Ехать в самоходной карете Лагранджа было сплошным удовольствием – хорошие рессоры сглаживали неровности мощёной дороги, а мягкий диванчик позволял телу расслабиться.
Я жадно смотрел в окно, надеясь понять, куда меня занесло.
Темноту ночи рассеивали немногочисленные фонари. Их было несколько меньше, чем я видел раньше, когда бывал в похожих городах. Ага, в основном дома четырёхэтажные из серого камня. Но такие дома – это основа современной городской архитектуры не только моей родины – Виктории, но и других трёх стран Ойкумены. Разница, как правило, лишь в цвете крыш.
Я видел красные крыши. И пару раз взгляд цеплялся за красные кителя прогуливающихся офицеров и красные бушлаты городских стражников.
Красный был цветом Виктории – страны, названной в честь некой легендарной королевы, правившей не пойми когда и не пойми где.
– Нравится, да? – тепло поинтересовался Лаграндж, сидевший рядом со мной на диванчике в салоне самоходной кареты. Двое охранников и кучер находились в головной кабине.
Я молча кивнул.
– Это называется город. А сам город называется Торвиль. Он расположен на острове Бун в Шестом сумеречном море.
Грудь будто сжали тисками. Сдавленно улыбнувшись, я кивнул.
Конечно, я уже начал догадываться, что я оказался именно в Торвиле. Но услышав подтверждение, что я очнулся на своём родном острове, почувствовал тягучую тоску.
Я отвернулся к окну.
Да, всё это мне знакомо… Пусть внешне немного изменилось, но всё ещё узнаваемо… Вон аптека, в которой я пополнял запасы лекарств, когда ещё лично занимался закупками для команды – у неё поменялась вывеска и буквы изменили начертание. А вон там рядом с ней пекарня, пару раз я заходил туда, хотя фамилия владельца на вывеске раньше была другой.
Город мой… но что-то изменилось. Да и сам я другой. Какого дьявола так вышло?!
И как будто отвечая на сформулированный вопрос, на меня обрушилась новая порция воспоминаний:
– Ты не против обсудить наши ближайшие планы за завтраком?
– Любишь же ты деловые завтраки, Бари, – усмехнулся я.
– Предпочитаю решать дела с утра. Очень полезный навык, знаешь ли, с таким-то капитаном.
– Да-да, понятно. Ладно, идём.
– Я велел накрыть стол в своей каюте.
Прислонившись лбом, покрывшимся испариной, к холодному стеклу, я прикрыл глаза и погрузился в то, что случилось давным-давно. Хотя одновременно мне казалось, будто прошло всего лишь пару часов…
– Как тебе эта керуанская тыквина? – спросил мужчина, сидящий напротив меня за столом. Довольно высокий мужчина, крепкий и мускулистый, с сильной залысиной на макушке, но с густыми чёрными бровями, остроконечной бородой и усами. Мой лучший друг, бессменный помощник и правая рука – Джекман Барбаросса.
Я отрезал кусок бордового плода и закинул в рот.
– Превосходно! Спасибо, что попросил подать. Думаю, скоро можно и парням дать попробовать. Наш кок отлично наловчился её готовить. Уверен, он никого не потравит.
– Да… приготовлено и правда отменно, – проговорил Джекман. За столом он всегда выглядел эдакой чопорной леди – спинка ровная, еду нарезает на крохотные кусочки, мизинчик оттопырен.
– Так о чём ты хотел поговорить, Бари? – прожевав очередной кусок, осведомился я.
– Хммм… – протянул он. – Ты величайший капитан из когда-либо живших, Леон. Единственный, кто открыл новые острова во всех Семи сумеречных морях.
– Но не в восьмом, – усмехнулся я.
Джекман поморщился и мотнул головой:
– Восьмого моря не существует.
