Глава II Откровение Хильдегарде о ее пути
«И вот на сорок третьем году моего земного странствия, когда я с великим страхом, трепеща, вглядывалась в небесное видение, я увидела великолепное сияние, посреди которого раздавался глас с небес, говоривший мне: «О немощный человек, прах от праха, персть от персти, говори и пиши то, что видишь и слышишь. Но как ты слишком робок, чтобы говорить, и неумел, чтобы излагать, и непросвещен, чтобы записывать это, говори и пиши не от человеческих уст и не человеческим разумом и не человеческой волей, но так, словно видишь и слышишь небесные чудеса, от Бога исшедшие. Повторяй их так, как они тебе открываются, словно внемля словам наставника, и излагай сообразно тому, как они задуманы, явлены тебе и как тебе велено. И так, человек, говори, что видишь и слышишь. Но не по-твоему и не по-человечьи, но по воле Того, Кто ведает, зрит и обладает всякой вещью в потаенной глубине Своих тайн». Это решительное повеление, в котором определяется роль Хильдегарды, подобная роли ветхозаветных пророков, бывших «устами Всевышнего» и лишь передававших то, что они слышали, не заботясь ни о том, чтобы придать своим словам вид вразумительной речи, ни о том, чтобы привести содержание Божественного послания в соответствие с правилами логики или диалектики.
Хильдегарда настойчиво повторяет: «И вновь я услышала глас с небес, говорящий мне: «Иди и поведай об этих чудесах и запиши их так, как они явлены и поведаны тебе». Это было на тысяча сто сорок первом году от Воплощения Христа, Сына Божия, когда мне было сорок два года и семь месяцев. Необычайно яркий огненный свет излился с отверстого неба, почил на моей голове и на всем теле, и на груди моей, подобно пламени, которое не обжигает, но воспламеняет своим жаром, как солнце, согревающее все, на что падают его лучи». И она прибавляет: «Я ощутила силу тайн, сокровенных вещей и восхитительных видений, посещавших меня с самого юного возраста, то есть со времени, когда мне было около пяти лет, и до сего дня, внутри меня, как и теперь; я не показывала этого почти никому из людей, разве некоторым благочестивым мужам, избравшим тот же путь, что и я; в противном случае я бы мирно сохраняла молчание все это время, до сей минуты, когда Богу по благодати Его угодно было явить мне сие». Потом она говорит о словах, к которым мы еще вернемся: «Видения, которые меня посещали, приходили не во сне, не в дреме и не в исступлении; не через внешнее телесное зрение или слух. Я воспринимала их не в каком-то потаенном месте, но, бодрствуя, видела своими человеческими очами и слышала своим слухом, хотя внутри, лишь в уме и духе, и принимала их в местах, открытых по воле Божией».
Такие слова трудно воспринять безоговорочно и сразу. Хильдегарда говорит о своей тревоге, но настаивает на том, что данное ей повеление было, совершенно очевидно, непререкаемо: «Как же это сделалось? Трудно плотскому человеку уразуметь подобное, но случилось так: по прошествии юности, достигнув зрелых лет, когда приобретается совершенная сила, я услыхала глас с неба, говоривший: “Я есмь Свет живой, просвещающий всякую тьму. Человека, которого Я избрал и, как Мне было угодно, чудным образом посвятил в великие чудеса, Я отделил от древних людей, видевших во Мне многие тайны. Но Я распростер его на земле, дабы он не превознесся надменностью духа своего. Мир не познал от него ни радости, ни услады, ни помощи ни в чем, что дано было ему в принадлежность, ибо Я лишил его всякого дерзновения и упорства, оставив в боязни и ужасе от своих скорбей. Ибо он страдал до самой глубины плоти своей, терпя пленение духа и чувств, терпя великие телесные страсти; никакой безопасности ему не осталось, но во всем вокруг себя он видел себя виновным. Ибо Я затворил его разоренное сердце, чтобы дух его не превознесся гордыней или тщеславием, но чтобы он находил в них не радость и ликование, а страх и муку. И так он, в силе Моей любви, стал искать в своем духе то, что открыло бы ему путь к спасению. И был найден некто, кого он возлюбил, сочтя верным и подобным ему самому в деле спасения Моим Промыслом – дабы открылись Мои сокровенные чудеса и деяния. Тот же не отрекся и не отступил, но пришел к нему, возвысившись смирением и добрым произволением, и приклонился со многими воздыханиями. Потому ты, человече, принимая то, что Я обращаю к тебе ради явления вещей сокровенных, не в смятении обманутых надежд, но в чистоте простого духа напиши, что видишь и слышишь”».
