Лишь в последние несколько лет мне удалось найти слова, достаточно точно описывающие мой ранний сексуальный опыт. Словесная форма, в которую я облекла те события, наполнила их достоверными подробностями, подчеркнувшими страх и панику, которые тогда испытывала. Долгое время я ограничивалась упоминанием «плохого секса» или «не самого приятного сексуального контакта», не вдаваясь в детали. Но в самих моих словах скрывался намёк на то, о чём не могла заставить себя заговорить. Мои знакомые женщины без дальнейших расспросов понимали этот шифр – потому, что в их жизни тоже случалось такое.
Я не могла описать то, что со мной произошло, просто потому что не знала подходящих слов. До 20 с небольшим лет я представляла себе изнасилование и сексуальные домогательства как нападение безликого незнакомца глубокой ночью. Мне и в голову не приходило, что этот поступок может совершить тот, кто мне нравится, и уж тем более тот, кого я люблю. Лишь спустя много лет, оглядываясь назад, полностью осознала, что со мной случилось. О некоторых событиях я давно забыла. В 2017 г. в связи с возникновением движения #MeToo, которое было основано Тараной Бёрк в 2006 г., я начала читать рассказы незнакомых женщин о пережитом сексуальном насилии и чувствовала при этом проблески узнавания.
В то время мы всё чаще начали использовать понятие «серая зона» для описания неоднозначных происшествий, которые не вполне подходят под определение сексуального домогательства и изнасилования. В нашем обществе сексуальное насилие чётко противопоставляется добровольному сексуальному контакту. Эта дихотомия может оказаться полезной разве что человеку, совершившему преступление, которое не укладывается в её рамки, ведь таким образом он сможет избежать последствий. Но разве это противопоставление поможет людям, которые пережили то, что заставило их чувствовать себя опороченными и униженными?
Когда речь идёт об описании сексуального насилия, слова действительно имеют значение. Лена Гуннарссон, шведский учёный, специалист по гендерным исследованиям, сексуальному согласию и насилию из Университета в Эребру, утверждает, что выбор слов очень важен для обсуждения этих тем. «В моей следующей книге „Динамика сексуального согласия: секс, насилие и серая зона между ними“ я настаиваю на необходимости коллективного размышления о сексе и согласии, размышления, допускающего неоднозначность, полутона и серые зоны», – говорит она. «Когда нас просят отнести свой сексуальный опыт к одной из двух категорий – или добровольный секс, или насилие – в лучшем случае это приводит к упрощению сексуального контакта, а в худшем к тому, что жертвы насилия остаются неуслышанными и непонятыми».
Что касается обсуждения сексуального насилия, множество разногласий вызывает терминология. Ведь слишком часто с её помощью пытались смягчить и обелить насилие, говоря, например, «секс без обоюдного согласия» или «секс с лицами, не достигшими совершеннолетия». Точно так же, как сексуальный харрасмент и преследования, отметались и оправдывались словами «мальчишки есть мальчишки» или «он просто дамский угодник» или «он ни одной юбки мимо не пропустит». Преуменьшение насилия с помощью витиеватых, расплывчатых понятий и формулировок подпитывает культуру вседозволенности. Пытаясь обелить сексуальное насилие, мы говорим: «о'кей, это нормально» вместо «это неприемлемое нарушение».
Австралийские учёные Софи Хиндс и Бьянка Файлборн провели исследование репортажей СМИ о сексуальном насилии, в котором они рассмотрели терминологию, используемую при освещении обвинений Азиза Ансари в противоправных сексуальных действиях[1]. Выяснилось, что в публикациях действия обвиняемого позиционировались как «ненасилие» с помощью разговорных и двусмысленных слов, «которые постоянно пре уменьшали и смягчали характер его действий, описывая их как нечто иное, нежели сексуальное насилие».
