Невозможно представить себе человеческое существо, более жалкое и одинокое, чем Элиза, когда она направила свои шаги прочь от хижины дяди Тома.
Страдания мужа и опасность, подстерегавшая его ежеминутно, опасность, грозившая ребенку, – все это слилось в ее сознании с гнетущим ощущением риска, которому подвергалась она сама, покидая родное гнездо и лишаясь защиты любимой и уважаемой покровительницы. Ее терзала и разлука с местами, с которыми она так сжилась, – с усадьбой, знакомой с детства, с деревьями, под которыми она играла, с рощей, куда в прежние счастливые времена молодой муж водил ее гулять. Все это вставало теперь перед ней в холодном, ясном свете звезд и словно упрекало ее, спрашивая: куда же ты бежишь из такого дома? Но сильнее всех этих сожалений была материнская любовь, граничившая в минуту такой страшной опасности чуть ли не с безумием.
Гарри был уже большой мальчик, и Элиза обычно водила его за руку. Но сейчас ее пугала даже мысль о том, что можно выпустить сына из своих объятий, и, быстро шагая по дороге, она судорожно прижимала его к груди.
Подмерзшая земля похрустывала у нее под ногами, и она вздрагивала от этих звуков. Шелест листьев, колеблющиеся тени заставляли трепетать ее сердце, заставляли ускорять шаги. Она сама не понимала, откуда у нее берется столько сил, ибо каждый новый приступ страха словно удесятерял их, а ноша ее казалась ей легкой, как перышко.
– Господи, помилуй! Господи, спаси меня! – Эти слова то и дело срывались с ее бескровных губ.
Если б это был ваш Гарри или ваш Уилли, сударыня, и жестокий работорговец должен был бы отнять его у вас завтра утром; если бы вы видели этого человека собственными глазами и знали, что все бумаги уже подписаны и вручены ему, а на то, чтобы спастись бегством, у вас остались считанные часы – от полуночи до рассвета, – вы, думается, тоже не стали бы медлить! Сколько миль пробежали бы вы за коротую ночь, прижимая к сердцу свое сокровище и чувствуя, как его головка сонно клонится к вашему плечу, а маленькие нежные ручки доверчиво обнимают вас за шею?
Гарри спал. Он разгулялся было после неурочного ночного пробуждения, но мать не давала ему вымолвить ни слова, обещая спасти его, если только он будет молчать, и мальчик затих, обвив ручонками ее шею, а когда сон стал одолевать его, спросил:
– Мама, мне нельзя спать?
– Можно, родной, спи, спи.
– А если я усну, он меня не отнимет у тебя?
– Нет, что ты! Господь того не допустит! – воскликнула мать, побледнев еще больше, и ее темные глаза вспыхнули.
– Правда, не отнимет?
– Нет, нет! – повторила она, сама испугавшись своего голоса – таким чужим он ей показался.
Мальчик устало склонил голову на плечо матери и скоро уснул. Какой пыл, какая сила сквозили в каждом движении Элизы, чувствовавшей у себя на шее теплые ручки и безмятежное дыхание сына! Нежное прикосновение доверчиво прильнувшего к ней ребенка пронизывало ее словно электрическим током. Велика власть духа над плотью – так велика, что временами наше тело и нервы становятся неуязвимыми, мускулы приобретают твердость стали, и тогда даже самые слабые существа не знают предела своим силам.
Границы усадьбы, парк, роща промелькнули как во сне, а Элиза все шла, не убавляя шага, не задерживаясь ни на минуту, и розовые рассветные лучи застали ее на широкой проезжей дороге далеко от знакомых мест.
Со своей хозяйкой она не раз бывала в гостях у родственников Шелби, живших в маленьком поселке Т. на берегу реки Огайо, и хорошо знала эту дорогу. Дойти туда, перебраться на другой берег – вот как рисовался ей неясный план побега, а дальше… дальше она полагалась только на Бога.