«Я же, – продолжает Хильдегарда, – видев и слышав все это, сомневалась и боялась неверно уразуметь и из-за разноречивости человеческих слов долгое время отказывалась писать, не по упрямству, но по смирению, пока не была к этому принуждена на ложе скорби, на котором распростерлась, пораженная язвой Божией так, что занемогла многими недугами сразу. Я испросила и обрела [ответ] в свидетельствах благородной молодой девы доброго нрава, а также мужа, к которому я, как уже говорила, втайне прибегала за советом, и приступила к писанию. И пока я это делала, ощущая великую глубину [священных] книг, я восстала от одра болезни и вновь обрела силы. Посвятив этому труду десять лет, я едва смогла завершить его. Во дни Генриха, архиепископа Майнцского, и Конрада, короля Румынского, а также Конона, аббата обители Святого Дизибода, во времена Папы Евгения мне были явлены эти видения и написаны эти слова. И я сказала и написала не по склонности моего сердца или иного кого из людей, но так, как я видела их в небесном видении, как слышала и приняла сокровенные тайны Божии. И вновь услышала я голос с неба, говорящий: «Возопи же и напиши так».
Язык видения удивителен. Удивительно, прежде всего, это слово – «человече», то есть человеческое существо, человеческое создание. Оно свидетельствует, что Хильдегарда действительно была призвана пророчествовать, быть устами Бога, лишь воспроизводя слова, которые ей диктуются. На этом она будет настаивать всю жизнь, утверждая, что не говорит ничего, что исходило бы от нее самой, но лишь передает то, что глаголет «Свет живой».
Это предисловие к первой книге, написанной Хильдегардой, говорит о важнейшем повороте в ее жизни, которая с этих пор примет новое направление. Момент этого поворота можно определить довольно точно. На составление первой книги, которую она назвала «Scivias» – «Познай пути [Господни]», ушло десять лет. То есть она работала над ней примерно с 1141 по 1151 годы. Но книга отнюдь не была единственным занятием Хильдегарды, которая на протяжении этого времени занималась множеством других дел и начала ту неутомимую деятельность, которая была ей так присуща.
Некоторые из рукописей Хильдегарды иллюстрированы. В частности, в великолепном томе ее третьего сочинения, хранящемся в Государственной библиотеке в Лукке, есть десять прекрасных иллюстраций на всю страницу, изображающих видения монахини. Внизу, под главным образом, в небольшом украшенном квадрате, мы видим саму Хильдегарду с лицом, обращенным вверх, откуда на нее сходят потоки пламени. Она сидит на стуле с высокой спинкой перед пюпитром и держит в руках таблички для письма, где, вероятно, поспешно записывает видение, которое ей предстоит потом изложить более подробно. Она одета в черное платье, поверх него наброшена коричневая накидка, под которой угадывается белая котта3. Рукава охватывают запястья обеих рук – той, которая держит таблички, и той, которая пишет. Таблички имеют совершенно обычную форму и сделаны из черного воска, и на каждой можно различить две колонки. Прямо перед Хильдегардой – монах, сидящий, как и она. Он пишет гусиным пером на свитке пергамента, который, по обычаю того времени, линован. Этот весьма немолодой монах, по-видимому, Вольмар. На некоторых иллюстрациях, в том числе на первой миниатюре луккской рукописи, за спиной Хильдегарды мы видим стоящую монахиню, явно более молодую, в длинном черном платье, с белым покровом на голове, из-под которого виден другой, черный, ниспадающий набок. Очень возможно, что это Рихарда – монахиня Бингенского монастыря, которую Хильдегарда, по ее собственным словам, любила, «как Павел любил Тимофея».