– То же самое говорили и о Седьмом, пока мы его не открыли. А ещё раньше о Шестом. До этого о Пятом… Мне продолжать, Бари? Не хмурься, мы обязательно найдём его, дружище! Не существует сумеречных вод, которые не может покорить моя Лудестия. Я знаю, что восьмое море существует, и отыскать его – моя судьба. Судьба ждёт меня! Там – за линией горизонта! За границей Сумрака! – патетично продекламировал я и вернулся к керуанской тыквине, фаршированной мясом косорылого кабана.
– Ты всегда был мечтателем, Леон. А не реалистом.
– В отличие от тебя, – я пожал плечами. – Возможно, именно поэтому мы вместе и смогли привести Лудестию в Седьмое море.
– Я говорил тебе, что твоя натура тебя убьёт. И оказался прав, – вздохнул он.
Его слова больно резанули по ушам.
А яд резанул по желудку.
– Умкх… – захрипел я, схватившись за живот. Я поднял изумлённый взгляд на Джекмана. Мне ведь показалось, да? Он… он ведь не мог?
Не показалось.
Бари стоял и торжествующе улыбался.
– Яд рыжей тропической лягушки надёжен, как скала. Надо же! Сработал с точностью до секунды, – усмехнулся он, бросив взгляд на настенные часы. – Но самое главное, его эффект очень похож на действие яда керуанской тыквины. Удивительное растение ты нашёл в Седьмом море. Кто-то умирает, съев его полусырым, а кто-то нет.
Я потянулся к целительскому артефакту, лежащему на столе. Когда пробуешь новое блюдо, всегда нужно держать этот небольшой тёмный брусок под рукой.
– Э, нет, Леон, – Бари перехватил брусочек. – Он ведь разрядился после недавней стычки с титосийцами.
Я захрипел и начал заваливаться на пол. Но с яростью собрав остатки сил, я схватил нож со стола и швырнуть его, метясь в глаз предателю.
– Аркх!!! – захрипел Джекман, зажимая кровоточащее ухо.
Из-за чёртова яда я промахнулся.
Я рухнул на пол. Пришло осознание, что я не переживу этот день.
Я смотрел на своего бывшего лучшего друга. Он отвёл руку от раны, и…
Я засмеялся. Его ухо теперь напоминало раскрытый рот.
– Чего ржёшь? – выплюнул Джекман. – С ума сошёл? Хотя ты всегда был безумцем!
– Я лишь подумал… кха… что тебя вздёрнут на нок-рее… за предательство… Бари Голодное Ухо.
– Идиот! Полоумный дебил! Сдохни уже быстрее! Сдохни! Никто ничего не узнает. А если и узнает, то не посмеет и вякнуть! Лудестия будет моей!
– Ха-ха-ха… – я разразился странным сиплым смехом. – Представь, что… байки… алти… о перерождении… правда. Я приду… за тобой!
– Довольно бредить!
– Я приду за твоей головой! Теперь оглядывайся до самой смерти…
Мои глаза закрылись, я больше ничего не видел. Лишь моя рука на остатках воли подтянула мой верный капитанский компас к губам.
– Стоп… – почти неслышно прошептал я.
– АР-Р-Р-Р!!! – заревел я и яростно стукнул кулаком по дверце кареты. Теперь я всё вспомнил.
– Тише-тише, сынок! Что случилось?! – всполошился Александр Лаграндж. – Мы уже почти дома! Тебя напугали эти тёти? Не бойся их, это всего лишь кабаре!
В самом деле мы только что проехали одно злачное заведение, перед входом которого, завлекая клиентов, задирали ноги и махали подолами юбок две сочные дамочки.
Я покосился на них, и чтобы успокоить старикана, я показал ему большой палец.
– О… – протянул он. – Наш малыш знает толк в женских прелестях? Как-нибудь обязательно свожу тебя туда.
Я молча кивнул.
Мысли же вновь вернулись к моей смерти. Бари… Сука… Убил меня! Предал меня! Но что ещё хуже, увёл мой корабль! Да я его самолично повешу на реях Лудестии! Тварь! Как представлю, что он трогает сейчас своими грязными ручонками штурвал моей малютки…
– Убь… ю… – тихо прорычал я.
