…Большой автомобиль проплывал мимо, отъехав от кафе, да вдруг начал тормозить, хотя они и не махали, надеясь на дальнобойщиков или какую-нибудь «буханку» из райцентра, это Вася заметил по поводу одной такой машины, что, мол, «буханка», а девушка сначала подумала вообще о каком-то древнем транспорте, ну, там, о какой-то телеге, что ль, с будкой, как в кино про Русь босую, лапотную или даже недавнюю советскую. Он ей объяснил. Она засмеялась, он тоже:
– А ты подумала, что рлжаная?
Вася иногда картавил слегка.
– Хуу-угу! – откликнулась она, кивая, лишь бы позабавить этого остроносого рыжика.
– Ты прикольная, – заметил Вася.
– Нет, живая, – возразила она.
– В смысле? – спросил Вася.
– Слетевшая с иголки! – выпалила она.
Он удивленно вытаращился на девушку.
– Так ты… торлчала? Вальчонок?
– Была пришпилена. В коробке под стеклом.
– Хм, меня вон тоже хотели замариновать…
И в этот момент внедорожник и затормозил, проехав в туманном сиянии фонарей, фар. Вася глянул и отвернулся. И тогда водитель сдал назад, поравнявшись с молодыми людьми, остановился. Сквозь стекло ничего не было видно. Но Вальчонок-то видела – вдруг увидела.
Вот что это было.
Первобытная река, мутная, текущая где-то в степи или в саванне, с редкими толстоствольными деревами, желтоватой, пыльной, и в этих водах кто-то плыл – звери, мощные гривастые львы, олени; а другие животные шли берегом, шли, куда-то шли и шли, пока не появились столбы, ворота, это был вход, и вспыхнула догадка, что это знаки покинутой цивилизации, но кто же сейчас здесь всем распоряжается? – как тут же явился ответ: Черные обезьяны! И сразу вдали запылило, клуб пыли приближался – это был джип, за рулем сидела черная обезьяна, а позади еще несколько черных обезьян, и они горланили по-человечески: «Вешать! Вешать и стрелять! Вешать! Вешать и стрелять!»
Ну, это обычное у Вальчонка.
Она покосилась на спутника. А вдруг и он?.. Ведь она знала его всего каких-то два-три часа. Она с любопытством смотрела, смотрела. Но он ничего не говорил, не удивлялся, не прятался. Ей-то, пожалуй, и захотелось куда-нибудь шмыгнуть – вон, какие-то склады у дороги, что ли. Да Вася стоял. Ей всегда, конечно, странно было, что никто не обращает на такие вещи внимания.
Вдруг стекло, туманное и как будто жидкое, поехало вниз, в глубине автомобиля замаячило лицо и послышался голос:
– Ребята, куда путь держим?..
– Мы? – спросил Вася.
– Автостопщики?
– Мы?.. А… Ну да. – Вася никак не мог собраться с мыслями. – В сторону… в сторону… этого… Брлянска.
После некоторого молчания голос вновь раздался:
– До самого Брянска не довезу, но по дороге подброшу.
Вася оглянулся на девушку.
– Ты… поедешь, Вальчонок?
Она обернулась, как будто за нею стоял кто-то еще.
– Хахаха, – засмеялась она и полезла на заднее сиденье.
Вася открыл переднюю дверцу и сел.
– А рюкзак? – спросил водитель.
Вася оглянулся.
– А!..
Он забрал рюкзак, поставил его рядом с девушкой и наконец уселся. Автомобиль тронулся.
В салоне было тепло, уютно. Вальчонок хихикала. Водитель, темноволосый мужчина средних лет в «аляске», ловил ее отражение в зеркале. Но молчал. Лицо его было хмурым, каким-то замороженным. Вальчонок – а хорошо ее назвал сразу, как только услышал имя, Вася – старалась не смотреть на его отражение. Она глядела в окно. За окном туманилась поздняя зима, унылая, плачущая уже. Вася глядел вперед. Что у него на уме? Как только они познакомились на Соборном холме в городе, куда этот Вася притащился с рюкзаком, чтобы встретиться с тем фотографом и взять у него денег, потому что у него не было денег совсем и он убегал, она узнала, где он ночует. Ночевал Вася на чердаках
…пятиэтажных домов, скрываясь от людей. Они его преследовали из-за одной вещи. Но никак не могли захватить врасплох. И как-то подослали гулящую, она пыталась соблазнить его, но сообщники выдали себя, закашляв. И Вася кинулся к выходу на крышу. Они ворвались на чердак и погнались за ним. Он побежал по гремящей железной крыше, они – следом. Закричали, что он сейчас разобьется. Расшибется в лепешку!..
