Серое, моросящее дождем февральское утро заглянуло в хижину дяди Тома и осветило лица, омраченные гнетущей скорбью. На маленьком столике перед очагом была разостлана подстилка для глажения, на спинке стула висели две грубые, но чистые рубашки только что из-под утюга, третья лежала перед тетушкой Хлоей. Она старательно разглаживала каждую складку, каждый рубец, то и дело утирая слезы, ручьем катившиеся у нее по щекам.
Том сидел у стола, подперев голову рукой, перед ним лежала раскрытая Библия. Муж и жена хранили молчание. Час был ранний, и ребятишки спали, прижавшись друг к другу на низенькой деревянной кровати.
Том, который, как истый сын своего несчастного народа, всем сердцем был привязан к семье, встал из-за стола, подошел к кровати и долго смотрел на детей.
– Последний раз, – сказал он.
Тетушка Хлоя, не говоря ни слова, продолжала водить утюгом по выглаженной на славу рубахе, потом вдруг отставила его в сторону, упала на стул и заплакала навзрыд.
– Покориться воле божией! Да как тут быть покорной? Хоть бы мне знать, куда тебя увезут, в какие руки ты попадешь! Миссис говорит: года через два выкупим. Господи милостивый, да разве оттуда возвращаются! Там людей замучивают насмерть! Слышала я, что с ними делают на этих плантациях!
– Господь вездесущ, Хлоя, он не оставит меня и там.
– Он вездесущ, но иной раз по его воле творятся страшные дела, – сказала тетушка Хлоя. – И этим ты хочешь меня утешить!
– Я в руках божиих, – продолжал Том. – Хуже, чем он повелит, не будет. Возблагодарим его хотя бы за то, что продали меня, а не тебя с детьми. Здесь вас никто не обидит. Я один приму на себя все муки, а Господь поможет мне претерпеть их.
Сколько силы и мужества в человеческом сердце, которое смиряет свою боль, чтобы облегчить страдания близких! Том говорил с трудом, голос у него срывался, и все же эти слова были полны твердой решимости.
– Вспомним лучше о милостях господних, – через силу добавил он, ибо поистине думать об этом сейчас ему было трудно.
– Милости господни! Что-то не вижу я от Господа особых милостей! Нет, это несправедливо! Почему хозяин продал тебя? – не унималась тетушка Хлоя. – Ведь ты сторицей окупил его долги. Он который год обещает тебе вольную и до сих пор не дал. Может, сейчас ему нелегко, но я чувствую, что так нельзя с тобой поступать. И не пробуй разуверять меня в этом. Кто преданней ему, чем ты, кто пекся о его делах больше, чем о своих собственных, забывал ради него и жену и малых детей! Подумать только! Ты сердцем к нему привязан, а он тебя продает, чтобы выпутаться из долгов! Бог его за это накажет!
– Хлоя, если ты любишь меня, не говори так! Может, мы с тобой последний раз вместе. И хозяина не надо задевать ни одним дурным словом, Хлоя. Ведь я принял его от старой миссис с рук на руки, когда он был еще младенцем. И ничего нет удивительного, что я думаю о нем денно и нощно, а ему… где ему думать о бедном Томе! Господа привыкли, чтобы о них заботились. А ты сравни нашего хозяина с другими: у кого мне бы жилосъ так хорошо, где бы со мной так обращались? Если б мистер Шелби заранее знал, как у него дела обернутся, он не довел бы до продажи. В это я твердо верю.
– Нет, тут что-то не так, – упрямо твердила тетушка Хлоя, руководствуясь, присущим ей чувством справедливости. – Не знаю, кого в этом винить, но тут что-то не так.
– Обрати мысли свои к Господу, Хлоя. Помимо его воли ни один волос не упадет с нашей головы.
– Что верно, то верно, только не нахожу я в этом утешения, – вздохнула она. – Впрочем, что проку говорить! Сейчас пирог будет готов, позавтракаешь… Кто знает, когда тебе еще придется вкусно поесть.