– Что ты сказал, сынок? – переспросил Лаграндж, а затем изумлённо округлил глаза. – Постой, ты не только понимаешь речь, но и сам умеешь говорить?
Я кивнул. Подумав секунду, я указал на горло и неопределённо повёл рукой.
Несколько секунд Лаграндж пялился на меня, а затем звучно хлопнул себя по лбу.
– Вот я дурак! Воды-то тебе не предложил! Ну ничего, мы уже подъезжаем.
Самоходная карета свернула с главной улицы в переулок, въехала в высокие ворота, и проехав метров пятьсот по подъездной дороге через ухоженный парк, остановилась перед крыльцом трёхэтажного особняка.
Ещё до полной остановки кареты Лаграндж распахнул дверь со своей стороны и взревел:
– Григорий! Три стакана тёплой воды! Срочно!
Мы уже поднимались по высоким мраморным ступеням крыльца, когда перед нами остановился худосочный старик с моноклем и острой седой бородой. Одной рукой он держал серебряный поднос, на котором стояли три стакана.
– Пей, сынок! – заботливо проговорил Лаграндж.
И я выпил все три стакана воды до дна.
– Ух… – выдохнул я, поставив пустой стакан на поднос. – Помогло. Спасибо, господин Лаграндж.
– Какое чистое викторианское произношение… – приложив ладони к щекам, пробормотал он. – Святая Дева под Килем, ты не перестаёшь меня удивлять, сынок! Где ты научился так говорить на интерлингве?
– Хм… – напоказ задумался я, хотя ответы на щекотливые вопросы уже успел придумать. – Толком не могу объяснить. Наверное, можно назвать это «обучение во сне»? – я склонил голову набок, как недавно делал сам Лаграндж.
– Обучение во сне? – восторженно выпалил он. – Хочешь сказать, ты изучил наш язык, просто слушая посетителей музея, пока лежал в летаргии?
Я кивнул.
– Поразительно! Это достойно сотни научных исследований и десятка диссертаций! Ты и язык алти, знаешь?
– Разумеется, господин Лаграндж, – ответил я на наречье коренных народов колонизированных морей.
– Совершенно без акцента! Как и ожидалось от носителя! А… – он стушевался и продолжил неуверенно: – может быть, ты расскажешь о своей жизни на Родине?
– Не могу, – я снова перешёл на родную интерлингву. – Я очнулся только сегодня. И сам толком ничего о себе не знаю.
– Фух… – с облегчением выдохнул Лаграндж и вымученно улыбнулся. А затем виновато произнёс: – Я и не надеялся, что ты очнёшься. Мы перепробовали все доступные способы – и всё без толку. А до нас тебя пытались разбудить алиссийские моряки, подобравшие тебя в море. Говорят, ты дрейфовал по волнам прямо на кровати. Да, прямо так, на кровати, но похожей на каноэ алти. И на их языке там выбито: «Здоровья тебе, сын Солнца». Она сейчас в музее. Я тебе потом её покажу.
– Стало быть, ты купил меня вместе с кроватью в качестве экспоната для музея? – спросил я ровным тоном.
Лаграндж потупился, а затем склонил голову:
– Прости, сынок. Я ведь и подумать не мог, что ты очнёшься. А людям полезно видеть других людей. Понимать, что хоть мы и разные, все мы в сути своей одинаковые. Даже такой уникальный алти, как ты.
– А я уникален? – переспросил я напряжённо. Вряд ли Лаграндж знает об особенностях этого тела. О том, что оно способно не только чувствовать структурные вибрации, но и мощно излучать их даже без вспомогательных артефактов.
Пару секунд Александр молчал, а затем, улыбнувшись, махнул рукой на двери особняка.
– Идём в дом. Там будет проще объяснить.
По большей части ничего объяснять не потребовалось, я всё понял сам, когда встал перед зеркалом. То, что я теперь высокий и мускулистый, я уже понял по собственным ощущениям. Но в общем и целом такой фигурой никого не удивишь – хорошо сложенные мужчины встречаются на улицах, хоть и не столь часто, как хотелось бы портовым нимфоманкам.
