Как уже говорилось, история с медведем закончилась ничем. Но группу «Трое в джонке» все равно надо было раскручивать. Она стала вполне коммерческим предприятием, ее уже пригласили поучаствовать в областном конкурсе молодых талантов – наряду с духовым оркестром глухонемых «Стезя» и коллективом Коломенского детского спецприемника. Кроме того, их суперхит «Magic bird» под именем «Магична пташка» ворвался в топы музыкальных радиостанций Украины и занимал там твердое двадцать седьмое место. Останавливаться на достигнутом было просто глупо.
Кролик организовал сборный концерт самых разных российских групп, посвященный пятидесятилетию Пола Маккартни. На закрытии все музыканты, взявшись за руки, должны были петь почему-то не «Естудэй» или «Еллоу субмарин», а именно «Магичну пташку». И об этом деле, конечно, надо было известить широкую общественность.
Я честно написал небольшой материал, в котором отметил заслуги Пола Маккартни и группы «Битлз» перед популярной музыкой. Попутно намекнул, что не стоит останавливаться на достигнутом, надо идти дальше, как, например, делает популярная группа «Трое в джонке», музыканты которой по праву могут считаться теми же «Битлз», только на более высокой ступени развития.
«Как в свое время обезьяна породила человека разумного, так и „Битлз“ породили группу „Трое в джонке“», – патетически писал я.
Эту заметку я, как обычно, хотел пропихнуть в «Депеше». Но Кикин успел ее перехватить.
И вот теперь он стоял передо мной и мерял меня темным сливовым взором, как бы пытаясь проникнуть прямо мне в душу. Не знаю, получилось ли у него это – надеюсь, что нет. Мне до сих страшно подумать, что он мог там увидеть.
Так или иначе, Асаф присел на стол и заговорил голосом вкрадчивым, как у ехидны.
– Это реклама… – прошелестел Кикин, – а за рекламу надо платить…
Я был ошарашен таким подходом. Я и подумать не мог, что бескорыстная помощь другу будет считаться рекламой. Я даже не нашелся, что ответить, только моргал глазами.
Кикин, видно, счел, что я достаточно напуган – и направился к дверям. Выходя из комнаты, он повернулся ко мне и произвел предупредительный выстрел:
– И не вздумай понести это в отдел политики, экономики или спорта. Я их всех предупрежу, чтоб не брали…
Кикин мог и не говорить всего этого. Он мог просто стереть меня с лица земли, и никто никогда не вспомнил бы о моем существовании. Но некая загадочная сила, видимо, все еще хранила меня.
Когда Кикин вышел, рядом нарисовался Студеникин. Оказывается, он притаился за шкафом и слышал весь разговор. Нервно подмигивая сразу двумя глазами, Вася сказал сдавленным голосом:
– Говорят, музыканты Кикину за попадание в топы деньги предлагают…
– А он что?
– Как – что? Не берет, конечно!
Я невольно выглянул из комнаты и посмотрел вдаль – туда, где грозно, как авианосец, покачивался тугой зад уходящей Авдотьи Луженковой.
– А ты бы на его месте взял? – спросил я.
– Я бы взял, да мне никто не предлагает, – проворчал Студеникин.
Я невольно подумал о несправедливости судьбы: одному дают, а он не берет, а другой бы и брал, да никто не дает…
Мои размышления прервал Денис Бубенцов. Он вбежал в комнату, неся на своих плечах «мистера Вселенная» прошлого года Дмитрия Донского. Проделав круг почета и ударившись Донским о шкаф, Бубенцов выбежал вон.
– В карты играют, – сказал всезнающий Студеникин. – На желания.
Я невольно подумал, что для мистера Вселенная желания у Донского довольно скромные.
Бубенцов, как и Студеникин, тоже числился в отделе спорта. Это был крупный румяный юноша, мастер спорта международного класса по конькобежному спорту. Он все время рассказывал о своих победах – преимущественно над лицами кавказской национальности.