Когда на дороге стали появляться проезжие – верхом и в тележках, – Элиза с быстротой соображения, свойственной человеку в минуту опасности, поняла, что ее торопливый шаг и взволнованный вид могут заинтересовать встречных и возбудить в них подозрения. Поэтому она спустила ребенка с рук, оправила на себе платье и капор и пошла медленнее, стараясь соблюдать спокойствие и чинность. Она успела запастись на дорогу пирожками и яблоками и теперь с их помощью подгоняла ребенка – вынимала яблоко из узелка, катила его по дороге, и мальчик со всех ног бежал за ним. Эта уловка помогла им одолеть не одну милю.
Вскоре они подошли к густому лесу, где журчал чистый ручеек. Гарри уже начинал жаловаться на голод и жажду, и Элиза перебралась вместе с ним через изгородь, села на землю за большим камнем так, чтобы никто не увидел их с дороги, и развязала узелок с завтраком. Гарри удивился и опечалился, видя, что мать ничего не ест, и, обняв ее одной рукой за шею, стал совать ей в рот пирожок, но Элиза не могла проглотить ни куска – спазмы душили ее.
– Не надо, Гарри! Мама не станет есть, пока не успокоится за тебя. Мы сейчас пойдем дальше, дальше… к реке. – И она снова вывела его на дорогу и снова заставила себя идти спокойно, не торопясь.
Места, в которых ее знали, остались далеко позади. Теперь, если случайно и встретится знакомый человек, он не подумает, что она убежала от своих хозяев, доброта которых была всем хорошо известна. А чужой, глядя на их светлую кожу, вряд ли сразу заподозрит в ней и Гарри негритянскую кровь.
Около полудня они подошли к чистенькой ферме, и Элиза решила отдохнуть там немного и купить еды себе и ребенку, ибо чем дальше уходила она от опасности, тем больше и больше спадало страшное нервное напряжение и тем сильнее давали себя знать голод и усталость.
Хозяйка фермы, женщина добродушная, разговорчивая, обрадовалась случаю поболтать с гостьей и приняла на веру слова Элизы, сказавшей, что тут неподалеку у нее живут друзья и она хочет погостить у них с недельку. («О, если бы так было на самом деле!» – мелькнуло в мыслях у несчастной беглянки.)
За час до захода солнца Элиза, усталая, но по-прежнему полная решимости, вошла в поселок Т. Первый взгляд ее был обращен к реке, словно Иордан, катившей свои воды, которые отделяли этот берег от берега обетованной земли, где ее ждала свобода.
Наступила весна, река вздулась, течение было бурное. Огромные льдины, крутясь, плыли по мутной воде. В этом месте извилистый берег штата Кентукки дугой вдавался в реку. В узком проливе образовались заторы. Льдины громоздились одна на другую, и этот барьер, напоминавший огромный зыбкий плот, заполнял собой почти все пространство между обоими берегами.
Элиза сразу поняла, что о пароме нечего и думать, и вошла в стоявшую на берегу небольшую гостиницу.
Хозяйка, хлопотавшая у плиты, на которой что-то шипело и жарилось, услышала нежный и жалобный голос Элизы и выпрямилась, не выпуская вилки из рук.
– Вам что? – спросила она.
– Скажите, есть тут паром или лодка? Мне нужно попасть в Б., на тот берег.
– Какие там лодки! Они теперь уже не ходят, – ответила женщина, но, заметив, какой разочарованный и удрученный стал вид у Элизы, спросила: – Вам надо на ту сторону? Кто-нибудь заболел? Вы торопитесь?
– У меня ребенок в опасности, – сказала Элиза. – Я узнала об этом только вчера вечером и сегодня весь день была в дороге, думала попасть на паром.
– Вот беда-то! – воскликнула женщина, материнское сердце которой сразу откликнулось на чужое горе. – Не могу вам не посочувствовать… Соломон! – крикнула она, выглянув в окно.
В дверях небольшого сарая появился человек в кожаном фартуке и с запачканными руками.
– Слушай, Сол, – обратилась к нему женщина, – поедут сегодня на тот берег?
– Говорят, опасно очень, но все-таки хотят попробовать, – ответил Сол.
– Здесь есть один фермер, который собирался ехать в Огайо с овощами, если только река позволит. Он придет сюда к ужину, так что советую вам подождать его… Какой у вас хорошенький мальчик! – добавила она, протягивая Гарри пирожок.
Усталый, измученный ребенок расплакался.
