Из сеней они прошли до рундука и там поднялись вверх, потом свернули два раза туда и три раза сюда, опять поднимались и спускались, развернулись и пошли обратно. Трофим гнул пальцы, считал повороты, но вскоре сбился со счёта и подумал, что всё равно один он отсюда не выйдет. А какая духотища здесь! А теснотища! В Москве намного просторнее. Зачем здесь так тесно строили? Самим же мучиться!..
Только он так подумал, Годунов остановился. Один из его стрельцов выступил вперёд и постучал в стену. На этот стук прямо в стене открылась небольшая потайная дверь. Стрелец отступил назад, пропуская вперёд Годунова. За Годуновым в дверь вошёл Трофим, а уже за ним стрельцы.
Палата, в которой они оказались, была совсем без окон. И ничего там не было, даже скамей вдоль стен. Была только одна скамья, очень широкая, на ней на одном краю стоял светец и светил в сторону, а на втором сидел, нога на ногу, некто очень важный, так как обут он был в дорогущие персидские сапоги, одет в просторную, с парчовым верхом, шубу, а в руке он держал посох. А вот голова его была в тени, так что узнать сидящего было нельзя. Трофим всё равно поклонился. Тот человек отложил посох – и из палаты вышли, судя по шагам, стрельцы. Трофим ещё раз поклонился.
– Что, – насмешливо спросил тот человек, – почуял?!
Трофим вздрогнул. Он же сразу вспомнил этот голос, хоть уже давно его не слышал.
– Почуял, нет? – опять спросил тот человек.
– Почуял, боярин, – ответил Трофим.
– Врёшь! – зло сказал тот человек. – Я не боярин! А сам знаешь, кто!
И весь подался вперёд, лицо его вышло из тени. И Трофим с тоской подумал, что он не ошибся – это и в самом деле был Зюзин Василий Григорьевич, первый дворовый воевода, зверь зверем, которого, как говорят, сам Малюта Скуратов побаивался. И не зря! Малюта давно землю парит, а Зюзина и чёрт не взял. И все бояре перед ним шапки ломают – вот как! Трофим тяжко вздохнул…
А Зюзин усмехнулся и сказал:
– Вот, теперь вижу, что вспомнил. И я тебя, Трофимка, тоже вспомнил. Давненько мы с тобой не виделись. Ну да теперь свидимся.
Тут он недобро гыгыкнул и посмотрел на Годунова. Годунов услужливо подгыкнул. Робеет, собака, подумал Трофим. Ну так есть, перед кем робеть. Что Годунов! Зюзин и не таких на плаху кладывал и на кол саживал. Зюзин…
Но Трофим додумать не успел, потому что Зюзин опять начал:
– Чего ты, Трофимушка, трясёшься? За тобой нет ничего. Пока что! Потому я и велел тебя позвать. И царь-государь сказал: зови его. Слышишь, Трофимушка? Царь! Про тебя, пса, помнит! Чуешь?
– Чую, – ответил Трофим.
– Дурень! – сердито сказал Зюзин.
Он спрыгнул с лавки, пошёл по палате. Зюзин был небольшого росточка, но головастый, плечистый, а руки у него были длиннющие и очень крепкие. Огня не боялись! Трофим сам однажды видел, как Зюзин из огня ключи вытаскивал – голой рукой! И ничего ему с того. Обтёр об шубу – и готово. Давно это было…
– Да! – сказал Зюзин. – Давно! А всё никак про это не забудешь?
Трофим опомнился. Зюзин стоял перед ним, усмехался. Трофим оробел, подумал: неужели он всё слышит?
А Зюзин сказал:
– Да! Мало нас из тех, кто там тогда был, до сей поры в живых осталось.
После махнул рукой, прошёл мимо Годунова как мимо столба, подпрыгнул, сел на лавку, посмотрел куда-то вверх и почти что нараспев сказал:
– Какие люди были! Иерои, прости, Господи. Да один Григорий Лукьянович чего стоил! А сшибла пуля. Пстрик! – он щёлкнул пальцем, – и готов!
– Пуля была заговорённая, – сказал Трофим.
– Ага! – сердито подхватил Зюзин. – Ну и что?! Ты думаешь, в меня заговорёнными не стреливали? Отправленных грибочков, думаешь, не подносили? Вот, Борис не даст соврать.
И он повернулся к Годунову. Годунов сразу стал белый, как стена, и молчал.
– Не дашь? – напомнил Зюзин. – Что молчишь?
– Не дам, – ответил Годунов.
– Вот и славно, – сказал Зюзин. – Ну да это что! Кто мы такие? Дерьмо мы собачье, Трофим. А вот тут беда какая… – помолчал, добавил: – Великая беда, Трофим! – И тут же спросил: – Не говорили тебе?
– Нет.
– А я скажу. Царевич помирает, вот как! А знаешь, почему?
Трофим ничего не ответил. Смотрел Зюзину прямо в глаза и молчал. И даже думать боялся, а просто стоял – и всё. И ещё зубы стиснул, да так, что желваки заныли. Зюзин сердито хмыкнул, повернулся к Годунову и велел:
– Борис!
Годунов откашлялся и начал говорить без всякой охоты:
– Тут, знаешь, такое приключилось. Государь царевич Иоанн Иоаннович при смерти. Убить его хотели злые люди. Чуть жив царевич, вот как. Дай Бог царевичу выжить… – и начал креститься.
– Борис! – строго напомнил Зюзин.
