Мое воскресное утро началось с хорошей физической разминки. Почти час я занималась с железом, качалась с гантелями на шведской стенке, потом подтягивалась на ней и приседала со штангой на плечах. После контрастного душа и сушки головы феном я с удовольствием уселась на кухне за стол, достав предварительно из холодильника сыр и масло, а из хлебницы – батон ржаного. Чайник на плите ворчливо закипел, и вместе с его свистком требовательно зазвонил домашний телефон. Пришлось отложить на время хлеб и нож, пойти в комнату и взять трубку.
– Слушаю.
– Привет, Тань, это я…
Голос Мельникова на том конце провода был уставшим и каким-то даже, я бы сказала, грустным. Не выспался, бедолага? Или его «подопечные» вконец его доконали?
– Рада тебя слышать, Андрюша. По делу звонишь или как?
– По делу.
– Все-то ты в трудах праведных, государь, аки пчела.
– Я уже не пчела, я уже шмель – мохнатый и злой! – и скоро начну жалить всех подряд! – рявкнул в трубку Мельников.
– Ого! Андрюша, это кто же тебя так довел?! – возмутилась я.
– Да тот вчерашний писака, родственничек нашего обожаемого начальства, – процедил Мельников сквозь зубы.
– Этот Дарий Донцов? Чем же он тебя довел, Андрюша? Когда я вчера от тебя уходила, ты имел еще вполне сносный вид.
– Спасибо. Только этот вид был уже одной видимостью. На самом деле я еле сдерживался, чтобы не послать этого бумагомараку куда подальше. Ты даже не представляешь, Тань, как он достал меня своими расспросами про нашу работу! И как вы выезжаете на места преступления, и как вы расследуете эти самые преступления, и как вы вычисляете преступников?.. Мне что, делать больше нечего, как лекции читать всяким детективщикам недоделанным?!
– А почему ты думаешь, что он «недоделанный»? – спросила я. – Ты же детективов не читаешь. Может, он очень даже хороший писатель, известный?
– Кто известный? Дарий Донцов известный? Тань, ты что такое говоришь? Вот ты, к примеру, о нем слышала?
– Я – нет. Но, может, он широко известен, так сказать, в узких кругах…
– В узких кругах ограниченных людей? Ну, там-то, может, и известен! Например, среди своих родственничков. Может, его книги только его мама с папой и читают. Ну, еще дядя, наше обожаемое начальство, и его дражайшая половина – тетя…
– Значит, он тебя конкретно вчера достал? – подытожила я.
– Ты даже не представляешь, как! И знаешь что, Тань, я вчера в сердцах это… Может, и зря сделал, но… так получилось…
– Ну, Мельников, не тяни. Что ты такое сделал? Упек его на пятнадцать суток?
– Да как его упечешь-то: племянник начальства?! Нет, я того… Дал ему номер твоего телефона! – выпалил наконец Андрюша.
– Что? – ужаснулась я. – Вот этому… хм… Мельников! Зачем?
– Тань, ну, извини, но он меня просто достал! Понимаешь?
– Это я как раз понимаю, а телефон-то мой тут при чем?! И вообще, Андрюша, что я тебе такого плохого сделала, что ты слил мой номер этому чудику?
– А я что плохого сделал своему начальству, что оно меня отдало на растерзание этому Дарию?..
– Ты, Андрюша, знаешь что, давай сам разбирайся со своим начальством и его творческими родственниками, а меня в свои дела не впутывай. Что мне теперь с этим писателем делать, если он начнет звонить мне?
– Что значит «если»? – удивился Мельников. – Обязательно начнет, вот увидишь!
– Да? Ну, спасибо тебе, Андрюша, удружил! Век буду помнить, – язвительно выдала я.
– Да ладно, Тань, ты особо не расстраивайся. Этот Дарий, в общем-то, безобиден. Только вот чересчур занудный, – попытался успокоить меня Мельников. – Но от занудства, насколько я знаю, у нас еще никто не умирал…
– Кроме людей, окружающих зануду, – добавила я и уже более миролюбивым тоном заключила: – Ладно, Мельников, так и быть, я сегодня добрая, и на этот раз я тебя прощу, если… устроишь мне встречу с вашим подозреваемым.
– Встречу? – Андрей на минуту задумался. – Хорошо, Тань, считай, что уговорила.