– Стою я, понимаешь, у ларька, думаю, каких сигарет взять, – рассказывал Бубенцов. – Я ж спортсмен, мне абы какие нельзя… Стою, значит, думаю. И вдруг подходит сбоку к ларьку хач, типа чеха – ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. Вот он подходит и сквозь меня хочет чего-то там купить. А я ж не женщина, я спортсмен, со мной грубо нельзя. Я ему говорю: «Брат, тут, между прочим, очередь!» А он даже не поворачивается, так, сквозь зубы что-то пробурчал. А я же спортсмен, я мастер спорта международного класса по конькобежному спорту, со мной так нельзя. Ну, развернулся я и врезал ему от всей души – только ботинки в воздухе мелькнули. Хорошие, между прочим, ботинки, дорогие, типа от Коко Шанель…
На следующий день после разговора с Кикиным мне позвонил Семен.
– Извини, Кролик, – сказал я ему. – Извини, но анонса не будет. Разве что битлы найдут несколько тысяч долларов – заплатить Кикину за рекламу.
– Не уверен, что они согласятся, – задумчиво протянул Семен. – А, впрочем, Бог с ними, с битлами. Мне тут пришла в голову идея.
Идея была интересная и чрезвычайно выгодная в творческом плане. Надо было написать сценарий художественного фильма. И не простого, а такого, в котором можно было бы и самим сняться в главных ролях.
От идеи этой за версту несло уверенностью в своих силах и бескорыстной любовью к искусству.
– Представляешь, как будет здорово?! – говорил мне Кролик. – Во-первых, мы выступаем как продюсеры и берем себе пятнадцать процентов от всего бюджета…
Я поразился этой сумме: неужели продюсеры берут пятнадцать процентов?
– Не меньше, – кивнул Кролик. – А иначе зачем фильм снимать?
– Из любви к кинематографу…
– Не смеши меня, – отвечал мне Семен. – Ты знаешь, кто сейчас в кино продюсеры? Они раньше на рынке дохлыми курами торговали, а теперь им нужно деньги отмывать. А из всего мирового наследия они видели только мультик «Ну, погоди!» да и то ничего в нем не поняли.
Позже, уже став настоящим сценаристом, я удивлялся точности картины, нарисованной Семеном. Продюсеры – все до единого – были именно такими, как он их изобразил…
– Так вот, – продолжал Семен, – мы снимаем фильм, получаем продюсерский процент плюс гонорар за сценарий, плюс гонорар за исполнение главных ролей…
– Можно еще и второстепенные исполнять, – пошутил я, и в приступе вдохновения добавил: – Все роли можем исполнять сами!
Семен отнесся к моему предложению неожиданно серьезно.
– Нет, это плохо, – стал объяснять он. – Это будет неудобно снимать… Да ты не волнуйся, мы же сами продюсерами будем и положим себе такой гонорар, какой захотим.
Воодушевленные этой мыслью, мы взялись за сценарий. К делу мы отнеслись добросовестно, сценарий писали целых три недели, стараясь, чтобы он вышел как можно толще – именно это мы полагали главным достоинством художественных сценариев.
В итоге сценарий получился страниц на триста. Конечно, можно было бы написать и больше, но Сергей очень торопился, собираясь успеть к летнему периоду съемок. Я тогда не понимал, что это такое. Только много лет спустя я узнал, что дрянь, которая выходит на экраны телевизоров, только потому такая никуда не годная, что продюсер и режиссер торопились успеть к летнему периоду съемок.
Наконец сценарий был закончен, и мы отправились к знаменитому режиссеру Боримиру Ростиславовичу Двуглазому.
Я, правда, предлагал разделить между собой и гонорар режиссера. Но Кролик снова уперся и говорил, что сами мы с режиссурой не справимся – нужны специальные знания. Я возражал: судя по нынешним фильмам, наоборот, режиссер должен быть полным невеждой и дураком.
– Но мы же не современный фильм хотим снимать, – говорил Кролик, – а хороший. Так что нам нужен настоящий режиссер…
На роль настоящего режиссера был избран Двуглазый. Это был немолодой уже человек, изо всех сил гонимый советской властью. Фильмы его, еще не выйдя на экраны, становились сразу классикой. Власть предпочитала этого не замечать, а Двуглазый плевать хотел на такую власть. Однако история рассудила этот спор по-своему: советская власть окочурилась, а Двуглазый – нет, и наконец увидел все свои фильмы в прокате.
