Больница почти полностью совпала со своим изображением, подсмотренным мною в Интернете. Стандартное блочное шестиэтажное здание советской постройки, выкрашенное в непривлекательный пепельный цвет, с огромными сверкающими на северном солнце окнами и относительно просторным застекленным холлом. Слева обозначен коротким козырьком и потускневшей синей надписью отдельный подъезд для приемного покоя.
К моему немалому удивлению, возле сердца больницы – приемника не видно ни одной «скорой», да и вообще ни одной машины. Желающих получить медицинскую помощь я тоже не вижу. Кругом тишь, благодать и ни одной живой души.
– Петрович, а приемный покой в больнице закрыт? – соскочило у меня с языка, когда мы вылезли из пропыленной машины.
– Почему закрыт? – удивляется водитель, недоуменно посмотрев в сторону подъезда. – Открыт. Он же в круглосуточном режиме работает.
– Странно, а где тогда весь народ? Где больные? – чешу я в затылке.
В нашей питерской больнице возле приемного покоя неизменно собираются разноцветные машины «скорой», лимонные и белые с красным крестом, создавая легкий затор. Одни отбывают, другие приезжают, и этому не бывает конца. После этого видеть абсолютно пустой и мирный приемный покой даже как-то дико.
– Так у нас так завсегда! – не понимает Петрович.
– Всегда тихо?
– Да, а что?
Я не отвечаю, а, вытащив из салона дорожную сумку, иду вслед за приободрившимся Петровичем к центральному входу. Бросаются в глаза чистота и порядок, царящие на больничной территории. Ни мятой бумажки, ни обслюнявленного окурка, ни конфетной обертки – все выметено, вылизано и убрано, самый пытливый взгляд не найдет изъяна. Проходя возле объемной урны около самого входа, я вижу, что она абсолютно пуста и выкрашена в бодрый серебряный колер. Повсюду чувствуется рука хозяина.
В просторном вестибюле царит спокойный полумрак и все тот же бетонный порядок. Полы тщательно вымыты, пыль везде протерта, ничего нигде не валяется и не топорщится. Вдоль стен на стульях сидят несколько улыбающихся посетителей, а рядом больные в проштампованных пижамах. Тут же газетный киоск и маленький буфет, торгующий разной вкусной мелочью.
– «Комсомолка» есть? – спрашиваю у киоскерши, приятной женщины пенсионного возраста.
– Вам сегодняшнюю?
– А есть?
– Конечно, мы всю самую свежую прессу день в день получаем, – немного обижается дама.
– Давайте сегодняшнюю.
– Двенадцать рублей, пожалуйста.
Я протягиваю ей деньги, отметив про себя, что цены здесь точно такие же, как в Питере, и не кусаются. С некоторой опаской пройдя мимо до чрезвычайности суровой охранницы, дородной тетеньки, облаченной в черную форму с накладными погончиками, я оказываюсь в широком, чистом, хорошо освещенном коридоре.
– Нам сюда! – Петрович указывает на толстую стеклянную дверь с надписью «Главный врач» на красной блестящей табличке.
Пройдя мимо строгой бесцветной секретарши, одарившей нас взглядом-рентгеном, мы попадаем в кабинет средних размеров, украшенный почетными грамотами и дипломами ярких расцветок. Похоже, хозяин кабинета весьма гордится достижениями своей больницы, раз почти все стены завесил их картонными подтверждениями. Лишь над его рабочим местом висят портреты президента Путина без галстука и почему-то С.П. Боткина в старинном пиджаке, с раритетным галстуком на шее.
– О-о! Дмитрий Андреевич! Заждались вас! – встречает меня, поднимаясь с высокого кожаного кресла, плотный гладко выбритый человек с шикарной черной шевелюрой, слегка тронутой сединой. – Рад! Очень рад вас видеть! – Он пожимает мне руку. – Я – Михал Михалыч! Как добрались? Чай? Кофе? Может, чего покрепче с дороги?