– Завтра. Во сколько подъезжать? – решила я закрепить отвоеванную позицию.
– М-м-м… Во сколько?.. Давай часикам к одиннадцати.
– Как скажешь, Андрюша. В одиннадцать я у тебя.
Я положила трубку и вернулась в кухню. Мой завтрак уже подходил к концу, когда вновь раздался телефонный звонок. Пришлось снова пойти в комнату.
– Слушаю.
– Здравствуйте, Татьяна, – раздался в трубке уже знакомый мне голос Дария.
– И вам не хворать, – не особенно любезно ответила я.
Звонивший, казалось, не заметил моей неприветливости.
– Вы меня узнали?
– Еще бы! Вы – знаменитый писатель-детективщик, Дарий Донцов. Я права?
– Ну, так уж и знаменитый! – В его голосе сквозило плохо скрываемое удовольствие. – Я, вообще-то, недавно пишу, пробую, так сказать, перо.
– И как? – поинтересовалась я.
– Что «как»? – не понял Дарий.
– Как вам перо?
– В каком смысле?
– Но вы же его пробуете! Вот я и спрашиваю: как вам перо?
На том конце провода повисла тишина, наверное, писатель придумывал, что бы мне ответить пооригинальней. Так ничего и не придумав, он решил перевести разговор на другую тему.
– Татьяна, как вы думаете, откуда у меня номер вашего телефона? – лукаво спросил Дарий.
– Я думаю, вам его слил мой друг Андрей Мельников, – ответила я.
– Да-а? – разочарованно протянул писатель. – Вообще-то, вы правы. Он сказал, что вы – частный детектив и можете помочь мне в выборе сюжета для моей новой книги.
– Что ж, он прав, – подтвердила я, вздохнув, – это мое самое любимое занятие – подсказывать писателям сюжеты для их новых книг.
– Правда? – обрадовался мой новый знакомый, не уловив сарказма в моем голосе. – Тогда, может, вы и мне подкинете какой-нибудь эдакий сюжетец?
«Я-то могу подкинуть, – подумала я, – только вот ты поймаешь ли? – Но вслух я, разумеется, этого не сказала. Пожалуй, все-таки не стоит «подкалывать» родственничка Андрюшиного начальства, а то неизвестно еще, как он на это отреагирует. Вдруг пожалуется дяде, тот даст нагоняй Мельникову, и встреча с нашим подозреваемым может мне и не обломиться, а это, в свою очередь, замедлит мое расследование». Поэтому я сказала:
– Хорошо. Дайте мне время подумать, и я подарю вам роскошный сюжет для вашей книги.
– Правда? – обрадовался писатель. – Тогда, Татьяна, запишите номера моих телефонов… И можете звонить в любое время дня и ночи!
«Ой, спасибо, что разрешили!» – чуть не сказала я. Делать мне больше нечего, как по ночам разным писателям звонить, сюжеты подкидывать. Но тем не менее я записала номера его телефонов – домашнего и мобильного – и, попрощавшись, положила трубку. Потом я взяла листок со списком подозреваемых в деле старушки Ягудиной и нашла номер ее сестры, Эллы Ивановны. Сегодня у нас воскресенье, дамочка, скорее всего, дома, так что можно встретиться с ней и мило побеседовать о детстве нашей погибшей и вообще разузнать на месте, как там и что. Как они жили, как дружили, хотя бы в далеком детстве, а может, и не дружили вовсе, не всегда родные сестры любят друг друга до беспамятства.
Я набрала ее домашний номер, и вскоре мне ответил приятный женский голос, прекрасно поставленный и с артистическими нотками.
– Квартира Белохвостиковых.
– Здравствуйте. Мне нужна Элла Ивановна, – сказала я.
– Слушаю вас.
Очень приятный голос, таким обычно говорят дикторы или экскурсоводы. Ну, еще дамы высшего общества. Подчеркнуто любезно, но с достоинством, выдержанно, мы, мол, себе цену знаем. А ведь ее внук сидит в «обезьяннике» с подозрением на убийство! Или ей на него, что называется, начхать?
– Я – частный детектив, меня зовут Татьяна Иванова. Я расследую дело убийства вашей сестры…
Она слушала меня, не прерывая. Я коротко объяснила, зачем мне необходимо встретиться с ней.
– Кто вас нанял? – вдруг спросила она холодно-любезно.