Если вы хотите понять, как тяжко приходилось неграм, которых продавали на Юг, вспомните, что этот народ способен на сильные чувства. Негр – человек не очень смелый, не очень предприимчивый по натуре – привязывается к родным местам, он любит свой дом, свою семью. Добавьте к этому все ужасы, которые таятся для него в неизвестности; не забудьте также, что он с детских лет трепещет при одной только мысли: «Тебя продадут на Юг!» В его глазах это самое страшное наказание – страшнее порки, страшнее каких угодно пыток. Нам самим приходилось слышать, как они толкуют об этом между собой и с непритворным ужасом рассказывают друг другу страшные истории о гиблых местах «где-то там, вниз по реке», которые кажутся им чем-то вроде «той страны, откуда ни один не возвращался».
Миссионер, живший среди беглых негров в Канаде, говорил нам, что многие из них оставили сравнительно добрых хозяев и не побоялись совершить побег, сопряженный со столькими опасностями, лишь бы не оказаться проданными на Юг. Страшась этой участи, которая вечно грозит и ему, и его жене, и его детям, негр, существо кроткое, робкое, нерешительное, обретает мужество, терпит голод, стужу и смело идет навстречу страданиям и жестокой каре, неминуемой при поимке.
Клубы пара поднимались над столом – скромный завтрак был подан. Миссис Шелби освободила тетушку Хлою от работы на господской кухне, и бедняжка собрала последние силы, чтобы приготовить этот прощальный пир: зарезала лучшую курицу, испекла мужу его любимый пирог и расставила над очагом несколько кувшинов с разными соленьями и маринадами, которые извлекались на свет божий только в самых торжественных случаях.
– Смотри, Пит! – возликовал Моз. – Какой у нас сегодня завтрак! – и схватил кусок курятины с блюда.
Тетушка Хлоя залепила ему звонкую пощечину.
– Ну что это такое! Несчастный отец последний раз дома завтракает, а они только и думают что о еде!
– Хлоя! – мягко упрекнул ее Том.
– Сил моих больше нет! – крикнула она, пряча лицо в передник. – Голова идет кругом, сама не знаю, что делаю!..
Мальчики стояли как вкопанные и молча поглядывали то на отца, то на мать, а малютка уцепилась за ее юбку и подняла крик, властно требуя чего-то.
– Ну, вот и все! – Тетушка Хлоя вытерла глаза и подхватила девочку на руки. – Больше не буду. Садитесь к столу. Лучшую курицу сегодня зажарила. Ешьте, ребятки. Бедненькие! Досталось им от матери!
Повторять это приглашение дважды не понадобилось. Мальчуганы принялись уписывать за обе щеки стоявшие перед ними яства, что оказалось весьма кстати, так как без их помощи завтрак, пожалуй, остался бы почти нетронутым.
– Теперь надо собрать твои вещи, – сказала тетушка Хлоя, быстро убирая со стола. – Он, наверно, все потребует. У таких извергов руки загребущие, знаю я их. Вот в этот угол кладу фланель, на случай если ревматизм тебя будет мучить. Смотри береги ее: потеряешь, другой тебе никто не даст. Вот здесь старые рубашки, сверху – две новые. Носки я ночью надвязала, внутрь кладу моток шерсти для штопки. Господи! Да кто же тебе штопать будет! – И тетушка Хлоя, не в силах превозмочь свое горе, уронила голову на сундучок и залилась слезами. – Подумать только, здоров ли он, болен – некому будет о нем позаботиться! А от меня покорности требуют!
Мальчики, управившись со всем, что было подано к завтраку, теперь призадумались над происходящим. Увидев, что мать плачет, а отец сидит понурившись, они захныкали и начали тереть глаза кулаками. Дядя Том посадил дочку на колени и предоставил ей полную свободу развлекаться. Малютка царапала ему лицо, дергала его за волосы и весело хохотала, предаваясь восторгу, причины которого были известны только ей.
– Радуйся, бедняжка, радуйся! – сказала тетушка Хлоя – Придет и твой час. Продадут когда-нибудь и твоего мужа, а может, и тебя. Сыновья наши вырастут – и того же дождутся. Зачем же нам, неграм, обзаводиться семьей, когда с нами так поступают?
Но тут один из мальчиков перебил ее, крикнув:
– Хозяйка идет!
– Нечего ей тут делать! Все равно она ничем не поможет – сказала тетушка Хлоя.
Миссис Шелби вошла в хижину. Тетушка Хлоя нахмурила брови и молча подала ей стул. Миссис Шелби ничего не заметила – ни стула, ни того, как его подали. Лицо у нее было бледное, взволнованное.
