Гламорама - читать онлайн

1

– Крапинки – видите, вся третья панель в крапинках? – нет, не та, вот эта, вторая от пола, – я еще вчера хотел обратить на это ваше внимание, но тут началась фотосессия, поэтому Яки Накамари – или как его там еще, к черту, звать? – но не тот, который главный, – принял меня за кого-то другого, так что мне не удалось заставить его обратить внимание на этот дефект, но, господа, – и дам это, кстати, тоже касается, – тем не менее от факта никуда не деться: я вижу крапинки, отвратительные маленькие крапинки, и это не случайность, потому что выглядят они так, словно это сделано машиной; короче говоря, без подробностей, без всех этих выкрутасов, просто выложите мне всю подноготную, а именно кто, как, когда и почему, хотя, глядя на ваши виноватые лица, у меня складывается отчетливое впечатление, что на последний вопрос ответа я так и не получу, – короче, валяйте, черт побери, я хочу знать, в чем дело?

Долго ждать ответа не приходится – поговорить здесь любят.

– Зайка, дизайном этого бара занимался Джордж Накасима, – мягко поправляет меня Джей-Ди, – а вовсе не, гм, Яки Накамаси, то есть я хочу сказать, Юки Накаморти, то есть, блин, Пейтон, помоги мне, а то я совсем запутался.

– Ответственным за этот этаж назначен Ёки Накамури, – говорит Пейтон.

– Ах вот как! – восклицаю я. – И кто же его назначил?

– Ну как кто? Moi[1], – отвечает Пейтон.

Повисает пауза. Все взгляды обращаются на Пейтона и Джей-Ди.

– И кто же такой этот Муа? – вопрошаю я. – Знать не знаю никакого гребаного Муа, зайка.

– Виктор, умоляю тебя, – говорит Пейтон, – я уверен, что Дэмиен это с тобой обсуждал.

– Дэмиен со мной это обсуждал, Джей-Ди. Дэмиен со мной это обсуждал, Пейтон. Я просто хочу знать, кто такой этот Муа, зайка! – восклицаю я. – Я вспотел от любопытства.

– Moi — это в данном случае Пейтон, – все так же спокойно объясняет Джей-Ди.

– Moi – это я, – кивает в знак согласия Пейтон. – Moi, гм, это будет «я» по-французски.

– А ты уверен, что этих крапинок здесь быть не должно? – Говоря это, Джей-Ди нерешительно трогает панель. – Я хочу сказать, может, им здесь полагается быть, ну, типа, может, они предусмотрены или что-нибудь в этом роде?

– Стоп! – Я поднимаю руку. – Ты говоришь, что эти крапинки предусмотрены?

– Виктор, зайка, нам еще столько всего нужно проверить. – Тут Джей-Ди демонстрирует мне длинный список всего, что мы должны проверить. – Кто-нибудь займется этими крапинками, кто-нибудь их выведет. Там внизу, на первом этаже, мне попался фокусник.

– И он сможет вывести их к завтрашнему вечеру? – рычу я. – К зав-траш-не-му, ты меня слышишь, Джей-Ди?

– Можно разобраться с этим до завтра?

Джей-Ди смотрит на Пейтона. Тот кивает в ответ.

– Тут у нас «до завтра» означает все, что угодно, от пяти дней до месяца. Боже, вы что, не видите, что я вне себя от гнева?

– Нельзя сказать, чтобы мы тут штаны просиживали, Виктор.

– По-моему, все проще простого. Мы видим здесь, – я показываю пальцем, – крапинки. Может, тебе нужно и эту фразу расшифровать, Джей-Ди, или до тебя наконец все же дошло?

«Репортер» из журнала Details стоит рядом с нами. Задание: сопровождать меня на протяжении всей недели. Заголовок: «КАК ОТКРЫТЬ КЛУБ». Внешний вид: пол женский, Wonderbra, глаза густо подведены карандашом, матросская бескозырка советского образца, пластмассовая бижутерия, скатанный в трубку номер журнала W под бледной накачанной конечностью. Похожа на спящую Уму Турман полутораметрового роста. За ее спиной какой-то парень в жилетке на липучках поверх майки для регби и в кожаной кепке снимает все происходящее на видеокамеру.

– Эй, зайка, – я затягиваюсь «Мальборо», которую кто-то подносит к моим губам, – что ты думаешь по поводу этих крапинок?

Репортерша опускает свои солнцезащитные очки.

– Прямо не знаю, что сказать.

Видно, что она лихорадочно соображает, какую позицию ей занять.

– Девушки с Востока клевы, – пожимаю я плечами. – От их прикидов я тащусь[2].

– Я так думаю, что мне это, в общем, фиолетово, – наконец сообщает она.

– А ты думаешь, всем этим типам не фиолетово? – фыркаю я. – Я тебя умоляю!

Бо, перегнувшись через стальное ограждение, зовет меня с верхнего этажа:

– Виктор, Хлоя на десятой линии!

Репортерша немедленно разворачивает W, внутри которого обнаруживается блокнот, и начинает царапать в нем нечто, вдохновленная сим сообщением.

Я отвечаю, не отводя взгляда от крапинок:

– Скажи ей, что я занят. У меня совещание. Срочное. Скажи ей, что у меня срочное совещание. Я перезвоню ей после того, как пожар будет потушен.

– Виктор! – кричит мне Бо сверху. – Она звонит сегодня уже шестой раз. Причем за последний час – третий.

– Передай ей, что мы встретимся в Doppelganger в десять. – Я наклоняюсь вместе с Пейтоном и Джей-Ди и провожу рукой по панели, показывая им, где крапинки начинаются, где кончаются и где начинаются снова. – Посмотрите, чуваки, вот они – крапинки. Они блестящие. Блестящие, Джей-Ди, – шепчу я. – Господи Иисусе, да они тут повсюду. – Внезапно я замечаю новое скопление и взвизгиваю сдавленным голосом: – Такое ощущение, что они расползаются! По-моему, раньше здесь их не было. – Я сглатываю слюну, а затем хрипло добавляю: – Из-за этого у меня даже во рту пересохло – тут что, нет никого, кто принесет мне диетический холодный чай Arizona? Только, умоляю, в бутылке, не в банке!

– Неужели Дэмиен не обсуждал дизайн с тобой, Виктор? – спрашивает Джей-Ди. – Неужели ты не подозревал о существовании этих крапинок?

– Я ничего не слышал о них, Джей-Ди. Ничего, nada[3]. Я… ничего… не слышал. Заруби себе это на носу. Никогда не говорил ничего подобного. Nada. Ничего. Я ничего не знаю, ничего не слышал. Никогда…

– Да я понял, понял, – устало соглашается Джей-Ди и встает.

– Зайка, но я здесь ровным счетом ничего не вижу, – говорит Пейтон, по-прежнему скрючившийся на полу.

Джей-Ди вздыхает:

– Видишь, даже Пейтон не видит их, Виктор.

– Скажи этому вампиру, чтобы он снял свои гребаные темные очки, – ворчу я. – Я тебя умоляю!

– Я не позволю называть меня вампиром, – надувает губки Пейтон.

– Что? Ты позволяешь трахать себя в зад, но не хочешь, чтобы тебя даже в шутку называли Дракулой? На какую планету я попал? Пора двигать отсюда. – И я махаю рукой в сторону чего-то, чего никто не видит.

Вся толпа следует за мной по лестнице вниз на третий этаж. Шеф-повар – венесуэлец Бонго, у которого за плечами Vunderbahr, Moonclub, Paddy-O и MasaMasa, – зажигает сигарету и поправляет на ходу темные очки, пытаясь не отставать от меня.

– Виктор, мне надо с тобой поговорить! – Он давится дымом, кашляет и машет в воздухе рукой. – Пожалуйста, у меня ноги ужасно болят!

Толпа останавливается.

– Uno momento[4], Бонго, – говорю я, заметив, какие обеспокоенные взгляды повар бросает на Кенни Кенни, который неким загадочным образом связан с Glorious Foods и который еще ни слухом ни духом не подозревает, что банкет завтра вечером доверено обслуживать вовсе не ему.

Пейтон, Джей-Ди, Бонго, Кенни Кенни, парень с видеокамерой, репортерша из Details – все ожидают, что я сейчас что-то сделаю, но поскольку я сам забыл, чего хотел, я заглядываю за ограждение третьего этажа и говорю:

– Пошли, ребята! Блин, мне еще нужно проверить три этажа и пять баров! Пожалуйста, пропустите меня. Боже мой, как я устал! Я от этих крапинок чуть с ума не сошел!

– Виктор, никто не отрицает существования крапинок, – осторожно говорит Пейтон. – Но следует рассматривать их в некотором, эээ, контексте.

На одном из мониторов, обрамляющих стены третьего этажа, по MTV идет рекламный ролик с Хеленой Кристенсен, заказанный Rock the Vote[5].

– Бо! – ору я. – Бо!

Бо наклоняется через ограждение:

– Хлоя говорит, что она ждет тебя в Metro CC в одиннадцать тридцать.

– Подожди, Бо! Ингрид Чавес![6] Ответила ли она на приглашение? – ору я.

– Сейчас проверю – погоди, она будет на банкете?

– Да, Бо, и не испытывай мое терпение. Проверь букву Ч в списке приглашенных на банкет.

– Боже мой, я немедленно должен поговорить с тобой, Виктор, – говорит мне Бонго с таким чудовищным акцентом, что я даже не могу определить, с каким именно. – Ты просто обязан уделить мне немного времени.

– Бонго, валил бы ты ко всем чертям! – скривив гримасу, перебивает его Кенни Кенни. – Вот, Виктор, попробуй мой крутон.

Я выхватываю крутон у него из рук:

– Ммм, с розмарином! Опухнуть, дорогуша!

– Это шалфей, Виктор. Шалфей.

– Это т-т-ты вали ко всем ч-ч-чертям! – брызжет слюной Бонго. – И забери свой вонючий крутон!

– Ребята, почему бы вам не принять по таблеточке ксанакса и не заткнуться на хрен? Шли бы вы готовить пирожное или чем-нибудь другим полезным занялись. Бо, что ты копаешься, черт тебя подери? Читай!

– Наоми Кэмпбелл, Хелена Кристенсен, Синди Кроуфорд, Шерил Кроу, Дэвид Шарве, Кортни Кокс, Гарри Конник-младший, Франческо Клементе, Ник Константайн, Зои Кассаветис, Николас Кейдж, Томас Калабро, Кристи Конуэй, Боб Колачелло, Уитфилд Крейн, Джон Кьюсак, Дин Кейн, Джим Курье, Роджер Клеменс, Рассел Кроу, Тиа Каррере и Хелена Бонем-Картер – хотя ее не знаю, под какой буквой писать, под Б или под К?

– Я тебя спрашивал про Ингрид Чавес! Ингрид Чавес! – воплю я. – Ответила на приглашение гребаная Ингрид Чавес или нет?

– Виктор, все знаменитости и их въедливые пиарщики жалуются в один голос, что твой автоответчик не работает! – кричит сверху Бо. – Они говорят, что на нем сначала тридцать секунд играет «Love Shack»[7], а затем остается только пять секунд на то, чтобы оставить сообщение.

– А куда им больше? Пусть говорят или «да», или «нет», и все там! Что эти люди еще хотят мне сказать? Вопрос-то простой: придете вы на банкет в честь открытия клуба или нет? Чего тут непонятного? Кстати, зайка, ты просто вылитая Ума Турман.

– Виктор, я бы не стал на твоем месте говорить ни о Синди, ни о Веронике Уэбб, ни об Элайн Ирвин «эти люди».

– Ладно, Бо. А как у нас обстоят дела с буквой А? Кенни Кенни, не смей щипать Бонго!

– На букву А у нас всего семь человек. Всех прочесть? – кричит Бонго. – Кэрол Альт, Педро Альмодовар, Патриция, Розанна, Дэвид и Алексис Аркетт и Андре Агасси, но нет ни Джорджо Армани, ни Памелы Андерсон.

– Сука! – Я зажигаю еще одну сигарету, а затем бросаю взгляд в сторону девицы из журнала Details. – Я не имел в виду ничего плохого.

– То есть вы употребили это слово в его положительном смысле? – спрашивает она.

– Угу! Эй, Бо! – вновь кричу я куда-то вверх. – Проверь, чтобы на всех мониторах была или эта кассета с виртуальной реальностью, или там MTV. Я засек экран, на котором шло VH1 и какой-то дурак-фермер в двухведерной шляпе рыдал в три ручья…

– Так ты можешь встретиться с Хлоей во Flowers, ой, то есть в Metro CC? – орет мне в ответ Бо. – Потому что я больше не буду врать за тебя.

– Еще как будешь! – надрываюсь я в ответ. – Ты же ничего другого не умеешь. – Затем, бросив взгляд в сторону девицы из Details, я добавляю: – Спроси Хлою, возьмет ли она с собой Беатрис и Джули.

Наверху повисает пауза, от которой я весь сжимаюсь в комок, а затем Бо спрашивает с нескрываемым раздражением:

– Ты имеешь в виду Беатрис Артур и Джули Хагерти?