– Бедняжка ты мой! Он никогда столько не ходил, а я ему и поспать не дала! – вздохнула Элиза.
– Уложите его в этой комнате, – сказала женщина, отворяя дверь в маленькую спальню, где стояла удобная кровать.
Элиза положила на нее усталого мальчика, взяла его руки в свои и не отходила от него до тех пор, пока он не заснул. О своем отдыхе она и не думала. Мысль о погоне жгла ее огнем, побуждая идти дальше, и она с тоской смотрела на угрюмую, бурную реку, которая лежала между ней и свободой.
А теперь мы на время покинем Элизу и посмотрим, что делают ее преследователи.
Хотя миссис Шелби и обещала не задерживать обеда, но, как говорит старая пословица, «один в поле не воин». Соответствующее распоряжение было отдано в присутствии Гейли и доведено до сведения тетушки Хлои. Однако эта важная особа, выслушав по меньшей мере пятерых юных посланцев, вместо ответа сердито фыркнула, вскинула голову и продолжала свое дело с необычайной для нее медлительностью и кропотливостью.
По каким-то непонятным причинам у всей прислуги создалось впечатление, что хозяйка не будет очень сетовать на задержку, и приходилось только дивиться, сколько всяких помех замедляло ход дела! Одно злосчастное существо ухитрилось опрокинуть соус, и соус пришлось делать de novo[3] с должной тщательностью и с соблюдением сложнейших правил его изготовления. Тетушка Хлоя не сводила с него глаз, еле-еле помешивая в кастрюле ложкой, на все просьбы поторопиться строго отвечала, что «она не собирается подавать на стол недоваренный соус по милости тех, кому понадобилось кого-то ловить». Другой из ее подручных упал с ведром, и к колодцу пришлось идти второй раз. Третий пролил масло. Время от времени на кухню прибегал кто-нибудь и, хихикая, сообщал, что «мистер Гейли сам не свой, не сидится ему на стуле, ходит взад и вперед, то в окно взглянет, то на веранду выбежит».
– И поделом! – негодовала тетушка Хлоя. – Сейчас сам не свой, а дальше ему еще хуже будет, если не образумится. Владыка небесный когда-нибудь спросит с него за все грехи, посмотрим, что он тогда запоет!
– Быть ему в аду, это как пить дать! – сказал маленький Джейк.
– Туда ему и дорога, – мрачно подтвердила тетушка Хлоя. – Сколько сердец из-за него кровью обливается! Попомните мое слово, – и она подняла руку, в которой держала ложку, – все сбудется по Писанию, как нам мистер Джордж читал: души убиенных плачут пред жертвенником и взывают к Господу об отмщении! И настанет час, когда Господь услышит их! Услышит!
Тетушку Хлою, пользовавшуюся большим уважением на кухне, всегда слушали с открытым ртом, и теперь, когда обед был уже подан, все внимали на свободе ее словам и по мере сил участвовали в беседе.
– Гореть такому на вечном огне! Ведь правда? – сказал Энди.
– Вот бы полюбоваться, как это будет! – воскликнул Джейк.
– Дети! – раздался голос.
И, услышав его, все вздрогнули. Это был дядя Том, который, остановившись в дверях, слушал их разговор.
– Дети, – повторил он, – вы сами не знаете, о чем говорите. «Вечность» – страшное слово, дети мои. О ней и думать нельзя без ужаса. Вечные мучения. Этого никому нельзя пожелать.
– Такие кровопийцы не в счет, – сказал Энди. – Им, злодеям, все этого желают.
– Сама природа против них вопиет, – сказала тетушка Хлоя. – Разве они не продают младенцев, не отрывают их от материнской груди? И постарше ребятишек тоже продают, те плачут, цепляются за материнскую юбку, а этим извергам хоть бы что – отнимут у матери и продадут. А разве им не приходилось разлучать жену с мужем? – Тетушка Хлоя всхлипнула – Ведь это все равно, что жизни человека лишить. Им-то горя мало – веселятся, вино пьют, трубочку покуривают. Если и сатане до них дела нет, так зачем он тогда нужен! – Она закрыла лицо клетчатым передником и заплакала навзрыд.
