Гарри Валдман – эгоистичный жадный ублюдок, который изменяет своей жене, плюет на своих детей и регулярно выманивает у людей их кровно заработанные деньги, но он довольно приличный начальник. Пока я приношу его фирме много денег, ему все равно, чем я занимаюсь и как часто бываю в офисе, что было чрезвычайно удобно в течение последних восьми месяцев после того, как маме поставили диагноз и я стал сыном, играющим главную роль в борьбе с раком. Я по-прежнему заключаю крупные сделки и привлекаю еще более крупных клиентов, даже если в настоящее время большую часть своей работы выполняю в разных процедурных кабинетах.
Поэтому я решаю, что не будет никаких проблем, если оставлю сообщение его секретарю о том, что сегодня меня не будет в офисе, но затем мне сразу же перезванивает его секретарь Трент.
– Доброе утро, мистер Белл. – Трент, кажется, немного нервничает. – Мистер Валдман говорит, что хочет видеть вас в своем кабинете как можно скорее. Случилось что-то серьезное, и это чрезвычайная ситуация.
Я бросаю взгляд на свою мать, окруженную трубками, проводами, медицинскими мешками и экранами, которая спит беспокойным сном.
И вздыхаю.
– Моя мама сейчас в больнице. А подождать с этим нельзя?
– Не вешайте трубку, я спрошу, – отвечает Трент, поставив звонок на удержание, и я слышу звуки электронного пианино, которое играет отрывок из произведения Листа. Затем Трент возвращается. – Э-э-э, мистер Белл? Мне действительно жаль, но мистер Валдман говорит, что ему нужно немедленно с вами встретиться и что это не может ждать. Могу я сказать ему, что вы уже в пути?
– Черт, – бормочу я, проводя рукой по небритому лицу и опускаю взгляд на мятый смокинг. – Да, я уже в пути. Мне нужно заскочить домой переодеться, и я сразу же приеду.
– Хорошо, сэр. Я дам ему знать.
Твою же мать.
Вешаю трубку и встаю, не желая оставлять маму одну. Я заставил отца пойти на работу (он менеджер склада в небольшой сантехнической компании, и его начальнику не очень-то нравится, когда папа пропускает работу по любой причине, даже из-за больной жены), а Райан уже в Лоуренсе, обустраивается в своей новой «берлоге» за пределами студенческого городка. Эйден на работе. И Тайлера здесь явно нет.
Я целую маму в прохладный лоб, она ворочается, но не просыпается. Затем нахожу медсестру и объясняю, что мне нужно уехать на работу, но чтобы она звонила мне при малейших проблемах, а затем оставляю ей номера всех людей, которых могу вспомнить, если она не сможет мне дозвониться. Хотя она сможет до меня дозвониться: я уверен, Валдман поймет, если мне придется смыться с нашей встречи.
Наверняка уверен.
Скорее, наполовину уверен.
Проклятье, может быть, я вообще не уверен. Обдумываю это, садясь в машину, и мчусь обратно к себе домой, беспокойно постукивая пальцами по рулю. На самом деле это первый раз, когда забота о маме помешала моей работе, и должен признать, даже зная, что Валдман мудак, я удивлен, что он все же настоял на моем появлении. Трент сказал, что это чрезвычайная ситуация, но какая, черт возьми, чрезвычайная ситуация с инвестициями важнее хирургической операции моей мамы?
И тут я чувствую себя идиотом, потому что, задавая себе подобные вопросы, я не заработал бы всех денег, которые есть у меня сейчас. Я всегда ставил работу превыше всего, по крайней мере, до болезни мамы. И даже после сделал все возможное, чтобы отдать этой фирме всего себя между поездками на химиотерапию и походами в аптеку. Если Валдман говорит, что это чрезвычайная ситуация, то я, мать твою, верю ему, и мне нужно все исправить, что бы там ни случилось.
Но, господи, серьезно. Что бы это могло быть?
