Течение реки замедлилось и через седмицу почти пропало. Некогда буйная Ключинка захирела и принялась обрастать тиной и камышами. Вода позеленела, да так, что бабы не могли постирать на берегу бельё – всё выходило в грязных разводах.
– Недобро… – Качали головами старухи.
Приходил и Нор. Он с умным видом прошёлся вдоль Ключинки, покидал в реку камешки и покачал седой головой.
– Заболотила, – пояснил он явившемуся с ним сыну, будто и так не было ясно.
Отчего вдруг полная звенящих ключей речушка потеряла всякую волю к движению, он тоже не понимал. Но лицо следовало держать. Поэтому староста велел парням повыкорчевать поросль да отчерпать вёдрами ряску.
Покуда муть не вернулась в русло, девки высыпали из деревни с полными корытами стирки. Среди прочих была и Ива. Однако подле неё никто не сидел, не хихикал, валяя бельё по камням, не брызгался водой и остатками мыльнянки. Все косились на неё, не рискуя осуждать в голос, но не желая и водиться. Каждая слышала, как Ива перед всей деревней отдала себя Хозяину болота. А зелёные волосы, которые охальница не слишком-то старательно прятала под платком, ажно кричали, что нечисть приняла подношение. Ну и как с такой задружишься? Сразу ясно, что бед не оберёшься с нею рядом!
Ива склонилась к воде, стараясь не смотреть по сторонам, и полоскала рубаху. Пальцы, прежде чуткие к холоду, не немели. Напротив, река казалась ей парным молоком, хоть девки вокруг и визжали, когда обливали друг дружку.
Притопив рубаху, девушка закрыла глаза. Едва чутное течение обласкивало ладони, редкая поросль щекотала кожу – сердцу радостно! Точно кто-то утешающе гладит руку: не бойся, не одна ты! Никто боле не обидит!
Вот щекотнула плавником рыбёшка – Ива дёрнулась, испугавшись, и распахнула глаза. Вот взбаламутился ил на дне. Вот мелькнула кляксой расплывшаяся тень. А вот что-то сверкает зеленью, подмигивает среди водорослей. Девушка вгляделась. Вроде уже не один огонёк, а два. А если согнуться ещё немного, то кажется, что среди обломанных камышей кто-то спрятался.
Ива свесилась с берега. Прядь зелёных волос выбилась из-под платка и мазнула по поверхности воды. А тот, кто смотрел снизу, повторил движение, приподнялся, глядя в ответ отражением. Да только отражение обыкновенно рисует того, кто глядит в стекло, а ныне же, как в вечёрных гаданиях, Ива видела по ту сторону тонкой границы жениха.
Хозяин болота словно бы стоял под водой, а словно и нет. Он был частью этой реки, тело его колыхалось с нею вместе. Кинь камень – растает расходящимися кругами.
Девка обмерла. Схватит? Утащит?
– Кто ты? – неслышно шевельнул губами Хозяин болота.
Ива ажно хихикнула:
– Неужто не знаешь?
Он мотнул головой, словно невеста неправду молвила. Коснулся рук Ивы, всё ещё держащих под водой рубаху. Девица от неожиданности разжала пальцы, и тельник поплыл вниз по течению белокрылой птицей. Но Ива и не заметила. Она склонилась к болотнику, почти касаясь губами воды. Как не склонится? Зелёные глаза заманивали на глубину, обещали открыть неведомое. Тянул ли её к себе Хозяин болота или Ива сама вот-вот и ринулась бы в Ключинку?
– Ты – она? – с надеждой спросил мужчина.
Он переплёл свои пальцы с её. Всмотрелся, силясь найти что-то важное в облике девушки.
Ива прошептала:
– Кого ты ищешь? Кто нужен тебе, владыка топей?
Не то мужчина горестно искривил рот, не то укрывшееся тучкой солнце пустило неудачный блик.
– Не она… Она бы знала.
Иве стало горько. Сейчас Хозяин не выглядел монстром, каким впервые предстал перед нею. Быть может потому, что стоял светлый день, а вода в реке была почти прозрачна, не чета чёрному болоту?
– Чем утешить тебя? Как обогреть?
– Утешить… – прошуршал Хозяин в ответ. – Утешить… – Глаза его потемнели, из них вязкими каплями потекло чёрное и страшное, уносимое стремниной дальше. И там, где пролегали чёрные полосы, начинало тянуть гнилью. Хозяин жутко улыбнулся. – Я утешусь. О, как я утешусь!