– Нет, – кричу я в ответ, скрипя зубами. – Джули Дельфи и Беатрис Даль! Я тебя умоляю! Бо, сделай это, ну чего тебе стоит?

– Но Беатрис Даль сейчас с Ридли Скоттом на съемках…

– Эта история с крапинками окончательно меня доконала. И знаете почему? – спрашиваю я девицу из Details.

– Наверное… потому, что их было много?

– Отнюдь. Потому что я всегда ищу совершенства, зайка. Можешь записать это в свой блокнот. Честно говоря, я удивляюсь, что ты до сих пор этого не сделала.

Внезапно я стремглав бросаюсь обратно к той самой панели возле бара, и вся толпа кидается следом за мной. На ходу я ору благим матом:

– Крапинки! Господи Иисусе! Мне хоть кто-нибудь поможет, в конце-то концов? Почему вы все ведете себя так, словно не знаете, существуют эти крапинки на самом деле или у меня галлюцинации? Я уверен, что они существуют на самом деле.

– Реальность – это тоже галлюцинация, Виктор, – примирительно говорит Джей-Ди. – Реальность – это тоже галлюцинация.

Затем все молчат, пока я тушу недокуренную сигарету в поднесенной мне пепельнице.

– Нефигово задвинуто, – говорю, глядя в упор на репортершу. – Нефигово же, верно?

Та пожимает плечами, отворачивается в сторону и снова принимается что-то корябать в своем блокнотике.

– Вот и я то же самое говорю, – бормочу себе под нос.

– Кстати, пока я не забыл, – говорит Джей-Ди. – Джанн Уэннер прийти не сможет, но… – Джей-Ди сверяется с блокнотом, – чек пришлет все равно.

– Чек? Какой чек?

– Ну, – Джей-Ди вновь сверяется с записями, – как какой чек? Обыкновенный.

– О боже! Бо! Бо! – вновь взываю я к потолку.

– Мне кажется, многие удивляются, что мы не проводим – как это говорится? – Он щелкает пальцами в поисках слова. – Ах да, сбора средств!

– Сбора средств? – стенаю я. – Боже мой, мне страшно даже подумать, в чью пользу стал бы собирать средства ты. На учебу Киану. На то, чтобы завербовать Марки Марка в голубые. На билет Линде Евангелисте в тропический лес, чтобы в ее отсутствие грязно приставать к Кайлу Маклахлену. Спасибо, не надо.

– Виктор, но как же без сбора средств? Что ты думаешь насчет глобального потепления? Или индейцев Амазонии? Ну, скажи хоть что-нибудь. Что угодно.

– Passé. Passé. Passé[8]. — Я внезапно вспоминаю. – Погоди, Бо! Сьюзан Де Пассе придет?

– А как насчет СПИДа?

– Passé. Passé.

– Рак груди?

– Ты бы еще чего вспомнил, это же полный отстой. – Открыв рот от изумления, я отвешиваю ему шутливую пощечину. – Веди себя серьезно. Ну кому это теперь нужно? Разве что Дэвиду Бартону. Кроме него, считай, сисек ни у кого и не осталось.

– Не делай вид, что ты меня не понимаешь, Виктор, – говорит Джей-Ди. – Что-нибудь вроде кампании «Руки прочь от джунглей» или…

– Эй, руки прочь от меня, гомик противный, – говорю я, обмозговав услышанное. – Сбор средств, гм? Потому что тогда, – я машинально закуриваю еще одну сигарету, – мы заработаем больше денег?

– Больше денег, и людям будет интереснее, – напоминает мне Джей-Ди, почесывая татуировку у себя на бицепсе: маленький громила с мощной мускулатурой.

– Ага, и людям будет интереснее. – Затягиваюсь сигаретой. – Я обдумаю это, обещаю, хотя до открытия осталось… до открытия осталось уже меньше двадцати четырех часов.

– Знаешь что, Виктор? – с лукавым видом спрашивает меня Пейтон. – Я испытываю, эээ, извращенное искушение, зайка, взять и предложить тебе, эээ, – только не пугайся, обещаешь?

– Если это не будет список тех, с кем ты успел переспать за прошлую неделю.

Выпучив глаза, Пейтон хлопает в ладоши и выпаливает:

– Отвяжись ты от этих крапинок. – Затем, увидев гримасу на моем лице, он добавляет уже более робко: – Может… не стоит трогать крапинки?

– Не трогать крапинки? – открывает рот от изумления Джей-Ди.

– Да, не трогать крапинки, – говорит Пейтон. – Дэмиену нравится стиль техно, а эти мерзкие крапинки вполне в духе техно.

– Нам всем нравится техно, – стонет Джей-Ди, – но нам нравится техно без крапинок.

Парень с видеокамерой снимает крапинки крупным планом, и все молчат, пока он, зевнув, не произносит:

– С ума сойти.

– Ребята, ребята, ребята! – Я поднимаю вверх обе руки. – Можно открыть клуб, не прибегая к взаимным оскорблениям? – Уходя, я бросаю через плечо: – А то в последнее время у меня складывается впечатление, что нельзя. Comprende?[9]

– Виктор, боже мой, ну постой! – кричит мне в спину Бонго.

– Виктор, подожди! – спешит за мною следом Кенни Кенни с мешком крутонов в руках.

– Неужели все это так… так… так отдает восемьдесят девятым годом? – выпаливаю я.

– Отличный был год, Виктор, – говорит Пейтон, стараясь не отставать от меня. – Блистательный год!

Я останавливаюсь и молча смотрю ему в глаза. Пейтон тоже останавливается, глядя на меня с надеждой и трепеща.

– Скажи мне, Пейтон, ты совсем удолбался, верно? – спрашиваю я спокойно.

Пейтон позорно капитулирует и кивает так, словно я сказал ему что-то приятное. Затем отворачивается.

– И жизнь у тебя еще совсем недавно была нелегкая, верно? – ласково спрашиваю я его.

– Виктор, прошу тебя, – вмешивается Джей-Ди. – Пейтон просто пошутил насчет крапинок. Мы не оставим так это дело. Я на твоей стороне. Они не стоят наших нервов. Мы их уничтожим.

Раскурив гигантский косяк, от которого не отказался бы сам Гаргантюа, оператор снимает на камеру вид, открывающийся через застекленные балконные двери: голые деревья в парке на Юнион-Сквер, проезжающий мимо грузовик с огромным логотипом Snapple, лимузины, припаркованные вдоль тротуара. Мы спускаемся вниз еще на один лестничный пролет.

– Может быть, хоть кто-то из вас все же снизойдет до внезапного порыва милосердия и начнет хоть что-нибудь делать? Например, удалит крапинки. Бонго, возвращайся на кухню! Кенни Кенни, ты получаешь утешительный приз! Пейтон, проследи, чтобы Кенни Кенни выдали пару дуршлагов и миленькую плоскую лопаточку.

Я делаю им недвусмысленные знаки уходить.

Мы уходим, оставляя Кенни Кенни на грани нервного срыва. Он стоит и терзает трясущимися пальцами бицепс с татуировкой Каспера – доброго привидения.

– Чао!

– Остынь, Виктор! Сколько там недель, говорят, средняя продолжительность жизни клуба? Четыре? К тому моменту, когда мы закроемся, никто и заметить их не успеет.

– Если ты такого мнения, Джей-Ди, то где дверь на улицу, ты сам знаешь.

– О, Виктор, ну будь же ты реалистом или хотя бы притворись им! На дворе уже давно не восемьдесят седьмой.

– У меня нет настроения быть реалистом, Джей-Ди, я тебя умоляю!

Проходя мимо бильярдного стола, я хватаю шар номер восемь и закатываю его рукой в угловую лузу. Наша группа спускается все ниже и ниже. Вот мы уже на первом этаже, и Пейтон знакомит меня со здоровенным черным парнем в темных очках с большими загибающимися стеклами, который стоит у входа и ест суши из коробочки.

– Виктор, это Абдулла, но мы все его здесь зовем Рокко. Он отвечает за секьюрити, и он снимался в том клипе TLC, который делал Мэтью Ролстон. Посмотри, какой лось здоровый!

– Мое второе имя Гроссмейстер Би.

– Его второе имя Гроссмейстер Би, – говорит Джей-Ди.

– Мы уже знакомились на прошлой неделе в Саут-Бич, – говорит мне Абдулла.

– Отлично, Абдулла, только я не был в Саут-Бич на прошлой неделе, хотя и пользуюсь там большой популярностью. – Я бросаю взгляд на девицу из Details. – Можете, кстати, это записать.

– Брось, чувак, ты же стоял в холле отеля Flying Dolphin и позировал для фотографа, – говорит мне Рокко. – Тебя со всех сторон окружали прилипалы.

Но я уже не смотрю на Рокко. Вместо этого мои глаза прикованы к трем металлоискателям, которые окаймляют фойе, тускло поблескивая в свете огромной белой люстры.

– Ты же, гм, знал об этом, верно? – спрашивает Джей-Ди. – Дэмиен сказал, что они необходимы.

– Дэмиен сказал, что они необходимы?

– Угу, – Пейтон показывает на металлоискатели так, словно это боевые трофеи, – необходимы.

– Ну что ж, почему бы нам тогда не добавить еще конвейер для просвечивания багажа, пару стюардесс и воздушный лайнер в оконцовке? Мне бы хотелось знать, на кой хрен они тут стоят?

– В целях безопасности, чувак, – отвечает Абдулла.

– Безопасности? Почему бы нам тогда не подвергнуть всех знаменитостей личному досмотру? Весело ночь проведем, а? Вы что, вообразили, что мы проводим вечеринку для уголовников?

– Микки Рурк и Джонни Депп подтвердили, что придут, – шепчет мне в ухо Пейтон.

– Если вы хотите, чтобы мы подвергали гостей личному досмотру… – начинает Рокко.

– Что? Я буду обыскивать Донну Каран? Или Марки Марка? А может быть, вы хотите, чтобы я обыскал гребаную Диану фон Фюрстенберг? – кричу я. – Да вы все спятили!

– Нет, зайка, – говорит Пейтон. – Мы установили металлоискатели именно для того, чтобы ты не подвергал личному досмотру Марки Марка и Диану фон Фюрстенберг.

– У Чака Пфайфера в его гребаном черепе – металлическая пластинка! У принцессы Обнимашки в ноге – стальной стержень! – ору я.

Джей-Ди объясняет репортерше:

– Несчастный случай на лыжной трассе в Гштааде, и прошу вас, только не спрашивайте у меня, как это пишется!

– Представляете себе, что будет, когда принцесса Обнимашка пройдет через эту штуку и она сработает? Зазвенит звонок, завоет сирена, замигают огни? Господи, да у нее тут же гребаный инфаркт случится! Вы что, хотите довести принцессу Обнимашку до сердечного приступа?

– Мы пометим в гостевом списке, что у Чака Пфайфера в черепе – металлическая пластинка, а у принцессы Обнимашки в ноге – стальной стержень, – бормочет Пейтон, машинально записывая это в свой блокнот.

– Послушай, Абдулла. Все, что мне нужно, – это чтобы внутрь не вошел никто из тех, кого мы не ждем. Я не хочу, чтобы здесь у нас раздавали приглашения в другие клубы. Я не хочу, чтобы во время банкета какой-нибудь гомик противный всучил Барри Диллеру приглашение в Spermbar – уловил? Я не хочу, чтобы здесь у нас раздавали приглашения в другие клубы.

– Какие другие клубы? – причитают Пейтон и Джей-Ди. – Никаких других клубов не существует!

– Ах, умоляю вас! – тяну я в ответ, проносясь по первому этажу. – Неужели вы считаете, что Кристиан Леттнер будет хорошо смотреться рядом с одной из этих штуковин?

По мере того как мы приближаемся к лестнице, ведущей вниз, в подвал, где находится один из танцполов, вокруг становится все темнее и темнее.

Бо кричит с верхнего этажа:

– Элисон Пул на четырнадцатой линии! Она желает говорить с тобой немедленно, Виктор.

Все делают вид, что глазеют по сторонам, а девица из Details снова строчит в своем блокнотике. Парень с видеокамерой что-то шепчет ей на ухо, и она кивает в ответ, не переставая строчить. Где-то играет старая песня С+С Music Factory.

– Скажи ей, что меня нет, скажи ей, что я разговариваю по седьмой линии.

– Она говорит, что это очень важно, – монотонно бубнит Бо.

Я бросаю беглый взгляд на мое окружение: все смотрят куда угодно, только не на меня. Пейтон шепчет что-то Джей-Ди, который в ответ отрывисто кивает.

– Эй, вы лучше на это посмотрите! – вскрикиваю я.

Показываю на ряды настенных светильников, на которые в настоящий момент устремлен объектив видеокамеры, и жду, пока наконец Бо, вновь перегнувшись через ограждение верхнего этажа, не сообщает:

– Случилось чудо: она смилостивилась! Она сказала, что будет ждать тебя в шесть.

– Ладно, ребята. – Я резко поворачиваюсь лицом к группе. – Перекур. Бонго, ты свободен. Перестань обсуждать свои свидетельские показания с кем попало. Можешь идти. А ты, Джей-Ди, давай ко мне. Мне нужно с тобой кое о чем пошептаться. Остальные могут подождать возле этой стойки и поискать между делом, нет ли еще где крапинок. Оператор, не наводите на нас вашу хреновину: у нас обеденный перерыв.