Таков отныне образ Хильдегарды. Суть ее жизни сосредоточилась на том, чтобы принимать и передавать то, что говорит ей «Свет живой». Монах Вольмар, ее исповедник и – вероятно, не без посредничества Ютты – ее первое доверенное лицо, будет ее секретарем вплоть до своей смерти, то есть до 1165 года. Скорее всего, именно благодаря ему монахи монастыря Дизибоденберг окажутся посвященными в новую деятельность аббатисы и в ее видения. Это не могло не вызвать беспокойства у церковных властей, в том числе у аббата самого монастыря, Конона. Он сообщил о своих опасениях Майнцскому архиепископу Генриху, управлявшему епархией, к которой принадлежал его монастырь. Несмотря на благоприятные отклики о содержании видений, и тот, и другой были ими смущены. В это время, в конце 1147 года, начинаются разговоры о желании Папы Евгения III созвать в Реймсе Собор. Для подготовки Собора он намеревался провести синод в Трире. К тому моменту тексты Хильдегарды уже составляли начало ее первого труда – «Scivias». Это стало подходящей возможностью для того, чтобы представить на суд собравшихся священнослужителей труд монахини, сподобившейся откровения.
Великолепным местом для синода был этот город Трир, о котором в наше время любят говорить как о древнейшем городе Германии. Знаменитые Черные врата, «Porta Nigra», еще и сегодня свидетельствуют о его древности. Они были частью укреплений, возведенных императором Константином, который до 316 года жил в этом городе вместе со своей матерью Еленой, ставшей потом одной из христианских святых. В их эпоху Трир был важнейшей митрополией Римской империи. Поскольку он был узлом, через который проходили самые активные пути сообщения, средоточием легионов, которые квартировали там на случай отпора варварским набегам, и к тому же речным портом на правом берегу Мозеля, он оставался императорской резиденцией до конца IV в. В прекрасном здании современного кафедрального собора еще можно различить общий план храма, возведенного Константином и образующего нечто вроде ядра строения. Дважды разрушенный – франками в VII в. и норманнами в конце IX, – он был перестроен в 1037 году. Приезд Папы стал подходящим случаем для того, чтобы его расширить и устроить новый алтарь в восточной части. В то же время архиепископ Хиллин решил купить то, что до наших дней носит название «Aula palatina» – бывший дворец Константина, превратившийся к тому времени в руины. Он был отчасти восстановлен, чтобы послужить местом встречи церковнослужителей, собравшихся на синод.
Чтобы оценить важность этого синода, надо вспомнить о долгих распрях, кипевших на германской земле между Римскими папами и императорами, которые не соглашались отказываться от своих привилегий и привычек, сложившихся в эпоху Каролингов, и продолжали вмешиваться в назначение епископов и аббатов монастырей. Реформа, проведенная деятельным Папой Григорием VII, была принята лишь двадцатью годами раньше, в 1123, во время соглашения, получившего название Вормсского конкордата. Однако Папа Евгений III, созвавший синод, был цистерцианцем, воспитанником Клерво, то есть самого святого Бернарда. Для этого понтифика святость оставалась главной заботой в исполнении его обязанностей. Целью собора, который он созовет в Реймсе, будет утверждение тенденции к реформе Церкви, начавшей проявляться после Григория VII.
Итак, представительное собрание состоялось в Трире в конце 1147 года. Вероятно, контраст между внушительным собранием – епископами, кардиналами, аббатами монастырей – под председательством самого Папы (в числе присутствовавших был и Бернард Клервоский – бесспорный авторитет в христианском мире; его влияния оказалось достаточно, чтобы несколькими годами раньше погасить волнения, вызванные схизмой Анаклета) и маленькой худенькой аббатисой неприметного монастыря с берега Рейна, удостоившейся, по ее словам, Божественных видений, был разительным. По требованию архиепископа Майнцского Генриха и аббата монастыря Святого Дизибода Конона Папа назначил двух прелатов, которые должны были поехать на место и лично посетить Хильдегарду, расспросить о ее поведении, привычках и писаниях. Этими прелатами стали епископ Вердена Альберон (или Оберон) и его викарий по имени Адальберт.