– От чая с дороги не откажусь, а вот «покрепче» не стоит.
– Да, да, да! – широко улыбается главврач, – помню, вы в своем резюме указали, что вредных привычек не имеете.
– Точно! Не курю, не пью и не смотрю футбол-хоккей! – цитирую часть своего резюме. При этом стоящий у дверей Петрович почему-то морщится и смотрит на портрет врача С.П. Боткина. – Документы мои сейчас станете смотреть или после? – Я тянусь к дорожной сумке, чтоб извлечь диплом, сертификат и прочее.
– Дмитрий Андреевич, я вам верю! Покажете документы потом, в отделе кадров, Но может, с хоккеем-футболом перебор? – Михал Михайлович изучающе смотрит мне в глаза.
– Ну, у меня другие интересы, – я продолжаю улыбаться. – Каждый волен сам распоряжаться своим досугом. Лишь бы не в ущерб работе и общему делу. У меня такая вот точка зрения.
– В целом я вас поддерживаю. Но про спорт забывать не стоит.
– Михал Михайлович, большинство фанатов футбола и хоккея сидят у телевизоров с пивом, а то и с чем покрепче, и таким образом «болеют» за любимую команду. А еще хуже, когда такие, с позволения сказать, «спортсмены» устраивают дебоши на стадионах и в публичных местах. Что же тут спортивного?
– Это эмоции! – Но тут он замечает понурого Петровича, переминающегося с ноги на ногу возле входной двери. – Петрович, а ты чего, примерз?
– Так это… не нужен больше, Михал Михалыч?
– Нет, спасибо! Ступай домой, спасибо за службу! Машину можешь взять, но чтоб утром как штык был на работе, – добавляет главврач.
– Бу сделано! – радуется водитель и, не прощаясь, выбегает из кабинета.
– Ему надо было какие-то вещи перевезти. Вот, разрешил воспользоваться служебной машиной. А то получается, что сапожник без сапог, – комментирует Михал Михалыч.
– Святое дело.
Я только радуюсь, что извечный мужской разговор о спорте завял в зародыше.
Честно признаться, не понимаю я тех, кто в восторге от того, как 22 дурака гоняют один мячик на потеху миллионов. Ну, забил ты гол, другой, третий, десятый. И что с того? Через пару лет люди с трудом вспомнят о сем подвиге, а через десять и вовсе забудут. Мне этот массовый психоз никогда не был по душе.
Главный врач приглашает меня сеть в глубокое кожаное кресло рядом со столом, а сам жмет красную кнопку и просит невидимую секретаршу незамедлительно пригласить к нему в кабинет начмеда Гусева.
– Как вам у нас? Или еще не поняли? Кузьмич докладывал, что вы и искупаться в море успели. Не замерзли?
– Спасибо, водичка была что надо! Сбылась мечта идиота: искупаться во всех цветных морях. В Черном плавал, в Красном нырял, в Желтом тоже, а сегодня взял последний рубеж в виде вашего Белого моря. Больше, кажется, у нас на планете морей с цветным названием нет?
– Кажется, нет, – соглашается главврач. – На самом деле у нас очень редко купаются. Холодно. Я здесь второй год, но купаться в местном море пока не доводилось – погода не баловала.
– Получается, я вам с собой привез хорошую погоду.
– Получается, что так! – расцветает в новой шикарной улыбке Михал Михалыч.
– Вообще-то мне у вас нравится! Честно сказать, приятно удивлен, что везде такой идеальный порядок. Люди приветливые, – вспоминаю я охранницу на входе, – и весьма доброжелательные! – представляю перед собой суровую секретаршу.
– Вызывали? – в дверь заглядывает крупный седой мужчина, в белоснежном халате, с дежурной улыбкой на бритом лице.