Я подтягиваю к себе Джей-Ди, и он тут же начинает лепетать:

– Виктор, если ты насчет того, что мы не можем нигде найти Майку, то, ради всего святого, не заводи все сначала, потому что мы найдем другого диджея…

– Заткнись. Я вовсе не о Майке. – И после некоторой паузы: – Кстати, где она?

– Боже, ну откуда я знаю. Она работала во вторник в Jackie 60, затем на дне рождения у Эдварда Фёрлонга, а затем все – пуфф!

– Что ты хочешь этим сказать? Что значит «пуфф»?

– Исчезла. Никто не может ее найти.

– Хреново, Джей-Ди. И что же мы – нет, не мы – ты намереваешься делать? – вопрошаю я. – Кстати, я с тобой не только об этом хотел говорить.

– Не подаст ли на нас в суд Кенни Кенни?

– Нет.

– В каком порядке мы рассадим гостей за столами во время банкета?

– Нет.

– Об этом жутко миленьком фокуснике, который трется на первом этаже?

– Боже, да нет! – Я понижаю голос: – Речь идет об очень, эээ, личном деле. Мне нужен твой совет.

– О боже, Виктор, прошу тебя, не впутывай меня ни в какую гнусную историю, – заламывает руки Джей-Ди. – Терпеть не могу, когда меня впутывают в гнусные истории!

– Послушай… – Я бросаю взгляд на девицу из Details со товарищи, которые сгрудились у стойки бара. – Ты ничего не слышал насчет… эээ, фотографии?

– Чьей фотографии? – восклицает он.

– Тсс, заткнись. О боже! – Я оглядываюсь по сторонам. – Ладно, хотя ты и считаешь, что Erasure – это хорошая группа, думаю, тебе все же можно доверять.

– Но, Виктор, они действительно…

– Кое-кто завладел, эээ, скажем так, компрометирующим фото, на котором я изображен с одной юной, – я откашлялся, – особой, и я хочу, чтобы ты выяснил, собираются ли это фото, гм, напечатать где-нибудь в обозримом будущем – возможно, даже завтра – в одной из малопочтенных, но тем не менее широко читаемых ежедневных газет этого города, или случится чудо и этого не произойдет. Вот, собственно, и все.

– Трудно выразиться более туманно, Виктор, но я к твоим манерам уже привык, – говорит Джей-Ди. – Дай мне двадцать секунд на то, чтобы расшифровать твое сообщение, и я буду готов к разговору с тобой.

– У меня нет двадцати секунд.

– Я предполагаю – нет, я надеюсь, что юная особа, о которой идет речь, это твоя подруга Хлоя Бирнс?

– Подумай еще, я даю тебе дополнительные тридцать секунд.

– Это фотография типа тех, что печатают в светской хронике?

– Что ж, ладно, придется прояснить ситуацию: речь идет о компрометирующей фотографии, на которой один подающий большие надежды молодой человек и девушка, которая… впрочем, там нет ничего такого плохого или особенного. Просто, скажем так, девушка эта сама на него набросилась на прошлой неделе во время премьерного показа в Центральном парке, и некто неизвестный сфотографировал это, и, гм, фотография эта выглядит несколько… странно, поскольку подающий надежды молодой человек – это я… И у меня такое ощущение, что, если справки буду наводить опять-таки я, это могут, гм, неправильно понять… Ну что, продолжать или до тебя все дошло?

Внезапно Бо вновь орет нам сверху:

– Хлоя встретится с тобой в девять тридцать в Doppelganger!

– А чем ей Flowers не подходят? То есть я хотел сказать, в одиннадцать тридцать в Metro СC? – ору ему в ответ. – Чем ей не подходит десять часов в Café Tabac?

Следует затянувшаяся пауза.

– Теперь она говорит – в девять тридцать в Bowery Bar. Это ее последнее слово, Виктор.

Повисает молчание.

– Похоже, ты хочешь заставить меня совершить что-то ужасное, Виктор! – После некоторой паузы Джей-Ди продолжает: – Скажи мне, эта фотография – если она будет опубликована – может крупно испортить отношения этого парня с одной юной моделью по имени Хлоя Бирнс и вспыльчивым владельцем одного ночного клуба… ну, скажем, чисто гипотетически этого клуба, которого зовут Дэмиен Натчес Росс?

– Проблема вовсе не в этом, – подтянув Джей-Ди, который удивленно хлопает глазами, к себе поближе, говорю я. – Кончай строить догадки. – Шумно вздохнув и набрав побольше воздуха, я продолжаю: – Проблема заключается в том, что фотография существует. И что один дебильный редактор колонки светских сплетен собирается пустить ее в дело. Так вот, в сравнении с этим инфаркт принцессы Каддлз, о котором мы только что говорили, – это сущий пустяк. – Я оборачиваюсь и наконец бросаю всем через плечо: – Нам нужно спуститься посмотреть, как там фокусник. Извините.

– Но как же быть с Мэтью Бродериком? – вопрошает Пейтон. – И как быть с салатами?

– Может, взять две порции? – кричу я на ходу, волоча Джей-Ди вниз по длинному крутому лестничному пролету, ведущему в подвал. Вокруг становится очень темно, и мы начинаем двигаться осторожнее.

Джей-Ди лепечет:

– Ты знаешь, что я во всем помогаю тебе, Виктор. Ты знаешь, что я вернул выражению «не продохнуть от звезд» его буквальный смысл. Ты знаешь, что я сумел упаковать эту вечеринку знаменитостями под самую завязку. Ты знаешь, что я готов для тебя в лепешку разбиться, но вот этого я делать не буду, потому что…

– Джей-Ди, завтра у меня фотосессия, показ, интервью на MTV в программе «Дом стиля», обед с моим отцом и репетиция группы – необязательно именно в этой последовательности. А еще мне надо успеть забрать мой гребаный смокинг. У меня весь день расписан. А вечером мне еще открывать вот этот чертов притон. У – меня – просто нет – времени!

– Виктор, как всегда, я постараюсь сделать для тебя все, что смогу. – Джей-Ди нерешительно мнется на лестнице. – Теперь что касается фокусника…

– Плюнь на него. Почему бы нам просто не нанять клоунов на ходулях и не впихнуть внутрь пару-другую слонов?

– Он показывает карточные фокусы. Он работал на дне рождения Брэда Питта в Лос-Анджелесе в клубе Jones.

– Не врет? – спрашиваю я с подозрением. – Ну и кто же там был?

– Эд Лимато. Майк Овиц. Джулия Ормонд. Мадонна. Модели. Куча адвокатов и светских тусовщиков.

По мере того как мы приближаемся к концу лестницы, становится прохладно.

– Я хочу сказать, – продолжает Джей-Ди, – что было, в общем-то, круто.

– Но теперь круто – это отстой, – объясняю я, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь под ногами.

Здесь так прохладно, что изо рта идет пар, а перила лестницы холодны как лед.

– Что ты сказал, Виктор?

– Отстой – это круто. Уловил?

– То есть круто… это больше не круто? – спрашивает Джей-Ди. – Я правильно тебя понял?

Я пристально смотрю на него, пока мы преодолеваем следующий пролет.

– Нет, ты не понял. Круто – это отстой. Отстой – это круто. Просто как дважды два, верно?

Джей-Ди дважды моргает, трясясь от холода, и мы продолжаем наш спуск во тьму.

– Видишь ли, отстой – это круто, Джей-Ди.

– Виктор, у меня сегодня нервы не в порядке, – отзывается он. – Может, не стоит грузить меня сегодня?

– Да тебе даже задумываться над этим не надо. Отстой – это круто. Круто – это отстой.

– Погоди, ладно. Круто – это отстой? Ну что, я усвоил хоть что-нибудь?

В самом низу так холодно, что свечи гаснут, когда мы проходим мимо, а телевизионные мониторы не показывают ничего, кроме «снега». Возле бара, расположенного у самого конца лестницы, стоит фокусник, похожий на Антонио Бандераса, внезапно помолодевшего, коротко подстригшегося и превратившегося в немца, и, сгорбившись, праздно тасует колоду карт, время от времени затягиваясь маленьким косячком и отхлебывая из стакана с диетической кока-колой. На нем рваные джинсы, короткая футболка, – в общем, одет он преувеличенно небрежно, в явной попытке закосить под простого парня. Перед ним на стойке выстроились в ряд пустые фужеры для шампанского, отражающие те немногие лучи света, которые удостоили своим посещением подвал.

– Верно. Отстой – это круто.

– Но что же тогда на самом деле круто? – спрашивает Джей-Ди, выдыхая клубы пара.

– Как что? Отстой, Джей-Ди.

– То есть… круто больше не круто?

– В этом-то все и д-д-дело.

Здесь так холодно, что мои бицепсы сразу покрываются гусиной кожей.

– Но тогда что такое отстой? Отстой – это всегда круто? Или существуют какие-нибудь тонкости?

– Если ты ждешь, что тебе кто-нибудь ответит на этот вопрос, то ты не на том свете родился, – буркаю я.

Фокусник приветствует нас жестом, отдаленно напоминающим «знак мира».

– Ты работал на вечеринке у Брэда Питта? – спрашиваю я.

Колода карт, табурет, на котором сидит фокусник, и большая бутылка Absolut Currant немедленно исчезают, после чего он восклицает: «Абракадабра!»

– Ты работал на вечеринке у Брэда Питта? – вздыхаю я.

Джей-Ди толкает меня локтем под бок и показывает куда-то вверх. Я смотрю и вижу жирную красную свастику, нарисованную на купольном потолке прямо над нами.

– А вот это, пожалуй, действительно лишнее.

Зигзагом сквозь заторы машин к банку Chemical мимо нового магазина Gap – пятница, но город выглядит как-то по-понедельничному: слегка нереально – над ним висит небо, позаимствованное из октября 1973 года или около того. На часах 17:30, Манхэттен изо всех сил пытается оправдать свою репутацию Бойкого Места: отбойные молотки, автомобильные гудки, полицейские сирены, звон разбитого стекла, мусороуборочные машины, свистки, рокочущая партия баса из новой песни Айс Кьюба, – весь этот звуковой мусор волочится хвостом за мной, когда я подкатываю на скутере «веспа» к банку и становлюсь в очередь к банкомату, состоящую в основном из лиц восточноазиатской национальности, которые бросают на меня косые взгляды, а одна пара даже начинает, сблизив головы, перешептываться.

– Чего это ты тут со скутером? – спрашивает наконец какой-то хмырь.

– А ты чего это тут в штанах? Слушай, у скутера нет карточки, ему не нужен кэш, так что отвянь. Господи боже!

Такое ощущение, будто работает только один из десяти банкоматов, так что от нечего делать мне приходится рассматривать свое отражение в стальных зеркальных панелях, которыми облицованы стены над банкоматами: широкие скулы, кожа цвета слоновой кости, волосы черные как вороново крыло, слегка раскосые глаза, идеальной формы нос, очень пухлые губы, резко очерченная линия подбородка, джинсы, рваные на коленях, футболка, надетая под рубашку с длинным воротником, красная куртка, вельветовый пиджак, я слегка горблюсь под весом пары роликовых коньков, висящих у меня за плечом, и внезапно вспоминаю, что забыл, где я обещал встретиться с Хлоей сегодня вечером, и тут начинает звонить пейджер. Это Бо. Я рывком откидываю крышку Panasonic EB70 и перезваниваю тому в клуб.

– Надеюсь, с Бонго не случился припадок?

– Все дело в неподтвержденных приглашениях, Виктор. Припадок случился с Дэмиеном. Он только что звонил в бешенстве…

– Ты сказал ему, где я?

– Как я мог ему это сказать, если я не знаю, где ты находишься? – Пауза. – Где ты? Дэмиен звонил из вертолета. Если точнее – он из него выходил.

– Я сам тоже не знаю, где я нахожусь, Бо. Нравится тебе такой ответ?

Очередь движется ужасно медленно.

– Он хотя бы в городе?

– Да нет, я же говорю тебе, что он был в вертолете. Я го-во-рю те-бе: в вер-то-ле-те!

– Я понял, но где находился при этом вер-то-лет?

– Дэмиен считает, что мы на пороге полного провала. Более сорока гостей не подтвердили приглашения, поэтому порядок рассадки за столами, который мы подготовили, может оказаться бессмысленным.

– Бо, все зависит от того, как понимать слово «бессмысленный».

Долгое молчание.

– Только не говори мне, что у этого слова море значений, Виктор. Вот, например, как выглядит ситуация с буквой О: Татум О’Нил, Крис О’Доннелл, Шинейд О’Коннор и Конан О’Брайен – все они сказали «да», но нет ничего от Тодда Олдема – я слышал, что его достали поклонники и он слегка не в себе, – и ни слова от Карре Отис или Орибе…

– Расслабься, – шепчу я. – Это потому, что у них у всех гастроли. Я поговорю с Тоддом завтра – увижу его на выступлении, но мне нужно знать: что происходит, Бо? Конан О’Брайен приходит, а Тодд Олдем и Карре Отис могут и не прийти? Это, конечно, не лучший вариант, но прямо сейчас я стою в очереди к банкомату вместе с моей «веспой» и не очень могу разговаривать – эй, собственно говоря, а чего ты ожидал? Честно говоря, мне Крис О’Доннелл за столом вообще не нужен – где бы он ни сидел. Хлоя считает, что он уж слишком охренительно хорош собой, а мне завтра вечером лишняя головная боль совсем ни к чему.