– Священное писание говорит: молись за врагов своих, – сказал дядя Том.
– Молись за врагов! – воскликнула тетушка Хлоя. – Нет! Это мне не по силам. Не могу я за них молиться!
– Ты говоришь, Хлоя, «сама природа против них вопиет». Да, природа сильна в нас, но милость господня преодолеет и ее. Ты только подумай, какая у него душа, у этого человека, и благодари Бога, что он сотворил тебя иной. Да пусть меня продадут еще десять раз, только бы мне не иметь его грехов на совести!..
– Я тоже так думаю, – сказал Джейк. – А ты, Энди?
Энди пожал плечами и недоуменно свистнул.
– Хорошо, что хозяин никуда не уехал сегодня, – продолжал Том. – Мне было бы очень тяжело перенести это, тяжелее, чем то, что меня продали. Правда, ему-то легче бы уехать. А каково мне? Ведь я его с детских лет знаю… Все-таки повидались мы с ним, и теперь я покорился воле божией. Хозяин наш ничего другого не мог поделать и рассудил правильно. Боюсь я только, как бы тут без меня не пошло все прахом. Ведь он не станет приглядывать за каждой мелочью, входить во все, как я входил. Народ у нас неплохой, только очень уж беспечный. Вот я о чем тревожусь.
В эту минуту раздался звонок, и Тома позвали в гостиную.
– Том, – ласково начал мистер Шелби, – я хочу, чтобы ты знал следующее: если тебя не окажется на месте, когда этот джентльмен за тобой приедет, мне придется уплатить ему тысячу долларов неустойки. Сегодня он займется другими делами, и ты волен располагать собой. Можешь отлучиться куда угодно.
– Спасибо, хозяин, – сказал Том.
– Запомни это хорошенько, – ввязался в разговор работорговец, – и не вздумай надуть мистера Шелби. Если ты убежишь, я с него все до единого цента взыщу. Говорю ему: не доверяйте неграм, негр – что твой угорь: секунда – и выскользнул из рук, да он меня не слушает.
– Хозяин, – сказал Том, выпрямившись, – мне шел девятый год, когда старая миссис поручила мне вас, а вам тогда и годика не было. «Вот, говорит, Том, это твой маленький хозяин, береги его». И теперь я вас спрашиваю: разве Том хоть когда-нибудь обманывал своего хозяина, хоть когда-нибудь позволил себе ослушаться его, особенно с тех пор, как меня приняли в лоно церкви?
Мистер Шелби был глубоко взволнован, слезы выступили у него на глазах.
– Друг мой, – сказал он, – видит Бог, ты говоришь правду, и будь у меня хоть малейшая возможность, я бы не продал тебя ни за какие деньги.
– Верь и моему слову, Том, – слову христианки, – сказала миссис Шелби. – Как только я скоплю нужную сумму, мы тебя немедленно выкупим… Сэр, – обратилась она к Гейли, – хорошенько разузнайте человека, которому вы будете продавать Тома, и известите меня, к кому он попадет.
– Непременно извещу, – ответил работорговец. – А может, через годик привезу вашего Тома в целости и сохранности обратно и предложу вам же.
– Мы купим его, и вы на этом хорошо заработаете, – сказала миссис Шелби.
– Ну что ж, мне все равно, кому бы ни продать, лишь бы себе не в убыток. Жить-то надо, сударыня! У нас у всех это первая забота.
Миссис и мистера Шелби коробила наглая развязность работорговца, но они старались не выдавать своих чувств. Чем ярче проявлялись грубость и бессердечие этого человека, тем больнее сжималось сердце миссис Шелби при мысли о том, что ему, быть может, удастся поймать Элизу с ребенком, и тем усерднее пускала она в ход разные женские уловки, стараясь во что бы то ни стало задержать его. Она любезно улыбалась, поддакивала ему, непринужденно болтала – словом, делала все, чтобы время текло незаметно.
Ровно в два часа Сэм и Энди подвели к веранде лошадей, которых утренние скачки, по всей видимости, только освежили и подбодрили.
Сэм, весь лоснящийся после сытного обеда, был полон рвения и готовности сразу пуститься в погоню. Когда Гейли подошел к коновязи, Сэм, не скупясь на слова, стал хвастаться перед Энди, что при его участии «дело выгорит».