– А-а, Егор Кузьмич, проходи! Знакомься! Это тот самый хирург из Петербурга, про которого я тебе вчера рассказывал. Вот уже прибыл к нам… – Михал Михалыч чуть мнется, подбирая нужную фразу, – в командировку! Рекомендую: Дмитрий Андреевич Правдин, месяц у нас поработает, присмотрится, а если понравится, переберется к нам насовсем.
– Вы и вправду к нам на постоянку? – не переставая улыбаться, спрашивает начмед сразу после традиционного рукопожатия.
– Я ничего пока не решил, – еще шире начмеда улыбаюсь я. – Позвольте хотя бы осмотреться, понять, чем вы тут дышите, какие у вас условия работы… и все такое. Сориентируюсь на месте, а дальше видно станет.
– Да, Кузьмич, что-то ты больно расторопен. Дай хоть человеку оглядеться! – поддерживает меня главврач.
– А чего тут думать?
– Вы считаете, я к вам из Питера не от хорошей жизни приехал? – Егор Кузьмич тем временем промокает лоб свежим, в крупную красную клетку носовым платком. – Обычно все врачи из периферии в центр стремятся попасть, а я наоборот. Настораживает, не правда ли?
– Да… – Заместитель осекается, увидев, как главный врач смотрит в его сторону. – Ничего не думаю! Так просто спросил!
– Так я вам сразу все объясню, чтоб не было потом никаких разногласий. Меня привели к вам обычные меркантильные интересы. Я – купец! У меня есть товар: мой опыт и мастерство хирурга, которое я готов продать подороже. В Питере зарплаты у врачей не ахти какие, а у вас, говорят, посолидней. Михал Михалыч готов купить мой товар, так как у вас с хорошими хирургами напряженка. Я прав?
Телефон прерывает неловкую паузу, и Михал Михалыч берет трубку:
– Да, слушаю! – После чего принимается многозначительно кивать и ритмично постукивать сильными пальцами по полированной крышке стола. – Хорошо, через десять минут буду у вас.
Главврач бережно вешает трубку и весело смотрит на нас:
– Вот, братцы, срочно вызывают к главе администрации. Давайте продолжим этот разговор завтра? Кстати, у мэра станут решать вопрос о привлечении в ЦРБ специалистов. Мэрия выделяет из своих фондов три квартиры – и для хирурга тоже, Дмитрий Андреевич! Если есть желание, то на днях можно съездить и бросить взгляд!
– Отчего ж не съездить, – я выражаю крайнюю заинтересованность. – Только сегодня-то где меня разместите?
– Все для вас уже приготовлено, коллега! – Егор Кузьмич гостеприимно разводит в стороны вспотевшие руки, как бы демонстрируя размеры моих будущих апартаментов. – Пока поживете в палате-люкс в кардиологическом отделении. Там и просторно, и светло, и вид на море и лес.
– Что значит «пока»? С этого места подробнее, пожалуйста!
– Я не так выразился! – опять запинается начмед.
– Он имел в виду, что пока вы в командировке, можете жить в палате-люкс, а если пожелаете переехать к нам для постоянной работы, то сразу переберетесь в благоустроенную квартиру, – выручает главный врач заместителя.
– Хорошо, Михал Михалыч, мне это подходит. Человек я неприхотливый и ко всякого рода лишениям готов.
– Помилуй бог! – всплескивает руками Егор Кузьмич. – Какие лишения? Там и холодильник имеется, и горячая вода проведена.
– Я не об этом. Я про тяготы и невзгоды трудовых буден врача-хирурга. Между прочим, готов приступить к своим прямым обязанностям хоть сейчас.
– Ну, вот и славно! – поднимается из-за стола Михал Михалыч. – Вы пока идите с Егором Кузьмичом, познакомьтесь с заведующей хирургическим отделением, а то меня уже мэр заждался. А завтра, если что, готов обсудить возникшие вопросы.
– Спасибо!