Расплывчатые слова не только искажают степень серьёзности проступка, они имеют крайне тяжёлые последствия для людей, переживших сексуальное насилие. «Когда используемая терминология минимизирует нанесённый ущерб, люди перестают воспринимать жертву насилия всерьёз, и определённые действия кажутся им пустячными. В результате у людей возникают трудности с определением сексуального согласия, потому что неприемлемое поведение из-за тех или иных фраз приравнивается к нормальному», – говорит Хиндс, аспирантка Мельбурнского университета, которая в своей научной работе исследует сексуальное согласие в отношениях людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией[2].
Так чем же обосновано использование преуменьшающих, расплывчатых слов в репортажах? После публикации обвинений в сексуальных домогательствах, выдвинутых против Харви Вайнштейна, газета New York Times получила массу писем и электронных сообщений, в которых читатели выражали недовольство тем, какие слова использовались для описания его действий. В письме к редактору газеты читательница Дай-ана Тидер-Йоханссон осудила выбор выражения «секс без обоюдного согласия» для репортажа.
«Выражение „секс без обоюдного согласия“ – это язык обвиняемых, призванный увести разговор в сторону и представить обвинения в сексуальных домогательствах в ином свете», – написала она. «Билл О'Рейли, Харви Вайнштейн, Рой Прайс и другие уже опровергли обвинения в „сексе без обоюдного согласия“ в этой газете… Мы больше не должны позволять преступникам выстраивать диалог так, как это выгодно им. Слова важны, выбирайте их с умом»[3].
Представители New York Times высказались в защиту использованного выражения, но редактор из отдела расследований Ребекка Корбетт – одна из трёх женщин, раскрывших миру глаза на историю Вайнштейна, наряду с Джоди Кантор и Меган Тухи[4] – признала, что в свете прошедших событий слово «изнасилование» было бы более подходящим. «Самый простой способ сообщить об обвинениях в сексуальных домогательствах или насилии, не неся при этом юридической ответственности, это использовать формулировку, которая содержится в юридических документах, таких как жалоба или заявление в полицию», – заявила сотрудница New York Times Кристина Конингисор. Она подчеркнула, что при отсутствие таких документов задача репортёров заключается в том, чтобы предоставить наиболее точное описание событий. «Для этого нам часто приходится полагаться на сведения, предоставленные нам участниками или свидетелями инцидента. Экспрессивное слово или фраза, используемые для описания определённого поведения, могут сделать чтение интереснее, но вместе с тем могут сообщить больше, чем мы знаем на самом деле».
На первые страницы газет попадает лишь небольшой процент случаев сексуального насилия, а подавляющее большинство пострадавших не обращаются в правоохранительные органы, чтобы сообщить о произошедшем. Возможно, юридические термины наилучшим образом подходят для газет, которые стремятся избежать судебных исков, но как насчёт пострадавших от насилия, которые видят свой опыт не через призму закона, и чьи истории не появятся в журналах и газетах? Как насчёт пострадавших, которые не вполне уверены в том, что произошедшее с ними можно назвать сексуальным домогательством или изнасилованием? И как быть с теми случаями, которые закон не считает сексуальным насилием?
Если мы изолируем пострадавших с их историями от культурных и правовых представлений о сексуальном насилии, то какие выражения будут лучше всего отвечать их интересам, помогая им пережить эту травму и постепенно осознать реальность того, что с ними произошло? Как описать эти происшествия, которые не вполне подходят под определение «домогательств» или «изнасилования»? Как оставить место для неоднозначности, при этом не подпитывая культуру, которая не призывает нарушителей к ответственности? И как быть, если сам пострадавший описывает произошедшее с ним как нечто неопределённое и размытое, хотя оно полностью совпадает с определением домогательств или изнасилования?
В этой связи возникает вопрос о том, кто должен отвечать за выбор определений, подходящих для любой формы сексуального насилия.
