери в Белое море…
Вдруг ей показалось, что покойник вздохнул, плотно на его лице всколыхнулось, но подумав, что это ветер, она продолжила:
– К Белому острову пусть плывет, Белого бога пусть найдет, встанет перед Белым престолом и родится духом новым…
Девушка оборвала заговор, и кружево чар развеялось, видение иного мира исчезло.
Мужчина с золотой косой мигом очутился возле нее и яростно обнажил меч – черной обугленной рукой мертвец вцепился в край ее одежды.
С каким удовольствием он отрубил бы эту поганую руку, если бы девушка не приказала:
– Зови целителей.