Добираюсь до дома, принимаю самый быстрый в жизни душ и надеваю чистый костюм, не потрудившись побриться. Ничего страшного, потому что у меня все равно нет встреч с клиентами сегодня, хотя непривычное ощущение щетины, царапающей ткань воротничка чистой рубашки, отвлекает. Чувствую себя неопрятным, и когда смотрю в зеркало, проверяя, что галстук завязан ровно, едва узнаю мрачного, заросшего мужчину в своем отражении.
Что ж, с этим ничего не поделаешь. У меня была безумно долгая ночь, и не из приятных… за исключением тех мгновений с Мэри, потому что я мог бы провести с ней тысячу долгих ночей.
А это значит, что мне прямая дорога в ад.
Тридцатишестилетние мужчины вроде меня не имеют морального права желать студентку колледжа. Испытывать желание лизать и ласкать ее киску до тех пор, пока она не станет влажной и не начнет постанывать, раздвинуть ей ноги и овладеть ею. Трахать ее до тех пор, пока она не кончит подо мной столько раз, что забудет свое имя – и фальшивое тоже. И теперь у меня стояк, отлично, просто, мать твою, замечательно.
Бросаю все свое барахло в кожаную сумку-портфель и выбегаю за дверь, чтобы встретиться со своим босом, невзирая на возбужденный член. Видит бог, он все равно скукожится, как только я доберусь до его кабинета.
Щеки Валдмана «украшает» купероз, словно красные паутинки, и я ловлю себя на том, что, пока он говорит, не свожу глаз с крошечных лопнувших капилляров и сосудиков, задаваясь вопросом, все ли богатые белые парни в конечном итоге страдают подагрой и краснеют от выпивки и что мне нужно сделать, чтобы самому не выглядеть так, как Генрих VIII. Наверное, перестать пить, хотя я ем много капусты, и мне кажется, что это должно иметь какое-то влияние.
Он не перестает ругаться с тех пор, как я вошел и сел несколько минут назад, и я до сих пор не имею понятия, в чем дело.
– …Облажались, Шон, мы облажались, и мне уже позвонили два клиента, жалуясь на негативный пиар, который отражается на них самих. И новости… Господи, ты не поверишь, эти стервятники, они обзванивают всех, не связанных с этим делом, даже гребаных стажеров.
С трудом отрываю взгляд от его щек.
– Если вы скажете мне, что случилось, я все исправлю. Обещаю.
Валдман тяжело опускается в кресло и тянется к бару в виде глобуса, который стоит рядом с его столом.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – спрашивает он, уже шаря в поисках стакана и графина с виски.
Я незаметно бросаю взгляд на часы. Сейчас только начало десятого.
– Спасибо, нет, – осторожно отказываюсь я. – Теперь, сэр, о том, что произошло…
– Да, верно, – бормочет он, делая глоток, и затем ставит графин с виски на стол между нами. – Сделка с Киганом.
Честно говоря, я в замешательстве.
– Сделка с Киганом, сэр?
Валдман моргает, глядя на меня воспаленными глазами, делает еще глоток и ждет, что я что-нибудь скажу.
Но что тут можно сказать?
– Каждая редакция этой сделки проходила юридическую проверку по крайней мере дважды, – говорю я, ломая голову и пытаясь вспомнить какие-либо потенциальные подводные камни, из-за которых Валдмана мог хватить удар. Но ничего не было, серьезно. Ничего. Это хорошая сделка, мы подготовились к любому непредвиденному обстоятельству, изучили каждый пункт договора, каждый код города и торговый налог скрупулезно отражены и указаны в соглашении. – Да, нам пришлось получить специальное одобрение от городского совета, но все прошло лучше и проще, чем мы вообще предполагали. А после того, как юристы Кигана прошерстили все документы по сделке, наша юридическая служба проверила все в последний раз. Там и близко нет ничего незаконного или неэтичного, я вам обещаю, сэр.