Но Вася ушел. И на улице потом старательно очищал куртку от прилипшего голубиного помета и пуха, всякого сора.
Как же ему это удалось? Вальчонок хотела у него спросить, да забыла, а сейчас вспомнила.
– Вася, Вась, – тихо зашелестела она губами, приближаясь к нему. – Куда ты подевался с крыши тогда?
Он оглянулся, шмыгнул носом.
– Чего?.. Когда?.. Ты что?
Водитель посмотрел в зеркало.
– Ну, ну… с крыши, когда на чердак они вылезли? Ты что, не помнишь? Забыл, да?
Вася шмыгнул носом.
– С крыши? – напряженно спросил он. – Отстань, не знаю.
Она отстала, поняв, что Вася остерегается водителя. Да, ему надо было осторожничать. Видимо, в этом и было дело, ага. Ему нельзя было ночевать на чердаках, а он это делал постоянно, жевал булку, читал книжку под гульканье голубей. Жаль, что ей пока не удалось поучаствовать в этой его жизни. Он понравился бы Мартыновне. Но к моменту его появления на Соборной горе Мартыновна уже исчезла, как и обещала. Ее любили птицы, голуби, потом эти… воробьи и синички. К ней всегда подходили люди с фотиками и щелкали, а однажды даже на кинокамеру снимали, наверное для кино. Перед возвращением Матушки в Дом из Москвы, где Ее поновляли, лечили, чистили, хотя Она и так чиста, как первый снег на ветке и даже чище. Но такую игру устроили. А Мартыновна уже сказала, что как Матушка вернется, она исчезнет совсем, бросит всех нищих соборных, надоевших ей хуже редьки, и попов, и ментов, гоняющих братию из угла в угол, да вон еще и казаков каких-то в лохматых шапках, с сизыми носами. «Я тебе брошу!» – грозил ей Мюсляй, забиравший у ней почти всю денежку, что дали добрые и злые люди. И показывал кулак. Этот Мюсляй откуда-то притащился с Генералом, доходягой при деньгах. Жили все тогда под землей, в теплом большом туалете с кафельной плиткой, c дверями, там был такой коридорчик длинный, туда и приносили свои мешки, картонки, да спали. В самом сердце города – в туалете возле собора на горе. У Генерала были деньги и медали, но ничего не осталось, все раздербанили внуки и правнуки, разворовали, а самого Генерала убили, повезли в деревню и убили, сбросили в подвал, да он выжил, вылез и пошел по земле. И где-то и повстречал этого Мюсляя. За то прозвали его, что глаза его как мюсли, это Белочка сказала, а он считает, что они нарочно искажают его истинное прозвище – Мыслитель. Ибо любит говорить много и непонятно. И если услышит, что его так кличут, по-Белочкину, то и прибить может, а кулак у него аховский, зимой он в кожане, в унтах, как летчик, голос громовой.
– Не самое лучшее вы время выбрали, – сказал тяжело водитель, опуская стекло. Он распечатал пачку, видимо только что купленную в кафе, щелкнул зажигалкой и закурил.
– В смысле? – переспросил Вася.
– Даже март не начался.
– А мы… мы поближе к югу и тянем, – сказал Вася.
– Брянск… А дальше? – спросил водитель. – Там Украина. В Крым?
– Нет, – сказал торопливо Вася и засмеялся. – Зачем нам Крым?
Водитель посмотрел на него.
– Интересно. Всем он нужен, а вам – нет?
– Земли и так хватает, – отозвался Вася. – Можно и в Сочи погреться у моря.
Водитель покачал головой и ответил:
– Не-эт, земли всегда мало.
– Вы не космонавт? – спросила Валя.
Водитель посмотрел на нее в зеркало, с шумом выпустил струю табачного дыма:
– Пфф-фа!..
Вася кивнул.
– Вот именно.
– В космосе тоже идет борьба, – сказал водитель.
– Между землей и небом война, – напел Вася. – Все как в «Левиафане».
– Это по Звягинцеву, что ли?.. – поинтересовался водитель. – Он же обманщик и русофоб. Север другой. Север не знал крепостного права. Люди там сильнее, а у него сплошь хапуги и алкаши. На севере свет.
– Нет, это по Гоббсу, – заметил Вася.
– А вы, дяденька, с севера? – спросила Валя.
Водитель хмыкнул.
– Нет, – сказал он. – Но бывал там, в Архангельске и на Соловках, на экскурсии. Монахи, конечно, основательно устроились. Каналы, башни. Особенно красиво, когда подплываешь: эти все купола вылупляются из моря.
– Крласота гулаговская, – сказал Вася. – Солж расписал ее здорово.
– Это кто?
– Солженицын.
– Ну… Тут надо смотреть вперед, а не ковыряться в прошлом.