– Ваш хозяин собак не держит? – в раздумье спросил Гейли, ставя ногу в стремя.
– А как же! У нас их целая свора! – воскликнул Сэм. – Вон видите, Бруно – зверь, а не пес. И у негров почти у каждого по собачке.
Гейли презрительно фыркнул и добавил еще несколько весьма нелестных слов по адресу вышеупомянутых животных, на что Сэм пробормотал:
– Зачем их зря обижать?
– А ищеек, с которыми негров выслеживают, у вашего хозяина нет? Впрочем, что спрашивать, я и сам это знаю.
Сэм прекрасно его понял, но продолжал прикидываться простачком.
– У наших собак чутье хоть куда. Вам, верно, таких и надо. Правда, они не натасканы выслеживать негров, но собаки хорошие, их только науськать надо как следует. Бруно! – Он свистнул огромному ньюфаундленду, и пес радостно бросился на его зов.
– Поди ты к черту! – сказал Гейли, садясь в седло. – Ну ладно, пошевеливайся!
Сэм выполнил это приказание, ухитрившись незаметно ткнуть Энди пальцем в бок. Энди так и прыснул со смеху, отчего Гейли пришел в ярость и замахнулся на него хлыстом.
– Удивляюсь я тебе, Энди, – степенно проговорил Сэм. – Дело такое серьезное, а ты все хи-хи-хи да ха-ха-ха! Эдакие помощники мистеру Гейли не нужны.
– Поедем напрямик к реке, – решительно сказал работорговец, когда они выехали на границу поместья. – Я этих беглых негров знаю, они все к подпольной дороге[4] тянутся.
– Правильно! – воскликнул Сэм. – Мистер Гейли без промаха в самую цель бьет! Теперь я вот что вам скажу: к реке можно проехать и по старой дороге и по новой. Как мистер Гейли решит?
Энди в простоте душевной с удивлением воззрился на Сэма, впервые слыша о таком факте из области географии, но тут же горячо подтвердил его слова.
– Мне думается, – продолжал Сэм, – что Лиззи выбрала старую дорогу, потому что там не так людно.
Гейли, человек опытный и привыкший опасаться всяческих подвохов, все же попался на эту удочку.
– Вам, пожалуй, поверишь, лгунам бессовестным… – сказал он после минутного размышления.
Неуверенный, задумчивый тон, которым были произнесены эти слова, так развеселил Энди, что он отъехал немного в сторону и весь затрясся от беззвучного хохота, рискуя, того и гляди, свалиться с седла. Но ни один мускул не дрогнул на физиономии Сэма, и он продолжал с серьезной миной взирать на Гейли.
– Дело ваше, сударь. Если решите ехать напрямик, так и поедем. Нам, сударь, все равно. Пожалуй, оно и вернее будет, как поразмыслишь.
– Разумеется, она выбрала безлюдную дорогу, – продолжал Гейли размышлять вслух, не обращая внимания на Сэма.
– Да кто ее знает, – сказал Сэм. – Женщины чудной народ. Поди угадай, что у них на уме! Думаешь, так сделают, а глядишь, все получилось шиворот-навыворот. Они от природы такие. Если вы рассчитываете, что она пошла старой дорогой, поезжайте по другой, тогда наверняка найдете. Я лично думаю, что Лиззи старую дорогу и выбрала, значит, нам надо сворачивать на новую.
Эта глубокомысленная оценка всей женской половины рода человеческого не расположила Гейли к выбору проселка. Он решительно заявил, что надо ехать старой дорогой, и спросил Сэма, когда они до нее доберутся.
– Добраться-то недолго, – ответил Сэм, подмигнув Энди. Потом добавил: – Но я думал, думал, и, по-моему, нам этой дорогой ехать не стоит. Я там никогда не бывал. Она безлюдная, еще заплутаемся, не приведи господь.
– И все-таки поедем по ней, – сказал Гейли.
– Вот я еще что вспомнил: говорят, она перегорожена у речки. Верно, Энди?
Энди сказал, что тоже никогда не ездил той дорогой и знает о ней только понаслышке. Короче говоря, добиться от него путного ответа не удалось.