Чёрные слёзы растаяли в воде, река всколыхнулась волной, едва не выйдя из берегов. Пальцы, только что нежно обнимающие ладони Ивы, превратились в стальной капкан: рвись-не рвись, не выпустит!
И тут кто-то из деревенских, подкравшись сзади, пихнул Иву в спину.
Она с визгом кувыркнулась в реку. На мгновение помстилось, что снова оказалась в болоте, да не по колено, а целиком. И теперь ни вдохнуть, ни выбраться! Ива забарахталась, не понимая, где верх, где низ, а девки на берегу знай хохотали! Чего пугаться: воды едва по пояс! Колени-то разогни, дурёха, – и встанешь во весь рост! Когда же это поняла сама Ива, страх улетучился. Исчезло и болото, и лес, и жуткие топи, всплывшие в её памяти.
Она под всеобщее улюлюканье выбралась на сушу и отжала подол. Платок уплыл вслед за рубахой, и предстояло сильно постараться, чтобы их нагнать. Зелёные волосы разметались по плечам.
Ива окинула бывших подружек затравленным взглядом, но те, видно, усмотрели в нём угрозу, а не обиду, и отшатнулись.
– Прокляну! – в шутку пригрозила девушка, безошибочно указывая на зачинщицу – конопатую нескладёху, пока ещё не вошедшую в возраст невесты.
Девица ещё не обрела взрослой стати, однако тело того не знало и всё норовило вырасти. Да не равномерно, а по очереди: то одна грудь, то вторая. То нос, то губы… Нескладёха хрюкнула от испуга и юркнула за спины подружек.
Но вместо смеха, всегда сопровождающего дурные шутки, раздался всеобщий вздох. Первой обрела голос дородная красавица Сала:
– Мавка!
Она аж раскраснелась, став похожей на ту дюжину свинок, которыми по праву гордился её отец.
Остальные подхватили. Громче всех кричала Хоря, харчевникова наследница:
– Мавка! Мавка!
– Я не…
Ива закусила губу. Как докажешь? Всё одно в своей правоте никого не убедить. Кричи-не кричи, а волосы зелены и лучше всяких наговоров кажут, кто тут с нечистой силой водится.
А Ива-то и правда с ней водилась! И домашнего духа, являющегося то чёрным котом, то мышкой, то сверчком она теперь с рук потчевала. И колтун при виде неё прятался в сноп сена, и хвороб – маленьких злыдней, похожих на комочки шерсти, она метлой выметала из углов. Так что ж теперь перечить?
Уперев руки в бока, она проговорила:
– Ну мавка. И что с того?
Девицы так и опешили. Они небось ждали мольбы и слёз: мол, человек я! Ваша! Неужто не верите? А Ива возьми да согласись! Как быть?
– С нечистой силой водишься! – неуверенно укорила нескладёха.
Ива подтвердила:
– Ну вожусь. А тебе, Еня, никак завидно?
Красавица Сала, будучи бойчее прочих, выступила вперёд.
– И Хозяин болота тебя к себе утащит!
– Не утащит, – поправила Ива, внутренне содрогнувшись, – а под руку возьмёт и женится. А тебе с сыном мясника миловаться. Ты за этого толстяка с младенчества просватана!
Красавица скривилась: косоглазый парнишка был ей не люб, а насмешки собирал со всех деревенских парней. Но отцы их и правда всё порешили заранее, даже успели прикинуть, как перестроить дома, чтобы вышло большое родовое имение, да с пристройкой, где можно открыть лавку.
– Покуда я слова поперёк никому не молвила, – между тем продолжала Ива, – всем хороша была! И на вечёрки меня звали, и кудель вместе прясть. А уж от пирогов матушки моей и подавно никто не отказывался! А ныне не угодила? Ныне плоха? Отчего же? Что я за себя постояла, а никто из вас не сумел?
От этих слов нескладёха Еня горько завыла – видно и на её сердце тяжким бременем висело горе. Девки кинулись её утешать, утирать слёзы. Сала же плюнула Иве под ноги.
Ива пожала плечами, развернулась и пошла вниз по течению, куда уплыла брошенная рубаха. Она держала спину прямо и шагала твёрдо до тех пор, пока кто-то из девок ещё мог её видеть, но, когда русло завернуло за холм, слёзы сами покатились по щекам. Девушка утирала их рукавом, но тот, промокший, мало чем помогал.