– Ясно. Ладно, Криса О’Доннелла вычеркиваем, я все понял. Теперь слушай, Виктор: первым делом с утра мы займемся крупными шишками – теми, что на М и на С…

– Подожди! Рэнд Гербер в городе…

– Запиши его на букву Г, но не на банкет, разумеется, если он не приходит с Синди Кроуфорд, тогда ты сам знаешь, на какую букву их записать, зайка.

– Виктор, ты бы сам попробовал общаться с ее пиар-агентом. Попробуйте выбить честный ответ из пиар-агента при Антонио Сабато-младшем…

Я вырубаю связь, всовываю наконец кредитную карточку в прорезь, набираю пин-код (COOLGUY) и жду, обдумывая, как лучше расположить гостей за столиками № 1 и № 3, а затем зеленые буквы на черном экране сообщают мне, что на моем счете не осталось денег (баланс – минус 143 доллара) и поэтому мне ничего не дадут, так как последние деньги я потратил на холодильник со стеклянной дверью, когда Elle Decor делал репортаж о моей квартире, который так и не вышел, поэтому я бью кулаком по чертовой машине, цежу сквозь зубы: «Я тебя умоляю!» – и, поскольку совершенно бесполезно пытаться повторять эту операцию снова, шарю по карманам в поисках таблетки ксанакса, пока кто-то не отталкивает меня в сторону, и я, изрядно всем этим опущенный, выкатываю скутер обратно на улицу.

Проезжая по Мэдисон, останавливаюсь на светофоре перед универмагом Barneys, и Билл Каннингем фотографирует меня, крича из окна: «Это настоящая „веспа“?», я в ответ киваю и показываю большой палец, а он в это время стоит рядом с Холли – очень аппетитной блондинкой, похожей на Пэтси Кенсит, – когда мы курили героин на прошлой неделе, она сказала, что могла бы стать лесбиянкой, а это в определенных кругах воспринимается как вполне положительная новость, и она машет мне ручкой, а на ней вельветовые мини-брючки в обтяжку, туфли на платформе в бело-красную полоску, серебряный «пацифик», и она ультратощая – ее фото было на обложке последнего номера Mademoiselle, и после целого дня показов в Брайант-парке она слегка шалая, но это выглядит стильно.

– Привет, Виктор! – Холли продолжает делать мне знаки, хотя я давно уже притормозил возле бордюра.

– Привет, Холли!

– Это Анджанетт, Виктор.

– Привет, Анджанетт, как дела, кошечка? Ты выглядишь просто один в один как Ума. Прикид у тебя просто зашибись.

– Это ретрошизо. Я выходила сегодня на подиум шесть раз. Выжата как лимон, – говорит она, одновременно давая кому-то автограф. – Я видела тебя на показе Кельвина Кляйна, когда ты морально поддерживал Хлою. Это было так клево с твоей стороны.

– Зайка, меня не было на показе Кельвина Кляйна, но ты все равно выглядишь один в один как Ума.

– Виктор, сто процентов ты был на показе Кельвина Кляйна. Я видела тебя во втором ряду рядом со Стивеном Дорфом, Дэвидом Салле и Роем Либенталем. Я видела, как ты позировал фотографу на Сорок второй улице, а потом забрался в ужасную черную машину.

Следует пауза, во время которой я обдумываю предложенный мне сценарий, затем:

– В гребаном втором ряду? Детка, это немыслимо. У тебя в движке искра проскакивает. Что ты делаешь завтра вечером, зайка?

– Я встречаюсь с Джейсоном Пристли.

– Почему бы тебе не встретиться со мной? Неужели только мне одному кажется, что Джейсон Пристли похож на маленькую гусеницу?

– Как тебе не стыдно, Виктор! – надувает губки Анджанетт. – Что скажет Хлоя?

– Она тоже скажет, что Джейсон Пристли похож на маленькую гусеницу, – бормочу я, погрузившись в размышления. – В гребаном втором ряду?

– Я совсем не об этом, – говорит Анджанетт. – Что Хлоя скажет по поводу…

– Я тебя умоляю, зайка, ты просто супер! – Завожу «веспу». – Поверь в себя, и все срастется.

– Мне уже говорили, что ты нехороший мальчик, так что я ничуть не удивлена, – говорит она, устало грозя мне пальчиком – знак, который Скутер, ее телохранитель, ну просто копия Марселласа из «Криминального чтива», воспринимает как сигнал подойти поближе.

– Что ты хочешь сказать этим, зайка? – вопрошаю я. – Что ты на этот счет слышала?

Скутер что-то шепчет, показывая на свои часы, а Анджанетт тем временем прикуривает сигарету.

– Вот видишь, меня все время ждет машина. Все время какая-нибудь фотосессия со Стивеном Майзелом. Господи, что нам делать, Виктор? Как нам выжить во всем этом?

Сверкающий черный седан подкатывает к Barneys, и Скутер распахивает дверь.

– До встречи, зайка. – Я вручаю ей французский тюльпан, который почему-то оказался у меня в руке, и начинаю отъезжать от края тротуара.

– Да, Виктор, – кричит она мне вслед, передавая тюльпан Скутеру. – У меня теперь постоянная работа! Я подписала контракт!

– Отлично, зайка! Извини, я спешу. Что за работа, цыпочка?

– Guess?[10]

– Matsuda? Gap? – улыбаюсь я, не обращая внимания на гудящие у меня за спиной лимузины. – Зайка, послушай, может быть, все же встретимся завтра вечером?

– Нет. Guess?

– Зайка, я уже догадался. У меня от тебя крыша едет.

– Guess?, Виктор! – кричит она, когда я снова трогаюсь с места.

– Зайка, ты просто восторг! – кричу я в ответ. – Позвони мне. Оставь сообщение, но только звони в клуб. Привет.

– Guess?, Виктор! – кричит она снова.

– Зайка, ты лицо завтрашнего дня, – говорю я – наушники плеера уже на голове, а я сам – уже на Шестьдесят первой улице. – Ты – восходящая звезда! – кричу я на прощание, махая Анджанетт рукой: – Давай выпьем чего-нибудь в Monkey Bar после показов в воскресенье!

Но я уже говорю сам с собой, мчась по направлению к квартире Элисон. Проезжая мимо газетного киоска возле нового магазина Gap, я замечаю свое фото на обложке последнего номера YouthQuake – выгляжу я просто зашибись, над моим улыбающимся, ничего не выражающим лицом – жирный фиолетовый заголовок «Неотразим в свои 27» – и мне, конечно, следовало бы купить еще экземпляр, но придется подождать до следующего раза – наличных-то у меня нет.

С перекрестка Семьдесят второй и Мэдисон-авеню я позвонил швейцару Элисон, который заверил меня, что возле ее квартиры на углу Восьмидесятой и Парк-авеню не наблюдается черного джипа с гориллами, нанятыми Дэмиеном, так что, приехав туда, я спокойно направляюсь к самому подъезду и вкатываю мою «веспу» в вестибюль, где ошивается Хуан – очень славный парнишка где-то лет двадцати четырех, одетый в ливрею. Затаскивая скутер в лифт, я приветствую его, и он выходит из-за своей конторки и направляется ко мне.

– Привет, Виктор, ты уже поговорил с Джоэлом Уилкенфельдом? – спрашивает Хуан, идя за мной следом. – Ну, ты же на прошлой неделе сказал мне, что…

– Хуан, зайка, все просто зашибись, просто зашибись, – говорю я, открывая лифт своим ключом и нажимая на кнопку самого верхнего этажа.

Хуан нажимает на другую кнопку – ту, что удерживает дверь в открытом положении:

– Но, чувак, ты сказал, что он посмотрит и организует мне встречу с…

– Я как раз сейчас это устраиваю, дружище, все просто зашибись, – подчеркиваю я, вновь нажимая на кнопку верхнего этажа. – Ты – следующий Маркус Шенкенберг. Ты – белый Тайсон.

Я убираю его руку с панели управления.

– Эй, чувак, я не белый, я – латиноамериканец, – говорит он, не отпуская кнопки «Дверь».

– Ты следующий латиноамериканский Маркус Шенкенберг. Ты, гм, латиноамериканский Тайсон. – Я снова убираю его руку с панели управления. – Ты будешь звездой, чувак. Семь дней в неделю.

– Я просто не хочу, чтобы ты вдруг взял и передумал…

– Эй, чувак, я умоляю тебя! – улыбаюсь я в ответ и показываю на себя пальцем. – Для этого парня не существует такого глагола – «передумать».

– О’кей, чувак, – говорит Хуан, отпуская кнопку «Дверь» и поднимая оттопыренный и трясущийся от напряжения палец вверх. – Я тебе типа верю.

Лифт взлетает на последний этаж и доставляет меня прямо в пентхаус Элисон. Я оглядываю прихожую и, не обнаружив там следов присутствия собак, тихонько выкатываю скутер и прислоняю его в фойе к стене рядом с софой-кроватью дизайна Vivienne Tam.

Затем тихонько крадусь на цыпочках в сторону кухни, но замираю, услышав хриплое дыхание двух чау-чау, которые внимательно следят за мной с другого конца коридора, рыча так тихо, что поначалу я их не услышал. Я поворачиваюсь в их сторону и выдавливаю из себя бледную улыбку.

Не успеваю я и «блин!» выговорить, как они срываются с места во весь опор, устремляясь к своей добыче – ко мне.

Затем две злобные твари – одна шоколадной масти, другая коричной – начинают подпрыгивать, скалить клыки, цапать меня за колени, вонзать когти в мои икры и яростно тявкать.

– Элисон, Элисон! – кричу я, отчаянно пытаясь стряхнуть с себя шавок.

Услышав имя хозяйки, они тут же замолкают. Затем оборачиваются – не появилась ли она в конце коридора. Вскоре, не услышав никаких признаков приближения Элисон – все это время мы изображаем из себя стоп-кадр: рыжая псина стоит на задних лапах, упирая передние мне в пах, черная стоит на четырех, вцепившись зубами в мой ботинок Gucci, – они вновь принимаются за меня, рыча и беснуясь в своей обычной манере.

– Элисон! – ору я. – Ради всего святого!

Прикинув расстояние, отделяющее меня от двери кухни, я решаю рвануть туда, но как только поворачиваюсь к шавкам спиной, они, визжа, впиваются мне в лодыжки.

Наконец я все же прорываюсь в кухню и захлопываю за собой дверь, слыша, как псины проносятся скользом по мраморному полу, с глухими ударами врезаются одна за другой в филенку, падают, затем вновь вскакивают и обращают свою ярость на дверь. Чтобы успокоить нервы, открываю бутылочку Snapple, отпиваю половину, закуриваю сигарету и начинаю изучать укусы. Я слышу, как Элисон хлопает в ладоши, а затем заходит в кухню, голая, в одном халате с гастрольного тура Aerosmith, наброшенном на плечи, с мобильным телефоном, зажатым между ухом и плечом, и незажженным косяком в зубах.

– Мистер Чау, Миссис Чау! Тихо! Тихо! Черт бы вас побрал, тихо!

Она загоняет собак в кладовую, достает из кармана халата пригоршню разноцветных крекеров и швыряет их псам, а затем шумно захлопывает дверь кладовой, милосердно избавив мои уши от визга и рычания собак, дерущихся за крекеры.

– О’кей, угу, Малькольм Макларен… Ага, не-а, только не Фредерик Феккай! Да. У всех похмелье, зайка. – Она массирует лицо. – Эндрю Шу и Леонардо Ди Каприо?.. Что?.. Нет, зайчик, это невозможно! – Элисон подмигивает мне. – Ты же сейчас не у столика возле окна в ресторане Mortimer’s. Проснись! О боже… Чао, чао! – Она выключает телефон, аккуратно кладет косяк на кухонный стол и говорит: – Я беседовала одновременно с Доктором Дре, Ясмин Блит и Джаредом Лето.

– Элисон, эти две маленькие какашки пытались убить меня, – заявляю я, в то время как она вспрыгивает на меня и обхватывает ногами вокруг талии.

– Не смей называть Мистера и Миссис Чау какашками, зайка!

Она впивается своими губами в мои, а я, с трудом сохраняя равновесие, начинаю движение в направлении спальни. Очутившись в спальне, Элисон разжимает ноги, падает на колени, срывает с меня джинсы и заглатывает мой член на всю длину с ловкостью, свидетельствующей – увы! – о немалом опыте. При этом она так сильно впивается мне в задницу ногтями, что приходится буквально отрывать ее руки от моих ягодиц. Я в последний раз затягиваюсь сигаретой, которая все еще у меня в руке, оглядываюсь по сторонам в поисках пепельницы, обнаруживаю полупустую бутылочку Snapple, бросаю туда сигарету и слышу шипение.

