1801 год, я совсем недавно удостоил визитом помещика, у которого снимаю жилье, – единственного соседа, способного нарушить мой покой. До чего здесь красиво! Во всей Англии вряд ли сыщется местечко, настолько удаленное от светской суеты – истинный рай для мизантропа! – и мы с мистером Хитклифом подходим друг другу как нельзя лучше, чтобы делить уединение. Славный малый! Едва ли мой хозяин догадывается, как быстро я проникся к нему симпатией, когда заметил, что при виде меня он нахмурился и отвел взгляд, стоило мне подъехать ближе, и спрятал руку еще глубже в карман жилета, стоило мне назваться.
– Мистер Хитклиф? – осведомился я.
Он кивнул.
– Мистер Локвуд, ваш новый жилец. Я почел за честь нанести вам визит сразу по прибытии, дабы выразить надежду, что не очень вам докучал, хлопоча о скорейшем заселении в усадьбу «Долина дроздов» – как я слышал вчера, у вас возникли сомнения…
– «Долина дроздов» – моя собственность, – перебил он, поморщившись, – и я никому не позволю мне докучать, если можно без этого обойтись. Входите же!
Приглашение он процедил сквозь зубы, словно велел мне проваливать к черту. Хозяин опирался на калитку, не проявляя ни малейшего энтузиазма, и именно последнее обстоятельство стало решающим: меня изрядно заинтриговал человек, который на первый взгляд казался гораздо более замкнутым, чем я сам.
Заметив, что грудь моей лошади почти упирается в калитку, он снял цепь и с угрюмым видом двинулся по дорожке. Войдя во двор, он окликнул слугу:
– Джозеф, возьми лошадь мистера Локвуда и неси вино.
«Надо полагать, здешний штат прислуги невелик, – подумал я, услышав двойное распоряжение. – Неудивительно, что между плитками двора проросла трава, а живую изгородь подравнивает лишь скот».
Джозеф оказался в летах, причем весьма глубоких, зато довольно жилистый и крепкий.
– Господи, помоги! – сердито проворчал он себе под нос, забирая лошадь, и глянул мне в лицо с таким кислым видом, что я великодушно предположил: бедняга не в силах переварить обед и действительно нуждается в божественном вмешательстве, посему благочестивое восклицание никак не связано с моим неожиданным появлением.
Жилище мистера Хитклифа называется «Грозовой перевал». Местные окрестили его так из-за одноименного атмосферного явления, в горах довольно распространенного. Да и вообще движение воздушных потоков здесь весьма оживленное, судя по силе северного ветра, дующего сверх всякой меры, о чем легко догадаться по чрезмерному наклону редких елей и ветвям боярышника, вытянутым в одном направлении, словно они вымаливают подаяние у солнца. К счастью, строитель дома проявил предусмотрительность: узкие окна установлены глубоко в стене, углы надежно защищены массивными выступами.
Помедлив на пороге, я залюбовался причудливой резьбой, щедро украшавшей фасад и особенно дверь, над которой поверх ветшающих грифонов и бесстыдных мальчуганов красовалась дата «1500» и имя «Гэртон Эрншо». Я мог бы высказать пару замечаний и расспросить угрюмого хозяина насчет истории усадьбы, однако прохладная встреча располагала скорее к краткому визиту или даже к поспешному уходу, а мне не хотелось усугублять его недовольство, пока не загляну в святая святых.
Шаг – и мы уже в общей комнате, без всяких там прихожих или коридоров: ее-то местные и называют «домом». Обычно она служит одновременно кухней и гостиной, но, насколько я понял, на «Грозовом перевале» кухне пришлось ретироваться в другое помещение – по крайней мере, судя по гулу голосов и лязгу утвари, вдобавок вокруг огромного камина нет ни малейших следов жарки, варки или запекания еды, на стенах не блестят медные кастрюли и жестяные цедилки. Впрочем, в другом конце комнаты с массивного дубового буфета пышут светом и жаром оловянные блюда, серебряные кувшины и высокие пивные кружки, а полки возвышаются ряд за рядом до самой крыши. Никакого потолка под ней нет – все нутро открыто любопытным взорам, не считая того места, где крепится деревянная конструкция для хранения овсяных лепешек и гроздьев говяжьих, бараньих и свиных окороков. Над камином висят старинные, злодейского вида ружья и пара седельных пистолетов, на полке теснятся аляповато раскрашенные жестяные банки для сыпучих продуктов. Пол вымощен гладким белым камнем, грубо сколоченные кресла с высокими спинками покрашены зеленой краской, в тени затаилась еще парочках черных, более громоздких экземпляров. В углублении под выгнутым дугою буфетом возлежит огромная темно-коричневая гончая с выводком повизгивающих щенков, другие собаки облюбовали другие закутки.
