ЛАНА АРВЕН ЛАЗАР сменила уже четыре дома с тех пор, как поселилась в Пердидо-Бич. Её первый дом вполне ей нравился. Но именно в нём её поймал Дрейк Мервин. С тех пор ей было неуютно там находиться.
Потом она какое-то время жила с Астрид. Но вскоре поняла, что ей куда комфортнее жить одной, лишь в компании Патрика, её лабрадора-ретривера. Тогда она переселилась в дом возле городской площади. Но там вокруг неё всегда толпилось много людей.
Лана не любила этого. Когда вокруг постоянно кто-то ошивался, она теряла личное пространство.
Лана обладала даром исцеления. Эта способность в ней обнаружилась в день возникновения УРОДЗ, когда исчез её дедушка. В тот момент они ехали в пикапе, когда водитель внезапно исчез, и автомобиль, перевернувшись, покатился вниз с очень длинной насыпи.
Лана получила несовместимые с жизнью травмы. И чуть не погибла. Но затем она обнаружила силу, которая, должно быть, всегда таилась внутри неё, но проявилась лишь в этой ужасной ситуации.
Она исцелила себя. Исцелила Сэма, когда в него стреляли, и Коржика, которому разворотило плечо, а потом ещё кучу ребят, раненных во время ужасной битвы на День благодарения.
Дети стали называть её Целительницей. В УРОДЗ она была второй по значимости героиней после Сэма Темпла. На неё все равнялись. Все её уважали. Некоторые, особенно те, чьи жизни она спасла, относились к ней почти благоговейно. Лана не сомневалась, что как минимум Коржик готов пожертвовать ради неё жизнью. Парень побывал в настоящем аду, пока Лана не помогла ему.
Но хоть дети и превозносили её, они всё же беспрестанно ей докучали, днём и ночью, обращаясь по самым пустяковым поводам: то шатающийся зуб, то обгоревшая на солнце кожа, то разодранные коленки или мозоль на пальце.
Поэтому ей пришлось поселиться подальше от города: теперь она занимала одну из комнат в гостинице «Вершины».
Гостиница упиралась в стену УРОДЗ, прозрачный непреодолимый барьер, ставший границей нового мира.
– Потерпи, Патрик, – сказала Лана, когда пёс принялся подтолкивать её головой, выпрашивая завтрак. Она вскрыла жестяную банку корма «Альпо» и, отодвигая Патрика, положила несколько ложек в стоящую на полу миску.
– Вот. Боже, ведёшь себя так, будто я тебя голодом морю.
Сказав это, она задумалась, как долго сможет продолжать кормить Патрика. Теперь собачью еду стали есть и дети. А на улицах бродило полно тощих, как скелеты, псов; собаки копались в мусорных баках бок о бок с детьми – искали объедки, выброшенные неделями ранее.
В «Вершинах» никто, кроме Ланы, не жил. Сотни комнат, заросший водорослями бассейн и теннисный корт, разрезанный барьером. С её балкона отлично просматривался пляж внизу и неестественно спокойный океан.
Сэм, Эдилио, Астрид и Дара Байду – которая выполняла роль фармацевта и медсестры, – были в курсе, где находится Лана, и могли найти её, если она была действительно необходима. Но большинство детей не знали, так что отчасти ей удалось вернуть личное пространство.
Она с тоской смотрела на собачью еду. Уже не в первый раз Лана задумалась: а каково это на вкус? Должно быть, лучше, чем подгоревшие картофельные очистки с соусом барбекю, которыми питалась она сама.
Когда-то в гостинице было полно еды. Но, по распоряжению Сэма, Альберт и его команда всё забрали и перенесли в «Ральфс». Откуда Дрейк сумел стащить немалую часть и без того стремительно убывающих остатков.
Больше в гостинице еды не осталось. Опустели даже мини-бары в номерах, где раньше хватало вкусных батончиков, чипсов и орешков. Осталось только спиртное. Ребята Альберта не тронули выпивку, потому что толком не знали, что с ней делать.
Лана не подходила к этим маленьким коричневым и белым бутылкам. До сих пор.
Именно из-за алкоголя её отправили сюда, подальше от дома в Лас-Вегасе. Она стащила у родителей бутылку водки – вроде как, чтобы передать одному знакомому мальчику постарше.
Впрочем, это была «подчищенная» версия, которую Лана ухитрилась выдать родителям за правду. И всё же они решили отослать её к дедушке на далёкое ранчо, чтобы дочь «хорошенько подумала над своим поведением».
Теперь, в мире УРОДЗ, Лана стала кем-то вроде святой. Но ей было лучше знать.
Патрик доел корм, и кофе как раз сварился. Лана налила себе чашку, добавила подсластителя «Ньютрасвит» и немного сухих сливок – всю эту роскошь она нашла в тележках у горничных.