– Притормози, Элисон, ты слишком торопишься, – бормочу я.

Она вынимает мой член изо рта и, глядя на меня, произносит низким голосом, призванным изображать сексуальность:

– Я специализируюсь в оказании неотложной помощи, зайка.

Внезапно она встает, скидывает халат и ложится спиной на кровать, раскинув в стороны ноги, заставляет меня опуститься на пол, по которому разбросаны в беспорядке номера WWD, так что мое правое колено сминает фото на задней стороне обложки, где Элисон, Дэмиен, Хлоя и я на вечеринке в честь дня рождения Наоми Кэмпбелл сидим в Doppelganger, и вот я уже покусываю маленькую татуировку на внутренней стороне ее мускулистого бедра, и как только мой язык прикасается к ней, она кончает – один, два, три раза подряд. Зная, что этому не будет конца, принимаюсь мастурбировать, пока почти не кончаю сам, но тут думаю: «Да на фиг это все, у меня на это просто нет времени», – так что я, громко постанывая, симулирую оргазм: моя голова, лежащая между ног Элисон, заслоняет ей обзор, и оттого, что моя правая рука движется, можно подумать, будто со мной и вправду что-то происходит. Музыка, звучащая на заднем плане, – нечто из Duran Duran среднего периода. Для свиданий мы уже использовали такие места, как атриум в Remi, комнату 101 в отеле Paramount и музей Купера-Хьюита.

Я взбираюсь на кровать и лежу, изображая одышку.

– Зайка, где ты купила такие способности? На аукционе Sotheby’s? Вот это да!

Я тянусь за сигаретой.

– Погоди. Все, что ли? – Она закуривает косяк, затягиваясь им с такой силой, что половина его сразу же превращается в пепел. – А ты как?

– Полный порядок! – зеваю я. – Пока ты не выволакиваешь на свет божий свою кожаную, гм, упряжь и «Живчика», то бишь самую большую в мире анальную затычку, мне с тобой просто зашибись.

Я встаю с постели, натягиваю трусы Calvin Klein и джинсы и, направившись к окну, поднимаю жалюзи. Внизу на Парк-авеню между Семьдесят девятой и Восьмидесятой стоит черный джип с двумя гориллами Дэмиена, которые читают что-то, издалека похожее на номер журнала Interview с Дрю Бэрримор на обложке. Один из горилл похож на черного Вуди Харрельсона, а другой – на белого Дэймона Уайанса.

Элисон понимает, что я увидел, и говорит из кровати:

– У меня встреча – коктейль с Грантом Хиллом в Mad.61. Они поедут за мной следом – вот тут-то ты можешь и выскользнуть.

Я шлепаюсь на кровать, цапаю Nintendo, нажимаю на кнопку и принимаюсь играть в Super Mario.

– Дэмиен утверждает, что Джулия Робертс придет и Сандра Баллок – тоже, – рассеянно говорит Элисон, – а еще Лора Лейтон, Халли Берри и Далтон Джеймс. – Она берет второй косяк и вручает его мне. – Я видела Эль Макферсон на показе Анны Суи, и она сказала, что будет на банкете.

Затем она принимается листать номер Detour с Робертом Дауни-младшим на обложке, который сидит с широко разведенными в стороны ногами, демонстрируя промежность крупным планом.

– Ах да, и Скотт Вульф тоже.

– Тсс, я играю, – отзываюсь я. – Йоши съел уже четыре золотые монеты и пытается найти пятую. Мне нужно сосредоточиться.

– О боже мой, ты опять этим дерьмом увлекся? – вздыхает Элисон. – Снова помогаешь толстому карлику, который ездит верхом на динозавре и хочет спасти свою подружку от злобной гориллы? Виктор, не пора ли повзрослеть?

– Это не его подружка. Это принцесса Поганка. И это не горилла, – подчеркиваю я. – Это Лемми Купа из преступного клана Купа. И к тому же, зайка, ты, как всегда, упускаешь главное.

– Просвети меня, уж будь любезен.

– Главное в Super Mario – это жизнеподобие.

– Продолжай, – говорит Элисон, рассматривая ногти. – Боже мой, ну чего я тебя слушаю?

– Или ты убиваешь, или тебя.

– А, вот оно что.

– Времени в обрез.

– Кто бы сомневался.

– И в самом конце, зайка, ты… остаешься… совсем один.

– Верно. – Элисон встает. – Ладно, Виктор, я вижу, что тебе удалось ухватить самую сущность наших с тобой отношений.

Она исчезает в стенном шкафу, который больше самой спальни.

– Если бы Worth решил взять у тебя интервью о коллекции кассет к Nintendo, собранной Дэмиеном, то тебе бы и Йоши захотелось убить.

– Боюсь, что все это лежит за пределами твоего жизненного опыта, – бормочу я. – Угадал?

– Где ты ужинаешь сегодня?

– С чего это ты спрашиваешь? А Дэмиен куда подевался?

– В Атлантик-Сити. Поэтому мы можем пообедать вместе. Я уверена, что Хлоя прямо-таки измоталась, pauvre chose[11], после всех этих дурацких сегодняшних показов.

– Не могу, – отзываюсь я. – Мне нужно пораньше завалиться спать. Я вообще никуда ужинать не пойду. Мне еще, блин, надо проверить рассадку гостей за столами.

– Ах, зайка, но я так хотела пойти сегодня вечером в Nobu, – хныкает она из шкафа. – Я хочу ролл с тэмпурой из мальков креветок!

– Ты сама как ролл с тэмпурой из мальков креветок, зайка! – хныкаю я в ответ.

Телефон звонит, включается автоответчик, на котором вместо сообщения записан кусок из новой песни Portishead, затем раздается писк.

– Привет, Элисон, это Хлоя! – (Закатываю глаза.) – У нас с Шалом и Эмбер какая-то стрелка с Fashion TV в отеле Royalton, после чего я ужинаю с Виктором в Bowery Bar в девять тридцать. Я так устала… весь день показы. Ну ладно, видать, тебя дома нет. Еще перезвоню – да, кстати, у меня есть для тебя проходка на завтрашний показ Тодда. До скорого.

Автоответчик выключается.

В шкафу на некоторое время все смолкает, затем раздается тихий голос, полный нескрываемой ярости:

– Так, значит, тебе еще нужно проверить рассадку гостей за столами? И-по-рань-ше-за-ва-лить-ся-спать?

– Ты не можешь заставить меня жить в твоем пентхаусе, – говорю. – Я возвращаюсь обратно к своему плугу[12].

– Так ты с ней ужинаешь? – наконец срывается на визг Элисон.

– Солнышко, в первый раз об этом слышу!

Элисон появляется из шкафа с сари от Todd Oldham в руках и ждет моей реакции, демонстрируя мне наряд: довольно навороченная вещичка – черно-коричневая, без бретелек, с узорами в духе индейцев навахо и с флуоресцентными вставками.

– Это Todd Oldham, зайка, – наконец изрекаю я.

– Завтра вечером я буду в нем. – Пауза. – Это оригинал, – шепчет она обольстительно; глаза ее блестят. – Твоя подружка рядом со мной будет выглядеть как полное дерьмо!

Элисон подходит ко мне, выхватывает пульт у меня из рук, включает на видео клип Green Day и танцует перед зеркалом дизайна Vivienne Tam с платьем в руках, любуясь своим отражением, а затем начинает без особого энтузиазма крутиться перед зеркалом. Вид у нее очень счастливый, но при этом весьма напряженный.

Я изучаю свои ногти. В квартире так холодно, что окна покрылись изморозью.

– Это меня знобит или тут и правда так холодно?

Элисон прикладывает к себе платье в последний раз, взвизгивает как ненормальная и кидается обратно в шкаф.

– Что ты говоришь, зайка?

– Ты знаешь, что витамины укрепляют ногти?

– Кто тебе это сказал, зайка?

– Хлоя, – бубню я, обгрызая заусенец.

– Эта бедняжка? Боже мой, какая она дурочка!

– Она только что вернулась с вручения премий MTV. У нее не так давно был нервный приступ, ты же знаешь, так что не суди ее строго.

– Ну что ты, – отвечает из шкафа Элисон. – С героином-то она завязала, я правильно поняла?

– Прояви немного терпения. У нее сейчас крайне нестабильная психика, – говорю я. – И с героином она действительно завязала.

– Ну, ты-то ей вряд ли в этом сильно помогал.

– Не надо, именно я ей больше всех и помог. – Я сел на край кровати, разговор принял намного более волнующий меня оборот. – Если бы не я, Элисон, она могла бы умереть.

– Если бы не ты, тупица, она не стала бы в первую очередь колоться этим гребаным героином.

– Чтобы ты знала, ничем она не кололась, – подчеркиваю я. – Это была чисто нюхательная привычка. – Пауза, я снова изучаю свои ногти. – У нее сейчас крайне нестабильная психика.

– Да. Скорее всего, это означает, что стоит ей найти угорь у себя на лице, как она бросается кончать жизнь самоубийством.

– Эй, любая на ее месте расстроилась бы не меньше. – Я сажусь уже на самый краешек кровати.

– Свободных мест нет. Свободных мест нет. Свободных…

– Я бы хотел тебе напомнить, что и Аксель Роуз, и Принс написали про нее по песне каждый.

– Ага, «Welcome to the Jungle» и «Let’s Go Crazy»[13]. – Элисон выходит из шкафа, закутанная в черное полотенце, и машет мне рукой, закрывая тему. – Я все это слышала, я все это знаю – она, видите ли, была просто создана для модельного бизнеса.

– Ты, наверное, считаешь, что от твоей ревности у меня встает?

– Да нет, я знаю, что у тебя встает только на моего бойфренда.

– Брось, я никогда не стал бы этим заниматься с Дэмиеном.

– Господи, как всегда ты все понимаешь слишком буквально.

– Ну разумеется! Кто бы спорил, что твой бойфренд – прожженный мошенник. Еще и хвастун к тому же.

– Если бы не мой бойфренд, как ты изволишь выражаться, тебя вообще бы не взяли в этот бизнес, радость моя.

– Бред собачий! – кричу я. – В этом месяце я – лицо с обложки YouthQuake.

– Вот именно. – Элисон внезапно меняет гнев на милость, подходит к кровати, садится рядом со мной и ласково берет меня за руку. – Виктор, ты трижды пробовался в Real World, и трижды тебя не взяли на MTV. – Она участливо молчит. – Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Да, но мне ничего не стоит снять трубку и набрать домашний номер Лорна Майклса[14].

Элисон вглядывается мне в лицо, по-прежнему держа мою руку в своей, а затем говорит с улыбкой:

– Бедный Виктор, жаль, что ты не видишь, какой ты симпатичный, когда злишься.

– Клевое сочетание, ничего не скажешь, – бормочу я себе под нос.

– Хорошо, что и ты это понимаешь, – говорит она рассеянно.

– А что, лучше бы я был каким-нибудь уродцем, мечтающим наложить на себя руки? – говорю я. – Ради всего святого, Элисон, определись с приоритетами.

– Ты это мне говоришь? – восклицает она с таким удивлением, что даже бросает держаться за мою руку и прикладывает ладонь к своей груди. – Ты это мне говоришь? – Она начинает хихикать как девочка-подросток. – Неужели ты не понимаешь?

Я встаю с кровати, закуриваю и начинаю мерить спальню шагами:

– Черт!

– Виктор, объясни мне, что тебя так беспокоит?

– А тебе это нужно?

– Ну, не так чтобы очень, но нужно.

Она подходит к гардеробу, достает из него кокосовый орех, что я воспринимаю как нечто само собой разумеющееся.

– У меня пропал гребаный диджей. Вот и все. – Я затягиваюсь «Мальборо» с такой силой, что мне приходится сразу же затушить ее. – Никто не может сказать, куда она запропастилась.

– Майка пропала? – переспрашивает Элисон. – Ты уверен, что она не легла лечиться от наркомании?

– Я уже ни в чем не уверен, – бормочу я.

– Это уж точно, зайка, – говорит она тоном, который следует понимать как утешительный, и падает на кровать, ищет что-то, затем внезапно резко меняет тон и вопит: – Ты лжец! Почему ты не сказал мне, что был в Саут-Бич на прошлые выходные?

– Я не был в Саут-Бич на прошлые выходные, и на этом вонючем показе Кельвина Кляйна я тоже не был.

По моим ощущениям, время настало.

– Элисон, нам нужно с тобой кое о чем серьезно поговорить…

– Только вот этого не надо!

Она устанавливает кокос у себя на коленях, кладет руки за голову, потом замечает лежащий на тумбочке косяк и хватает его.

– Знаю, знаю, – произносит она в театральной манере, нараспев. – Существует компрометирующая тебя фотография, на которой ты и одна девушка, – она хлопает ресницами, как героиня мультфильма, – допустим, moi, и тэ дэ и тэ пэ, и если эту фотографию напечатают, то могут испортиться твои отношения с этой идиоткой, с которой ты живешь, но при этом, – добавляет она с карикатурной слезой в голосе, – испортятся и мои отношения с идиотом, с которым живу я. Итак, – хлопает Элисон в ладоши, – ходит слух, что она появится в завтрашнем номере то ли New York Post, то ли New York Tribune, то ли в Evening News. Я работаю над этим вопросом. Мои люди работают. Делу присвоена категория «А». Так что не беспокойся, – она делает глубокий вдох, затем выдох, – я сделала все, чтобы тебе не пришлось загружать этим голову.

