Неподалеку от Лонгборна проживало семейство, с которым Беннеты поддерживали особенно тесное знакомство. В былые дни сэр Уильям Лукас вел торговые дела в Меритоне, нажил немалый капитал и удостоился чести быть пожалованным во дворянство после того, как, будучи мэром этого городка, обратился к королю с верноподданническим ходатайством. Быть может, такое возвышение несколько вскружило ему голову. Оно пробудило в нем отвращение к торговле и к дому в скромном городке, где он тогда проживал. Покинув их, он поселился с семьей в усадьбе, примерно в миле от Меритона, каковая с той поры обзавелась звучным наименованием «Лукас-лодж». Там он мог без помех размышлять о важности своей персоны и, освободившись от дел, посвятить себя радушию и гостеприимству, ибо, как ни радовался он своему возвышению, оно не сделало его спесивым, напротив: он со всеми был сама обходительность. Незлобивый, приветливый и услужливый по натуре, к этим качествам он после своего представления ко двору добавил еще и учтивость.
Леди Лукас была не слишком умной женщиной, совершенно такой, какую миссис Беннет могла бы пожелать себе в соседки.
Судьба наградила их детьми, и старшая дочь, умная и рассудительная девица лет двадцати семи, была задушевной подругой Элизабет.
Что барышням Лукас и барышням Беннет было необходимо незамедлительно встретиться и обменяться мнениями о бале, разумелось само собой, и наутро после ассамблеи первые поспешили в Лонгборн слушать и говорить.
– Шарлотта, ты прелестно открыла вечер, – сказала миссис Беннет с нарочитой любезностью. – Ведь мистер Бингли пригласил тебя самой первой!
– Да, но дама во втором танце ему как будто понравилась больше.
– А, полагаю, ты думаешь о Джейн, потому что он протанцевал с ней два раза. Да и правда, могло показаться, будто он ею восхищен; я даже почти уверена, что так оно и было… я что-то такое слышала… но, право, не совсем поняла… что-то о мистере Робинсоне.
– Вы не о том, что я расслышала, когда он разговаривал с мистером Робинсоном? Разве я вам про это не рассказала? Мистер Робинсон осведомился, как ему нравятся наши меритонские ассамблеи, и не считает ли он, что в зале не перечесть красавиц, и какая кажется ему красивее всех прочих. А он начал с ответа на последний вопрос: «О, бесспорно, старшая мисс Беннет, тут не может быть двух мнений».
– Только вообразите! Столь безоговорочно… право, кажется… но, впрочем, все это, знаете ли, может кончиться ничем.
– Я подслушивала куда с большим толком, чем ты, Элиза, – сказала Шарлотта. – Мистера Дарси в отличие от его друга и слушать не стоило, не так ли? Бедная Элиза! Быть признанной всего лишь недурной.
– Ах, не надо внушать Лиззи, будто его неучтивость стоит внимания. Он ведь такой неприятный человек, что понравиться ему было бы сущим несчастьем. Миссис Лонг сказала мне вчера, что он просидел рядом с ней полчаса и ни словечка не проронил.
– Вы уверены, маменька? Нет ли тут ошибки? – сказала Джейн. – Я точно видела, как мистер Дарси говорил с ней.
– Ну да, потому что она наконец спросила, как ему понравился Недерфилд, и не ответить он не мог. Но, по ее словам, он, казалось, был очень недоволен, что с ним заговорили.
– Мисс Бингли упомянула, что он молчалив, если только не в кругу близких друзей, а вот тогда он на редкость приятный собеседник.
– Не верю ни единому слову, душечка. Будь он таким, то побеседовал бы с миссис Лонг. Но я понимаю, в чем тут дело. Все говорят, что гордыня у него непомерная, и, сдается мне, он прослышал, что миссис Лонг не держит экипажа и на бал приехала на извозчике.
– Меня мало трогает, что он не пожелал разговаривать с миссис Лонг, – сказала миссис Лукас, – но я бы предпочла, чтобы он все-таки пригласил Элизу на танец.
– В другой раз, Лиззи, – сказала миссис Беннет, – я бы на твоем месте не стала танцевать с ним.
– Право, маменька, я могу смело пообещать вам, что никогда не буду танцевать с ним.
– В нем гордость, – сказала миссис Лукас, – мне менее неприятна, чем во многих других, так как ей есть извинение. Можно ли удивляться, что молодой человек со столькими достоинствами: благородного происхождения, богатый, обласканный фортуной – будет о себе самого высокого мнения? Если позволительно сказать, так у него есть право быть гордым.
– Совершенно справедливо, – ответила Элизабет. – И я легко простила бы ему его гордость, если бы он не уязвил мою.
– Гордость, – объявила Мэри, весьма льстившая себя мыслью о здравости своих суждений, – мне кажется, весьма обычный недостаток. Все книги, которые я читала, убеждают меня в его обычности, в том, что человеческая природа особенно склонна к нему и что лишь очень немногие из нас не испытывают самодовольства при мысли о том или ином своем достоинстве, действительном или воображаемом. Гордыня, она же тщеславие, и гордость – совершенно разные вещи, хотя эти слова часто употребляются как синонимы. Человек может быть гордым, но не тщеславным. Гордость более связана с тем, как мы ценим себя, тщеславие же – с тем, как, по нашему убеждению, нас должны ценить другие.
– Будь я таким богатым, как мистер Дарси, – воскликнул один из младших Лукасов, сопровождавший своих сестер, – мне было бы все равно, какой я гордый! Я бы держал свору гончих и выпивал по бутылке вина каждый день.
– И, значит, пил бы куда больше, чем следует, – сказала миссис Беннет. – И попадись ты мне на глаза за бутылкой, я бы тотчас ее у тебя отобрала.
Мальчик возразил, она настаивала на своем, и спор их завершился только вместе с визитом.