Я первым выхожу из кабинета, дожидаюсь идущего следом Егора Кузьмича и осторожно спрашиваю:
– А что означают слова Михал Михалыча по поводу заведующей?
– А то и значит, – супится Кузьмич, – что самая настоящая заведующая! У нас хирургическим отделением руководит женщина.
– Да? А что же вы мне сразу не сказали?
– Я думал, вы в курсе! А это на что-то влияет? Вам не по нраву женщины-хирурги? – прищурившись, интересуется начмед.
– Нет, я бы выразился по-другому. Отношусь к ним с крайней настороженностью.
– Что вы этим хотите сказать?
– Как бы это поделикатней выразиться?
– Валяйте как есть, тут все свои.
– Профессия хирурга – это не просто ремесло. Это образ всей его врачебной жизни. Для того чтоб стать хорошим специалистом – нужно жить в отделении. Да, именно жить, не побоюсь этого слова. Все личные интересы надо отложить в сторону, а еще лучше – забыть их, хотя бы на время, и заниматься только одной хирургией. Я, к примеру, лет пять точно, а то и больше, прожил, в буквальном смысле, в отделении. Если ты не готов на такие жертвы, то не стоит и помышлять об этом. А женщина – прежде всего мать, и ей приходится выбирать между семьей и хирургией. Дети часто болеют, требуют к себе особенного внимания и прочее.
– То есть вы считаете, что женщина-хирург не способна стать матерью? – Егор Кузьмич с интересом смотрит на меня и вежливо пропускает в кабину лифта.
– Я этого не говорил! Любая женщина теоретически может стать матерью. Но не всякая женщина станет хорошим хирургом, если она к тому же возжелает стать хорошей матерью. По крайней мере, в экстренной хирургии, когда основной поток больных приходится на ночное и празднично-выходное время. Ты или мать, или хирург, нельзя разорваться! Выбирая долю плохой матери, хороший хирург-женщина с годами черствеет, и это может сказаться на дальнейшей работе. Так зачем идти непременно в хирургию? Есть масса других врачебных специальностей, где женщина будет себя чувствовать очень даже комфортно.
– Есть же много женщин-хирургов! – с вызовом посмотрел на меня начмед, когда мы начали движение в лифте.
– Как правило, если они классные специалисты, то несчастны в личной жизни. А если счастливы в браке, то посредственны в работе. Большинство из них – матери-одиночки. Какому мужику, простите, понравится, что его супруги постоянно нет дома? А каково детям, которые маму чаще на фотографии видят, чем вживую?
– О, батенька, да вы философ! – шутливо грозит мне пальцем Егор Кузьмич. – Осторожней с этим при Зинаиде Карповне, нашей заведующей, а то до чего-нибудь договоритесь. Она мать-одиночка!
– Я только между нами – тут же, надо полагать, все свои?
– Разумеется, я не побегу докладывать Зинаиде о ваших мыслях, – грустно говорит начмед, – но, доложу вам, вы во многом правы. Если не во всем…
Лифт останавливается на отметке «хирурги», металлическая дверь широко и приветливо отворяется. Начмед пропускает меня вперед.
– Дмитрий Андреевич, вы, серьезно, к нам прибыли из меркантильных побуждений? Или так, пошутили?
– Егор Кузьмич, разве такими вещами шутят? Я перед вами кривляться не стану: денежный вопрос в моем приезде – один из основных. Не только же из любви к искусству я к вам прибыл, хотя и это тоже присутствует.
– Да-да-да, понимаю! – кивает Егор Кузьмич, выходя следом за мной. – Только вы… как бы это помягче сформулировать?.. Попрошу вас при Зинаиде Карповне про денежную сторону своего приезда к нам не распространяться, – начмед натянуто улыбается.
– А какое ей, собственно говоря, дело до моих финансовых вопросов?