«Хороший вопрос. Ну, и как мне быть? Сказать правду, мол, бывшая жена вашего драгоценного внука, – возможно, она даже бросит трубку или пошлет меня куда подальше, ведь мне хорошо известно, как они все относятся к Насте. Но ей это тоже нужно: оправдать мальчика, ее близкого родственника, которому грозит до пятнадцати лет тюрьмы». Я решила ответить уклончиво, главным для меня было попасть в их дом, а там на месте что-нибудь придумаем.
– Меня нанял человек, которому, скажем так, небезразлична судьба вашего внука.
Интересно, устроит ее такое объяснение? Она помолчала буквально пару секунд – выдержала этакую театральную паузу, затем негромко сказала:
– Хорошо, подъезжайте. Запишите адрес…
Она продиктовала мне адрес, который, разумеется, был мне прекрасно известен, но я сделала вид, что записала его, поблагодарила собеседницу и начала собираться. До двух часов, на которые у меня была назначена встреча с моей клиенткой, было еще достаточно времени, зачем же терять его понапрасну?
Квартира Белохвостиковых расположилась в такой же четырехэтажной «сталинке», как и квартира Насти, только на третьем этаже. Современная железная дверь с глазком и ковриком на полу, веселая трель звонка, после которой за дверью послышался знакомый уже женский голос:
– Кто там?
– Я – Татьяна Иванова, я вам звонила…
Щелкнул замок, и в проеме двери показалась женская статная фигура. Мельников был прав: Элла Ивановна выглядела гораздо моложе своих семидесяти лет. Пятьдесят не пятьдесят, но шестьдесят или около того я точно ей дала бы. Темные крашеные волосы были аккуратно уложены в высокую прическу, карие глаза подведены карандашом, неяркая губная помада подчеркивала ее маленькие аккуратные губы. Острый, чуть вздернутый носик придавал лицу задор и молодость, нежный румянец гладких, практически без морщин, щек оттенял красноту рубиновых сережек в ушах. На хозяйке было бордовое шерстяное платье – длинное, ниже икр, с белой кружевной шалью, небрежно накинутой на плечи. Рубиновая брошь сверкала под ослепительной белизны воротничком.
– Элла Ивановна – это я, – доложила хозяйка, хотя я и так догадалась об этом.
– Очень приятно, – кивнула я в ответ.
Она отступила в глубь коридора, пропуская меня внутрь.
– Простите, вам нетрудно будет переобуться? У нас, знаете, паркет…
Квартира Белохвостиковых напоминала скорее музей – повсюду висели картины в рамах, пастели, карандашные зарисовки, на секретере, ломберных столиках, в стенке за стеклом стояли фарфоровые и бронзовые статуэтки. Кажется, у ее сестры тоже дома были картины и статуэтки, вспомнила я, во всяком случае, Кирилл, сослуживец Андрея, говорил ему об этом. Хозяйка заметила, что я оглядываюсь, и поспешила предварить мой вопрос:
– Я работаю в музее, я – экскурсовод. А это – это скорее хобби.
– Копии? – догадалась я.
– Вот именно: копии, а не подделки, как выражаются некоторые невежды. Хотя здесь в основном работы хороших копиистов. Вот это, например, копия с картины Васнецова «Сирин и алконост», работа Сусекина, это – Врубель, «Валькирия», копия неизвестного художника, но копия очень хорошая! А это – пейзажи Володи Мошникова, нашего тарасовского художника-живописца. Заметьте: это – подлинники, и я горжусь этим. Володя – умница, я от него в восторге! Несколько его картин и в нашем музее висят.
– Элла Ивановна, мне бы хотелось поговорить с вами о вашем внуке, – напомнила я ей причину моего визита.
– Да, конечно, – вздохнула хозяйка. – Присаживайтесь сюда.
Она указала рукой на глубокое старинное кресло возле изящного журнального столика. И кресло, и столик были выполнены в стиле девятнадцатого века. Женщина забрала с кресла свое вязание – длинные толстые спицы с ажурным изделием на них, и я опустилась на мягкое сиденье, поставив сумку на пол, на ковер.
– А вас, наверное, удивляет, что я так спокойно отношусь к тому, что мой внук сидит в кутузке?
Я предпочла промолчать, но Элла Ивановна расценила мое молчание по-своему.