Оба отправились в монастырь Святого Дизибода. Результаты опроса оказались удовлетворительными, и они доставили в Трир уже написанную часть «Scivias». За этим последовала удивительная сцена, три столетия спустя восхищавшая аббата Спанхейма Иоганна Тритхейма (известного эрудита, собравшего в своей библиотеке больше двух тысяч рукописей и описавшего жизнь Хильдегарды, предварительно изучив все доступные источники). «Публично, перед лицом собравшихся, Папа прочел сочинения девы. Он сам исполнял служение чтеца и огласил значительную часть написанного труда. Все слышавшие слова сего писания, исполнившись восхищения, единодушно воздали славу всемогущему Богу». Папа, читающий перед огромным собранием труд маленькой монахини, до тех пор никому, кроме ближайшего окружения, не известной, – действительно необычайное зрелище. Автором заключения, сделанного после этого слушания, считается святой Бернард: «Следует остерегаться угасить столь дивный свет, зажженный Божественным дыханием».
После заседания Евгений III лично написал Хильдегарде. Его письмо положило начало переписке Хильдегарды, которая отныне сделается важной частью ее жизни. Оно стало первым в длинном списке писем: даже неполное современное издание «Patrologiæ Latina» включает в себя 135 писем из их числа (на каждое имеется ответ) и занимает не меньше 240 убористых колонок этого издания. «Мы восхищены, дочь моя, – пишет Папа, – и восхищены сверх всяких ожиданий тем, как Бог являет в наши дни новые чудеса, изливая на тебя Духа Своего, и ты, говорят, видишь, разумеешь и описываешь многие сокровенные вещи. Мы узнали об этом от людей, достойных доверия, видевших тебя и беседовавших с тобой. Что же сказать нам, обладающим ключом ведения, коим можем отверзать и замыкать, и по неразумию своему пренебрегшим и не сделавшим сего? Итак, мы сорадуемся с тобою о благодати Божией. Мы приветствуем тебя и обращаем сие [приветствие] к твоей милости, дабы ты знала, что Бог противится гордым, а смиренным дает благодать (см. Иак 4). Сохраняй же благодать, которая в тебе пребывает, да восчувствуешь, что открывается тебе в духе, и со всяким благоразумием опишешь это всякий раз, как слышишь. (…) “Отверзи уста твои, и Я наполню их” (Пс 70)». В заключение он прибавляет: «То, что ты дала нам знать о месте твоего пребывания, открытом тебе в духе, сие с нашего позволения и благословения и с благословения твоего епископа, – да будет так; живи со своими сестрами по уставу святого Бенедикта в той обители».
Так пишет Евгений III, обращаясь к Хильдегарде. Последний абзац требует некоторых пояснений: он дает разрешение на перевод восемнадцати монахинь, собравшихся вокруг аббатисы монастыря Святого Дизибода, в Бинген, который впоследствии и станет знаменит. С некоторых пор общине стало тесно в стенах монастыря; нужно было подыскать для нее новое место жительства. Хильдегарда сообщила аббату и его собратьям место, которое, как она говорила, было указано ей Святым Духом: это был Рупертсберг, расположенный недалеко (на расстоянии 25–30 километров) от монастыря Святого Дизибода, в Бингербрюке – месте слияния Рейна и Наэ, совсем рядом с небольшим портом Бинген-на-Рейне, занятым и укрепленным Друзом во время римской оккупации в конце I в. до Рождества Христова.
Этот перевод происходил не без трудностей. Мужская община монастыря Святого Дизибода недоброжелательно восприняла весть об уходе монахинь, заметно сокращавшем численность обитателей монастыря. Хильдегарда никогда не видела Рупертсберга, куда собиралась перебраться. То был холм, издавна носивший имя святого Руперта – праведника, который по праву наследования избрал себе это место для жительства и жил там со своей матерью Бертой.
