Грязь и жвачка
Их у Лавинии хватит на весь сенат
Как отличить сон от кошмара?
Если в нем жгут книги, то это наверняка кошмар.
Я оказался в Римском сенате – не в знаменитом грандиозном зале, каким он был во времена Республики и Империи, а в старом Сенате эпохи Римского царства. Стены из глинобитного кирпича были небрежно окрашены в белый и красный цвета. От пылающих жаровен поднимался дым, и копоть оседала на оштукатуренном потолке.
Никакого изысканного мрамора. Никакой роскоши вроде экзотического шелка или имперского пурпура. Это был старый грубый Рим, алчущий и порочный. На царских стражах поверх пропитавшихся потом туник были надеты кожаные доспехи. Они были вооружены копьями с грубо сработанными железными наконечниками, а к их шлемам крепились волчьи шкуры. У подножия вытесанного из каменной глыбы и застеленного мехами трона на коленях стояли рабыни. Вдоль стен были расставлены простые деревянные скамьи – места для сенаторов, больше походивших на пленников или зрителей, чем на могущественных политиков. В те времена сенаторы были уполномочены только голосованием выбирать нового царя, когда прежний умирал. В остальных случаях от них требовалось аплодировать или заткнуться в нужный момент.
На троне восседал седьмой царь Рима Луций Тарквиний Гордый – убийца, интриган, деспот и вообще отличный парень. Лицо его было словно вырезано острым ножом из сырого фарфора: большой лоснящийся рот, сердитая гримаса, слишком сильно выступающие скулы, сломанный нос, сросшийся уродливым зигзагом, с подозрением глядящие из-под нависших век глаза и засаленные длинные волосы, пряди которых, казалось, сделаны из глины.
Несколько лет назад, когда Тарквиний взошел на трон, его мужественной красоте и силе возносили хвалы. Лестью и подарками он затуманил разум сенаторам, уселся на трон своего тестя и убедил сенат признать его новым царем.
Когда старый царь ворвался в Сенат и заявил, что он, знаете ли, еще очень даже жив, Тарквиний взял его как мешок репы, вынес наружу и выкинул на улицу, после чего дочь старого царя, которая приходилась Тарквинию женой, переехала своего несчастного отца колесницей, окропив колеса его кровью.
Прекрасное начало прекрасного правления.
Но годы брали свое. Теперь Тарквиний сгорбился и потолстел, как будто держал на своих плечах все здания, которые заставил свой народ возвести. Вместо плаща на нем была волчья шкура. Его розовые одежды покрывало такое количество темных пятен, что сложно было определить первоначальный цвет ткани: красная (и значит, это выцветшие пятна) или белая (и значит, это следы крови).
Кроме стражников в зале была еще одна стоящая фигура – старуха, лицо которой было обращено к трону. Розовый плащ с капюшоном, грузное тело и сутулая спина делали ее похожей на карикатуру на царя, словно шоу «Субботним вечером в прямом эфире» решило сделать пародию на Тарквиния. Одной рукой она прижимала к себе стопку из шести томов в кожаном переплете, каждая книга была размером со сложенную рубашку и точно так же легко гнулась.
Царь хмуро посмотрел на нее:
– Ты вернулась. Зачем?
– Чтобы снова предложить тебе ту же сделку. – Голос у старухи был хриплым, словно она сорвала его. Она сняла капюшон, обнажив засаленные седые волосы и морщинистое оплывшее лицо, отчего стала еще больше похожа на сестру-близнеца Тарквиния. Только это была вовсе не его сестра. Это была Кумская Сивилла.
При виде ее мое сердце сжалось. Когда-то она была прекрасной молодой женщиной, умной, решительной, влюбленной в свое пророческое дело. Она хотела изменить мир. Потом наши отношения испортились… и я изменил ее.
Тот облик, в котором она предстала в моем сне, был только малой частью наложенного мной проклятия. С течением столетий все должно было становится еще хуже. Как я мог об этом забыть?! Как я мог поступить так жестоко?! Чувство вины за содеянное жгло сильнее, чем оставленные гулем раны.
Тарквиний поерзал на троне. Он попытался рассмеяться, но вместо смеха из его горла вырвался странный нервный звук:
– Да ты не в своем уме, женщина. Ты просила столько, что эта плата разорила бы мое царство – но тогда у тебя хотя бы было девять книг. Три ты сожгла и вернулась, чтобы предложить мне всего шесть по той же заоблачной цене?
Старуха протянула книги вперед, положив сверху руку, словно готовилась произнести клятву:
– Знания стоят дорого, царь Рима. И чем их меньше, тем они дороже. Радуйся, что я не запросила вдвое больше.
– Ах, я понял! Выходит, я должен сказать тебе спасибо. – Царь оглядел зрителей – сенаторов, полностью подвластных ему, – в поисках поддержки. Им полагалось смеяться над старухой и отпускать шуточки в ее адрес.
Но все молчали. Похоже, Сивиллу они боялись больше, чем царя.
– От подобных тебе я не жду благодарности, – проскрипела Сивилла. – Но ты должен поступить в своих интересах и интересах твоего царства. Я предлагаю тебе узнать о будущем… как предотвратить беды, как призвать на помощь богов, как превратить Рим в великую империю. Все знания содержатся здесь. По крайней мере… шесть томов еще остались целы.
– Это просто смешно! – рявкнул царь. – Мне следует казнить тебя за такую дерзость!
– Если бы только это было возможно. – Голос Сивиллы был горек и тих, как полярное утро. – Значит, ты отказываешься?
– Я не только царь, но и верховный жрец! – вскричал Тарквиний. – Только я решаю, что делать, чтобы умилостивить богов! Мне не нужны…
Сивилла взяла три верхние книги из стопки и небрежным движением бросила их на ближайшую жаровню. Несмотря на кожаный переплет, они тут же вспыхнули, словно это была рисовая бумага, на которой вместо чернил писали керосином. Пламя взревело – и через миг от книг ничего не осталось.
Стражники схватились за копья. Сенаторы заерзали на своих местах. Возможно, они почувствовали то же, что и я – мучительный вздох Вселенной, дыхание судьбы, – когда так много пророческих страниц исчезло с лица земли, покрыв будущее мраком, повергнув во тьму целые поколения.
Как Сивилла могла сделать такое?! И зачем?!
Может, это был ее способ поквитаться со мной. Я ругал ее за то, что она пишет так много и не позволяет мне следить за ее работой. К тому моменту, когда Сивиллины книги были закончены, у меня накопилась масса поводов злиться на нее. Я уже наложил проклятие. Наши отношения вконец испортились. Сжигая собственные книги, она словно плевала на мою критику, на пророческий дар, которым я наградил ее, и на слишком высокую цену, которую ей пришлось заплатить, за то, что она была моей Сивиллой.