Лайна Бэй-Ченг, доцент школы социальной работы при Университете в Буффало, призывает к осторожности, когда речь заходит об описании опыта людей. «Я думаю, что мы должны с осторожностью анализировать и изучать обстоятельства произошедшего, не навязывая женщинам слова и определения для рассказа о том, что с ними случилось. Я считаю крайне важным, чтобы женщины могли говорить о своих переживаниях всё, что им хочется».
Проблема заключается в том, что в основе определения нашего жизненного опыта лежит бинарная конструкция. Происходящее с вами может быть либо изнасилованием, либо сексом по обоюдному согласию, а вы в таком случае или добровольный участник процесса, или жертва. Бэй-Ченг считает, что в этом-то заблуждении и кроется проблема. «Это непостоянное противопоставление. Есть представление о том, что вы даёте согласие единожды, и всё, что случается после этого, вполне законно. И, конечно же, любое человеческое взаимодействие выглядит совершенно иначе».
Это противопоставление секса по согласию и без согласия часто используется в качестве оружия во время обсуждений в СМИ громких обвинений в сексуальных домогательствах. Если женщина говорит, что после сексуального контакта чувствует себя пострадавшей, мы сразу спрашиваем её: «Это было по взаимному согласию?» Если она отвечает утвердительно, в большинстве случаев дискуссия заканчивается, словно в таком случае у неё нет права ощущать себя униженной. «Да, но ведь она согласилась?», «Она же не сказала „нет“?» «Ведь не встала и не ушла, не правда ли?» Неужели у секса такая низкая планка, что всё, что нам нужно, это чтобы он был по обоюдному согласию? Согласие обязательно, но не забывайте: оно является необходимым минимумом. Раз за разом я возвращаюсь к эссе, написанному Ребеккой Трейстер в 2015 г., о том, почему секс по обоюдному согласию может быть плохим, и меня всегда цепляет одна строчка, цитата редактора блога Feministing Майи Дазенбери: «Серьёзно, помоги нам, Боже, если лучшее, что мы можем сказать о сексе, это то, что он был добровольным»[5]. Разве согласие – это единственное мерило качества секса? Что, если нам больше нечего сказать о нём? Что, если вы даже не уверены в том, что можете назвать этот контакт добровольным?
Озабоченность общества возможными профессиональными последствиями ложных обвинений в изнасиловании приводит к тому, что мы прекращаем разговор о сексуальном насилии, едва услышав слово «добровольный». Оно позволяет людям не беспокоиться. В действительности же у мужчин больше шансов быть изнасилованными, чем несправедливо обвинёнными в насилии[6]. Согласно официальным исследованиям, всего четыре % заявлений о сексуальном насилии в полицию оказались ложными или предположительно ложными в Великобритании[7]. Эта приоритезация карьер преступников происходит за счёт пострадавших, которые существуют в культуре, где признания в пережитом сексуальном насилии будут, несомненно, встречены обвинениями жертв, сомнениями и попытками отрицать, преуменьшать, оспаривать их боль и страдания.
«Мы также чётко разграничиваем сексуальный контакт и несексуальный», – говорит Бэй-Ченг, – «словно правила и нормы, регулирующие человеческие взаимо отношения и взаимодействие, действуют только по одну сторону этой границы». Подумайте о том, как вы обсуждаете совместные планы с друзьями – вы постоянно спрашиваете и даёте согласие в повседневных разговорах. «Ты не против зайти ко мне, перед тем как мы пойдём туда?» «Какой фильм ты хочешь посмотреть?» «Ты хочешь зайти куда-нибудь поужинать или закажем доставку?» «Чего бы ты хотел поесть?» «Ты хочешь поесть сейчас или попозже?» «Ты хочешь что-нибудь выпить?» «Хочешь попробовать моё блюдо?» «Можно мне попробовать твоё?» Однако, когда речь заходит о сексе, согласие кажется нам слишком сложным и неестественным.
