С появлением Хизер жизнь Марка не сильно изменилась. В самом начале от него мало что зависело. Карен взяла все заботы на себя, и это было разумно, ведь грудью кормить он не мог, менять подгузники не рвался, а во время прогулок и купания был на работе. Вскоре ему стало казаться, что Карен и Хизер живут в общем, наглухо закрытом от всех остальных пространстве, а он существует как бы снаружи, вне его. Попытки поучаствовать в их жизни заканчивались провалом – из-за его неумелости, естественно, – а Карен было проще все сделать самой, чем наблюдать, как он сражается с детскими одежками, пытаясь натянуть их на едва начавшую ходить малышку, или собирает сумку перед прогулкой в парке.
Он злился не на Карен, а на себя, воспринимая тот факт, что его отодвигают на позицию наблюдателя, как следствие тех же недостатков, которые к этому времени стали очевидными всем сослуживцам. Марку никогда не удавалось выйти на первые роли, стать заметным в финансовых кругах. Он хорошо работал и зарабатывал больше, чем мог когда-либо мечтать, и тем не менее на его глазах многочисленные гораздо менее достойные коллеги обходили его по карьерной лестнице, в большей мере благодаря светским, чем деловым талантам, и он в конце концов поставил крест на мысли, что однажды будет руководить департаментом или даже летать корпоративным самолетом.
Хизер была очаровательным ребенком. Белокурая, хотя со временем волосы могли и потемнеть, с большими голубыми глазами, она начала улыбаться очень рано, всего в месяц от роду, и часто с восторгом хлопала в свои маленькие пухлые ладошки. Карен одевала ее в вязаные комбинезончики и считала, что, хоть Хизер и девочка, голубой цвет больше подходит и к ее внешности, и к характеру. Хизер притягивала взгляды прохожих, а ее щебет, улыбки и смех покоряли даже самых мрачно настроенных ньюйоркцев.
Она была такая хорошенькая, что неизбежно оказывалась в центре всеобщего внимания и в парке, и в магазине. Новые знакомые смотрели на Карен или на Карен вместе с Марком, не в силах скрыть удивления, что подобный ребенок мог появиться у такой пары. Родителей Хизер это никогда не огорчало, и они пожимали плечами со смиренной гордостью: оба они независимо друг от друга пришли к одному и тому же выводу, которым друг с другом, однако, не делились. Они были уверены, что их внутренние сущности реализовались в их чудесном биологическом творении. Марк даже однажды шепнул Карен, что, если «у них так хорошо получаются дети», может, стоит подумать еще об одном ребенке.
Карен, конечно, любила родителей и считала свое детство в зеленом пригороде Вашингтона идиллическим, но тем не менее чаще вспоминала этот период как годы одиночества. Она всегда мечтала о брате или сестре, но подозревала, что, поскольку ее мать была зациклена на контроле рождаемости, она сама появилась на свет, скорее всего, по чистой случайности. В течение некоторого времени она воображала себе брата, который был на десять лет старше и водил ее, например, в кафе-мороженое или на уроки классического танца. Однако ей хватало ночевки у одной подруги и возвращения из школы вместе с другой подругой и ее братьями-сестрами, чтобы сообразить, как ей повезло, ведь единственному ребенку не нужно сражаться за каждый пустяк.
С другой стороны, ситуация, когда не нужно драться за любую мелочь, имеет свои минусы. Карен была послушной, легко поддавалась чужому влиянию и не любила рисковать. Она никогда не прыгала первой в бассейн, а предпочитала сначала посмотреть, как это сделают другие. К тому же мать вернулась на библиотечные курсы, когда Карен была еще совсем маленькой, а отец, патентный поверенный, с трудом справлялся со свалившимися на него обязанностями по ведению домашнего хозяйства и воспитанию ребенка. Он был влюблен в свою работу и гордился чужими творениями как собственными. Воображая себя изобретателем, он то и дело брался что-то мастерить, но в основном упивался тем, как смотрят на него соседи, когда он стоит на пороге с чертежами под мышкой, изображающими электрические схемы или химические формулы, далеко выходящие за пределы его понимания.