А вот расцветка моего тела действительно оказалась уникальной.
Ярко выделяясь на белой коже, на меня пронзительно смотрели глаза с радужкой оранжевой, как морковный сок. На голове вместо волос как будто росла шерсть карликового барана цвета спелой пшеницы и закручивалась в тугие завитки.
Мда, внешность весьма неординарная. Я слишком светлый даже для алти! Не говоря уже о жителях четырёх стран, гордо именующих себя «люди» (к которым я раньше принадлежал). Они поголовно имеют смуглую кожу и тёмные, а порой и чёрные, волосы.
Когда я разглядывал свой облик в огромном зеркале в гостиной, ощутил резкую боль в животе. Первая мысль была, что меня снова отравили! Но уже через секунду живот громко заурчал. Улыбаясь, Лаграндж пригласил меня на поздний ужин, но я предпочёл сперва помыться. Хозяин выделил мне в помощь своего верного дворецкого, но после того как Григорий объяснил, как включать и выключать воду, я выпроводил его из ванной.
Итак, водопровод, похоже, не изменился – всё та же система насосов и котлов для горячей воды. Скорее всего, в доме Лагранджа, как и в других богатых домах, свои ванные комнаты есть почти в каждой спальне.
Пока я мылся, для меня подготовили одежду. Облачившись в простые синие брюки и белую блузу с жабо классического кроя, я чистый и красивый под чутким надзором Григория спустился в столовую.
– Отлично выглядишь, сынок, – улыбкой встретил меня довольный Лаграндж. Он сидел во главе длинного обеденного стола.
– Спасибо, – я вежливо кивнул и занял приготовленное для меня место возле хозяина дома.
Сервировка была простая, видимо, никто не рассчитывал, что дикий алти знает все виды ножей, вилок и ложек.
Передо мной стоял тёплый мясной салат. Едва я закинул в рот первый сочный кусочек, как блаженство вкуса захватило весь мой организм.
– Нравится? – заботливо спросил Лаграндж.
– О, да! Что это за мясо?! – выпалил я, едва не добавив «никогда такого не ел».
– Корноухий кроль с острова Эльви, что в Седьмом сумеречном море, – с улыбкой проговорил он.
Остров Эльви? Не помню такого. Что-то из нового?
– Вкуснятина. Наверное, недавно открыли? – всё-таки не удержавшись, брякнул я.
– Остров-то? – кажется, мой неосторожный вопрос не вызвал у Лагранжа подозрений. Он с удовольствием пустился в объяснения: – Да лет десять уже как. И кролей этих почти сразу начали употреблять в пищу. Только первые несколько лет, как и многое из Седьмого моря, никуда, кроме Метрополии, и не возили. Вице-премьер Седьмого моря таким образом привлекал людей в свою колонию. Уникальными материалами и вкусами, – вдохновенно проговорил он, а затем, спохватившись, спросил: – Тебе понятны все слова и понятия, что я употребляю? Например, Вице-премьер?
– Да. Это тот, кто управляет колониями Виктории в морях с Третьего по Седьмое.
– Или Вице-прима, если речь идёт о женщине, – менторским тоном добавил Лагранж.
– А как зовут Вице-премьера Седьмого моря? – как бы невзначай спросил я.
– Джекман Барбаросса, – равнодушно ответил Лаграндж, а затем усмехнулся и будто кого-то пародируя, продолжил: – второй капитан легендарного фрегата Лудестия, бывший первый помощник капитана Леона Джонсона, именуемого Хозяин Семи Морей.
– Хозяин Семи Морей? – опешил я. Удивление от этого прозвища даже затмило злость от упоминания Бари, захватившего мою девочку.
– Согласен, звучит слишком патетично, – кивнул Лаграндж. – Но, уверяю тебя, сынок, легендарный капитан Джонсон как никто другой достоин этого звания. Хоть и получил его посмертно. Полагаю, знать Метрополии не позволила бы называть живого свободного капитана Хозяином морей, в которых располагаются их земли.