Как-то само собой вышло, что ноги вынесли её к опушке. Там, недалеко от берега Ключинки, дюжину зим назад обосновалась слепая бабка Алия. Младшая дочь Лелея долго умоляла её вернуться в род, не позорить семью, но старуха была непреклонна.
– Я слепая поболе вас зрячих вижу, – говорила она.
И ничто не могло заставить её изменить решения. Вот и вышло, что Креп с женой, не в силах переубедить своевольную старуху, сдались и помогли ей переделать продуваемый сквозняками шалашик, который она объявила жилищем, в маленькую, но крепкую избёнку. Уважая старость, они помогали Алие с бытом, приносили снедь, но та всё больше отказывалась:
– Я не немощная. Без вас обойдусь.
В деревне она показывалась редко. Разве что на смотрины к внучке явилась, да и то без большой охоты. А до того не пересекала околицы с позапрошлой весны.
Когда на свет появилась Ива, Алия сначала выхаживала хворого младенчика, а опосля, когда девчонка начала бегать по двору голышом, нянчила её пуще родных дочерей. Тогда-то старуха и начала слепнуть. Словно последнее здоровье отдала, чтобы вытащить внучку, рождённую одной ногой на том свете. А убедившись, что та выросла, хоть и худой, но крепенькой, покинула родню.
Алия рассказывала сказки про незримых жителей леса, про духов, про то, как договориться с богами. И про болото рассказывала. Что даже в самый страшный час туда соваться не след. И Ива с подружками, слушающие с открытыми ртами, твёрдо усвоили: в запретную чащу – ни ногой!
Избёнка была совсем крошечная. Одному человеку – и то тесновато. Зато отапливалась с полполенца, а для одинокой слепой бабки это важнее. Не было даже забора. Креп некогда порывался поставить хоть какую ограду, дабы не лезло дикое зверьё: лес-то рядом! Но Алия погнала его метёлкой:
– Ты мне не перечь! Схоронюсь как-нибудь! Мне не звери страшны, а от того, кто и впрямь навредить может, твой плетень не защитит!
Креп поспорил-поспорил, да и плюнул. Чего с безумной старухи возьмёшь? Небось оголодает, сама домой вернётся. Но годы шли, а Алия не возвращалась, окончательно одичав и прослыв деревенской ведьмой.
На ведьму она походила всего более: с распущенными седыми космами, с вплетёнными в волосы верёвочками, в наряде, сшитом из звериных шкурок, невесть как добытых и обработанных. Издалека её можно было принять за одного из тех духов, что, по поверьям, обитали в лесу.
– Ба!
Стоило узнать сгорбленный силуэт у воды, слёзы сразу высохли. Ива подбежала к старушке и заключила её в объятия, ничуть не опасаясь напугать: слепая услышала гостью задолго до того, как та её окликнула.
– Ну шо ты, шо ты носисси?! – сварливо попеняла внучке Алия. – Упадешь, расшибёсси! Унуча! Ты, никак, мокрая вся?! Простудисси!
Старуха сцапала её за ухо. Иве бы вырваться: как так?! Взрослая девка, а её ровно малое дитё треплют! Но она не стала. Иной раз малым дитём побыть в радость, и пусть его, ухо. Не так уж сильно бабка его дерёт.
– На, няси. – Алия безошибочно сунула девушке в руки рубаху, только что выловленную из реки, потом замерла, чутко прислушиваясь, и резким, нестарушечьим движением подхватила зацепившуюся за корягу косынку. – Стирають?
– Ага.
– Оно и видно. Вечно что-то упустите в воду, неумёхи! А ну как речной конь польстится и выглянет? Как потом его обратно в воду затолкаете? Нябось ня подумали?
– Не подумали, – покорно согласилась Ива, позволяя втащить себя на крыльцо.
– Потом заиграитси, все посевы потопчеть! А усё из-за вас, растерях! Ты, унуча, подружкам-то скажи, скажи!
– Скажу, – кивнула девушка, умолчав о том, что подружки теперь её точно не послушают.
– Ну, чаго встала?! Стоить она! Застудисси! – Алия ощупала понёву внучки, потрогала волосы (Ива от души порадовалась, что бабка не видит их цвета). – Ровно в Ключинке искупнулась! Ходи, ходи в избу!