Гейли, привыкший отыскивать правду где-то посредине между выдумками большего или меньшего размаха, остановил свой выбор на старой дороге. Он решил, что Сэм сболтнул о ней ненароком, а потом спохватился и, не желая подводить Элизу, всячески изворачивается, лишь бы уговорить его ехать другим путем.
Поэтому, как только Сэм показал ему старую дорогу, он пришпорил коня и поскакал по ней в сопровождении обоих негров.
Дорога эта действительно вела когда-то к реке, но после того, как проложили новую, ею никто не пользовался. Первые несколько миль по ней еще можно было ехать, но дальше она упиралась в огороженные поля и фермы. Сэм прекрасно знал об этом, а Энди на самом деле не подозревал о существовании старой дороги, ибо на его памяти по ней уже не ездили. Поэтому он с должной покорностью трусил за Гейли и лишь изредка принимался стонать и жаловаться, что теперь Джерри окончательно собьет себе ногу.
– Вы лучше помалкивайте, – сказал Гейли. – Меня не проведешь! Все равно с этой дороги не сверну, сколько бы вы оба ни скулили.
– Ваше дело хозяйское, – покорно ответил Сэм и так многозначительно подмигнул Энди, что тому стоило больших трудов удержаться от нового взрыва веселья.
Сэм был настроен чрезвычайно бодро. Он крутился по сторонам, притворяясь, что высматривает беглянку, и то ухитрялся увидеть «чей-то капор» на вершине какого-нибудь холма вдалеке, то спрашивал Энди: «Не Лиззи ли бежит вон по той ложбине?» Все свои замечания Сэм приноравливал к самым неровным и каменистым местам дороги, где погонять лошадей было почти невозможно, и таким образом не давал Гейли ни минуты покоя.
Через час всадники галопом спустились с крутого косогора к большому сараю. На дворе возле него не было ни души, по-видимому, все обитатели фермы работали в поле. Но так как сарай стоял как раз посредине дороги, было ясно, что в этом направлении их путешествие можно считать оконченным.
– Что я вам говорил, сударь? – сказал Сэм с видом оскорбленной невинности. – Вы человек не здешний, наших мест не знаете, а мы здесь родились и выросли.
– Мерзавец! – крикнул Гейли. – Ты знал, что здесь нет проезда!
– А разве я вам этого не говорил? Да ведь вы и слушать меня не захотели! А я предупреждал: сударь, дорога перегорожена, там ни пройти, ни проехать. Спросите Энди, он все слышал.
Сэм был прав – спорить не приходилось, и незадачливому Гейли не оставалось ничего другого, как подавить свою досаду и повернуть обратно.
Вследствие всех этих задержек погоня достигла поселка на берегу реки Огайо минут через сорок после того, как Элиза уложила Гарри спать в маленькой придорожной гостинице. Она стояла у окна, глядя в противоположную от Сэма сторону, но ему достаточно было одного взгляда, чтобы узнать ее. Гейли и Энди ехали сзади. В эту критическую минуту Сэм ухитрился сделать так, что у него снесло ветром панаму, и он громко крикнул. Услышав знакомый голос, Элиза отпрянула в глубь комнаты; всадники проскакали мимо окна и остановились у входной двери.
Тысячу жизней прожила Элиза в один этот миг. Дверь спальни выходила прямо на реку. Она схватила ребенка и бросилась вниз по ступенькам. Работорговец увидел ее уже у самого берега, спрыгнул с седла и, окликнув Сэма и Энди, кинулся в погоню за ней, словно гончая за оленем. Элизе казалось, что ее ноги еле касаются земли; секунда – и она уже подбежала к самой воде. Преследователи были совсем близко. Полная той силы, которую дает Господь человеку, доведенному до отчаяния, Элиза дико вскрикнула и в один прыжок перенеслась через мутную, бурлящую у берега воду на льдину. Такой прыжок можно было сделать только в припадке безумия, и, глядя на нее, Гейли, Сэм и Энди тоже невольно вскрикнули и взмахнули руками.