– Поверьте, это так только кажется, – вздохнула она, садясь на диван напротив меня. – Я вовсе не спокойна, сердце просто заходится от одной мысли… Но Роман принес нам столько горя! Вы не представляете! Мы возлагали на него такие надежды! Он ведь мог быть чемпионом в своем фехтовании, а он… Женился черт знает на ком! Это такая семья! Ужас! Вы даже представить себе не можете… Отец жены Романа – уголовник, мать – алкоголичка, торгашка паленой водкой! Это же просто жуть! Где у него были глаза?! Разве мы так его воспитывали? Разве к такому готовили? И разве такая девушка должна была войти в нашу семью?! Вернее, в семью моего сына…
Элла Ивановна достала откуда-то платочек и приложила к глазам. Я заметила, что по лицу ее и шее пошли красные пятна. Я перевела глаза на статуэтку, стоящую на высокой тумбе за ее спиной. Бронзовый обнаженный юноша занес свой короткий меч над чудовищем с телом человека и головой быка. Еще мгновение – и Минотавр будет повержен. Я невольно залюбовалась работой неизвестного мне мастера. Хозяйка перехватила мой взгляд.
– Это Бари. «Бой Тесея с Минотавром», – сказала она грустно. – Я уверена, вы слышали эту легенду. Царь Крита приказал ежегодно приносить Минотавру в жертву семь афинских юношей и семь девушек. Жестокие были времена! Когда вместе с жертвами на остров прибыл Тесей, в него влюбилась дочь Миноса, Ариадна… Господи, о чем я?! Ромочку подозревают в убийстве…
Элла Ивановна снова поднесла платочек к глазам. Я увидела, как на них блеснули слезы.
– Он не мог, правда, Татьяна, не мог! Мы воспитывали в нем порядочность и благородство, а теперь говорят, что он воткнул рапиру в глаз Ахолии! Господи! Это просто дикость какая-то! Нет, нет, это не он…
– Элла Ивановна, а эта история со свадьбой Романа, – осторожно сказала я, – правда, что вы…
– Спрятали его одежду? Да! – Хозяйка гордо выпрямилась на своем диване, в ее голосе послышался вызов. – Мы решили всеми силами воспротивиться этой дурацкой свадьбе. Это же надо было додуматься до такого: жениться на этой… хм, этой…
– А ваша сестра, как я поняла, помогла молодым?
– Помогла, черт бы ее побрал! Да разве это была помощь?! Она же нашему Ромочке жизнь испортила, идиотка!
Я внимательно посмотрела на Эллу Ивановну. Нет, она еще держала себя в руках, но лицо ее еще больше пошло пятнами.
– Своих детей и внуков нет, так она моим нагадила!.. Извините, конечно, Татьяна, вы – посторонний человек, и я не должна вам говорить такое… Это наше, семейное… Но, поверьте, просто сил никаких нет. Иной раз думаешь: надо было давно отравить ее, и желательно еще в детстве, тогда, по крайней мере, не пострадали бы мои близкие…
Хозяйка отвернулась к окну и теперь сидела ко мне в профиль. Сейчас она была похожа на какую-то графиню или герцогиню. Помолчав с минуту и, очевидно, придя немного в себя, Элла Ивановна продолжила:
– Хотя что ее винить?! Я считаю, это наш отец во всем виноват.
– Ваш отец? – удивилась я. – Но чем?
– Вы слышали о… Да нет, наверное, вы слишком молоды для этого… Наш отец – профессор истории Ягудин. Когда-то он был знаменит, а уж в нашем Тарасове его все знали. У него вышло довольно много книг и монографий. Но он был, мягко говоря, с большими странностями. Видите ли, женясь на нашей маме, он мечтал о сыновьях. Вот просто спал и видел: иметь двух или трех сыновей. И чтобы они тоже были историками, как он. Но… Первой родилась девочка. Отец страшно расстроился, даже накричал на маму и назвал дочку Ахолией. В переводе с греческого это значит «злая, жестокая». Как вам такое, Татьяна?
Элла Ивановна посмотрела на меня. Что я могла ей ответить? Я только сочувственно покачала головой, мол, да, ужас! Не имя, а Божье наказание.
– А менее чем через три года родилась я. Когда отец узнал, что у него снова девочка, он, представьте себе, напился, а маму встречать из роддома даже не пришел! Никто из его друзей-ученых и учеников и не догадывался, что он такой самодур. Мама страшно переживала, плакала, у нее даже молоко пропало от расстройства. А отец назвал меня… Вы думаете, мое имя Элла? Нет. Я – Аэлла, что на том же греческом – папином любимом языке – значит «буря». Ну и как вам такое? – Хозяйка смотрела на меня, ища в моих глазах сочувствия.