Возникший конфликт длился довольно долго. В его перипетиях вымысел переплетается с историческими фактами. Один из монахов по имени Арнольд особенно яростно сопротивлялся уходу монахинь и подстрекал других всячески этому препятствовать. Внезапно у него обнаружилась такая опухоль на языке, что он не мог ни закрыть рта, ни членораздельно говорить. Объясняясь, как мог, знаками, он велел привести его в церковь Святого Руперта, где пообещал святому, что больше не будет чинить препон созданию нового монастыря, а напротив, постарается помочь по мере своих сил. Тотчас же он вновь обрел здоровье и первым начал готовиться к возведению строений и выкапывать виноградники на местах, где предполагалось построить дома для жительства монахинь.
Однако в это время больная Хильдегарда лежит в постели, скованная и тяжелая, как камень. Об этом доносят аббату Конону, и он, не поверив, пытается приподнять ей голову или перевернуть ее с одного бока на другой, но безуспешно. Ошеломленный этим, как говорит автор «Жития», «необычайным чудом», аббат понимает, что так проявляется воля Божия, и, в конце концов, дает разрешение на переход. Монахиням предстояло еще получить разрешение каноников майнцской церкви, но оно было получено беспрепятственно. Так «дева Господня получила позволение придти жить со своими сестрами в оратории Святого Руперта» и в окружающих строениях, где был устроен новый монастырь. Он находился в ведении графа Бернарда Хильдесхаймского, давшего согласие на его основание. Мы видели, что этот замысел был одобрен и самим Папой.
Приезд и вселение монахинь в новую обитель сопровождались большим стечением народа: жители соседнего города Бингена приходили толпами, выражая радость по случаю их приезда. Сама Хильдегарда и восемнадцать сопровождавших ее монахинь тоже ликовали и благодарили Бога. Аббатису пришлось посадить на лошадь и на протяжении всего пути до Рупертсберга поддерживать с двух сторон. Но, приехав на место, она тотчас почувствовала себя окрепшей, как и тогда, когда ей удалось договориться с братьями обители Святого Дизибода.
Монастырь Рупертсберга, оказавшийся в XVII в. жертвой шведских вторжений, в наши дни совсем превратился в развалины. Из обителей, основанных аббатисой, сохранилась только вторая, а именно – монастырь Айбинген, расположенный на правом берегу Рейна в Рюдесхайме. Только он пережил шведские, а затем французские нашествия, которым подвергались эти земли. Он несколько раз восстанавливался, и сегодня там находятся могила Хильдегарды и несколько сохранившихся более поздних мозаик, воспроизводящих сцены ее видений.
Но посмотрим, что это были за места, которые стали ее приютом. Этот удивительно красивый край всегда вдохновлял поэтов, особенно в XIX в. – в эпоху немецкого романтизма. По обоим берегам реки Боппард близ Висбадена мы встречаем множество названий, вызывающих ассоциации и со всякого рода легендами, и с реальными историческими событиями. Легенды эти часто поздние, подобно легенде о Мойзетурме, «Мышиной башне», возвышающейся на скалистом острове напротив Рупертсберга. Рассказывают, как Майнцский епископ Хатто устроил там во время голода склад зерна и, до крайности раздраженный требованиями и жалобами бедняков, осаждавших его, велел запереть их в амбаре и поджечь. «Слышите, как пищат мои мыши?» – приговаривал он, слушая их крики. Той же ночью стаи мышей наводнили его дворец. Спасаясь от них, он бросился в Рейн, но они устремились за ним туда и съели его живьем. Это один из вариантов знаменитой легенды о флейтисте, который с помощью волшебной мелодии увлек за собой полчища крыс; когда же, избавив свой город от их нашествия, он не получил причитавшуюся ему плату, то пением флейты выманил из города всех детей и завел в реку, где они и утонули.
Неподалеку, на правом берегу, в Санкт-Горсхаузене высится скала Лорелеи, прославленная поэмой Гейне. Лорелея неотделима от немецкой поэзии начала XIX в. Близ нее есть еще одна скала, в которой легенда все еще видит семерых девушек, околдованных водяным.