Вышла на балкон и сделала глоток.
Играла музыка: в комнате работал CD-плеер. Похоже, кто-то из прежних постояльцев забыл в нём старый диск Пола Саймона, и Лана сама не заметила, как заслушалась.
Среди композиций была одна песня о тьме. О её приветливости. Почти приглашение. Она слушала её снова и снова.
Иногда музыка помогала забыть. Но только не эта песня.
Краем глаза Лана заметила кого-то внизу, на пляже. Вернувшись в комнату, она достала бинокль, найденный в чемодане какого-то давно исчезнувшего туриста.
Двое маленьких детей, на вид не старше шести, играли на скалистом пирсе, уходящем в океан. К счастью, прибоя не было. Но камни местами походили на сваленные в кучу бритвенные лезвия, острые и скользкие. Ей следовало бы…
Позже. Хватит с неё ответственности. Лана никогда не была ответственным человеком и устала от ноши, которую на неё взвалили.
По УРОДЗ постепенно распространялись различные «взрослые» пороки. Некоторые безобидные, как, например, пристрастие к кофе. Другие – травка, сигареты, алкоголь, – не были столь безвредными. Лана знала о шестерых детях, ставших закоренелыми алкоголиками. Они пытались заставить её лечить их от похмелья.
Другие без конца курили марихуану, найденную у родителей или в комнатах старших братьев и сестёр. И почти каждый день можно было увидеть, как дети от восьми и старше, кашляя, затягиваются сигаретами, пытаясь казаться крутыми. Однажды Лана поймала первоклассника, который пытался зажечь сигару.
Излечить такое Лане было не под силу.
Иногда она мечтала снова оказаться в хижине Отшельника Джима.
Эта мысль приходила ей в голову не один раз. Она часто вспоминала о странной хижине посреди пустыни и необычной зелёной лужайке вокруг неё – теперь, скорее всего, трава потемнела и пожухла.
Именно там Лана нашла убежище после автокатастрофы. А вскоре – снова, на этот раз после нападения стаи койотов.
Сам домик сгорел до основания. От него не осталось ничего, кроме пепла. И золота, разумеется. Даже если золотой запас Отшельника Джима расплавился, золото всё равно осталось там, под досками.
Золото. Из шахты.
Шахта…
Лана сделала большой глоток из пластикового стаканчика и обожгла язык. Боль была нужна, чтобы сконцентрироваться.
Шахта. Тот день хорошо сохранился в её памяти, но не с чёткостью реальных событий, а вроде кошмарного сна.
Тогда она ещё не знала, что с возникновением УРОДЗ все взрослые испарились. И отправилась в шахту в поисках отшельника, надеясь хотя бы найти его автомобиль и добраться на нём до города.
Отшельник нашёлся: его труп лежал у входа в шахту. Джим не исчез, он был мёртв. А это значит, смерть наступила ещё до появления УРОДЗ.
За Ланой пришли койоты и повели её в глубь шахты. И там она обнаружила… это. Нечто. Мрака, так его называли койоты: Мрак.
Она помнила, как её ступни налились тяжестью, словно к ним привязали кирпичи. Как сердце замедлилось и глухо стучало в груди, каждый стук – словно удар кувалды. Ужас, который пробирал гораздо глубже, нежели обычный страх. Тошнотворное зеленоватое свечение, наводящее на мысли о гное, болезнях, опухолях.
Дремота, которая ею овладела… потяжелевшие веки, опустошённый разум и чувство, будто кто-то вторгается в…
Иди ко мне.
– Ай!
Чашка треснула. Горячий кофе залил всю её руку.
Лана вспотела. Дыхание давалось с трудом. Она сделала глубокий вдох, и ей показалось, будто она забыла, как дышать.
Оно всё ещё было в её голове, тот монстр из шахты. Он проник в неё. Иногда девушка отчётливо слышала его голос. Разумеется, это галлюцинации. Никакой не Мрак. Их разделяют мили. Он сидит глубоко под землёй. Он же не может…
Иди ко мне.
– Никак не могу забыть, – прошептала Лана Патрику. – Не могу от этого избавиться.
В первые дни, когда она вернулась из пустыни и присоединилась к этому странному детскому обществу, Лана чувствовала почти умиротворение. Почти. С самого начала у неё оставалось чувство, будто ей нанесён какой-то вред, невидимая рана без определённого местоположения где-то внутри неё.
И теперь эта невидимая, нереальная, незалеченная рана открылась заново. Поначалу она убеждала себя, что это пройдёт. Что рана излечится. Зарастёт коростой. Но если это так, если она излечивалась, почему с каждым днём боль становилась всё сильнее? Как этот ужасный голос из слабого, отдалённого шёпота превратился в настойчивое бормотание?