– Впечатляет, – кивнула я, не торопясь, правда, выражать это самое сочувствие.
– Дурацкое имя, не правда ли? Получая паспорт, я его сменила. Да все и так звали меня просто Эллой, всегда, с садика. А Ахолия предпочла остаться с папочкиным именем, ее, видите ли, все устраивало. Но я думаю, она сделала это из вредности: мол, назвали меня злюкой, так нате вам, получите!
– Элла Ивановна, скажите, пожалуйста, вы с сестрой дружно жили? – осмелилась спросить я. – Только прошу вас ответить, извините, честно.
Женщина посмотрела на меня с недоумением.
– Дружно? Что вы такое говорите, Татьяна?! Да с ней никто не мог ужиться, даже собственный отец. Даже мама, а уж у нее был просто ангельский характер. Ахолия ругалась со всеми. Хотя… здесь все-таки во многом виноват отец. Да. Он был очень груб с нами, с дочерьми и женой, временами его требования были просто несуразными. Например, когда сестре было девять лет, он заставил ее прочесть его книгу о гарпиях. Это такие существа в древнегреческой мифологии – полуптицы-полулюди, дочери морского божества Тавманта. Они исполняли наказания, посланные людям богами. Я помню, что книга была сложной, отец ссылался на свои находки и работы других авторов. Представьте, каково это было читать девятилетней девочке!
– И она прочитала? – спросила я.
– Да, от корки до корки, отец просто заставил ее сделать это в наказание за что-то… я точно не помню, за что именно.
– Жестко, – согласилась я.
– Самое интересное, что эти гарпии в средневековой литературе стали символами жадности, ненасытности и нечистоплотности. Считалось, что они нападают на скупцов. Образ гарпии в геральдике означает свирепость в ответ на провокацию или символ порока и страстей. И знаете, Татьяна, что я думаю, Ахолия, прочитав эту книгу, сама решила стать как гарпия. Да, да. Мы все испытывали на себе тиранию отца, но ведь мы с мамой не обозлились, не стали жестокими и черствыми. Мы несли свой крест с терпением и достоинством. А вот Ахолия… Она стала грубить мне и маме, потом и отцу тоже. Она стала злой и жесткой, переговаривалась в школе с учителями, а одноклассников дразнила и обзывала, ябедничала на них. Понемногу ее стали ненавидеть абсолютно все. Одноклассники называли ее не Ягудина, а Я-гадина, так и писали на доске и на ее парте. От этого она свирепела, выходила из себя и кидалась на обидчиков с кулаками. Никто не дружил с ней, и Ахолия озлоблялась все больше…
– Неужели она не понимала, что таким поведением только отталкивает от себя всех? – спросила я.
– Кто знает, может, и понимала, только остановиться уже не могла, и врагов с каждым днем у нее становилось все больше. Меня она тоже ненавидела, думаю, еще и потому, что мама часто ставила меня ей в пример: вот, мол, Элла у нас – добрая, отзывчивая девочка, не грубит маме, и подруг у нее много, а ты, Холя…
– Но это скорее только подливало масла в огонь, – предположила я.
Хозяйка кивнула:
– Да, сестра меня просто не выносила. И вредила мне, чем только могла: воровала у меня вещи, так, всякую мелочь – заколки, ленты в косы, потом и кое-что из одежды. Я не жаловалась маме, нет, мне ее было очень жалко: ей и так доставалось от папы, чтобы еще и наши с сестрой разборки разбирать. А вот Холка иногда ходила к матери и говорила про меня разные гадости: то я с мальчиком встречаюсь – а я тогда училась в восьмом классе, и такое у нас было не принято, время было не то, сами понимаете. То я гуляю с дворовым хулиганом, от которого весь двор стонет, и он учит меня курить… Откуда она брала эти истории? Зачем трепала маме нервы? Неужели не понимала, что она ужасно расстраивается?! Сначала мама ей верила и страшно переживала из-за меня, потом, когда убедилась, что Холка все врет, и врет постоянно, расстраивалась из-за того, что мы – родные сестры, а живем друг с другом хуже лютых врагов.