Я начал кивать, всеми силами пытаясь погасить зарождающуюся в груди ярость. Очень неприятно обсуждать собственную смерть. Точнее, убийство грязным предателем, почивающим теперь на моих лаврах.
– И как же… Как погиб капитан Джонсон? – спросил я, обуздав эмоции. – Что с ним стало? И давно ли?
В ответ Лаграндж тяжело вздохнул и сделал глоток вина из бокала.
– Да уже восемнадцать лет как, – наконец, изрёк он. – Смерть… Такая нелепая смерть настигла героя-первооткрывателя. Он отравился неправильно приготовленной керуанской тыквиной! Тогда только-только начали осваивать этот необычный плод. Некоторые романтики даже утверждают, что и среди поедателей керуанской тыквины капитан Джонсон был одним из первопроходцев. Что умер он, не изменив себе и открывая новое.
Я слушал собеседника вполуха. В голове крутилось лишь «восемнадцать лет».
Тысяча акул мне на ужин!
Я помню эти события, будто они произошли сегодня утром! Правда, как будто после этого утра я успел хорошенько набраться и проспаться. И сегодняшнее утро в моём мозгу сильно отдалилось.
Но всё же, восемнадцать лет?! Так долго?! Надеюсь, Бари держит себя в форме и не превратился за это время в рассохшийся комод. А то убивать его будет как-то невесело. Мало чести сражаться с немощным стариком.
А Лудестия? Как она? Бари, конечно, не полный ноль в артефакторике, но до меня ему, как до Первого моря брассом. Смог ли он удержать за Лудестией статус лучшего корабля в мире? Самого проходимого, надёжного и мощного?
Дерьмо медузы… Восемнадцать лет!
– Сынок? С тобой всё в порядке? – обеспокоенный голос Лагранджа вернул меня в новую реальность. – Живот прихватило? Наверное, после долгого сна еда плохо зашла? Но ты выглядел таким здоровым, совершенно не походил на обычных людей в летаргии, и…
– Всё в порядке, просто задумался, – успокаивающе улыбнулся я.
– А… – выдохнул он и с сомнением в голосе спросил: – И о чём же, позволь узнать?
– Неужели все приняли такую странную версию смерти капитана Джонсона? – спросил я, глядя ему прямо в глаза.
Лаграндж удивлённо моргнул, а затем отвёл взгляд.
– Основная версия она и есть основная версия, сынок, – проговорил он в сторону.
– Стало быть, есть и другие?
– Я не хочу это обсуждать! – резко бросил он, повернувшись.
На этот раз пришёл мой черёд удивлённо округлить глаза.
– Прости, не хотел тебя пугать, – зачастил Лаграндж. – Но и посвящать тебя в сплетни я не буду.
Хм… Да он ведь боится! И скорее не за себя, а за меня! За юного уникального алти, который может по глупости своей и неопытности попасть впросак в большом жестоком мире.
Значит слухи опасны…
Значит есть те, кто не верит в то, что Бари весь из себя светлый и пушистый. Это хорошо… Это здорово! С этим можно работать.
– Пусть будет по-вашему, господин Лаграндж, – как можно теплее ответил я, возвращаясь к трапезе.
Вкус этого кроля был бесподобен! Не могу точно сказать, что он мне по нраву, но тут ведь главное, не чтобы нравилось. Главное – попробовать, открыть для себя новое…
– Скажи, сынок, – неожиданно нарушил тишину Лаграндж, – как я понял… Ты не знаешь, где твой дом, и кто твоя родня?
– Я свободен, как ветер Глубокого Сумрака, – отозвался я. А затем оторвался от еды и огорошил Лагранджа: – Но со своими планами на ближайшее будущее я определился. Я хочу стать свободным капитаном. И как можно скорее.
«А затем вернуться в Седьмое море, отомстить Бари и вернуть Лудестию», – мысленно добавил я.