– Понимаете, – Егор Кузьмич мнется, – Зинаида Карповна женщина несколько импульсивная, взрывная. И, боюсь, вам не совсем понравится ее реакция…
– Егор Кузьмич, что за бред? Я, по-вашему, приехал отбирать у нее заработок?
– Представьте себе, да – вернее сказать, она так считает.
– Ничего себе! – ахаю я. – Что за глупости? Кажется, у вас со ставками проблем нет, есть проблемы с их заполнением. Я правильно понимаю?
– Абсолютно! На сегодняшний день у нас свободны восемь ставок. Но лучше в первый же день с денежных отношений не начинать.
– Егор Кузьмич, а не кажется ли вам, что вы перегибаете палку? Для таких вопросов существует главный врач и, смею напомнить, бухгалтерия. А ваша Зинаида Карповна – просто заведующая отделением, где мне предстоит работать.
– Я вас предупредил, – бесцветно отвечает начмед и останавливается у двери с надписью «заведующий хирургическим отделением», исполненной потускневшими золотыми буквами на аспидно-черном прямоугольнике.
– К вам можно? – постучавшись, он толкает дверь.
Через мгновенье мы попадает в небольшой пустой кабинет, в котором господствует натуральный бардак. Возле единственного давно не мытого окна прогибается под тяжестью нагроможденных сверху папок колченогий, облупленный письменный стол. На давно некрашенном узком подоконнике покоятся те же истории болезней, закрывая половину засиженного мухами окна. Вдоль правой стены – рассохшийся дерматиновый диван с ржавыми ножками, покрытый теми же историями болезней. Возле него стоит маленький журнальный столик, уставленный всевозможными сладостями: тут тебе и вазочка с дорогими разносортными конфетами и шоколадками, и какой-то полузасохший ягодный пирог, и надрезанный торт в форме сердечка, и надкусанный ломтик хлеба, и миниатюрная тарелочка с нарезанной абы как колбасой… Кроме съедобных предметов, на столике как-то помещаются электрический чайник на полтора литра и штук пять немытых чашек с блюдцами. Помимо всего прочего хозяйка кабинета умудрилась втиснуть между ними банку растворимого кофе и начатую пачку чая «Липтон» в пакетиках.
По левую сторону двери стоят два продавленных кресла, обитых выцветшей материей, и один новый металлический стул без покрытия. На стене – простая проволочная полочка, под завязку набитая медицинскими книгами, в том числе и довольно редкими. А правее полочки, ближе к письменному столу, в голубой пластмассовой рамке размещалось лаконичное, но емкое изречение: «Кто со мной не согласен – тот дурак», старательно выведенное красной тушью на ватмане.
Обстановку завершают советских времен платяной шкаф «под красное дерево» и стандартная фаянсовая раковина. Микроскопический кусочек розового мыла и жеваное полотенце в разводах свидетельствуют, что здесь иногда моют руки.
– Да уж! – только и смог я сказать, перешагнув порог кабинета. Похоже, предположение, что Зинаида Карповна – та еще штучка, подтверждается. Творческий беспорядок и убогая обстановка… дама давно махнула на себя рукой.
– Да вы не стесняйтесь! – легонько подталкивает меня в спину Егор Кузьмич. – У нее всегда так. Берется сразу за сто дел…
– И ни одного до конца не доводит, – продолжаю я его мысль.
– Ну, отчего же, – улыбается начмед, – насчет больных и операций она огонь-баба!
– Я вижу, – показываю в сторону кипы историй болезней, – вон читается слово «май». А на дворе уже август месяц. Как же вам страховые компании перечисляют деньги на зарплату, если истории до сих пор не сданы?
– Что есть, то есть! – кисло соглашается Кузьмич и выглядывает в коридор. – Куда-то она запропастилась? Вы присаживайтесь куда-нибудь, а я пойду, поищу.
– А Зинаида Карповна вообще в курсе, что я приеду?
– А как же? Еще вчера знала. Возможно, она на операции, сейчас все узнаю!