Особенно известными стали два его фильма – про беспризорников и про большевиков-революционеров. После этого никто уже не питал иллюзий ни в отношении революционеров, ни в отношении беспризорников.
Двуглазый не любил советскую власть, тоталитаризм и верил в российскую демократию. У нас с Кроликом не было никаких заблуждений насчет демократии, зато мы верили, что рано или поздно снимем наш фильм. Кто из нас больше обманулся, предоставим судить потомкам.
Скажу без лишней скромности, Двуглазому мы сразу понравились. Поначалу, правда, у него все не было времени с нами встретиться. Тогда мы стали звонить ему домой в пять часов утра, когда, на наш взгляд, он не был ничем занят. И точно: после пары-тройки таких звонков Боримир Ростиславович тут же пригласил нас прийти со сценарием прямо во ВГИК.
Как уже говорилось, мы очень были горды толщиной своего сценария. Но Двуглазый, как ни странно, совсем этому не обрадовался. Он долго мялся, потом попросил у нас сокращенный вариант сценария страницах на десяти в виде синопсиса. Кролик был готов к такому повороту событий, и тут же вручил ему синопсис.
После этого воцарилось обнадеживающее молчание. Мы подолгу сидели дома у Кролика и ждали, что вот, сейчас раздастся звонок в дверь, дверь откроется и на пороге ее с поклонами появится восторженный Двуглазый. Однако дни шли, а Двуглазый все не появлялся. И даже не звонил.
Прошел месяц.
– Ну, что ж, – сказал Семен с решительностью, свойственной поп-музыкантам, когда их перестают приглашать на концерты. – Ждать больше нечего, надо брать дело в свои руки.
На следующий день мы при-ехали к Боримиру Ростиславовичу до-мой. Причем сделали это внезапно – так, чтобы он не успел никуда сбежать.
Наверное, ему было лестно узнать, что молодым авторам известен не только его телефон, но и адрес. Правда, режиссер ни-чем не проявил своей радости и дер-жался подчеркнуто официально. Но нас, конечно, он не обманул этой напускной суровостью. Позже, когда мы расположились в его комнате, он, видя, что не остается ничего другого, выразил нам свое искреннее восхищение.
Некоторое время Двуглазый только пере-водил взгляд со сценария на авторов и на-конец спросил с неподдельным восторгом:
– Где вы достаете такие папки?
Мы переглянулись:
– Какие папки?
– Ну, в которой вы мне принесли свой сценарий. Папки просто замечательные, я давно такие искал…
Нужно ли говорить, что сценарий Боримиру Ростиславовичу очень понравился. Особенно он хвалил фамилию главного героя и слово «стемнело» в самом конце сценария.
– Да, – говорил он, – «стемнело» – это хорошо. Создается сразу очень емкий кинематографический образ, который легко воплотить на экране.
К сожалению, сам он был слишком занят и не мог поставить наш сценарий, но ни-чего не имел против того, чтобы его поставил кто-ни-будь другой.
Получив таким образом благословение корифея, мы распрощались добрыми друзьями. Многие годы спустя он с неослабевающим интересом следил за нашим последующим творчеством.
И уже гораздо позже, когда недели через полторы Семен забежал к нему за впопыхах оставленными бумагами, Двуглазый сразу его вспомнил и участливо спросил:
– Ну что, нашли какого-нибудь режиссера?
– Да нет еще, – бодро сказал Семен. – Трудно очень, такой эпохальный сценарий…
– Да, да, тяжелый случай, – доброжелательно кивал Боримир Ростиславович.
В общем, на тот сценарий режиссера мы так и не нашли. Однако хорошее начало вдохновило меня на дальнейшие творческие поиски. Подумав как следует, я решил, что проще и выгоднее писать пьесы.
Тут надо отвлечься. В молодости, конечно, все мечтают о творчестве, полете мысли и больших гонорарах. С годами человек умнеет и понимает, что гораздо лучше и безопаснее редактировать чужую глупость, чем распространять свою. Хотя, конечно, в редакторской работе есть свои минусы. Первый и самый неприятный – работа с авторами.