Тут она наконец находит под шалью то, что искала, – отвертку.

– Но зачем, Элисон? – стенаю я. – Зачем ты набросилась на меня не где-нибудь, а на премьере фильма?

– Ты тоже на меня набросился, бесстыжий мальчишка!

– Да, но я вовсе не собирался при этом повалить тебя, а затем усесться тебе на лицо.

– Если бы я уселась тебе на лицо, никто бы не знал, что на фотографии именно ты. – Она пожимает плечами, встает и снова берется за кокос. – И тогда нам бы ничего не грозило – тра-ля-ля!

– К сожалению, фотограф чуть-чуть опередил тебя, зайка.

Я следую за ней в ванную, где она пробивает отверткой четыре отверстия в кокосе, а затем наклоняется над умывальником дизайна Vivienne Tam и выливает жидкость себе на голову.

– Я знаю, ты прав. – Она выбрасывает скорлупу в мусорную корзину и втирает кокосовое молоко себе в волосы. – Дэмиен все узнает и отправит тебя работать в какую-нибудь забегаловку.

– А тебе придется самой зарабатывать деньги себе на аборты, я тебя умоляю. – Я поднимаю руку в знак протеста. – Ну почему я тебе должен постоянно напоминать, что нас не должны видеть вдвоем на людях? Если это фото напечатают, нам придется наконец очнуться, дорогая.

– Если это фото напечатают, мы скажем всем, что пали жертвой минутной слабости. – Она откидывает голову назад и заворачивает волосы в полотенце. – Неплохо сказано, а?

– Господи, зайка, ты что, не видишь, что за тобой и твоей квартирой уже следят?

– Я знаю. – Она улыбается зеркалу. – Разве это не прелестно?

– Ну почему я тебе должен постоянно напоминать, что я, по сути, все еще с Хлоей, а ты – с Дэмиеном?

Она отворачивается от зеркала и прислоняется спиной к умывальнику:

– Если ты меня бросишь, зайка, то проблем у тебя будет гораздо больше.

И сказав это, она вновь направляется к стенному шкафу.

– С чего бы это? – спрашиваю я, следуя за ней. – Что ты хочешь этим сказать, Элисон?

– О, ходят упорные слухи, что ты посматриваешь на сторону. – Она делает паузу, изучая пару туфель. – А нам обоим прекрасно известно: стоит Дэмиену узнать о том, что ты даже просто подумываешь открыть собственную жалкую забегаловку с претензией на клуб, в то время как Дэмиен платит тебе за то, чтобы ты занимался его собственной жалкой забегаловкой с претензией на клуб, то слово «пиздец» будет, пожалуй, самым мягким описанием того, что тебя ждет.

Элисон швыряет туфли обратно и закрывает шкаф.

– Да не собираюсь я ничего такого, – настаиваю я, спеша за ней следом. – Богом клянусь! Кто тебе только такую ерунду сказал?

– Ты отрицаешь это?

– Н-нет. То есть, конечно, отрицаю! То есть… – Я осекаюсь.

– Да ладно, чушь все это. – Элисон отшвыривает в сторону халат и надевает колготки. – Завтра в три?

– Завтра я в ужасной запарке, зайка, я тебя умоляю, – заикаюсь я. – И все же кто тебе сказал, что я посматриваю на сторону?

– Ладно – тогда в три в понедельник.

– Почему в три? Почему в понедельник?

– Дэмиен дает смотр своим войскам. – Она накидывает блузку.

– Войскам?

– Вспомогательным, – шепчет она, – частям.

– У него имеются и такие? – интересуюсь я. – Однако он еще тот типчик. Настоящий преступный элемент.

Засунув голову в гардероб, Элисон роется в большой коробке с сережками:

– Ой, зайка, я видела в «Сорок четыре» сегодня днем во время обеда Тину Браун, и она завтра явится без Гарри, и Ник Скотти будет тоже один. Да, я знаю, знаю, что у него уже все в прошлом, но все равно он выглядит просто великолепно!

Я медленно иду к покрытому изморозью окну и смотрю через щели в жалюзи на джип, стоящий на Парк-авеню.

– И с Вайноной я разговаривала. Она тоже придет. Стой! – Элисон продела две серьги в одно ухо и три – в другое, а сейчас вытаскивает их обратно. – Джонни придет?

– Кто? – бормочу я. – Какой Джонни?

– Джонни Депп! – кричит она и швыряет в меня туфлю.

– Пожалуй, – отвечаю я туманно. – Ну да.

– Вот и славно, – слышу я в ответ. – Кстати, ходят слухи, что Дейви на короткой ноге с героином – да-да, не позволяй Хлое оставаться с Дейви наедине, а еще я слышала, что Вайнона может вернуться к Джонни, если Кейт Мосс окончательно растворится в воздухе или какое-нибудь маленькое торнадо унесет ее обратно в Освенцим, на что все мы тайно надеемся.

Она замечает окурок, плавающий в бутылке Snapple, и демонстрирует мне ее с видом обвинителя, процедив что-то насчет того, как Миссис Чау просто обожает Snapple с ароматом киви. Я сижу, сгорбившись в гигантском кресле Vivienne Tam.

– Боже, Виктор! – восклицает Элисон, внезапно останавливаясь. – При этом освещении ты выглядишь просто шикарно!

Собравшись с силами, я смотрю на нее искоса и наконец изрекаю:

– Чем лучше выглядишь, тем больше видишь.

Вернувшись в мою квартиру в центре, начинаю одеваться для встречи с Хлоей в Bowery Bar в десять. Хожу по квартире с трубкой радиотелефона в руках, на линии у меня в режиме ожидания мой агент из САА, я зажигаю свечи с цитрусовым ароматом, чтобы квартира казалась хоть немного жилой и не такой мрачной, хотя в ней холодно, как в эскимосском иглу. Черная водолазка, белые джинсы, пиджак Matsuda, туфли на низком каблуке – просто и стильно. На проигрывателе тихо играет Weezer. Телевизор включен, но без звука: на нем – сегодняшние показы в Брайант-парке. Хлоя, Хлоя повсюду. Наконец в трубке что-то щелкает, раздается глубокий вздох, чьи-то приглушенные голоса на заднем плане, затем снова вздох Билла.

– Билл? Алло? – говорю я. – Билл? Что ты делаешь? Подлизываешься к Мелроуз? Сидишь в наушниках с микрофоном, прикидываясь диспетчером полетов в международном аэропорту Лос-Анджелеса?

– Неужели мне снова придется объяснять, что у меня гораздо больше власти, чем у тебя? – устало вопрошает Билл. – Неужели мне снова придется объяснять тебе, что мы обязаны носить наушники с микрофоном на рабочем месте?

– Ты – торговец моим будущим, зайка?

– Я по-прежнему надеюсь на тебе заработать.

– Итак, зайка, что там у нас происходит с «Коматозниками-два»? Сценарий просто блеск. За чем же дело?

– За чем дело? – спокойно переспрашивает Билл. – А вот за чем: сегодня утром я был на одном просмотре и отметил, что продукт отличается рядом исключительных качеств. Он доступен, хорошо структурирован, не вызывает излишних отрицательных эмоций, и тем не менее по какой-то странной причине он не производит абсолютно никакого впечатления. Скорее всего, это как-то связано с тем фактом, что марионетки и то сыграли бы лучше.

– И что это было за кино?

– У него еще пока нет названия, – мурлычет Билл. – Что-то среднее между «Калигулой» и «Клубом завтраков».

– Мне кажется, я уже видел это кино. И даже дважды. А теперь послушай, Билл…

– Я сегодня долго обедал в Barney Greengrass с видом на холмы. Один тип всю дорогу пытался всучить мне какую-то историю о гигантской машине для производства макарон, которая спятила и пошла все крушить.

Я выключаю телевизор и обшариваю квартиру в поисках моих часов:

– И… что ты думаешь по этому поводу?

– Сколько мне еще жить осталось? – Билл на секунду замолкает. – Вряд ли в двадцать восемь полагается задумываться об этом. К тому же сидя за обеденным столом в Barney Greengrass.

– Ну что тут скажешь, Билл? Тебе уже двадцать восемь.

– Прикоснувшись к лежавшей в ведерке для шампанского бутылке сельтерской, я вернулся в действительность, выпив же стакан молочного коктейля, я окончательно перестал переживать по этому поводу. Человек, продававший сюжет, наконец стал рассказывать анекдоты, а я стал над ними смеяться. – Пауза. – И тогда я стал подумывать о том, что ужин в Viper Room, может быть, не столь уж и плохая идея, то есть будет где вечер славно провести.

Я открываю стеклянную дверцу холодильника, хватаю красный апельсин, закатываю глаза, бормоча себе под нос: «Я тебя умоляю!», и начинаю снимать с него кожуру.

– Пока я обедал, кто-то из сотрудников конкурирующей фирмы подкрался ко мне сзади и приклеил здоровенную морскую звезду к моему затылку. Что он хотел этим сказать, я до сих пор не понял. – Пауза. – В настоящий момент два младших сотрудника пытаются отделить ее.

– Ни фига себе, зайка! – откашливаюсь я. – Это поэтому ты так тяжело вздыхаешь?

– Да нет, пока мы тут с тобой беседуем, я еще фотографируюсь. Меня снимает Фейруз Захеди для журнала Buzz… – Пауза, а затем снова, но уже не мне: – Что, я неправильно произношу? Ты что, думаешь, если это твоя фамилия, так ты лучше всех знаешь, как ее произносить?

– Билли? Билли – эй, что за дела? – кричу я. – Что это за журнал такой, Buzzzzz? Для мух, что ли? Кончай, Билли, скажи мне прямо, что там у нас с «Коматозниками-два»? Я прочел сценарий и, хотя обнаружил там пару-другую проблем с сюжетом и немного почеркал, все равно считаю, что сценарий просто блеск, и мы оба знаем, что я идеально подхожу на роль Оумена. – Кидаю еще один ломтик красного апельсина в рот и, жуя, говорю Биллу: – А Алисия Сильверстоун идеально подходит на роль Фруфру, взбалмошной сестрички Джулии Робертс.

– С Алисией я встречался вчера вечером, – безразлично роняет Билл. – А завтра у меня Дрю Бэрримор. – Пауза. – Она как раз только что развелась.

– Что вы делали с Алисией?

– Мы сидели и смотрели «Король Лев» на видео и ели дыню. Я нашел ее у себя на задворках. Не такой уж и плохой вечер, хотя все зависит от вкусов, конечно. Я показал ей, как курить сигару, а она дала мне несколько советов по диете типа «избегай закусок». – Пауза. – Ту же самую программу вечера я собираюсь повторить с вдовой Курта Кобейна на следующей неделе.

– Ты знаешь, Билл, это, гмм, действительно очень продвинутые развлечения.

– Прямо сейчас, пока меня снимают для Buzz, я работаю над новым политкорректным фильмом ужасов с большим бюджетом. Мы только что закончили обсуждать, сколько изнасилований должно происходить в нем. Мои партнеры говорят, что два. Я настаиваю где-то на шести. – Пауза. – Кроме того, мы должны представить в более привлекательном виде уродство героини.

– А что с ней не так?

– У нее нет головы.

– Круто, круто, вот это по-настоящему круто.

– Добавь ко всему этому то обстоятельство, что мой пес только что покончил с собой. Он вылакал ведро краски.

– Слушай, Билл, скажи мне прямо: ждать мне «Коматозников-два» или нет? Да или нет? А, Билл?

– Ты знаешь, что случается с псом, который вылакал ведро краски? – говорит Билл, не обращая никакого внимания на мои слова.

– Шумахер как-то задействован или нет? А Кифер? Он имеет к этому какое-нибудь отношение?[15]

– Мой пес был сексуальным маньяком, к тому же страдал от жуткой депрессии. У него была кличка Жиденок Макс, и поэтому у него была жуткая депрессия.

– А, так вот, наверное, почему он вылакал ведро краски, да?

– Возможно. А возможно, и потому, что Эй-би-си отменили продолжение «Моей так называемой жизни». – Он делает паузу. – Слухи всякие ходят.

– Тебе не доводилось слышать выражение «честно зарабатывает десять процентов»? – спрашиваю я, в то время как мою руки. – Видела ли ты свою матушку, детка, стоящей на панели?[16]

– Основа расшаталась[17], – бубнит Билл.

– Эй, Билл, а что, если никакой основы и вовсе нет? А? – спрашиваю я уже в совершенной ярости.

– Я изучу эту возможность. – Пауза. – Но в настоящий момент Фейруз окончательно убедил меня, что с морской звездой мне лучше, так что мне пора идти. Я перезвоню тебе при первой же возможности.

– Билл, мне тоже надо бежать, но послушай – завтра мы сможем поговорить? – Я лихорадочно листаю свой ежедневник. – Гмм, скажем, в три двадцать пять или типа в… четыре или четыре пятнадцать… или, может быть, – о черт! – в шесть десять?