– Не все прошлое говно, – сказал Вася.
– Это слишком нехорошо сказано, – ответил водитель. – Зачем же ругать все скопом?
– Так вы сами сказали.
– Я имел в виду Солженицына.
– А правда, нет ночей? И прям светло как днем? – спросила Валя.
Водитель хмыкнул.
– Правда. Неужели по телевизору не видела? Или вон по Ютубу?.. Светло, хоть шей. На куполах и крестах свет солнца даже в час ночи.
– Ой! – воскликнула Валя. – Вася, поедем туда.
– Там еще зима в полном разгаре, – ответил с неудовольствием Вася. – И полярная ночь вообще. Прлоклятье, – добавил он с отчаянием.
– А когда же наступит день, чтобы без тьмы? – спросила Валя.
– Летом, – сказал водитель.
Некоторое время все молчали, как будто прислушиваясь к ровной работе мотора, шуму дороги, ослеплявшей их радужными сполохами фар. Но встречных автомобилей уже было меньше. А вокруг простирались сероватые поля, уходящие в черноту. По холмам светились иногда деревни.
– А-у-нас-давно-уже-эта-ночь-давно, – пробормотала скороговоркой Валя. – Не-видать-ни-зги.
Водитель поймал ее изображение в зеркале.
– Ничего, утром рассветет, – сказал он.
– Нет-нет-нет, – затараторила Валя. – Нету-почти-света. Мартыновна улетела. Хотя Матушка вот и вернулась. Но там сейчас ее накроют. Рясами, платками, грязными поцелуями. Фу, пакость какая. На сто шагов не подпускала бы никого. Давно говорила Мюсляю, надо купить лампу, лампу керосиновую. Ходишь и спотыкаешься. Не видно. Нет свету. Так он не разрешил. Ага, а себе на табак берет сколько хочет да на вино. А мне на лампу не дал. Прибью, говорит, и тебя, и лампу. Потому как сам-то из угля весь, угля тьмы, а в сердце чернила. И глаза из гуталина. Страшный. Уже хватился и меня ищет.
– Чудно, – пробормотал водитель и посмотрел на Васю как только можно дольше.
– Чудно, что есть места с тем фаворским светом, а есть без него, – отозвалась Валя.
– Хватит тебе, – попросил Вася.
– Ребята, а вы вообще откуда едете? – спросил водитель.
Они молчали. Так в молчании и ехали дальше. Вася начал клевать носом, и Валя увидела, как мужик с бородой в подпоясанной рубахе спускается по камням к реке – к Днепру – и зажигает керосиновые лампы: одну, другую, третью, – и трепещущие огоньки тех ламп отражаются в темных водах…
Автомобиль мягко подпрыгнул, и Вася очнулся, ошарашенно вытаращился вперед, потом посмотрел на водителя и проговорил с некоторым удивлением:
– Лев Толстой приснился.
Водитель мельком глянул на него.
– Что говорил?
Вася подумал и пожал плечами.
– Ничего.
Помолчав, добавил:
– Керлосиновый сон.
Еще через некоторое время автомобиль начал тормозить и остановился.
– Все, – сказал водитель. – Здесь я сворачиваю. Дорога на Брянск – прямо.
– Спасибо, – ответил Вася. – Денег у нас нет.
– Я догадался, – сказал водитель.
– Хорошо, – сказал Вася и начал выбираться из автомобиля.
Пассажирка не двигалась. Водитель оглянулся. Девушка спала, положив голову на рюкзак.
Он соскочил с поезда возле открытой террасы со столиками, сразу подошел к светловолосой девушке, обнял ее. Она запрокинула голову: о, это ты? Он принялся целовать ее чудесное светлое лицо, расспрашивать: как ты здесь?
Голос диспетчера: «Это уже опасно, надо спешить!»
Мы стоим, не разнимая рук.
Снова диспетчер: «Его качества могут рассеяться».
Она: «Иди, иди».
Он: «Подожди, сейчас… Как это место называется?»
Она: «Что?»
Он: «Как этот город называется?»
Она (с удивлением): «Основная Теория».
Он (всматриваясь в ее лицо и сопротивляясь силе, утягивающей в некое жерло): «Сколько лет вы здесь живете?»
Она (как бы не понимая): «Что?.. Сто сорок».
Он: «Сто сорок?»
Она: «Семьдесят».
И все, его затянуло обратно в поезд. По лицу потекли даже слезы. Смешно, он думал, что уже никогда не попадет на эту станцию. Никогда уже не попадешь туда, на эту станцию, и не увидишь светловолосую девушку. Он не знал, что все железные дороги соединяются и есть специальный атлас этих дорог, станций, полустанков. По ним можно все проследить. И она это знала, хотя и не была светловолосой девушкой.