Термины, которые мы используем для обсуждения секса по обоюдному согласию, также отражают иерархию сексуальных актов и подпитывают миф о том, что одни формы секса значимее других. Возьмём, например, слово «прелюдия». В контексте гетеросексуального полового акта это слово наводит на мысль о том, что оральный секс и мануальное стимулирование – это всего лишь закуски к основному блюду – классическому сексу. Но обладательницам вульвы именно эти виды секса, как правило, приносят наибольшее сексуальное удовольствие, а отнюдь не классический секс. Кроме того, это слово абсолютно гетеронормативное. Заявляя, что оральный секс, мануальное стимулирование, взаимная мастурбация и другие виды секса – это всего лишь разминка, а не основное событие, даём основание считать классический секс наиболее законной формой секса. Таким образом возникает иерархия сексуальных действий, в которых определённые виды секса представляются более приемлемыми в сравнении с другими. Эта иерархия опасна ещё и по той причине, что она подкрепляет убеждение: только определённые действия требуют согласия, поскольку они являются более законной формой секса[8].
Если вы считаете какое-либо действие менее значимой версией секса, осознаёте ли вы, что и на него требуется согласие? Опять же, если полагаете, что согласие необходимо только в сексуальных отношениях, то как вы ведёте себя с друзьями, коллегами и родными в повседневной жизни? Действительно ли существует разница? В конце концов, согласие присутствует не только в сексуальной жизни. «Мы постоянно совершаем взаимодействие, требующее обоюдного согласия, и непрестанно сверяемся друг с другом. Однако, когда дело доходит до секса, ведём себя так, словно на него эти правила не распространяются», – отмечает Бэй-Ченг. «Как будто секс – это особый случай, хотя, разумеется, это вовсе не так. Поэтому я убеждена: эти категории и бинарное деление постоянно доставляют нам проблемы – из-за них женщины попадают с беду».
В этой книге я намерена оставить пространство для неопределённости, неоднозначных событий и переживаний, которые сложно описать, для них вы всё ещё не нашли подходящих слов. Мы проанализируем причины, по которым нам порой бывает трудно отнести свой сексуальный контакт к определённой категории, и остановимся на том, почему так важно сделать это. По моему мнению, лишь мы сами можем рассказать о том, что с нами случилось. Только нам решать, какие слова лучше всего подойдут для этого.
Так как же поведать о неоднозначных событиях, не исказив их неудачным или неуклюжим выбором выражений? Сегодня в обиход вошло выражение «серая зона». Термин далеко не идеальный. Фиона Вера-Грэй – ассистент кафедры в Даремском университете, специалист по насилию в отношении женщин и девочек – выражает сомнение в том, что «серая зона» – удачный термин. «Он подпитывает культуру, в которой женщин учат сомневаться в том, что они чувствуют», – рассуждает она. «Сексуальный контакт, который причиняет дискомфорт или боль – это негативный сексуальный опыт. Никакой серой зоны здесь нет, такой опыт неприемлем».
Она добавляет: «Он может не соответствовать правовому определению сексуального насилия, но закон – всего лишь один из способов установления общественных норм. И мы не должны использовать его в качестве единственного мерила того, что приемлемо, а что неприемлемо. Нам следует убеждать женщин и самих себя в том, что наше восприятие ситуации имеет право на существование, даже если закон считает иначе».
В 1987 г. учёная-феминистка Лиз Келли опубликовала труд «Континуум сексуального насилия», в котором высказала мысль о том, что понятие сексуального насилия в отношении женщин не должно ограничиваться тем, что попадает под юридическое определение преступлений сексуального характера[9]. В ходе исследования Келли обнаружила, что женщинам нередко приходится сталкиваться с принудительным сексуальным контактом в так называемых «добровольных» отношениях (к примеру, в браке или длительных близких отношениях)[10].