Но помимо этих захватывающих, иногда трагических историй, есть еще рейнские виноградники, сделавшие знаменитыми и старинный город Лорш, и Рюдесхайм, где и сегодня еще полно трактиров и кабачков, а в старом крепостном замке X в. (Нидербухе) открыт музей вина. Бенедиктинское аббатство Эбербах, основанное в XII в. чуть дальше, ближе к Висбадену, благодаря технике цистерцианцев, которые в Средние века по праву считались истинными знатоками всех отраслей сельского хозяйства, очень скоро стало центром виноделия Германии. Местные вина до сих пор пользуются самым живым спросом, в то время как церковь, монастырский двор, дормиторий – то есть все, что осталось от аббатства – привлекают лишь некоторых туристов.
Сам же регион, невзирая на все разрушения, все еще щетинится многочисленными башнями и укрепленными замками. Порой мы видим одну лишь часовую башню, как, например, в замке Райнфельс: она напоминает об одной из самых могучих крепостей, которых когда-то в долине Рейна было великое множество; а порой, как в Бухарахе, крепостную башню, вдохновлявшую Гийома Аполлинера. Часто встречаются современные реконструкции старинных башен: например, в замке Зоонек, на правом берегу – в замке Ланек; или, в нескольких километрах от последней (настоящее чудо!), – башня Максбург, единственная оставшаяся невредимой с XIII в. Кроме того, есть замки и церкви, как, например, Браубах (XIII в.) или Эстрих (XII в.), сильно реконструированные в эпоху Возрождения. Так, на протяжении сотни километров, по обоим берегам реки, эта средневековая и романтическая атмосфера, полная воспоминаний о прошлом, создает всей истории Хильдегарды и ее спутниц словно очаровательную раму. Невозможно отделить дух этих мест от деяний монахини-пророчицы: этот «genius loci» совершенно соответствовал масштабу того, что открывал ей обитавший в ней «Lux vivens» («живой свет»).
Водворение Хильдегарды и монахинь ее общины в Рупертсберге относится примерно к 1148–1150 годам. Впоследствии она напишет биографии обоих святых – покровителей мест обитания ее общины. Святой Дизибод, ирландец, как говорят, в VI в. поселился на берегах Рейна с тремя монахами, был их аббатом, при этом оставаясь отшельником, живя поодаль от них и встречаясь с ними только для совершения богослужений. Так продолжалось до самой его смерти, то есть примерно до 700 года. Он был участником великого так называемого «крестового похода», а именно – миграции ирландцев, которые на протяжении Средних веков самоотверженно покидали родной остров и селились в пустынных местах, чтобы вести уединенную и созерцательную жизнь. Неподалеку от этого места и примерно в то же время святой Галл близ Констанцского озера основал монастырь, сохранившийся до наших дней. Что же касается святого Руперта (или Роберта), то он был франком и состоял в родстве с меровингской королевской семьей. В 696 году он был назначен епископом Вормса. Затем, изгнанный язычниками, которых в тех местах было еще много, он нашел себе прибежище в Регенсбурге (Ратисбонне), а потом основал обитель, вокруг которой в скором времени возник целый город – нынешний Зальцбург. Наконец, в 718 году он вернулся в Вормсскую епархию, там умер и был похоронен в Рупертсберге.
Написание этих двух биографий было лишь одной из сторон деятельности Хильдегарды, жизнь которой была невероятно насыщенна. Тем не менее, они напоминают о создании двух монастырей, которые были местом ее обитания, молитв и видений до тех пор, пока она не основала третью обитель – монастырь Айбинген около Рюдесхайма, на этот раз на правом берегу Рейна. Датой ее возникновения следует считать, по всей вероятности, 1165 год.
Можно представить себе жизнь в Рупертсберге, в стенах еще строящегося или, во всяком случае, еще не устроенного окончательно монастыря, посреди виноградников рейнского побережья. Хильдегарда и ее монахини поселились во временных строениях, которые были полностью завершены лишь через несколько лет. Вероятно, именно это она имеет в виду, рассказывая в 3-й главе своего «Жизнеописания», как, восстав от болезни, осознала, что, «обретя душевный покой, должна теперь позаботиться о своих дочерях, – об их телесных нуждах и нуждах духовных, как было определено моими наставниками». Под «наставником», очевидно, следует понимать ее духовника, а то и попросту устав святого Бенедикта. Позаботиться о монахинях действительно было нужно: некоторые из них явно устали и пали духом. «В истинном видении с большой тревогой я увидела, как на нас восстали духи злобы. Я видела, как они нападали на некоторых из моих благородных дев через всякого рода суетные помыслы и тщеславие и улавливали их, словно в сети. Тогда я, просвещенная Богом, собирала их, наставляла и в душеполезных беседах вооружала словами Священного Писания и разъясняла послушание. Однако некоторые из них, видя меня в ложном свете, тайно язвили своими речами, сетуя, что не могут снести сурового правила уставной дисциплины, которой я желала их подчинить. Но Бог послал мне утешение в иных добрых и мудрых сестрах, не оставлявших меня в моих скорбях, – как Сусанне [см. Дан 13 – прим. автора], которую Он спас от лжесвидетелей».