Пока старушка суетилась вокруг, скидывая в котелок сушёные травки, Ива стянула мокрую одежду и завернулась в одеяло. Забралась с ногами на лавку и принялась смотреть.
За годы в избушке мало что изменилось. Казалось, она застыла в одном дне, как когда-то застыла и сама Алия. Сколько Ива её помнила, старушка всегда была именно такой: суетливой, строгой и заботливой. Она всегда находила, чем угостить явившихся к ней на засядки девчушек, но и попенять им за безделие не забывала. Ива с подружками лущили горох и плели лук, сидя с поджатыми ногами на этом самом скрипучем полу. И он всегда был тёплым, даже в самые лютые морозы. Вот там, на углу печки, Ива когда-то угольком нарисовала страшного монстра – чёрного, косматого. С его пальцев стекали тягучие капли. Рисунок и поныне оставался на месте, слепая бабка не знала, что он там. И котелок был тот же самый, из которого Алия поила их, малых детей, травяными отварами. Старушка плеснула в него воды и выскочила во двор, к летнему очажку, – погреть.
Запах тоже был родной. Пряный, пыльный, густой… Казалось, приляжешь прикорнуть на лавку, – проснёшься уже в ином времени. Где страшный монстр – всего лишь рисунок на печи, где бабушка гладит по волосам, прервав неоконченной сказку, где главная несправедливость для Ивы – то, что её гонят домой, не позволяют остаться на ночь у старой Алии.
– Бабушка, – пригревшись после ледяной речки, Ива зевнула и повыше натянула одеяло, – расскажи враку, а?
Враками в Клюквинках звали сказки. А что же они как не враки? Ежели говорить хорошо и верить в то, что сказываешь, враки могли и правдой обратиться. Бабка Алия как-то баяла про кривую горбатую девку, что наврала себе красавца-жениха. А тот возьми и явись! Вот она – сила слова!
– А что бы и не рассказать. – Старушка присела рядом, положив на мокрый затылок внучки морщинистую тяжёлую ладонь. Задумчиво отхлебнула из чашки, которую приготовила для Ивы. – О чём табе, унуча?
– О Хозяине болота… – прошептала девушка, засыпая.
Незрячие глаза Алии затуманились. Морщинки, трещинами расползающиеся по загорелой коже, пролегли глубже обычного.
– Про Хозяина… Будет табе про Хозяина.
Сказывают, когда-то он был человеком. Врут, как пить дать врут!
Не может такого быть, чтобы монстр по земле ходил, чтобы ел от одного хлеба с нами, чтобы… любил. Не было у него никогда души – враки!
Родился он в трясине, в самых топях. Там, куда не суются звери, где не растёт клюква, где мухоморы присматривают за порядком, да духи лесные водят хороводы по одним им известным кочкам.
Страсть как он не любил солнечного света и чистой воды! И от нашего воздуху ему тяжко становилось. Вот и сидел он в своей чаще, дышал смрадом болотным, напускал по ночам туман на лес. Тот туман иной раз тянул щупальца к деревне, что стояла недалеко от опушки, но боги миловали, не пускали зла за околицу. Так и жили: монстр на своей земле, люди на своей. И никто ту черту не пересекал, ведь каждому известно: что в лапы чудища болотного попадётся, то он ужо не выпустит. Станет ходить, незримый, по пятам, лишит сна и покоя.
Но, как водится, всегда найдётся та, кому завет старших не указ. Нашлась и тогда…
Девица была чудо как хороша! Стройна что лоза, черноброва, ступала лебёдушкой!
Раз пошла она по грибы на ночь глядя. Да не абы куда, а в самую запретную чащу! Никого не взяла с собой. Ни верного пса, ни подружек, ни младшую сестрицу, хоть та и упрашивала слёзно.
– И тебя не возьму, и матушку с батюшкой не беспокой! – наказала красавица. Подхватила лукошко – и была такова.
И уж как плакала малышка, как тревожилась, а всё одно сестру не воротить. Младшенькая-то помнила запрет старших: в лес да после заката, никак нельзя! Там твари страшные, там монстры бездушные, там чудища – сожрут, не подавятся!
Сколько младшенькая плакала, сколько молилась богам, чтобы беды не случилось, да, видно, ночью светлых богов не дозовёшься. Так и уснула она калачиком у порога.
