Из окна моей студии видно, как двое детективов, выйдя из здания, останавливаются на улице. Они смотрят вверх, и, хотя все мои инстинкты велят отойти, я упрямо остаюсь в поле зрения и знаю, что они наблюдают за тем, как я провожаю их взглядом. Я не желаю прятаться ни от друзей, ни от врагов, а потому смотрю на них сквозь стекло, сосредоточив внимание на женщине. «Детектив Джейн Риццоли» – значится на карточке, которую она мне оставила. С первого взгляда она вовсе не кажется бойцом – всего-навсего обычная прилежная дамочка в сером брючном костюме, практичных туфлях и с копной спутанных темных кудряшек. Но глаза выдают куда больше. Они ищут, наблюдают и оценивают. У этой женщины глаза охотника, и она пытается решить, не я ли ее добыча.
Без всякой боязни я стою на виду, и они, как, впрочем, и весь мир, могут смотреть на меня. Детективы могут изучать меня сколько угодно, но не увидят ничего, кроме тихой скромной женщины. В моих волосах заметны серебристые следы прошедших лет. До старости еще, конечно, далеко, но сегодня я чувствую ее неминуемое приближение. Я знаю, у меня осталось мало времени, для того чтобы завершить начатое. А с визитом этих двух детективов мои приключения приняли тревожный оборот, которого я совсем не ожидала.
Наконец-то полицейские двинулись прочь с нашей улицы. Возвращаются к охоте, уводящей их невесть куда.
– Какие-нибудь трудности, сыфу?
– Не знаю. – Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на Беллу, и в очередной раз восхищаюсь тем, насколько безупречна и молода ее кожа даже в резком дневном свете, падающем из окна.
Единственный недостаток – шрам на подбородке, последствие мимолетной невнимательности во время тренировочного боя. Эту ошибку она не повторяла больше никогда. Белла стоит прямо и выглядит бесстрашной и уверенной в себе. Вероятно, даже слишком уверенной – на поле боя заносчивость может оказаться губительной.
– Зачем они приходили сюда? – спрашивает Белла.
– Они детективы. Задавать вопросы – их работа.
– Вы узнали что-нибудь еще о той женщине? Кто она, кто ее послал?
– Нет. – Я снова смотрю в окно, на прохожих, идущих по Гаррисон-авеню. – Однако, кем бы ни была эта женщина, она знала, как меня найти.
– Последней она не будет, – мрачно предрекла Белла.
Предупреждать меня нет необходимости – мы обе знаем, что спичка зажжена и фитиль подпален.
Оказавшись у себя в кабинете, я опускаюсь в кресло и смотрю на рамку с фотографией, которая стоит у меня на рабочем столе. Глядеть на эту карточку необязательно – она навеки запечатлелась в моей памяти. Я беру ее в руки и улыбаюсь, рассматривая лица. Я прекрасно помню день, когда был сделан этот снимок. Матери о многом забывают, но день, когда родилось их дитя, они запоминают навсегда. На этой фотографии Лоре четырнадцать лет. Мы с ней вдвоем стоим у Бостонского симфонического зала – мы ходили туда послушать выступление Джошуа Белла. За месяц до концерта Лора только и говорила что о нем: Джошуа Белл то, Джошуа Белл се. «Мамочка, он ведь красавчик, правда? Ведь его скрипка поет почти как живая, верно?» На фотографии Лора все еще под впечатлением от выступления своего кумира. Мой муж Джеймс тоже был с нами в тот вечер, однако на фотографии его нет. Он не запечатлен ни на одном из наших снимков, потому что фотоаппарат всегда держал он. И почему мне ни разу не пришло в голову взять фотокамеру у него из рук и щелкнуть его милое, немного совиное лицо? Я никогда не думала, что этой драгоценной возможности просто-напросто не станет. Что его улыбка будет жить лишь в моей памяти, а его образ навечно замрет на тридцати семи годах. Мой муж останется молодым навсегда. Слеза тихо падает на рамку, и я возвращаю фотографию на стол.
Их больше нет. Сначала у меня отняли дочь, затем мужа. Как можно продолжать жить, если твое сердце вырезали не один раз, а целых два? Но я смогла – я все еще жива и все еще дышу.
Пока еще дышу.