Авторы по отношению к редакторам все делятся на две категории: неблагодарная свинья и благодарная свинья. Неблагодарная свинья боится и презирает редактора вне зависимости от того, дали ход его опусам или нет. Благодарная же свинья, когда ее публикуют, ползает в пыли у редакторских ног, а за глаза – поносит его как только может, говоря, что он испортил ее новый шедевр, Когда же благодарную свинью не публикуют, она все равно на всякий случай продолжает ползать в пыли, распуская слухи о том, что редактор не дал хода ее новому шедевру.
Я, как уже говорилось, начал свой путь с кинематографа. Сценарии мои вызвали восторг и восхищение заслуженных мэтров. Тогда я стал писать пьесы.
Первую мою пьесу читал сам Владимир Плутончик.
Зато вторая была построена на историческом материале и со свойственным мне юмором рассказывала о трагедии гражданской войны. Не хвастаясь, скажем, что пьеса была очень смелой и новаторской.
До меня считали, что красные – хорошие, а белые – плохие. Были, правда, и такие, которые утверждали vice versa: красные – плохие, а белые – хорошие. Я же неопровержимо доказал, что и те, и другие никуда не годятся. Этот гуманистический пафос по от-ношению к людям я пронес сквозь все свое творчество.
Как уже говорилось, первую мою пьесу читал Владимир Плутончик. Сын великого эстрадного артиста Арона Плутончика, Владимир и сам был великим артистом, только драматическим. Крупные черты его лица источали веселость и обаяние, и были отлично видны даже с самого последнего ряда руководимого им театра. Темперамент Плутончика был настолько огненным, что в кабинете его, говорят, все время стояло ведро со льдом, куда он время от времени опускал голову, чтобы охладиться. Иногда этого было недостаточно, и Плутончик начинал танцевать, приводя в восторг окружающих. Танцевал он очень хорошо – видно, род его шел напрямую от царя Давида, который стал знаменит своими танцами перед Богом.
Путончик прославился еще и тем, что погружался в роль полностью, забывая себя. Однажды ему пришлось играть таракана. Плутончик, поправ законы всемирного тяготения, влез на потолок без всяких приспособлений и сидел там, поводя усами. Я, правда, сам этого не видел, но люди, которым я доверяю, говорят, что так оно и было.
Тут надо опять отвлечься, во избежание недоразумений.
Понятное дело, что летопись моя, хоть и основана почти исключительно на моем жизненном опыте, опирается изредка и на рассказы других людей. Хотя бы потому, что нельзя быть одновременно во всех местах и видеть все сразу – в противном случае был бы я не скромным летописцем, а Господом Богом, и давно уже издал эту книгу тиражом в миллиард экземпляров. Но, повторюсь, в тех случаях, когда я сам не присутствовал при событии, я опирался на рассказы людей, которым можно доверять – а таких в наше время можно сосчитать по пальцам.
Итак, когда мы познакомились с Плутончиком, он был уже худруком Театра крупных форм и был вполне доволен жизнью. Однако судьба приготовила ему сюрприз в моем лице. Именно ему я принес свою первую пьесу.
Пьеса ему очень понравилась, но ста-вить ее он отказался наотрез…
Вообще я и до этого с Плутончиком был знаком, я брал у него интервью для «ГМ».
Плутончик тогда высказал свое творческое кредо. Надо, говорил он, чтобы спектакль был небольшим, в одно действие. Час двадцать – час тридцать, не больше. Народу некогда смотреть длинные спектакли, народ хочет идти домой пить чай.
– А как же буфет? – спросил я.
Эта фраза заставила Плутончика задуматься. Однако выход он нашел довольно быстро.
– В буфет, – сказал он торжествующе, – можно ходить до и после спектакля…
Интересно, что позже этот взгляд он поменял и в его театре теперь можно увидеть довольно длинные спектакли, даже с двумя антрактами. Единственная проблема, которая осталась в его творчестве – это по-прежнему неудобный буфет, в который, правда, теперь можно заходить не только перед представлением, но и в перерывах.