А под утро вернулась сестрица. Да не такой вернулась, какой уходила. Всё ж угодила она в лапы чудищу! Бледная да румяная, с глазами шальными, губами алыми, искусанными, ровно при горячке. В темноте она не приметила сестру, прошмыгнула через клеть, скинула поскорее одёжу и поспешила обмыться. Но младшенькая приметила и красные следы укусов на её шее, и полосы от когтей и кровь на ногах. Попалась сестра монстру! Попалась и не сумела отбиться!
Рассказала младшая матери с отцом, какая беда сестру настигла, да поздно. Не спасти ужо…
С тех пор ушло из семьи счастье. Ослушница не только на себя беду накликала, но и нечисти открыла путь в деревню. Ночь за ночью пропадала она, являлась к Хозяину болота по первому зову.
Младшенькая пряталась, лишь заслышав тяжёлые шаги под окном. Аж уж тот голос, что манил сестру из дому, и вовсе не смогла бы забыть!
– Выходи, любушка! Выходи, милая…
И сестра шла, как козочка к мяснику.
Ни мать ни отец не могли её вразумить. Уж и дома её запирали, и охрану ставили, и дюжих парней просили оборонить от зла. Ан нет! Шмыг – и не доищешься красавицы до утра! Ровно сквозь землю провалилась!
А ежели монстр лесной кого заприметил, живым уже не выпустит! Высосет всю душу, оставив одну пустую оболочку.
Так и случилось.
Однажды посадили девицу под замок. Да не просто так, а с криком и обидами! Та причитала и на колени падала, вопила и рвала волосы, но мать с отцом не отступились. И тогда-то, на закате, случилась беда.
Девица выпрыгнула в окно и бегом припустила к лесу. Как была: простоволосая и босая. Бежала так, словно жизнь её от того зависела – вот как силён зов Хозяина болота!
Младшенькая было увязалась следом, да попалась матери. Та ухватила дочь и, плача, увела со двора.
А к первым петухам сестру приволок домой отец. Да только не она это уже была. Выпил её душу Хозяин, иссушил до костей. Стала красавица своей тенью. Бледна, холодна, от еды и воды отказывалась.
По лету явились к ней сваты. И всё честь-честью: жених хорош, высок и статен, сватовство как бабки завещали, обрядовые блинцы на славу удались. А всё девице не в радость, всё смотрит она на чёрную чащу, вздыхает, не спит ночами, когда туман тянется через холмы к деревне…
Сказывают, коли однажды повелась с нечистой силой, не жить тебе среди людей. Так и случилось.
Девица ушла в лес в ночь перед свадьбой. Не прибрала волос и котомку на плечо не закинула. Только младшенькую поцеловала на прощание.
– Не поминай лихом сестрица, – попросила она. – Быть мне женой Хозяина болота. Иначе свет не мил.
Девицу нашли уже утром. Расспросили младшенькую и докумекали, где искать. Она лежала в белоснежной рубахе на чёрной глади болота, раскинув руки, как крылья. Она смотрела в небо, а улыбка так и застыла на губах. С ней её и похоронили.
С той поры Хозяин болота ищет свою невесту. Богами ему заказано покидать чащобу, а мудрые старики ещё и поставили околицу на четырёх железных столбах, дабы освящённый огнём металл отпугивал зло. Но ежели какая девка по недосмотру али глупости забредёт к запретной границе, ждёт её одна участь: утащит её к себе Хозяин, сделает бездыханной невестой. И никто боле добрым словом её не вспомнит.
Иве снился сон. В том сне было чёрное болото и зелёные огни, похожие на глаза. Они заманивали её, босоногую, в трясину, звали и всё силились что-то сказать. Ива прыгала с кочки на кочку, надеясь поймать те огни, забредала в непроглядную чащобу и давно уже потеряла дорогу, по которой пришла. Но огни всё не давались в руки.
– Покажись, не прячься! – взмолилась девушка.
– Убоишься!
– Не убоюсь! Покажись!
Ива потянулась за зелёными огоньками, вот-вот достанет! И тогда из чёрного болота поднялся… Ива вздрогнула и проснулась.
Бабка Алия сидела рядом, гладила её по волосам и слепо смотрела куда-то туда, куда зрячим хода нет. Остывший вар плескался в кружке и в него, сбегая по морщинистым щекам, капали слёзы.