Когда мать стала руководить передвижной библиотекой Кларксберга, Карен перестала ходить в детский сад и часто днем, забившись куда-нибудь в угол, следила за тем, как мать читает вслух другим детям. Поэтому вплоть до второго класса она всегда держала свои книги раскрытыми так, будто сидела перед воображаемой аудиторией. Испугавшись, что из-за сокращения бюджета передвижную библиотеку закроют, горожане провели референдум, после которого не только дети махали рукой ее матери и окликали ее по имени.
Карен терпеть не могла делить мать с другими людьми и проводить столько времени с няней, которая на самом деле была уборщицей. Поэтому она ходила на все внешкольные занятия подряд, лишь бы вернуться домой как можно позже. После девятого класса на нее вообще перестали обращать внимание, и Карен привыкла, придя из школы, запираться у себя в комнате, смотреть по портативному телевизору любовные сериалы, одновременно лаская собственное тело.
Карен ответила Марку, что не хочет второго ребенка. Это было бы нечестно по отношению к Хизер. На самом деле в ту самую минуту, когда Хизер родилась, Карен уже знала, что будет отдавать ей все свое неусыпное внимание и заботу. И никогда не угрызалась, что таким способом оправдывает безразличие к собственной карьере или зависимость от успеха Марка, ведь Хизер не была обычным ребенком. Будь такое обаяние у самой Карен, может, мать никогда бы не вернулась к учебе.
Хизер подросла, превратившись из прелестного младенца в хорошенькую девчушку, но ее явная красота как бы отступила на второй план перед обаянием, умом и, главное, глубокой способностью к сопереживанию. «Почему ты плачешь?» Этот вопрос она задала в пять лет, сидя в прогулочной коляске в вагоне метро; она спросила это у женщины, которая вовсе не плакала и вежливо поправила девочку. Хизер продолжала настаивать: «Не стоит грустить, даже если у тебя тяжелые сумки. Я могу понести одну из них». Тогда женщина нервно засмеялась, пересела поближе к Карен и, поблагодарив за предложение, отказалась от помощи. Карен слегка пожурила дочку, сказав, что нехорошо вмешиваться не в свое дело, и протянула ей кружку-непроливайку с соком.
Женщина смотрела в сторону и делала вид, будто читает рекламу, а Хизер все время поглядывала на нее и в какой-то момент вернула кружку Карен со словами: «Все в поезде ведут себя так, словно они здесь одни, но ведь это же неправда». И тут женщина разрыдалась. Карен не знала, что делать, полезла было в сумку за бумажными платками, но вместо этого просто погладила женщину по плечу, а та всхлипнула и смущенно улыбнулась. Хизер пристально смотрела на обеих до самой Семьдесят седьмой улицы, где им нужно было выходить, потом попрощалась с женщиной. Та уже успокоилась и, подняв глаза на Карен, заверила ее, что она, наверное, лучшая мать на свете. Карен ответила, что тут нет ее заслуги, только дочкина. Могло показаться, будто Карен скромничает, но она-то знала – Хизер ведет так себя не первый раз, и, возможно, такова ее миссия на земле – сделать легче жизнь других людей.
Теперь у Карен было множество дел, даже после того, как Хизер стала уходить в школу на полный день. Фитнес и шопинг, не слишком обременительная работа по дому, которую не успели сделать другие, поиск и придумывание новых полезных занятий, приготовление полезных блюд и планирование развивающих развлечений. Ну и конечно, фиксация очередных достижений Хизер. Карен делала памятные альбомы с фото и аппликациями, компьютерные коллажи и, приложив некоторые усилия, смонтировала несколько видео и выложила в интернет. Ей самой поначалу это казалось хвастовством, но, когда она увидела, что зрители реагируют на поступки и слова ее дочери точно так же, как она сама, Карен поняла, что поднимает им настроение и что, возможно, другие люди тоже многое узнают о самих себе, наблюдая за тем, как растет Хизер.
