– Хватит изображать из себя вселенское горе и хандрить, – ровным тоном сказала тетя Люба, – не получилось с учебными университетами, значит, будешь постигать университеты жизненные.
– Вы о чем, тетя Люба? – спросила Оля.
– Я о том, что жизнь не закончилась, – продолжила свою мысль тетя Люба. – Люди и без музыки живут. Надо идти устраиваться на работу. На одной нищенской пенсии инвалида первой группы ты не протянешь. Не жалеешь себя – пожалей нас, мы еле концы с концами сводим, а еще ты в довесок.
Слова тети Любы причиняли Оле боль, но она понимала, что та не со зла, а от тяжелой жизни такое говорит.
– Ну хорошо, – сказала Оля, – может, я бы смогла учить музыке маленьких детей?
– Да когда это закончится! – взорвалась тетя Люба. – Все! Ноты больше не трогаем! Ты теперь будешь учиться собирать выключатели, розетки, электрические удлинители и монтажные коробки. Тебя могут взять лишь на завод электротехнической продукции. Только туда принимают на работу незрячих в нашем городе.
Тетя Люба опустилась на стул и начала тихо плакать. Она не могла объяснить Оле, что слепых обычные люди воспринимают как недалеких, беспомощных и слабых умом людей, которых остается разве только что пожалеть.
Обычные люди даже не могут допустить мысли, что перед ними не какой-то ущербный незрячий, а, возможно, гениальный музыкант, математик или физик, да и прежде всего личность.
Проще согнать всех слепых в резервацию, обучить простому ремеслу типа сбора электрических розеток, а потом всем обществом умиляться своему гуманизму.
А думать о том, что хочет сам незрячий, как он хочет реализоваться, о чем он мечтает – зачем? Ведь достойные зрячие и очень гуманные люди давно для слепых все организовали: проснулся, собрал электрические розетки или выключатели, заснул, а в промежутках – время на еду и туалет.
О принципах гуманизма думать можно было до бесконечности. Поэтому тетя Люба прервала свои мысли и обратилась к Оле:
– Ты не расстраивайся, так все живут. Как-то все устроится.
– Надеюсь, – тихо ответила Оля.
Завод находился далеко от дома. Надо было ехать на автобусе и метро, ну и, конечно же, идти. В первый раз Олю повела туда тетя Люба. Это был очень важный поход: она должна была запомнить каждый свой шаг, выбрать ориентиры. Не перепутать, не забыть, успеть понять, ведь второй раз туда ее никто не повезет.
В голове у каждого незрячего хранятся тысячи маршрутов: от дома в магазин, аптеку, школу и так далее. Все они доведены да автоматизма, четко рассчитаны по шагам, со своими ориентирами и подсказками.
Как только Оля вышла из подъезда, она сразу медленно начала считать шаги. Один, два, три… двести девяносто три, и они уже дошли до остановки. Но это самая легкая часть. Еще столько новых чисел надо держать в голове.
Автобус подходил любой, проехать надо было всего одну остановку, потом пересесть на метро. Оле было очень страшно. Она не любила подземный транспорт: много людей, много станций, громкие и страшные звуки… Но до завода можно было добраться только так.
Собравшись с мыслями, девушка начала считать ступеньки в переходе метрополитена. Первая лестница, вторая. Двести девяносто три, шестьдесят, двадцать пять, двадцать пять.
Когда тетя Люба и Оля зашли на станцию, поезд, который ехал в противоположную сторону, двинулся с места. Оля почувствовала кончиками пальцев ног, как он летит и трясется под землей. Она запоминала каждое новое ощущение, новую поверхность.
Теперь надо изучить станцию. Тетя Люба начала вслух ее описывать, внимательно наблюдая за Олиной реакцией.
– Так, тут шесть колонн, между ними скамейки. Давай начнем считать?
Оля одобрительно кивнула. Они встали возле последней ступеньки и начали одновременно шагать до первой колоны.
– Сколько у тебя вышло?
– 12 шагов.
– Хорошо, у меня тоже. Теперь до скамейки?
– Тут уже меньше, четыре.
Так они прошли всю станцию вдоль и поперек. Ее изучение заняло чуть больше получаса.
Теперь осталось сесть в вагон. Тетя Люба не стала помогать Оле, чтобы та научилась сама находить открытую дверь – это оказалось легко. Через четыре остановки они вышли и начали исследовать новую станцию.
Сколько шагов от одной желтой линии до другой, сколько до середины и так далее. У каждой маленькой детальки была своя цифра – только так Оля могла ориентироваться в пространстве.
Опять ступеньки, еще чуть-чуть, и они возле проходной завода.
Олины документы для трудоустройства тетя Люба отвезла заранее, пару дней назад, и, когда она вернулась домой, Оля очень ее просила:
– Тетя Люба, расскажи о заводе, пожалуйста.
– Ох, милая моя, – села на табурет тетя Люба, – даже не знаю, что тебе рассказать. Ну… Он серый, как и все заводы. Почти все работники там слепые, многие работают очень долго, пришлось попотеть, чтобы тебя туда впихнуть. Люди, которые следят за вашим трудом, нормальн… – тетя Люба запнулась и исправилась: – то есть зрячие. Они ездят с большими тележками и собирают то, что сделано, развозят новые материалы. Само здание небольшое, так что этих работников немного, я думаю, ты очень быстро всех запомнишь и начнешь узнавать по походке.