– С ужина и до полуночи я обхожу галереи с актерами из «Друзей».

– Это архинагло с твоей стороны, Билл!

– Дагби, мне некогда. Фейруз хочет снять меня в профиль sans[18] морской звезды.

– Эй, Билл, подожди минутку! Мне нужно всего лишь знать, будешь ли ты меня проталкивать в «Коматозников-два». И моя фамилия – не Дагби!

– Если ты не Дагби, то кто же ты? – переспрашивает он равнодушно. – С кем же я тогда сейчас говорю, если ты не Дагби?

– Это я, Виктор Вард. Тот, что типа открывает самый большой клуб в Нью-Йорке завтра вечером.

Пауза, затем:

– Не может быть…

– Я работал моделью у Пола Смита. Я снимался в рекламе Кельвина Кляйна.

Пауза, затем:

– Не может быть…

Я слышу, как он меняет позу, устраиваясь в кресле удобнее.

– Я тот самый парень, который, как все считают, был любовником Дэвида Геффена, но это неправда.

– Таких много.

– Я встречаюсь с Хлоей Бирнс! – кричу я. – С Хлоей Бирнс, которая типа супермодель.

– Про нее я слышал, а вот про тебя нет, Дагби.

– Господи, Билл, да я на обложке последнего номера YouthQuake! Не налегал бы так на антидепрессанты, старина!

– Что-то никак не могу тебя припомнить.

– Слушай, – кричу, – я бросил ICM ради вашей конторы!

– Знаешь, Дагби, или как там тебя звать, я не очень хорошо слышу, потому что сейчас еду по Малхолланд и тут как раз… очень длинный тоннель. – Пауза. – Слышишь, какие помехи?

– Но, Билл, я позвонил к тебе в офис. Ты сказал, что Фейруз Захеди снимет тебя в офисе. Дай мне с ним поговорить.

Долгая пауза, затем Билл презрительно цедит:

– Думаешь, ты умнее всех на свете, да?

У дверей Bowery Bar столпилось столько народу, что мне приходится карабкаться через лимузин, криво увязший в пробке под углом к тротуару, а затем пропихиваться сквозь людское месиво, в то время как папарацци, которых не пустили внутрь, отчаянно пытаются снять меня, выкрикивая мое имя, а я следую за Лайамом Нисоном, Кэрол Альт и Спайком Ли, а также Чадом и Антоном, которые помогают нам протолкнуться внутрь в тот самый момент, когда грохочет начальный рифф песни Мэтью Свита «Sick of Myself»[19]. В баре настоящий пандемониум – белые парни с ямайскими косичками, черные девушки в футболках с надписью Nirvana, маменькины сыночки в прикидах героинистов, королевы спортзалов с прическами деловых женщин, мохер, неон, Дженис Дикинсон, телохранители и их супермодели, только что с показов, все еще не остывшие, но пока еще не изможденные, ткань с начесом и неопрен, китайские косы и силикон, Брент Фрейзер и Брендан Фрейзер, помпоны и рукава из шенили, перчатки с крагами, и все как один вешаются друг другу на шею. Я машу рукой Пелл и Вивьен, которые пьют коктейли «Космополитен» в компании Маркуса – на нем парик английского судьи – и этой по-настоящему прикольной лесбиянки Эгг – на ней бумажная корона с рекламой маргарина Imperial, а она сидит рядом с двумя людьми, одетыми как двое из участников Banana Splits[20], но какие именно двое, я сразу не скажу. Вечеринка явно проходит под девизом «Китч – это круто», и на нее явилась куча сердцеедов.

Осматривая ресторанный зал в поисках Хлои (что, как до меня доходит с некоторой задержкой, все равно бесполезно, поскольку она обычно сидит в одной из трех больших кабинок класса «А»), я замечаю рядом с собой Ричарда Джонсона[21] из Page Six в компании Мика и Энн Джонс, так что я пробираюсь к ним бочком и приветствую их.

– Привет, Дик! – ору я, пытаясь перекричать толпу. – Мне нужно тебя кое о чем спросить, рог favor[22].

– Разумеется, Виктор, – отвечает Ричард, – только вот найду сейчас Дженни Симидзу и Скотта Бакулу.

– О, Дженни живет в одном доме со мной, она просто супер, обожает замороженные брикеты йогурта Häagen-Dazs, особенно «Пинья-коладу», и вообще хороший друг. Но послушай, чувак, ты ничего не слышал о фотографии, которую собираются напечатать завтра в News?

– О фотографии? – переспрашивает он. – Какой фотографии?

– З-з-зайка, – заикаюсь я, – это звучит несколько зловеще, когда ты переспрашиваешь дважды. Но дело в том, что – гм – ты знаешь Элисон Пул?

– Еще бы, она же подружка Дэмиена Натчеса Росса, – говорит он, делая жесты кому-то в толпе – большой палец вверх, затем вниз, затем опять вверх. – Как идут дела с клубом? Все в полной готовности к завтрашнему вечеру?

– Все клево, клево, клево. Но я-то говорю об одной не совсем уместной фотографии, на которой изображен, гм, допустим, я?

Ричард переносит свое внимание на журналиста, который стоит рядом с нами и берет интервью у хорошенького официанта.

– Виктор, позволь представить тебе Байрона из журнала Time. – Ричард кивает на журналиста.

– Мне нравятся твои работы, чувак. Привет, – говорю я Байрону. – Так вот, Ричард…

– Байрон делает статью о хорошеньких официантах для Time, – бесстрастным голосом сообщает Ричард.

– Ну вот, наконец-то! – говорю я Байрону. – Погоди, Ричард…

– Если это одиозная фотография, то Post не станет печатать одиозную фотографию, так что все это одна болтовня, – говорит Ричард, направляясь дальше.

– Эй, кто сказал, что она одиозная? – кричу я. – Я назвал ее не совсем уместной!

Кэндес Бушнелл внезапно протискивается сквозь толпу с криком «Ричард!», но при виде меня голос ее взлетает вверх октав так на восемьдесят, она кричит «Лапочка!» и с размаху смачно целует меня в щеку, одновременно кое-что незаметно передавая мне, и Ричард находит Дженни Симидзу, но не Скотта Бакулу, а Хлоя оказывается в компании Роя Либенталя, Эрика Гуда, Квентина Тарантино, Като Кэйлин и Бакстера Пристли, который сидит в опасной близости от нее в этой огромной кабинке со стенами из аквамаринового стекла, а мне нужно срочно положить этому конец, иначе вся история грозит обернуться для меня мучительной головной болью. Помахав Джону Кьюсаку, который ест жареных кальмаров из одной тарелки с Джульеном Темплом, я пробиваюсь через толпу к кабинке, где Хлоя, делая вид, что она страшно занята, курит «Мальборо-лайт».

Хлоя родилась в 1970 году, она Рыба и клиент САА. Пухлые губы, тонкая кость, большая грудь (имплантаты), длинные мускулистые ноги, широкие скулы, огромные голубые глаза, безупречная кожа, прямой нос, объем талии пятьдесят семь сантиметров, улыбка, которая никогда не выглядит как ухмылка, счет за мобильный телефон доходит до 1200 долларов в месяц, ненавидит себя, хотя, собственно, за что? Ее открыли, когда она танцевала на пляже в Майами, и взяли сниматься полуобнаженной в клип Aerosmith, затем в Playboy и – дважды – на обложку Sports Illustrated. С тех пор она появилась на обложках различных журналов уже более четырехсот раз. Календарь, для которого она снималась на Карибах, продался тиражом более двух миллионов. Книга под названием «Настоящая Я», написанная за нее литературным негром Биллом Земе[23], продержалась в списке бестселлеров New York Times где-то двенадцать недель. Она все время говорит по телефону с менеджерами, которые перезаключают контракты, с агентом, который получает пятнадцать процентов, тремя пиар-агентами, двумя адвокатами, бесчисленными администраторами. В настоящий момент Хлоя собирается подписать многомиллионный контракт с Lancôme, но, кроме этого, имеется еще множество кандидатов – особенно теперь, когда «слухи» о «небольшой проблеме с наркотиками» были «решительно опровергнуты»: Banana Republic (нет), Benetton (нет), Chanel (да), Gap (возможно), Christian Dior (гмм), French Connection (шутка), Guess? (не-а), Ralph Lauren (проблематично), Pepe Jeans (издеваетесь?), Calvin Klein (этого с меня хватит), Pepsi (звучит зловеще, но почему бы нет?) и т. д. и т. п. Шоколад – единственная пища, к которой Хлоя питает хоть какое-то пристрастие, – подвергнут жесткому нормированию. Полный запрет на рис, картофель, растительные масла и хлеб. Только пареные овощи, некоторые виды фруктов, отварная рыба и курица. Мы не ужинали вместе уже довольно давно, потому что всю прошлую неделю у нее были примерки для пятнадцати показов на этой неделе, иными словами, каждому дизайнеру предстояло примерить на ней около ста двадцати комплектов одежды, а завтра, кроме двух показов, у нее еще съемки для японской телевизионной рекламы и встреча с режиссером видео, который должен ей объяснить сценарий, потому что Хлоя никогда в них ничего не понимает. За десять дней ее работы запрашивают 1,7 миллиона. Где-то есть контракт на такую сумму.

Сегодня вечером на Хлое костюм Prada – юбка и открытый лиф без рукавов, – черные сандалеты из натуральной кожи и металлически-зеленые темные очки с большими загибающимися стеклами (очки она снимает, как только замечает, что я приближаюсь к ней).

– Извини, зайка, я заблудился, – говорю я, проскальзывая к ней в кабинку.

– Знакомьтесь, мой спаситель, – говорит Хлоя, натянуто улыбаясь.

Рой, Квентин, Като и Эрик сразу сваливают, явно жестоко разочарованные, бормоча мне на ходу «привет, чувак» и говоря, что придут завтра на открытие клуба, но Бакстер Пристли остается сидеть, где сидел, – один кончик воротника заправлен под пиджак цвета Aquafresh, другой торчит наружу – и жует свой Peppermint. Закончил кинофакультет Нью-Йоркского университета, богат, двадцать пять лет, прирабатывает моделью (на сегодняшний день может похвастаться только групповыми снимками для рекламы Guess? Banana Republic и Tommy Hilfiger), блондин, стриженный «под пажа», тусовался с Элизабет Зальцман, как и я, – вот те на!

– Привет, чувак, – выдыхаю я, одновременно наклоняясь через столик, чтобы поцеловать Хлою в губы, и в душе уже ненавидя предстоящий обмен любезностями.

– Привет, Виктор. – Бакстер пожимает мою руку. – Как там с клубом? Все готово к завтрашнему дню?

– Есть ли у тебя время слушать мое нытье?[24]

И вот мы сидим в кабинке и вроде бы как обозреваем весь остальной зал, причем мои глаза прикованы к большому столу в центре, под люстрой, изготовленной из поплавков туалетных бачков и проводки, извлеченной из старых холодильников, где Эрик Богосян, Джим Джармуш, Ларри Гагосян, Харви Кейтель, Тим Рот и, как это ни странно, Рикки Лейк едят салаты, отчего мне вдруг вспоминается, что я до сих пор так и не решил вопрос с крутонами.

Уловив наконец мое настроение, Бакстер встает из-за стола, кладет в карман свой мобильный Audiovox MVX, лежавший рядом с Хлоиным Ericsson DF, и неуклюже жмет мне руку опять.

– Увидимся завтра, ребята. – Немного помедлив, он отлепляет Peppermint от своих пухлых алых губ. – Ну, так, значит, гм, до скорого!

– До скорого, Бакстер! – говорит Хлоя усталым, но ласковым голосом.

– Ага, бывай, чувак, – бормочу я под нос, демонстрируя тщательно отрепетированное хамство, и как только Бакстер отходит на достаточное расстояние, я деликатно интересуюсь: – Что за дела, солнышко? Кто это такой?

Хлоя ничего не отвечает, но бросает на меня недвусмысленный взгляд.

Пауза.

– Эй, дорогуша, ты смотришь на меня так, словно я – концерт группы Hootie & The Blowfish. У меня даже мурашки по спине бегут.

– Бакстер Пристли? – не то спрашивает, не то утверждает она мрачно, ковыряясь в стоящем перед ней блюде с вареным сельдереем.

– И кто такой этот Бакстер Пристли? – Я достаю из кармана пакетик с великолепной травой и сигаретную бумагу. – Какой такой на хрен Бакстер Пристли?

– Он работает в новом шоу Даррена Стара, а еще играет на басу в группе «Эй, это мой ботинок», – говорит Хлоя, закуривая еще одну сигарету.

– Бакстер Пристли? Да такого имени просто не существует! – бормочу я, старательно отделяя зернышки от травы.

– Сам-то ты тусуешься с народом по имени Плез и Фетиш и человеком, которого родители назвали при рождении Томат…

– Позже они согласились с тем, что, возможно, погорячились.

– …и ведешь бизнес с людьми, которых зовут Бенни Бенни и Дэмиен Натчес Росс? Ты, случайно, не хочешь извиниться передо мной за то, что на час опоздал? Мне пришлось ждать тебя наверху в офисе у Эрика.