Для того чтобы полностью осознать серую зону, жизненно важно отказаться от иерархизации ущерба. Нельзя считать ни один случай сексуального насилия менее значимым или серьёзным, чем другой. Многие люди цепляются за категоричные, жёсткие определения сексуального насилия. Но кому от них легче? В публикации «Пострадавшие от сексуального насилия» Келли утверждает, что мужчинам на индивидуальном и групповом уровне «выгодны ограничивающие определения сексуального насилия, которые отделяют маленькую группу „ненормальных“ мужчин от „нормального“ большинства»[11].
Использование правовых терминов при обсуждении сексуального насилия – это несовершенная и сомнительная стратегия по той простой причине, что юридические термины не охватывают всё многообразие сексуального насилия. Например, в Великобритании определение изнасилования подразумевает, что оно может быть совершено исключительно лицом мужского пола. Но дело не только в этом. Законы в Великобритании не успевают адаптироваться к непрестанно возникающим новым способам совершения сексуального насилия.
В Англии и Уэльсе Закон о сексуальных преступлениях 2003 г. описывает насилие как ситуацию, в которой мужчина проникает пенисом в вагину, анус или рот другого человека без его/её согласия[12].
(1) Лицо (А) совершает правонарушение, если —
(а) он намеренно проникает пенисом в вагину, анус или рот другого лица (Б).
(б) Б не даёт согласия на проникновение, и
(в) у А нет оснований считать, что Б согласен на проникновение.
(2) Тот факт, есть ли у А основания так считать, должен определяться с учётом всех обстоятельств, включая шаги, предпринятые А для того, чтобы удостовериться в согласии Б.
(3) Разделы 75 и 76 применимы к правонарушениям, предусмотренным настоящим разделом.
(4) Лицо, виновное в совершении преступления, предусмотренного настоящей статьёй, при осуждении согласно обвинительному акту, подлежит пожизненному тюремному заключению.
Лейла, анонимный секс-педагог и социальный работник, не считает термин «серая зона» плохим, но с оговоркой, что он не совсем подходящий с точки зрения языка. По её мнению, трудности с подбором определений, обусловлены существующими законами о сексуальных преступлениях, которые отнюдь нельзя назвать прогрессивными.
Хотя, с точки зрения закона, ситуация считается изнасилованием, только если был задействован пенис, женщина может быть обвинена в изнасиловании, если она помогала удерживать жертву. «Думаю, это вторая и шестая статья об уголовном преступлении», – говорит Лейла. «Ей могут назначить такую же меру пресечения, как за изнасилование. Таким образом, женщину могут обвинить не только в сексуальном насилии. Думаю, ей могут также инкриминировать нанесение тяжких телесных повреждений и вынести в целом такой же приговор».
Насилие путём проникновения – ещё одна форма преступлений сексуального характера. Оно подразумевает, что преступник проникает в вагину или анус жертвы, но не в его/её рот, используя любой другой предмет, кроме пениса. Он делает это намеренно без согласия пострадавшего. Таким предметом может быть палец, секс-игрушка, язык или любой другой предмет. В данном виде правонарушения преступник и жертва могут быть любого пола[13].
Принуждение к участию в половом акте также относится к преступлениям сексуального характера. Это происходит, когда преступник любого пола заставляет жертву (также любого пола) трогать его без согласия на то жертвы. Прикосновения могут осуществляться руками или вибратором[14].
В Англии и Уэльсе сексуальное надругательство юридически определяется как прикосновения сексуального характера, совершаемые намеренно и без обоюдного согласия. Преступник и жертва могут относиться к любому полу. Но что вкладывается в понятие «прикосновений сексуального характера»? По утверждению благотворительной организации «Права женщин», которая разными способами помогает женщинам ориентироваться в законах, прикосновения считаются сексуальными в двух случаях. Первый – когда прикосновения «сексуальны по самой своей природе, это относится только к проникновению пениса в вагину, анус или рот или к использованию вибратора». Во втором случае характер прикосновений «зависит от обстоятельств и места происшествия, от мыслей преступника и жертвы и от того, что об этих прикосновениях может подумать разумный сторонний наблюдатель»[15].