В сетевых сообществах Карен встретила множество женщин-единомышленниц и получила мощную поддержку – все ее опасения оперативно развеивали либо опытные мамаши, либо настоящие эксперты. В результате Карен стала проводить несколько меньше времени в реальной жизни, однако всегда оставалась открытой к живому общению. Тем более что с самого начала – прогуливалась ли она в парке с коляской в компании других мам, плавали ли они с дочкой в клубном бассейне или, позднее, играли в теннис, – одного присутствия Хизер было достаточно, чтобы без стеснения подсесть к кому-нибудь и вместе перекусить.
Природных ресурсов маленькая семья Брейкстоун потребляла куда больше, чем ей причиталось в среднем, однако Марк был горд, что сумел обеспечить их такой красивой квартирой. Он особо ценил пристрастие Карен к шелковистому бархату, который она использовала дозированно, но как будто специально для него, Марка. Таким бархатом была обтянута спинка их кровати, а также кресла в гостиной, где он полюбил устраиваться случавшимися все чаще бессонными ночами, предпочитая нежную ткань холодной кожаной мебели из своего кабинета, обшитого деревом. Кресла в гостиной были красными, но в темноте казались коричневыми; он наливал скотч в лучший хрустальный стакан, чтобы если и не задремать, то хотя бы перестать нервничать, что вот уже и рассвет, а бессонная ночь сделает невыносимым предстоящий рабочий день.
Однажды глубокой ночью, когда Марк собирался перебраться в свое кресло, ему пришло в голову, что можно посмотреть на спящую Хизер, которой к тому времени исполнилось семь лет. Он никогда не бывал наедине с дочерью и догадывался, что его вопрос за ужином «Ну, как сегодня поживают мои девочки?» раздражает жену. Он перешел на эту фразу, потому что, когда раньше он обращался напрямую к Хизер, Карен всегда отвечала за нее или так или иначе вмешивалась в их разговор. Даже когда Хизер болела, на его «Как ты сегодня, зайчик?» немедленно отвечала Карен: «Слава богу, ей уже лучше» или «Сегодня что-то неважно». Поэтому той ночью, стоя в ее спальне и разглядывая ее, он почувствовал себя неловко, когда она открыла глаза и улыбнулась ему. Марк не смог объяснить, почему он здесь, поэтому присел на кровать и погладил дочку по волосам. А потом все же спросил: «Почему ты проснулась?» – «Потому что не могу спать, – ответила она. – Наверное, я такая же, как ты». Он провел ладонью по ее лбу, поцеловал в щеку и поинтересовался: «Куда ты хочешь на каникулы? Мы можем поехать, куда захочешь». А Хизер в ответ: «Куда угодно, лишь бы с тобой, папочка».
В том году вместо Сен-Бартелеми Карен и Марк по просьбе дочери согласились поехать в Орландо и пожить в пятизвездочном отеле за пределами тематических парков. У них был номер люкс с гостиной, где Хизер спала на раскладном диване, и, хотя дочка постоянно приводила откуда-то компании докучливых друзей, родителям это нравилось не меньше камерных ужинов втроем. Однажды Хизер надолго зависла в игровой комнате, и Марк с Карен остались вдвоем. От беспокойства за дочь они напились, потом занялись любовью, однако вскоре проснулись и снова начали беспокоиться – вплоть до десяти вечера, когда Хизер вернулась, как и обещала. До этого они давненько не занимались любовью, Карен – в силу загруженности дочкиными танцами, теннисом и фортепиано, а Марк – из-за участившейся бессонницы, выгонявшей его из постели едва ли не каждую ночь.
На следующее утро лил дождь. Карен пошла на массаж, а Марк повел Хизер на мастер-класс по рукоделию. Вместе с другими гостями отеля он грелся в тепле, исходившем от дочери с ее улыбкой и всегдашней готовностью помочь младшим ребятам. Перед уходом они с Хизер сделали ожерелье для Карен, чтобы мама не чувствовала себя обделенной. Вечером Марк и Карен опять напились и снова занялись любовью, пока Хизер спала в соседней комнате. На этот раз все получилось не так ярко, зато потом они поговорили шепотом о том, как долго они вместе и какое Хизер чудо. В последнее утро все трое уселись подальше от стойки шведского стола, разглядывая искусственную лагуну, такие откровенно счастливые, что проходившая мимо женщина попросила разрешения их сфотографировать.