Валдман хмыкает.
– Незаконного, может, и нет. А вот неэтичного? Ты в этом уверен?
Я пристально смотрю на него. Знаю, я измотан из-за нехватки сна и стресса, выжат как лимон за последние четыре недели поздних ночей и ранних подъемов, пока старался подписать это соглашение, но моя голова всегда работала лучше всего в таких стрессовых условиях, и поэтому чувствую, что сейчас нахожусь в тупике. Поймите меня правильно, я первым признаю, что в прошлом заключал несколько сделок, которые раздвигали некоторые моральные границы, – в конце концов, лучшие деньги делаются на границах морали, – но в сделке с Киганом на это не было и намека. Ничего гнусного или подозрительного. Лишь несколько старых кирпичных зданий, которые будут превращены в новые центры получения прибыли. Черт возьми, даже как городской житель я думаю, что это хорошая сделка.
Валдман наконец понимает, что я, и правда, понятия не имею, на что он намекает, и раздраженно ставит свой стакан на стол.
– Продавец недвижимости – Эрнест Или? Он когда-нибудь упоминал что-то об аренде? Об арендаторах?
Простой вопрос.
– Ни разу, – уверенно отвечаю я. – И мы проверили все соглашения, зарегистрированные по этим трем зданиям за последние сорок лет. Никаких постоянных договоров аренды, никаких залогов в пользу третьих лиц, никакого неожиданного дерьма с историческим реестром. Это чистая собственность, сэр, даю слово.
– Ты ошибаешься, – говорит мне мой босс. – Потому что есть договор аренды и есть арендаторы.
Я качаю головой.
– Нет, мы проверили…
– Либо Или солгал тебе, сынок, либо он просто забыл, потому что это было неофициальное соглашение, заключенное двадцать лет назад.
– Если оно не было обнародовано…
– Меня сейчас не волнует долбаное раскрытие информации, – возражает Валдман. – Меня заботит то, что гребаные газеты дышат мне в затылок.
– Простите, сэр, я все еще не понимаю, почему прессе есть дело до каких-то случайных арендаторов…
– Монахини, Шон, – перебивает меня Валдман. – Это проклятые монахини.
Из всего, что он мог бы сказать, слово «монахини», пожалуй, находилось в самом конце моего списка возможных вариантов, и я все еще спрашиваю себя, правильно ли я его расслышал, когда он продолжает.
– Они организовали там приют и бесплатную кухню и в прошлом году использовали это место для размещения жертв торговли людьми.
Монахини. Приют.
Жертвы торговли людьми. Я моргаю.
И снова моргаю. Потому что это хреново.
– Старина Эрнест Или много лет не мог продать эти здания, поэтому сдал их в аренду монахиням за один доллар в год, чтобы списать налоги.
– Один доллар в год, – повторяю я.
Черт, это очень хреново.
Валдман смотрит на меня оценивающим взглядом и делает глоток виски.
– Я вижу, ты наконец-то осознал масштабы этой гребаной проблемы.
О, да, и дело в том, что сейчас не имеет значения, насколько законна и честна сама сделка. Потому что история такова: застройщик из другого штата выгоняет группу милых, добропорядочных монахинь из дома, где они творят добро. История заключается в том, что место благотворительности будет снесено и превращено в храм потребительства и алчности. История в том, что эти старушки-монахини – проклятье, я прямо сейчас вижу их в новостях, с маленькими платочками и очаровательными морщинистыми личиками – просто хотят накормить и одеть бедных, а большие плохие миллионеры обижают их и нуждающихся горожан, просто чтобы быстро заработать.
Черт, черт, черт. Как я, мать твою, мог это пропустить?
Я провожу рукой по волосам и с силой дергаю их, чтобы сосредоточиться.
– Вы хотите, чтобы я нашел способ отменить сделку?
– Черта с два, – фыркает Валдман. – Знаешь, сколько денег мы на этом заработаем?