В разных странах Объединённого Королевства – в Шотландии, Северной Ирландии, Англии и Уэльсе – определения сексуального насилия и согласия отличаются. Следовательно, в Великобритании технически существует три разных правовых определения, в зависимости от того, в какой стране вы проживаете. В Англии и Уэльсе Закон о сексуальных преступлениях 2003 г. указывает, что согласие имеет место, когда человек «по собственной воле соглашается, имея свободу и возможность сделать этот выбор». Как утверждает закон Северной Ирландии, согласие может выразить человек, обладающий только лишь возможностью сделать выбор[16].
В Шотландии в Законе о сексуальных преступлениях 2009 г. предлагается совершенно иное определение сексуального согласия: «Согласие означает добровольное разрешение на действия сексуального характера, при условии, что разрешающий не одурманен алкоголем и наркотиками. Согласие считается недействительным, если оно было получено путём насилия, угроз физической расправы или иным незаконным способом. Человек, находящийся без сознания или спящий, не может дать согласие. Согласие на определённые сексуальные действия не означает согласия на другие сексуальные действия. Согласие может быть отозвано»[17]. Далее в законе указано, что согласие можно отозвать в любой момент до или во время сексуальных действий.
Что действительно ново в шотландском законе: в нём прописаны обстоятельства, в которых согласие не может быть дано, включая «изменённое состояние сознания, вызванное употреблением алкоголя и других веществ». Кроме того, в законе упоминается ситуация, в которой лицо А даёт согласие на сексуальный контакт по той причине, что лицо Б притворяется другим человеком, знакомым лицу А[18]. Также в нём говорится о том, что спящий человек не может дать согласие на действия сексуального характера: «Человек не может дать согласие во время сна или в бессознательном состоянии»[19]. Читая закон, я была поражена следующей строчкой: «Согласие на определённые сексуальные действия не означает согласия на другие сексуальные действия»[20].
Дабы понять причины предубеждений нашего общества, связанных с сексуальным насилием, нужно признать, что многие люди относятся к закону как к нравственному барометру. Клэр Макглинн, профессор юриспруденции Даремского университета и специалист в области насилия в отношении женщин, объясняет это влияние «эмоциональной значимостью» закона. «Закон играет крайне важную роль в формировании убеждений нашего общества», – говорит она. «Он обладает эмоциональной ценностью, говорит на базовом уровне: „Вот это правильно, а это нет“».
Макглинн приводит в пример киберфлешинг (отправка непристойных фото), ещё не криминализированный в Англии и Уэльсе. Законодательная комиссия – орган, который занимается рассмотрением законов в определённых сферах и предлагает законопроекты, – внесла предложение включить киберфлешинг как преступление сексуального характера в Закон о сексуальных преступлениях 2003 г. «Я могла бы выдвинуть ряд аргументов в пользу криминализации киберфлешинга, потому что это чёткое выражение позиции, но поможет ли это его остановить? Конечно, нет. Криминализация – это лишь первый шаг, но от этого не менее важный», – говорит она. Новые цифровые виды преступлений сексуального характера возникают так быстро, что закон едва за ними поспевает.
Макглинн утверждает: законы в Англии должны претерпеть значительные изменения, чтобы заполнить все пробелы. Мы подробнее поговорим об этом в 14-й главе.
Недавняя кампания активистки Джины Мартин по борьбе с задиранием юбок и призывы журналистки Софи Галагер к криминализации киберфлешинга показали нам, что часто закону требуется время, чтобы отреагировать на происходящее в обществе. Поэтому я считаю, что мы не можем полагаться на закон, определяя, что входит или не входит в понятие сексуального насилия.