– Том, – сказала она, – я пришла… – и вдруг осеклась, обвела глазами стоявшую перед ней безмолвную семью, упала на стул и, закрыв лицо платком, зарыдала.
– Миссис, господь с вами! Да что это вы! – Тетушка Хлоя не выдержала, расплакалась сама, а за ней и все остальные.
И эти слезы, лившиеся из глаз невольников и их госпожи, растопили боль и гнев угнетенных. Так пусть же знают те, кто призирает вдовых и сирых, что богатые дары, которые подают отворачиваясь, подают холодной рукой, не стоят и единой слезы, пролитой от всего сердца.
– Друг мой, – заговорила наконец миссис Шелби, – я ничего не могу тебе дать – деньги у тебя все равно отберут. Но, клянусь богом! я не потеряю тебя из виду и выкуплю при первой же возможности, а до тех пор положись на Господа нашего.
В эту минуту мальчики увидели за окном мистера Гейли.
Дверь распахнулась настежь, и работорговец появился на пороге. Он был сильно не в духе после проведенной в седле ночи и неудачных попыток поймать свою жертву.
– Ну, негр, готов? – крикнул Гейли, но, увидев миссис Шелби, снял шляпу и сказал: – Ваш покорный слуга, сударыня.
Тетушка Хлоя опустила крышку сундучка, перевязала его веревкой и, поднявшись на ноги, устремила на работорговца гневный взгляд своих темных глаз, в которых слезы словно превратились в искры.
Том покорно встал навстречу новому хозяину и взвалил на плечо тяжелый сундучок. Жена с дочкой на руках пошла проводить его, мальчики, плача, побрели следом за ней.
Миссис Шелби остановила Гейли и горячо заговорила с ним о чем-то, а тем временем семья уже подошла к стоявшей у дверей тележке. Вокруг нее собралась толпа – все негры, и стар и млад, пришли проститься со своим товарищем. Тома уважали в усадьбе, как старшего и как наставника, и его горю сочувствовали все, а особенно женщины.
– Хлоя, а нам, видно, тяжелее расставаться с ним, чем тебе, – сказала сквозь слезы одна негритянка, глядя на окаменевшее в суровом спокойствии лицо тетушки Хлои.
– Я свои слезы давно выплакала, – ответила Хлоя, бросив угрюмый взгляд на подходившего к тележке работорговца. – Не хочу убиваться на глазах у этого изверга.
– Садись! – крикнул Гейли, пробираясь сквозь толпу негров, которые хмуро поглядывали на него.
Том сел в тележку, и Гейли, вытащив из-под сиденья тяжелые кандалы, надел их ему на ноги.
Приглушенный ропот пронесся в толпе, а миссис Шелби крикнула с веранды:
– Мистер Гейли, это совершенно излишняя предосторожность, уверяю вас!
– Как знать, сударыня. Я здесь уже пострадал на пятьсот долларов. Хватит с меня и этого.
– Чего еще от него ждать! – с негодованием сказала тетушка Хлоя.
А мальчики, которые только сейчас поняли, какая участь уготована их отцу, уцепились за юбку матери и застонали, заплакали во весь голос.
– Жаль, мистера Джорджа нет дома, так я с ним и не попрощаюсь, – сказал Том.
Джордж отправился в соседнее поместье погостить день-другой у приятеля и, выехав ранним утром, не подозревал о беде, постигшей их верного слугу.
– Передайте от меня поклон мистеру Джорджу, – с чувством сказал Том.
Гейли стегнул лошадь, и Том, до последней минуты не отрывавший печального взгляда от родных мест, скрылся за поворотом дороги.
Мистера Шелби тоже не было дома. Он продал своего лучшего слугу, подчиняясь крайней необходимости, с тем чтобы вырваться из лап человека, внушавшего ему страх, и когда сделка была закончена, прежде всего облегченно вздохнул. Но упреки жены пробудили в нем дремавшую совесть, а мужество и бескорыстная преданность Тома только усилили его недовольство самим собой. Как ни старался он убедить себя, что имел право продать невольника, что так поступает каждый хозяин, сплошь и рядом даже без особой на то нужды, все было тщетно, неприятное чувство оставалось, и, не желая присутствовать при тяжелой заключительной сцене этой драмы, он уехал по делам в надежде, что к его возвращению все будет кончено.