Иди ко мне. Ты мне нужна.
Теперь можно было различить слова в этом назойливом, требовательном голосе.
– Я схожу с ума, Патрик, – сказала Лана псу. – Оно внутри меня, и я схожу с ума.
Мэри Террафино проснулась. Перекатившись на бок, слезла с постели. Утро. Ей бы следовало ещё поспать: сил совсем не было. Но она знала, что больше не сможет заснуть. У неё полно дел.
Первым делом Мэри босиком направилась в ванную, чтобы взвеситься на весах, стоящих на кафельной плитке. Для весов отводилось особое место: ровно посередине, напротив зеркала над умывальником, верхний правый угол весов точно совпадает с границей плитки.
Она сняла ночную рубашку и встала на весы.
Первый замер. Шаг на пол.
Второй замер. Шаг на пол.
Третий раз считался официальным.
Восемьдесят один фунт.
В день возникновения УРОДЗ Мэри весила сто двадцать восемь фунтов.
Она по-прежнему считала себя жирной. Жировые складки здесь и там. И неважно, что говорили другие. Мэри видела жир своими глазами. Так что никакого завтрака. Может, это и к лучшему, учитывая, что на завтрак сегодня в детском саду овсяные хлопья на сухом молоке, подслащённые сахарозаменителем из розовых пакетиков. Довольно здоровое питание – и гораздо, гораздо более приличное, чем у большинства ребят, – но явно не стоит того, чтобы толстеть.
Мэри проглотила капсулу «Прозака», две крохотные красные таблетки «Судафеда» и мультивитамины. «Прозак», в основном, подавлял депрессию, а «Судафед» помогал справиться с голодом. А мультивитамины, надеялась Мэри, помогали ей оставаться здоровой.
Она быстро оделась: футболка, спортивные брюки, кроссовки. Всё это свободно болталось на ней. Нельзя надевать ничего более обтягивающего, пока лишний вес не уйдёт.
Она отправилась в прачечную и вывалила полную сушилку тканевых подгузников в полиэтиленовый пакет. У неё ещё оставался небольшой запас одноразовых, но их берегли для экстренных ситуаций. Месяц назад в детском саду перешли на многоразовые пелёнки. Это было отвратительно, все возмущались, но Мэри объяснила своим ворчащим помощникам, что новых «памперсов» с фабрики ждать не приходится.
Мэри спустилась вниз, в одиночку волоча мешок с подгузниками.
Сэм, Астрид и Малыш Пит сидели на кухне. Мэри не хотела им мешать и давать возможность уговаривать себя позавтракать, поэтому тихонько прошла ко входной двери.
Спустя пять минут она была уже в садике.
Детский сад сильно пострадал в ходе битвы. Общая с магазином хозтоваров стена была разрушена. Дыру теперь закрывал кусок полиэтилена, который почти каждый день приходилось заново приклеивать на скотч. Это служило напоминанием о том, как они оказались в шаге от катастрофы. Стая койотов сидела в этой самой комнате, а эти дети были заложниками, пока Дрейк Мервин хорохорился и злорадствовал.
Брат Мэри, Джон, уже ждал её в садике.
– Эй, Мэри, – окликнул он её, – почему так рано? Поспала бы подольше.
Джон работал в утреннюю смену, с пяти и до полудня, как раз от завтрака до обеда. Очередь Мэри наступала с обеда и до десяти вечера. Она отвечала за обед, ужин и укладывание спать, а в конце оставался ещё свободный час, чтобы прибраться и составить расписание. Потом она отправлялась домой и смотрела какой-нибудь фильм на DVD, тренируясь на беговой дорожке в подвале. Таким был их режим. Восемь часов отводилось на сон и ещё несколько свободных часов оставалось утром.
Но в действительности она часто тратила два-три часа сна на ночную тренировку. Пыталась сбросить последние несколько лишних фунтов. На беговой дорожке в подвале, где Астрид её не услышит и не станет расспрашивать.
Чаще всего она потребляла менее семисот калорий в день. А иногда, если очень повезёт, обходилась и половиной этого.
Мэри обняла Джона.
– Как дела, братишка? Какие у нас сегодня катастрофы?
У Джона накопился целый список. Он зачитал его из своей записной книжки с баскетбольной командой «Уорриорз» на обложке.
– У Педро выпал зуб. Зося пожаловалась, что Джулия её толкнула, в результате они подрались и отказываются вместе играть. У Колина, по-моему, поднялась температура… он вообще какой-то такой, хилый, понимаешь. Брэйди утром пыталась сбежать, но я поймал её. Хотела отправиться искать маму.
Список продолжался, а тем временем детишки подбегали к Мэри, чтобы обнять её, получить от неё поцелуй, похвалу за причёску или услышать, какие они «молодцы», что как следует почистили зубы.