Жилище и мебель вроде бы самые обычные, под стать невзыскательному фермеру-северянину с упрямой физиономией и крепкими ногами, которые выгодно подчеркивают бриджи и гетры. В здешних горах подобный экземпляр встретишь в любом доме в радиусе пяти-шести миль, если нагрянуть сразу после обеда – сидит себе в кресле за круглым столом, потягивает пенящийся эль. Однако Хитклиф резко контрастирует с собственным жилищем и образом жизни. Смуглый как цыган, держится как джентльмен, насколько можно считать джентльменом деревенского сквайра: одет чуточку неряшливо, пожалуй, хотя легкая небрежность его ничуть не портит благодаря стройной, красивой фигуре, и глядит весьма угрюмо. Вероятно, иные заподозрили бы тут плебейскую гордость, мне же сердце подсказывает: ничего подобного, сдержанность Хитклифа вызвана тем, что ему претит выставлять напоказ чувства и любезничать. Он привык скрывать и любовь, и ненависть и сочтет за дерзость, если любовь или ненависть проявят к нему… Впрочем, я слишком забегаю вперед и щедро навязываю ему собственные качества! У Хитклифа могут быть совершенно иные причины уклоняться от навязчивого знакомства. Надеюсь, мой душевный склад уникален – как утверждала моя дражайшая матушка, обзавестись семейным очагом мне не суждено, и не далее как прошлым летом я подтвердил полную непригодность к созданию оного.
Целый месяц я наслаждался приятной погодой на побережье, и мне посчастливилось очутиться в обществе самого очаровательного создания – я считал ее настоящей богиней, пока она не обращала на меня внимание. Я не говорил о любви вслух, однако бросал такие взгляды, что и дураку ясно – я по уши влюблен. Наконец она все поняла и стала отвечать мне нежнейшими взглядами. Как же я поступил? Стыдно признаться, но я забился в свою раковину, словно улитка, и с каждым разом глядел все холоднее и отстраненнее, пока невинная бедняжка не усомнилась в собственных чувствах и не убедила маменьку покинуть курорт, охваченная смятением из-за допущенной ошибки.
Благодаря этому странному повороту в своем расположении я и приобрел репутацию расчетливого эгоиста – видит Бог, совсем незаслуженную.
Я уселся у края камина и попытался заполнить неловкую паузу, погладив кормящую суку, которая покинула щенков и подкрадывалась к моим икрам, словно голодная волчица: белые клыки обнажены, на пол капает слюна. Моя ласка спровоцировала протяжное гортанное рычание.
– Не троньте, – проворчал Хитклиф с легавой в унисон и пнул ее для острастки. – Собака рабочая, к нежностям не приучена. – Он стремительно подошел к боковой двери и вновь позвал слугу: – Джозеф!
Тот невнятно забубнил из глубины подвала, но на зов не поспешил. Хозяин сам к нему спустился, оставив меня наедине с задиристой сукой и парой кудлатых пастушьих собак зловещего вида, ревниво следивших за каждым моим движением. Не желая нарваться на клыки, я сидел тихо, и тут мне пришло в голову: псы едва ли поймут оскорбления негласные! На свою беду, я принялся им подмигивать, строить гримасы и внезапно весьма преуспел – бандерша разъярилась и прыгнула ко мне на колени. Я отбросил ее назад, поспешно отгородился столом и тем самым взбудоражил всю стаю: из укромных лежбищ выскочило с полдюжины четвероногих исчадий ада всевозможных размеров и мастей и ринулось в центр комнаты. Предчувствуя, что мои ноги вот-вот станут объектом нападения, я отогнал кочергой самых нахрапистых и вынужденно воззвал к помощи домочадцев.
Мистер Хитклиф со слугой поднимались по ступенькам с досадным спокойствием: не думаю, что они двигались хоть чуточку быстрее, чем обычно, пусть перед очагом и разразилась нешуточная буря. К счастью, обитательница кухни проявила большую расторопность: на нас налетела дородная тетка с подоткнутым подолом, голыми руками и пылающим лицом, размахивая сковородой и костеря собак на чем свет стоит, в результате чего буря чудесным образом улеглась. Грудь женщины вздымалась, словно море после шторма, и тут появился хозяин.
– Какого черта происходит? – воскликнул он, смерив меня взглядом, который я едва выдержал после столь негостеприимного обращения.
– И в самом деле, какого черта?! – проворчал я. – Ваши зверюги ничуть не лучше, чем стадо одержимых свиней! Все равно что оставить гостя наедине с выводком тигров!
– Собаки не полезут к тому, кто сидит тихо, – заметил он, ставя передо мной бутылку и возвращая на место сдвинутый стол. – Они и должны проявлять бдительность. Выпьете бокал вина?
– Нет, спасибо.
– Не покусали?
– Случись такое, псина долго носила бы мою отметину!
Лицо Хитклифа расплылось в улыбке.
– Полно, мистер Локвуд, успокойтесь. Присядьте, выпейте вина. В моем доме гости – большая редкость, поэтому ни я, ни собаки особо не знаем, как их принимать. Ваше здоровье, сэр!
Я поклонился и поддержал тост, начиная понимать, что глупо дуться на дурные повадки шавок, к тому же не хотелось давать этому субъекту повода надо мной потешаться, раз уж он настроился на веселый лад. Вероятно, исходя из благоразумного соображения, что хорошего арендатора обижать не стоит, Хитклиф отступил от привычной манеры речи – поменьше личных местоимений и вспомогательных глаголов – и заговорил на тему, которая, по его мнению, могла быть мне интересна: о преимуществах и недостатках моего нынешнего местообитания. Он выглядел весьма разумным, и на прощание я обещался нанести еще один визит – завтра же. Ему явно не по душе пережить мое вторжение дважды, но я все равно приду. Просто невероятно, насколько общительным я ощущаю себя рядом с ним!