Том и Гейли тряслись по пыльной дороге, минуя одно знакомое место за другим. Наконец усадьба осталась позади, начался поселок. Проехав по нему с милю, Гейли остановился около кузницы, захватил с собой пару наручников и велел кузнецу переделать их.
– Они ему немного малы, – пояснил он, указывая на Тома.
– Господи! Да ведь это негр мистера Шелби – Том. Неужто его продали? – спросил кузнец.
– Продали, – ответил Гейли.
– Быть того не может! Просто глазам своим не верю! – воскликнул кузнец. – Да зачем же ему наручники? Ведь такого честного хорошего негра…
– Вот именно, – перебил его Гейли. – Хороший негр только и глядит, как бы удрать от хозяина. Дураку какому-нибудь, бездельнику или пьянице на все наплевать, им даже нравится ездить с места на место, а дельному негру это нож острый. Такого не мешает заковать. Ноги-то при нем – возьмет да и убежит.
– Н-да, – сказал кузнец, роясь в ящике с инструментами, – для наших кентуккийских негров хуже ничего быть не может, чем южные плантации. Попал туда – и верная смерть.
– Это правда, мрут они там, как мухи. То ли климата не переносят, то ли от какой другой причины, но убыль в них большая, спрос на такой товар никогда не падает, – сказал Гейли.
– А ведь как подумаешь, жалко становится! Зашлют на какую-нибудь сахарную плантацию хорошего, смирного негра, вроде Тома, и конец ему.
– Ну, Тому жаловаться не на что. Я обещал Шелби получше его пристроить. Продам в услужение в какую-нибудь почтенную семью. Привыкнет к климату, не помрет от лихорадки – и хорошо. Чего же еще негру желать?
– А жена и дети у него дома остались?
– Подумаешь! Других заведет. Мало, что ли, женщин на свете! – сказал Гейли.
Том грустно сидел у кузницы, слушая этот разговор, и вдруг до него донеслось быстрое цоканье подков. Не успел он прийти в себя от неожиданности, как Джордж вскочил в тележку и бросился ему на шею, плача и приговаривая сквозь слезы:
– Это подло, подло! Пусть не оправдываются, все равно подло! Какой позор! Будь я взрослым, тебя не посмели бы продать! Я не допустил бы этого!
– Мистер Джордж! Вот радость-то! – сказал Том. – Думал, уеду и не попрощаюсь с вами… И выразить не могу, как я рад!
Он двинул ногой, и взгляд Джорджа упал на его кандалы.
– Какой позор! – воскликнул мальчик, всплеснув руками. – Я изобью этого негодяя! Я…
– Не надо, мистер Джордж! Этим вы мне не поможете, а он только пуще озлобится. И говорите потише, прошу вас.
– Хорошо, пусть будет по-твоему. Но какая подлость! Почему мне никто ничего не сказал? Почему за мной не послали? Если б не Том Линкен, я так ничего бы и не узнал. Ну и попало же им от меня!
– Напрасно вы так погорячились, мистер Джордж.
– Я не мог молчать. Ведь это же подлость! Слушай, дядя Том, – таинственно зашептал он, поворачиваясь спиной к кузнице, – я подарю тебе мой доллар!
– Что вы, мистер Джордж! Разве я могу принять такой подарок! – сказал Том растроганным голосом.
– Примешь, примешь! Я посоветовался с тетушкой Хлоей, а она велела мне просверлить в нем дырку и продеть в нее шнурок. Ты будешь носить мой доллар на шее так, чтобы этот негодяй ничего не заметил… Нет, как хочешь, Том, а я все-таки поколочу его – мне после этого полегчает!
– А мне будет еще тяжелее, мистер Джордж. Не надо, прошу вас.
– Ну, раз уж ты просишь, так и быть, – сказал Джордж, надевая Тому шнурок на шею. – Вот! Теперь застегни куртку… и смотри не потеряй, а как взглянешь на него, так помни всякий раз, что я тебя разыщу и привезу обратно домой. Мы с тетушкой Хлоей уже все обсудили. Я ей сказал: «Не беспокойся, тетушка Хлоя. Я допеку отца и поставлю на своем».
– Мистер Джордж, зачем вы так говорите!
– Да я ничего плохого не сказал, дядя Том.