Огромная зеленоватая льдина накренилась и затрещала, но Элиза не задержалась на ней. Громко вскрикивая, она бежала все дальше и дальше, прыгала через разводья, скользила, спотыкалась, падала… Туфли свалились у нее с ног, чулки были разорваны, исцарапанные ступни оставляли кровавые следы на льду. Но она ничего этого не замечала, не чувствовала боли и очнулась лишь тогда, когда увидела перед собой, смутно, словно во сне, противоположный берег и человека, протягивающего ей руку.
– Смелая вы женщина! – сказал этот человек.
Элиза признала в нем фермера, жившего недалеко от ее прежнего дома.
– Мистер Симз, спасите… умоляю вас… спрячьте меня! – крикнула она.
– Позвольте! – сказал фермер. – Да ведь вы у Шелби живете!
– Моего ребенка… сына… продали! Вон его хозяин! – И она показала на другой берег. – Мистер Симз, у вас тоже есть сын!
– Да, есть! – сказал он с грубоватой лаской в голосе, помогая ей взобраться по крутому откосу. – Кроме того, вы храбрая женщина, а я люблю таких отчаянных.
Поднявшись вместе с Элизой на берег, Симз остановился и сказал:
– Я бы рад вам помочь, да мне некуда вас спрятать. Могу только посоветовать: идите вон туда, – и он показал на большой белый дом, стоявший немного в стороне от главной улицы поселка. – Туда идите, там живут добрые люди. Им не впервой, они всем помогают и вас из любой беды выручат.
– Да благословит вас Бог! – с чувством сказала Элиза.
– Пустяки! – ответил Симз. – Есть о чем говорить!
– Сэр! Вы никому про меня не расскажете?
– Да будет вам, конечно, не расскажу! За кого вы меня принимаете! Ну, счастливого пути. Свобода вам досталась недаром, и никто у вас ее не отнимет, помяните мое слово!
Молодая женщина прижала ребенка к груди и быстрыми, твердыми шагами пошла прочь от берега. Симз долго смотрел ей вслед.
– Шелби, наверно, сказал бы, что добрые соседи так не поступают. А что мне было делать? Если какая-нибудь из моих негритянок сбежит и попадется ему на глаза, пусть отплатит мне той же монетой. Не охотник я смотреть, как на человека спускают собак, а он бежит из последних сил, задыхается. Да вообще, с какой стати я буду ловить чужих невольников?
Так рассуждал этот бедный, невежественный житель штата Кентукки, не разбиравшийся толком в законах своей страны и поступивший по совести, чего вряд ли можно было от него ожидать, если б он занимал более высокое положение в обществе и был бы человеком более осведомленным.
Гейли стоял как вкопанный, наблюдая за этой сценой, а когда Элиза скрылась из виду, он обратил недоуменно-вопрошающий взгляд на Сэма и Энди.
– Вот это здорово! – воскликнул Сэм.
– Дьявол, что ли, вселился в эту женщину? – растерянно проговорил Гейли. – Как дикая кошка прыгала!
– Ну, сударь, надеюсь, туда вы нас не пошлете? – сказал Сэм, почесывая голову. – Я скакать по льдинам не берусь, уж не взыщите. – И он захихикал.
– Ты еще посмейся у меня! – рявкнул на него работорговец.
– Ох, сударь, сил моих больше нет! – И, дав себе волю, Сэм расхохотался во все горло. – Уж больно смешно было смотреть – прыг, скок… льдины трещат… плюх, плюх! шлеп! Дальше бежит! И какая ловкая!
Сэм, а с ним заодно и Энди так покатывались со смеху, что их даже слеза прошибла.
– Как бы вам сейчас не захныкать! – крикнул работорговец, замахиваясь на них хлыстом.
Увернувшись от удара, они с криком бросились бежать вдоль по берегу к лошадям.
– Всего вам хорошего, сударь! – степенно сказал Сэм. – Миссис, найерно, давно уж беспокоится о Джерри. Мы мистеру Гейли больше не нужны. Миссис никогда бы нам не позволила гнать лошадей по тому мостику по которому бежала Лиззи.
Сэм ткнул Энди кулаком в бок, и они поскакали прочь, заливаясь хохотом, отголоски которого ветер еще долго доносил до Гейли.