И Хильдегарда прибавляет: «И хотя я утомилась от этих злоключений, отнимавших мои силы, благодатью Божией я смогла завершить «Книгу заслуг житейских», открытую мне Богом». Оказавшись перед лицом и материальных трудностей, и тех, которые возникали из-за поведения некоторых сестер вверенной ей обители, Хильдегарда все же не оставляет работы над своим вторым сочинением – «Книгой заслуг житейских».
Впрочем, это далеко не единственное ее занятие: по-видимому, сочинение музыки занимало ее на протяжении всей жизни. Что же касается двух книг по медицине и естественным наукам, то в автобиографии ничего не говорится о том, в какой момент они были написаны. Вдобавок трудно представить себе жизнь монахинь и самой Хильдегарды в ту пору без посетителей, постоянно стекавшихся в Бинген. Местные жители встретили ее «с великим ликованием и хвалами Богу», но гости приходили совсем не только из близлежащих мест. Бернар Горсикс, цитируя биографию Хильдегарды, пишет: «После трирского синода казалось, будто весь католический мир пришел в движение… даже из самых отдаленных мест приезжали пешие и конные паломники».
Один из них привлек особенное внимание авторов жизнеописания святой, хотя его имени они не называют (книга II, глава 3): «Господь помогал ей [аббатисе] не только в болезнях или бесовских напастях, но и в напастях человеческих; Бог обращал к добру сердца ее противников. Она сама рассказывала об обращении одного философа, который поначалу враждовал не только с ней, но и с самим Богом, а после пережил великое преображение, совершенное рукой Всевышнего…». Этот философ, имя которого не упоминается, мог быть ученым; но, во всяком случае, он был неверующим и скептически относился к монахине, чьи необычайные откровения так высоко превозносили. «Философ этот, имевший большое богатство, долгое время сомневался в том, что было мне открыто в видениях; но наконец пришел к нам и стал помогать в устройстве нашей обители, доставляя разного рода сооружения, устройства и прочие насущные предметы; нас очень обрадовало, что Бог не забыл и о них. После тщательного, но благоразумного исследования, он спросил, каковы и где находятся описания видения, и, в конце концов, уверовал в его Божественное вдохновение. Этот человек, сначала выказывавший нам свое небрежение исполненными злобы словами, впоследствии (слава Богу, столь много совершившему для обращения его сердца к правде!) стал изливать на нас всяческие благословения. Таким же образом Бог, желая сохранить сынов Израиля, потопил в Красном море фараона. Изумленные такой переменой, многие еще более уверовали, и Бог через этого мудрого мужа благословил нас… Итак, все мы стали именовать его нашим отцом. Он же, вначале объявивший, что принадлежит к княжескому роду, после пожелал, чтобы его похоронили у нас, что и было исполнено».
В отличие от этого уверовавшего скептика многие посетители приходили искать у богодухновенной аббатисы душевного мира или телесного исцеления. Биографы Хильдегарды перечисляют немало фактов, в то время казавшихся чудесными, хотя современному читателю они, вероятно, кажутся менее убедительными, чем ее необъятная переписка, где она дает советы – то есть наставления – представителям власти, как духовной, так и мирской. Но, конечно, чтобы понять причину и силу авторитета, каким пользовалась в тогдашнем беспокойном мире неприметная монахиня с берега Рейна, лучше, как это сделал философ, обратиться к ее первому сочинению, получившему одобрение Папы и святого Бернарда, – к «Scivias».