– Мистер Джордж, вспомните, как вас любят, и будьте хорошим сыном! Заботьтесь о матери. Не берите примера с дурных мальчиков, которые матерей в грош не ставят. Верьте мне, мистер Джордж, много прекрасного Господь дает нам дважды, но мать у нас одна и другой не будет. Живите хоть до ста лет, мистер Джордж, все равно второй такой женщины, как ваша матушка, вы никогда не найдете. Любите ее, будьте ей утешением и сейчас и когда подрастете. Обещаете мне, мистер Джордж?
– Обещаю, дядя Том, – ответил мальчик.
– И вот еще что, мистер Джордж: молодые люди частенько сквернословят – ничего не поделаешь, возраст такой. А вы все-таки не позволяйте себе этого, следите за собой. Будьте настоящим человеком, не обманите моих надежд, и пусть родители не услышат от вас ни одного дерзкого слова. Вы не обижаетесь, что я так говорю, мистер Джордж?
– Что ты, что ты, дядя Том! Разве ты можешь посоветовать плохое!
– Ведь я старше вас, – ласково продолжал Том, большой, сильной рукой поглаживая мальчика по кудрявой голове. – Я знаю, задатки у вас хорошие. А сколько благ вам дано, мистер Джордж! Вы и читать и писать умеете. Вот вырастете и станете ученым человеком, и все, кто ни есть у нас на ферме, и ваши родители будут гордиться вами! Берите пример с отца, он добрый хозяин, и с матери – она женщина богобоязненная. И не забывайте творца нашего, мистер Джордж!
– Я постараюсь, Том, верь мне! За меня краснеть никому не придется! – воскликнул мальчик. – А ты не горюй. Я верну тебя домой и отстрою твою хижину заново – мы только сегодня утром говорили об этом с тетушкой Хлоей, – и у тебя будет гостиная, а на полу в гостиной ковер. Дай мне только вырасти! Подожди, дядя Том, доживешь и ты до хороших дней!
В эту минуту Гейли вышел из кузницы с кандалами в руках.
– Слушайте, сударь, – надменно обратился к нему Джордж, – я расскажу родителям, как вы обошлись с дядей Томом!
– Рассказывайте на здоровье! – ответил Гейли.
– И не стыдно вам торговать людьми и заковывать их в цепи, точно скот! Неужели вас совесть не мучает?!
– Покуда вы, благородные господа, будете их покупать, я с вами на равной ноге, – ответил Гейли. – Что покупка, что продажа одно другого стоит.
– Я не буду ни продавать, ни покупать негров, когда вырасту, – сказал Джордж. – Я раньше гордился тем, что моя родина Кентукки, а теперь мне стыдно и вспомнить об этом! – Он выпрямился в седле и посмотрел по сторонам, словно проверяя, произвели ли его слова должное впечатление на штат Кентукки. – Ну, прощай, дядя Том, и не унывай, крепись!
– Прощайте, мистер Джордж. Да хранит вас Бог! – сказал Том, с любовью и восхищением глядя на него. – В Кентукки такие наперечет, – добавил он, когда смелое мальчишеское лицо скрылось у него из виду.
Джордж ускакал, а Том смотрел ему вслед до тех пор, пока стук копыт не затих вдали. Последнее виденье, последний отзвук родного дома! Но на груди у него – там, где ее коснулись детские пальцы, – осталось тепло. Он поднял руку и прижал драгоценный доллар к сердцу.
– Ну, Том, давай договоримся, – сказал Гейли, бросая наручники в тележку, – будешь со мной по-хорошему, и я с тобой буду по-хорошему. Я своих негров зря не обижаю. Все для них делаю, что могу. Так вот, не вздумай со мной плутовать. Я ваши негритянские плутни назубок знаю. Если негр смирный и не пытается улизнуть, ему у меня хорошо. А нет – пусть сам на себя пеняет.
Том постарался уверить Гейли, что он и не думает о побеге. В сущности, работорговец напрасно расточал красноречие, ибо куда же может убежать человек, у которого ноги закованы в тяжелые железные кандалы? Но мистер Гейли поначалу всегда угощал свой новый товар такими краткими проповедями, в полной уверенности, что это вселяет в негров бодрость и избавляет его самого от лишних неприятностей.
А теперь мы на время расстанемся с Томом и займемся другими героями нашего повествования.