Годунов поморгал и продолжил:
– Это два дня тому назад стряслось. У нас здесь, на царской половине, в покойной палате. Они туда почти что каждый день хаживают. Им там столик ставят, яства всякие. И вот так же и тогда они туда зашли, царь и царевич, и закрылись. А на дверях рынды, никого к ним не пускают. Потом истопник туда зашёл, Савва, он давно здесь служит, ему можно, его пропустили. Но только он туда зашёл и дверь за собою закрыл, как вдруг, отче наш не прочитать, так скоро, он оттуда вдруг выскочил и как закричит: «Царевича убили! Царевича убили!» И в дверь выбежал! И побежал! Рынды – один за ним, второй туда, в покойную… И видит: царевич Иоанн лежит, убитый, на ковре, голова в кровище. И царь с ним рядом, держит его и приговаривает: «Иванушка, Иванушка». И это всё.
Годунов замолчал. Зюзин глянул на Трофима и спросил:
– Что скажешь?
Трофим не отвечал. Внутри всё оборвалось.
– Не молчи! – строго напомнил Зюзин.
Трофим вздохнул и сказал:
– Смотреть надо. А так сразу что!
– А что смотреть? – сердито спросил Зюзин. – Савва и так всё рассказал! И побожился! Он своими глазами всё видел. Он, говорит, вошёл тихонько, дабы не мешать, а царь и царевич возле столика стоят. Стоят смирно. Так же и Савва вошёл, дровишки на пол положил, и только стал печурку открывать… Как вдруг видит: кто-то из дальнего, тёмного угла, как выскочит! К царевичу! Бух ему в голову! И отскочил! И опять в темноту! Царевич упал и лежит. И кровища из него, кровища! Царь к нему! А Савва как перепугался! Ну ещё бы! И как заорёт: «Царевича убили! Царевича убили!» И в дверь! И по дворцу бежит, орёт! Чуть его перехватили. А вот если бы он, дурень, не бежал, а за тем злодеем кинулся, так и взяли бы его, тогда же, и тебя из Москвы не тащили бы. А так пропал тот злодей. Как сквозь землю провалился! Никто из покойной, говорят, не выбегал. Вот где загадка!
Трофим помолчал и сказал:
– Это через эту дверь не выбегал. А через другую?
– Другой двери там нет.
– А что окно?
– Окно на зиму закладено.
– А через печь, через трубу никто не вылезал?
– Смотрели. Не было там никого. Сажа ровненько лежит, нетронутая. А если бы кто вылезал, след бы остался. Да и не влезть туда. Очень тесно там, на кирпич, может, больше сложено. Как влезть в такое?
Трофим подумал и спросил:
– А если какой карла?
– Карле тоже не пролезть. Совали мы карлу.
Трофим опять задумался. Потом сказал:
– А если сбрехал ваш истопник и никого там не было?
– И что тогда? – настороженно спросил Зюзин.
Трофим задумался. Но ни о чём на этот раз не думалось. А вот зато всего заколотило! Зюзин опять заговорил:
– Оттуда только одна дверь – в сени. А там всегда рынды. Нет, говорят, никто из чужих не заходил, не выходил. Были только царь с царевичем. После зашёл Савва с дровами. Дрова все были на месте, кучкой… Савва выскочил и заорал. Его едва уняли.
– Так, – задумчиво сказал Трофим. – А что царевич говорит?
Зюзин посмотрел на Годунова. Годунов сказал:
– Государь-царевич ничего не отвечает. У государя-царевича жар.
– А… – начал было Трофим, но испугался и умолк.
– Вот то-то и оно! – сказал Зюзин. – Конечно!
Трофим молчал. Зюзин, тоже помолчав, продолжил:
– Ты только не умничай. Умников у нас и без тебя хватает. Да у тебя же голова, я знаю, и она не соломой набита. Я же помню, как ты тогда нам пособил, того матёрого зверя зарезал. Вот и сейчас пособил бы. Да и чего тут пособлять, когда дело и так решённое? Я ещё раз говорю: он, как бес, вдруг ниоткуда выскочил, подскочил к царевичу, цах-цах его в висок – и отскочил, и сгинул. А царевич, как сноп, на пол.
– Чем он его так? – спросил Трофим.
– Бес его знает, – неохотно сказал Зюзин. – Кистенём, из рукава, я думаю. Полголовы разбил! Царевич третий день лежит, шелохнуться не может. Лекарь робеет, говорит, как бы ему хуже не стало, как бы кровь не загорелась.
Трофим вздохнул. Зюзин очень сердито сказал:
– Чего развдыхался?! Дело решённое, дурень! Никуда тот бес от нас не выскочит. Он где-то здесь, во дворце, хоронится. Мы же сразу перекрыли тогда всё! Нужно только хорошенько поискать. Ну, так ищи! Найдёшь, будет тебе награда, а не найдёшь, сядешь на кол.
– Да как это?! – затравленно сказал Трофим. – За что?!
– За то, что царевича извёл.
– Как это я извёл? – спросил, аж захрипел Трофим. – Я же тогда был в Москве!
– Не был, а таился! – со злостью сказал Зюзин. – Скажешь, и ещё как скажешь, что убил! На дыбе всё скажешь. Поэтому не доводи ты меня до греха, а лучше ищи как следует. Чем скорей сыщешь, тем больше будет награда. А пока не заминай меня! У меня и без тебя забот хватает! – Тут он повернулся и позвал: – Борис!
Годунов шагнул вперёд. Зюзин сказал ему:
– Забирай от меня этого! – и он указал на Трофима. – Веди! Там ждать не любят! А у меня и без вас дел навалом.
И тут же, будто в подтверждение его словам, раздался стук в стену с другой стороны.
– О! – сказал Зюзин. – Слышите? Ко мне пришли уже. А вы идите!
Годунов повернулся к Трофиму, кивнул, и они пошли от Зюзина.