Беготня под дождем и Булава под ребра бодрили не хуже ведерка кофе, выпитого залпом. Отмокая под душем, я осторожно ощупал правый бок. Повезло – кости целы, а синяк пройдет сам собой… впрочем, можно и ускорить процесс. Сильных целителей в роду Горчаковых не было уже три поколения, хотя кое-как подлечить себя может почти любой Одаренный.
Плетение вышло с третьей или четвертой попытки. Слабенькое – но боль почти сразу отступила, а синяк чуть ли не на глазах начал съеживаться, явно собираясь полностью исчезнуть еще до завтрака. Я дошлепал до комнаты и улегся, однако сна не было уже ни в одном глазу. И не только из-за утренних процедур, но и оттого, что ТАМ меня могла поджидать сладострастная графиня. Гонка по лесу напрочь… ладно, не совсем напрочь прогнала порочные мысли – зато остались кое-какие другие.
Гижицкая снилась мне уже третий раз. И это вполне могла быть здоровая реакция организма на красивую девушку… а могло быть и что-то совсем другое. Не обязательно опасное, но уж точно и не вполне невинное. Костя не зря предупреждал, что с этой чертовкой лучше держать ухо востро.
Единственная наследница не самого старого, зато богатого и весьма близкого ко двору графского рода. Скандалистка. Владелица пары клубов – с сомнительной репутацией, однако при этом неизменно под завязку набитых столичной золотой молодежью. Звезда светских хроник, о которой ходили самые разные слухи… но только лишь слухи: Гижицкая в любой ситуации соскальзывала и с серьезных неприятностей, и с кончика пера борзописцев. В общем, из тех, кого французы называют femme fatale – роковая женщина.
А еще – менталист. Может, не самый сильный в Петербурге, но в десятке – уж точно, несмотря на юный возраст.
Тогда, на пляже, я сумел выкинуть ее из головы. Бесцеремонно и быстро – и все же не настолько, чтобы она не успела пройтись по сознанию неприкрытым эротизмом… а то и оставить кое-что на память. Прямо как Золушка туфельку. Против горячих ночных фантазий я ничего не имел: они были уж точно поприятнее той дичи, которая иногда снилась под утро. Какие-то разрушенные дома, песок, ветер… Но если Гижицкая засунула себя мне под черепушку насильно – пусть идет к черту.
Никто не полезет в мои мозги. Даже красотка с самыми аппетитными полушариями в Питере.
И все же смущало не сколько чужое вмешательство, сколько то, что Гижицкая могла там увидеть… чисто гипотетически: времени полноценно порыться у меня в голове у нее все-таки не было. Хотя я почему-то не сомневался: сны – не с ее участием, а те, настоящие, – часть чего-то большего. Важного, другого, забытого, будто стертого из меня кем-то почти всесильным… но стертого не до конца.
Я потянулся и посмотрел на свою собственную руку. Левую – ту самую, которой я вдруг начал стрелять, писать и держать ложку, прожив на этом свете правшой шестнадцать с половиной лет. Загорелую, огрубевшую и окрепшую от муштры Андрея Георгиевича – и все-таки пока слишком слабую, чтобы в полную силу делать то… То, что я никогда не умел делать раньше – и не мог уметь. К примеру, валить с ног парня чуть ли не вдвое тяжелее или укладывать пулю в цель с тридцати шагов почти из любого пистолета… И почти не тренируясь.
Так не бывает. В неполные семнадцать лет может внезапно проснуться и вспыхнуть свечкой родовой Дар – но уж точно не умения, будто принадлежащие кому-то другому. Талант стрелять или бить людям морды достается от природы – а вот дальше его еще надо взращивать, придавать форму…