…Когда они зашли на завод, Оля сразу почувствовала холодный ветер, сквозняк, который бегал по всему зданию. Тетя Люба погладила племянницу по спине и отошла поговорить с каким-то мужчиной.
После он провел их в цех, где Оля слышала щелчки от пружинок выключателей, которые собирали работники, грохот тележек, пыхтение людей и глухое звяканье.
Тетя Люба попрощалась и сказала, что заберет Олю через несколько часов, для того чтобы пройти с ней новый маршрут еще раз, только уже от завода к дому.
Мужчина, новый начальник Оли, отвел ее к рабочему месту и объяснил, что и как делать. Оля была очень способная и старательная, так что сразу поняла и очень быстро начала выполнять то, что от нее хотели. Это был цех по производству розеток и выключателей, почти все работники тут были незрячими.
Незрячие на заводе работали за сущие копейки, но другого дела не было, да и общаться с похожими на себя людьми было приятно. Оля ходила на работу уже несколько недель и довольно скоро нашла общий язык со многими коллегами, они были очень радушны, а вскоре даже появились близкие друзья.
Тетя Люба говорила:
– Это все пошло тебе на пользу, ты похорошела, расцвела и ожила, хотя зарплаты твоей хватает, только чтобы прокормить тебя саму.
На заводе Оля познакомилась с Кириллом и Мариной – они собирали выключатели недалеко от нее. Это и были ее лучшие друзья. Чтобы разнообразить монотонную работу, ребята рассказывали истории из своей жизни. Оля всегда очень внимательно слушала, запоминая каждую мелочь.
Марина жила в детском доме для незрячих детей, ее забрали у родителей, которые бомжевали на свалке.
В три года, когда девочку привезли в детский дом, она не умела ходить, говорить и еще много всего, что ее сверстники уже освоили. Но заботливые воспитатели детского дома приложили много усилий, чтобы она догнала одногодок. И вскоре Марина даже стала выделяться некоторыми умениями среди остальных детей.
У нее тоже было хобби: как и Оля, Марина очень любила музыку. Привила ей эту любовь Евгения Владимировна, или мама Женя, как называли ее воспитанники детского дома.
– Марина, у тебя абсолютный слух, – говорила мама Женя, – музыка – это твое.
– Эх, разве это хорошо? Я же слышу все: как ездят трамваи на соседней улице или скрипят двери в соседнем блоке. Из-за постоянных звуков плохо сплю, вся дерганая, – расстраивалась Марина.
– Абсолютный слух – это дар свыше, а сон – это не проблема, надевай беруши, – утешала мама Женя.
– Детский дом был родным, – вспоминала Марина. Помимо обычных уроков, таких как математика, дети там учились ориентироваться в пространстве, читать по Брайлю, петь в хоре, помогали в небольшой церкви для незрячих. В нем девочку научили всему, что она умела. Но как только ей исполнилось восемнадцать, пришлось попрощаться с местом, где она провела все свое детство.
После выпуска благодаря хлопотам мамы Жени государство выдало ей и еще одной девушке койко-места в общежитии при заводе. Они жили вместе. Обе работали на заводе, но в разных цехах. А вечером после тяжелой смены, изнывая от усталости, садились за чашечкой чая и вспоминали счастливые моменты из жизни. Как к ним в детский дом приезжали волонтеры на праздники, они играли, возили детей на санках и просто общались. Или когда на Масленицу все дружно ели блины и торты. Как дети помогали друг другу ориентироваться в пространстве. Как баба Нюра в столовой терпеливо ждала, когда они рассядутся за столы, после чего аккуратно каждому подавала еду, и никто не обижал их за то, что они не такие, за то, что они не видят.
К сожалению, унижение во взрослой жизни для Марины уже стало обыденностью.
Через некоторое время соседку Марины нашла ее мать, которая очень давно пожалела о том, что испугалась и отдала своего ребенка в детский дом. И хоть прошло много времени, она надеялась восстановить связь со своим чадом и забрала дочку к себе жить в другой город.
Марина осталась одна. Поначалу ей было очень одиноко и жалко себя. Вечера были наполнены размышлениями о том, где сейчас ее мать? Жива ли она вообще?
В детстве мама Женя рассказывала Марине о ее родной матери совсем немного, да и то потому, что Марина очень настаивала.
Однажды девочка подошла к маме Жене и спросила:
– Это правда, что мою семью нашли на свалке? Что мои отец и мать пьяницы и бомжи? И что их лишили родительских прав, а меня отправили сюда, в детский дом? А еще говорят, что со мной приехала моя сестра, которая скончалась почти сразу, как попала в детский дом, из-за болезни, которую получила на свалке.
– Мариночка, кто это все тебе рассказал? – встревоженным тоном спросила мама Женя.
– Наша Елена Ивановна, которая полы моет в комнатах, – ответила девочка.
– А что еще тебе рассказывала Елена Ивановна? – поинтересовалась мама Женя.
– Что, скорее всего, родителей уже нет. Так как их в алкогольном угаре заровняли трактора вместе с мусором. Елена Ивановна говорит, что так все бомжи на свалках свою жизнь заканчивают, – продолжила свой рассказ Марина.
– Вот те на! Какая же глубинная сволочь, наша Елена Ивановна, – выдохнула из себя мама Женя. – Ты, Мариночка, забудь, что тебе она наговорила, это все неправда.