Читая мириады правовых определений преступлений сексуального характера и рассуждения о том, что такое сексуальное согласие, вы испытаете вполне объяснимое замешательство. Дело в том, что в нашей культуре принято уделять большее внимание последствиям обвинения в сексуальном насилии, чем состоянию тех, кто пострадал от него. Вера в правильность определений, разработанных системой правосудия, также представляет собой серьёзную проблему, особенно для людей из маргинальных сообществ, которые систематически сталкивались с унижениями и дискриминацией со стороны этой системы[21]. По мере развития аболиционизма тюремный феминизм, который рассматривает охрану правопорядка, уголовное преследование и тюремное заключение в качестве решения проблемы сексуального насилия вызывает всё больше сомнений[22]. Изменения в законодательстве могут привести к смене парадигмы отношения к сексуальному насилию у небольшого количества людей. Однако для большинства доверие организации, которая регулярно подводит жертв сексуального насилия и несоразмерно обрушивается на расовые меньшинства, недопустимо[23]. Работники секс-индустрии признаются, что не заявляли в полицию о насилии со стороны клиентов, потому что опасались, что их самих арестуют[24]. Для того чтобы побороть сексуальное насилие, мы должны оставить закон в покое и сосредоточиться на переменах в обществе.
Общепризнанно, что система уголовного правосудия не стремится защищать пострадавших от сексуального насилия: 99 % заявлений об изнасиловании, поступивших в полицию в Англии и Уэльсе за год, закончившийся в марте 2020-го, не привели к судебным разбирательствам[25]. Помимо бездействия системы уголовного правосудия сексуальное насилие является одним из самых распространённых видов преступлений.
В Великобритании каждая пятая женщина сталкивалась с сексуальными домогательствами хотя бы раз в жизни[26]. Данные обзора преступности по Англии и Уэльсу свидетельствуют о том, что 3,4 миллиона женщин пережили сексуальное насилие в той или иной форме, начиная с 16-летнего возраста[27]. 83 % пострадавших не сообщали об изнасиловании в полицию[28]. В то же время жертвами сексуального насилия стали 631 000 мужчин. Министерство юстиции утверждает, что всего около 15 % пострадавших от сексуального насилия заявили о нём в полицию[29].
Однако эти цифры отражают лишь часть истории. Они не учитывают неподтверждённые случаи изнасилования и сексуальных домогательств, те ситуации, которые пострадавшая не расценивает как насилие, и другие неоднозначные происшествия.
Говоря «женщины», я включаю в это понятие и транс гендерных женщин. Я изменила имена всех тех, кто поделился со мной своей историей. Также не давала собственных определений произошедшему с ними и постаралась сохранить те формулировки, которые они использовали. Я сделала это сознательно, поскольку уверена в том, что мы должны внимательно относиться к словам, которыми люди описывают сексуальное насилие и неоднозначный сексуальный опыт. По мере того, как мы становимся старше, а наш жизненный опыт богаче, наши мыслительные процессы усложняются, и наша оценка прошедших событий также может меняться. Это глубоко личный процесс.
В этой книге я ссылаюсь на законы и систему уголовного правосудия главным образом для того, чтобы продемонстрировать, как недостаток правовой ясности приводит к заблуждениям в обществе касаемо того, что представляет собой сексуальное насилие. Кроме того, они показывают, как скверно закон обходится с пострадавшими от сексуального насилия.
Я призываю не ограничиваться правовыми определениями сексуального насилия. Термин «без обоюдного согласия» относится к определённым действиям сексуального характера, таким как удушение, эякуляция или плевки без предварительного согласования. Этот термин отнюдь не идеален, как уже было сказано ранее в этой главе. В книге он используется для точного описания конкретных действий. Называя конкретное действие, мы можем рассмотреть преступления, существующие в спектре сексуального насилия, избежав расплывчатых формулировок, которые способны смягчить и обелить проступок или затруднить понимание того, как выглядит сексуальное насилие в реальной жизни.