Конечно, черт подери, я знаю, но ничего не говорю.
Мой босс наклоняется вперед, для пущей выразительности постукивая по столу.
– Нет, в интересах Кигана и Или продолжить работу, а нам и подавно. Сохрани сделку, но реши эту проблему. Восстанови нашу репутацию.
– Сэр?
– Ты меня слышал, – бурчит он. – Настоящая проблема – это наша репутация, а не сама сделка, поэтому тебе нужно спасти репутацию фирмы.
– Я… – На самом деле не знаю, что сказать. – Сэр, я ни хрена не смыслю в пиаре.
– Да, но ты подписал сделку, так что будет лучше, если пресса увидит именно тебя. К тому же на тебя приятно посмотреть, сынок. Что выставляет нас в положительном свете.
Я качаю головой.
– Сэр, пожалуйста…
– Шон, все уже решено. Я попросил Трента связаться с монахинями…
– Что?
– И они собирались послать свою настоятельницу или кого-то еще, чтобы встретиться с тобой, но полагаю, одна из сестер заболела, поэтому они отправили монахиню-стажера.
– Монахиню-стажера?
Кажется, Валдман теряет терпение.
– Ну знаешь, она вроде как еще не монахиня, но на обучении или что-то в этом роде. Я не знаю, это у тебя брат-священник, верно?
– Послушница, – произношу я, удивляясь, что все еще помню это слово. – Должно быть, она послушница, – а потом добавляю: – И мой брат больше не священник.
Он морщит лоб.
– Но это значит, что вся ваша семья католики. Верно? Ты католик?
– Раньше были католиками, а я перестал быть католиком в колледже, – отвечаю я, и что-то в моем тоне заставляет Валдмана заткнуться.
– Ах, ладно. Что ж, в любом случае эта монашка-стажер предложила приехать сюда, но мне кажется, будет лучше, если ты поедешь к ней. Так ты произведешь на нее лучшее первое впечатление. Она ожидает тебя в приюте в районе десяти часов.
Бросаю взгляд на часы. Через полчаса я буду пожимать руку монахине. Что, черт возьми, случилось с моим днем?
– Как зовут послушницу? – интересуюсь я, поднимаясь со стула. Резонно было бы отправиться туда, владея как можно большей информацией.
Валдман смотрит в экран своего компьютера.
– Э-э-э, Айверсон.
Мое сердце начинает бешено колотиться.
«Успокойся, Шон. В Канзас-Сити, наверное, много католиков с фамилией Айверсон».
Валдман прищуривается, просматривая записи, которые оставил для него его секретарь Трент.
– Зенобия, – произносит он. – Зенобия Айверсон.
– Зенни, – по привычке поправляю я. Валдман поднимает на меня глаза.
– Что, прости?
Я разглаживаю пиджак и беру свой портфель. Кровь бурлит от чего-то среднего между волнением и облегчением.
– Зенни. Она ненавидит имя Зенобия.
– Ты… ты знаком с этой монахиней-стажеркой?
– Послушницей. И да, знаком.
– Ну, не знаю, насколько хорошо она тебя знает. Потому что именно она слила вчера эту информацию прессе… с указанием твоего имени.
Это нисколько не успокаивает мой подскочивший пульс.
– Блин.
Валдман наклоняет ко мне голову.
– Напомни, откуда ты ее знаешь?
– Она младшая сестра моего лучшего друга, – отвечаю я, выходя за дверь.
– Будь осторожен, сынок, – кричит он мне вслед. – Не забывай, что сделка превыше всего.
Как будто я могу это забыть. Я машу ему рукой, сворачивая за угол, и проверяю свой телефон, чтобы убедиться, что не пропустил ни одного звонка из больницы, а затем направляюсь вниз, чтобы встретиться с младшей сестрой Элайджи и уговорить ее отозвать этих газетных шакалов.
Проще простого. Верно?