Мэри кивала. Подобный список составлялся каждый день.
Мимо прошёл парень по имени Фрэнсис, грубо протиснувшись мимо Мэри. Затем, осознав, кого он только что толкнул плечом, мальчик повернулся и, хмуро глядя на неё, сказал:
– Ладно, я пришёл.
– Первый раз? – спросила Мэри.
– А что, я должен извиняться? Я вам не нянька.
Эта сцена тоже повторялась ежедневно с тех пор, как в Пердидо-Бич воцарился мир.
– Короче, мальчик, дело вот в чём, – начала Мэри. – Я знаю, что ты не хочешь здесь находиться, но мне плевать. Никто не хочет, но о малышах надо заботиться. Так что сделай лицо попроще.
– А чего бы тебе о них не заботиться? Ты по крайней мере девчонка.
– А я – нет, – заметил Джон.
– Видишь этот стенд? На нём висят три списка, по одному для каждого из дежурных помощников. Бери один. И приступай. Сегодня на тебе всё, что в этом списке. И не забывай улыбаться в процессе.
Фрэнсис подошёл к доске и принялся изучать списки.
– Спорим на печеньку, тот список, в котором значится смена подгузников, он ни за что не выберет, – сказал Джон.
– Никаких споров, – сказала Мэри. – К тому же, печенья у нас нет.
– Я скучаю по печенью, – с тоской проговорил Джон.
– Эй, – крикнул Фрэнсис, – все эти списки отстой.
– Да, – согласилась Мэри. – Ещё какой.
– Вообще всё здесь отстой.
– Пожалуйста, прекрати говорить слово «отстой». Я не хочу, чтобы трёхлетки повторяли его за тобой целый день.
– Ёлки-палки, когда наступит мой день рождения, я сваливаю, – надулся Фрэнсис.
– Отлично. Я прослежу, чтобы после этого тебя больше не включали в график. А теперь бери список и приступай. Я не хочу заставлять Сэма тратить время на то, чтобы прийти и лично тебя замотивировать.
Фрэнсис побрёл обратно к стенду.
– Собирается покинуть это место, – сказала Мэри Джону и скривилась. – Скольким у нас уже стукнуло пятнадцать? И только двое решились на уход. Все грозятся, что уйдут. Но потом остаются.
УРОДЗ избавлялась от всех, кому было больше четырнадцати лет. Никто не знал, почему. По крайней мере, Мэри не знала, хотя слышала краем уха, как Сэм и Астрид об этом шептались, и теперь ей казалось, что они могут знать больше, просто недоговаривают.
Четырнадцатилетние подростки в день пятнадцатилетия исчезали. Растворялись в воздухе. Если позволяли этому произойти. Если решались «перейти».
Что происходило после так называемого «перехода» – этого не знал никто. В этот момент время для человека словно замедлялось. Тебе является кто-то, кого ты любишь и кому доверяешь, и этот кто-то уговаривает уйти за ним, заставляет покинуть УРОДЗ. А если откажешься, он превратится в монстра.
У тебя есть выбор: или остаться в УРОДЗ, или… но никто не знает, что это за «или». Может быть, вернуться в прежний мир. Или оказаться в совершенно новом месте.
Или умереть.
Мэри заметила, что Джон пристально смотрит на неё.
– Что? – спросила она.
– Но ты же не…
Мэри улыбнулась и потрепала его по рыжим кудряшкам.
– Никогда. – Я ни за что тебя не брошу. Скучаешь по маме с папой?
Джон кивнул.
– Я всё вспоминаю, сколько раз доводил их.
– Джон…
– Знаю. Знаю, что это неважно. Но это словно… – он не смог подобрать слов, поэтому жестом изобразил, будто вонзает нож себе в сердце.
Кто-то сзади потянул Мэри за футболку. Она обернулась и с замиранием сердца увидела мальчика по имени… как же его… Мэри не могла вспомнить, как его зовут. Но она помнила имя второго мальчика, который стоял у него за спиной: Шон. Она знала, зачем эти ребята пришли к ней. Недавно им обоим исполнилось по пять лет. Возрастное ограничение в детском саду было четыре года. В возрасте пяти лет дети должны были переехать – хорошо, если в дом, где жили ответственные дети постарше.
– Привет, ребята. Как дела? – спросила Мэри, присев на корточки, чтобы её лицо оказалось на одном уровне с ними.
– Ну… – протянул первый мальчик. И тут же расплакался.
Не следовало этого делать, она знала, что не следовало, но не смогла удержаться и обняла малыша. Шон тоже заплакал, поэтому объятия пришлось продлить, и Джон присоединился, а Мэри услышала собственный голос: конечно, конечно им можно остаться, только на денёк, совсем ненадолго.