– О боже, я уверен, что он был не против, – мычу я, не отрываясь от забивки косяка. – Черт побери, зайка, я просто надеялся, что за это время ты слегка развлечешь папарацци. – Пауза. – И его зовут Кенни Кенни, дорогуша.

– Я была так занята сегодня, – вздыхает она.

– Общением с Бакстером Пристли? Поэтому я и сижу с пустым бокалом? – спрашиваю я ледяным тоном и подзываю Клифа, метрдотеля, но уже слишком поздно – Эрик посылает нам от заведения бутылку шампанского Cristal урожая 1985 года.

– Похоже, я начинаю привыкать к твоей забывчивости, Виктор, – говорит она.

– Хлоя! Это ты одновременно снимаешься в рекламе меховых изделий и перечисляешь гонорары в Greenpeace. Это ты – сплошной клубок противоречий, солнышко, а вовсе не парень, который сидит напротив тебя.

– Бакстер одно время ухаживал за Лорен Хайнд.

Хлоя тушит сигарету и благодарно улыбается очень хорошенькому официанту, который наливает шампанское в фужеры.

– Бакстер одно время ухаживал за Лорен Хайнд?

– Ну да.

– Кто такая Лорен Хайнд?

– Лорен Хайнд, Виктор! – Хлоя выговаривает это имя так, словно оно что-то означает. – Да ты же сам ухаживал за ней, зайка!

– Я? За ней? Да? Гмм!

– Спокойной ночи, Виктор.

– Я просто не помню никакой Лорен Хайнд, детка. Плости, дологая!

– Ты не помнишь Лорен Хайнд? – переспрашивает она недоверчиво. – Ты не помнишь, как за ней бегал? О боже, что же ты обо мне потом говорить-то станешь?

– Ничего особенного, солнышко, – говорю я ей, закончив наконец выбирать из травы семена. – Мы собираемся пожениться и жить вместе до старости. Как прошли показы? Посмотри – вон идет Скотт Бакула. Эй, привет, чувак! Ричард ищет тебя, старина.

– Лорен Хайнд, Виктор!

– Боже мой, как круто! Альфонс, привет, – у тебя клевая татуировка, приятель!

Я поворачиваюсь обратно к Хлое.

– Ты знаешь, что Дэмиен носит шиньон? Похоже, что он немного спятил на париках.

– Кто тебе это сказал?

– Один из парней в клубе, – выпаливаю я поспешно.

– Лорен Хайнд, Виктор, – ну неужели ты не помнишь Лорен Хайнд?

– Кто она такая? – говорю я, скорчив страшную рожу, и, наклонившись, звонко целую Хлою в шею.

Внезапно к нам подлетает Патрик Макмаллан, вежливо интересуется, как прошли показы, и просит разрешения сделать снимок. Мы с Хлоей придвигаемся поближе друг к другу, смотрим в объектив, улыбаемся, вспышка.

– Эй, траву не просыпь! – предупреждаю я его, когда, заметив Патрика Келли, он поспешно бросается следом за ним. – Как ты думаешь, – спрашиваю у Хлои, – он слышал меня?

– Лорен Хайнд – одна из моих лучших подруг, Виктор.

– Я с ней незнаком, но если она твоя подруга – ну, тогда стоит ли говорить, что я автоматически за? – говорю я, скручивая косяк.

– Виктор, ты учился вместе с ней!

– Я не учился вместе с ней, зайка, – бормочу я, помахивая рукой Россу Блекнеру и его новому любовнику – парню, который работал в Амагансетте в клубе Salamander, и недавно о нем был большой материал в Bikini.

– Прости меня, если я ошибаюсь, но ты учился в Кэмдене вместе с Лорен Хайнд.

Она закуривает еще одну сигарету и наконец отпивает из бокала с шампанским.

– Разумеется, разумеется, – говорю я, пытаясь успокоить ее. – Ах да, конечно!

– Может, ты и как в колледже учился, тоже не помнишь, Виктор?

– Ты это в буквальном или в переносном смысле?

– А что, есть какая-то разница? – спрашивает она. – Почему ты такой тупой?

– Не знаю, зайка, наверное, в генах что-нибудь не так.

– Не неси чушь! Тебе не нравится, как зовут Бакстера Пристли, но при этом ты дружишь с людьми, которых зовут Лапуся, Голубь и На-На.

– Ну и что? – наконец выпаливаю я. – А ты спала с Чарли Шином. У всех есть свои маленькие недостатки.

– Лучше бы я поужинала с Бакстером, – цедит Хлоя.

– Солнышко, ну что ты! Выпей немножко шампанского, попробуй фруктового мороженого. Сейчас дунем и сразу успокоимся. Кстати, кто такой этот Бакстер?

– Ты встречался с ним на матче «Никс»[25].

– Боже мой, конечно: новый тип мужчины-беспризорника, недокормленного, со сбившимися в колтун волосами, вид как у постоянного пациента наркологической клиники… – Я тут же осекаюсь и бросаю нервный взгляд на Хлою, но затем нахожу изящное завершение реплики. – Эстетика гранджа нанесла непоправимый ущерб облику американского мужчины, зайка. Невольно вспомнишь с тоской восьмидесятые годы.

– Только ты способен брякнуть такое, Виктор!

– Тем не менее я уже обращал внимание, что на матчах «Никс» ты постоянно флиртуешь с Джон Джоном.

– Можно подумать, ты не бросил бы меня, подвернись тебе случай переметнуться к Дэрил Ханне.

– Солнышко, если бы я искал рекламы, я бы переметнулся к Джон Джону. – Я замолкаю на мгновение, облизываю губы, гляжу в потолок и роняю: – А что, гм, как ты думаешь… такое в принципе возможно?

Она отвечает мне выразительным взглядом.

Я обнимаю ее со словами: «Иди сюда, зайка!» – и целую опять. Моя щека становится влажной, потому что волосы Хлои всегда влажны от кокосового масла.

– Зайка, почему у тебя всегда волосы мокрые?

Люди с видеокамерами с Fashion TV снуют повсюду, и я вынужден попросить Клифа передать Эрику, чтобы он принял все меры, дабы они не оказались поблизости от Хлои. Музыка М People перетекает в какую-то песню Элвиса Костелло среднего периода, которая постепенно превращается в нечто из последнего альбома Better Than Ezra. Я заказываю порцию малинового шербета и пытаюсь развеселить Хлою, мурлыкая на мотив Принса: «Она ест малиновый шербет… типа того, что делают в Bowery Bar…»

Но Хлоя угрюмо смотрит на свою тарелку.

– Дорогая, это всего лишь сельдерей. В чем дело?

– Я на ногах с пяти утра, и мне хочется плакать.

– Эй, а как же званый обед в Fashion Café?

– Я сидела и смотрела, как Джеймс Трумэн ест гигантский трюфель, и от этого мне стало совсем не по себе.

– Потому что… тебе тоже хотелось трюфель?

– Нет, Виктор! Боже мой, ты совсем ничего не понимаешь!

– Господи, я тебя умоляю! Чего ты от меня ждешь? Чтобы я уехал на год во Флоренцию изучать поэзию эпохи Возрождения? В то время как ты удаляешь волосы с ног воском в салоне Elizabeth Arden десять раз в месяц?

– И это говорит мне тот, кто корпит над планом рассадки гостей за столами?

– Зайка, зайка, зайка, – ною я, закуривая косяк, – мой диджей пропал, а завтра – открытие клуба, к тому же у меня завтра фотосессия, гребаный показ и еще обед с отцом. – Пауза. – Блин, про репетицию группы забыл.

– Как твой отец поживает? – спрашивает она без особого интереса.

– Коварный план, – бормочу я, – двигатель сюжета.

Пегги Сигал проходит мимо, вся в тафте с головы до ног, и я ныряю под стол, где кладу голову на колени Хлое и, глядя ей прямо в глаза, затягиваюсь изо всех сил марихуаной.

– Пегги хочет быть моим пиар-агентом, – объясняю я, возвращаясь на место.

Хлоя молча смотрит на меня.

– Ну-у-у, ладно, – продолжаю я. – Итак, Джеймс Трумэн ест гигантский трюфель? На обед? Материал для Entertainment Tonight – валяй дальше.

– Это было так круто, что я поела, – послышалось мне.

– И что ты поела? – бормочу я безразлично, махнув рукой Фредерике, которая надувает губки и косит глазами, словно я младенец или очень большая кукла.

– Я не ела, Виктор, болело. О боже, ты меня никогда не слушаешь!

– Я пошутил, зайка. Это шутка. Я всегда внимательно тебя слушаю. – (Она смотрит на меня, ожидая продолжения.) – Итак, у тебя болела нога, и… я все правильно понял? – (Она продолжает смотреть на меня.) – Ну, ладно, ладно, не сердись, реальность постоянно ускользает от меня… – Я снова затягиваюсь, нервно поглядывая на нее. – Ита-а-к, ты завтра снимаешься, гм, для ролика. А что это за ролик? – Пауза. – Ну, ты типа голая в нем будешь или как? – Пауза, еще одна затяжка, затем я выпускаю дым, склонив голову набок, чтобы он не попал ей в глаза. – Ну, что там за дела? – (Она продолжает молча смотреть на меня.) – Ну, так как – голая или… эээ… нет?

– Зачем тебе это? – спрашивает она отрывисто. – Какая разница?

– Зайка, зайка, зайка. В последний раз, когда ты снималась, ты танцевала на крыше автомобиля в одном бюстгальтере. Зайка, зайка, зайка… – Я горестно качаю головой. – Я мечусь в холодном поту от тревоги.

– Виктор, сколько раз ты снимался в рекламе плавок. А еще тебя снимали для этой эротической книги Мадонны. Господи, да ты был в той самой рекламе Versace, где – я не ошибаюсь? – вроде бы просматривалась твоя лобковая растительность?

– Да, но Мадонна не включила мои снимки в книгу – и, скажем, слава богу. К тому же существует огромная разница между моей лобковой растительностью – которая, кстати, была высветлена — и твоими сиськами, зайка. О боже, я тебя умоляю, забудь этот разговор, я не понимаю, к чему ты все это вспомнила…

– Это называется политикой двойного стандарта, Виктор.

– Двойного стандарта? – Я затягиваюсь еще раз, уже не смакуя, и говорю, немного подобрев: – По крайней мере, я не снимался для Playgirl.

– С чем тебя и поздравляю. Но не из-за меня, а из-за твоего отца. Так что не лицемерь.

– А мне нравится лицемерить.

И я пожимаю плечами с завидной непринужденностью.

– Все это очень мило для семилетнего мальчишки, но ты на двадцать лет старше – иначе как задержкой в развитии это уже не назовешь.

– Дорогая, у меня просто кризис. Диджей Майка исчезла, завтра у меня адский денек, с «Коматозниками-два» – сплошная муть и туман – кто знает, какого хрена здесь вообще происходит. Билл принимает меня за какого-то Дагби, а ты же знаешь, сколько времени я, блин, убил, чтобы привести этот сценарий в приличный вид…

– А как дела с рекламой картофельных чипсов?

– Зайка, зайка, зайка… Прыгать по пляжу, затем положить в рот Pringle, а затем изобразить восторг – и все почему? – да потому, что он, блин, он с пряностями? Нет, солнышко. – И мой стон наполняет кабинку. – Кстати, у тебя нет визина?

– Это работа, Виктор, – отвечает Хлоя. – Это деньги.

– Я вообще думаю, что сделал большую ошибку, подписавшись с САА. Помнишь жуткую историю, которую ты мне рассказывала про Майка Овица?

– Какую еще жуткую историю?

– Помнишь, тебя пригласили встретиться со всеми этими важными шишками из САА вроде Боба Букмена и Джея Махони на просмотре в зале на бульваре Уилшир; фильм оказался новенькой копией «Тора! Тора! Тора!»[26], и все время просмотра они смеялись! Ты что, не помнишь, как ты мне это рассказывала?

– Ах, Виктор, – вздыхает Хлоя, которая даже не слушает меня. – Я была позавчера с Лорен в СоХо, и мы обедали в Zoe, и тут кто-то подошел ко мне и сказал: «Ой, вы так похожи на Хлою Бирнс!»

– А ты ему в ответ: «Да как вы смеете?» – спрашиваю я, глядя на нее украдкой.

– А я сказала: «Да? Правда?»

– Похоже, позавчера у тебя был, эээ, не очень насыщенный день. – Поперхнувшись дымом, я хватаюсь за шампанское. – А кто эта Лорен?

– Виктор, ты совсем меня не слушаешь.

– Не надо, солнышко, брось! Когда ты была молода и твое сердце было открыто, ты говорила: «Живи и давай жить другим». – Я замолкаю, снова затягиваюсь косяком и продолжаю: – Ты же помнишь еще? Ты же помнишь еще? Ты же помнишь еще?[27]

Я снова кашляю, изо рта у меня идет дым.

– Ты разговариваешь не со мной, – говорит Хлоя сурово, пожалуй вкладывая в эту фразу слишком много чувства. – Смотришь-то ты на меня, но разговариваешь не со мной.

– Зайка, я твой самый большой фанат, – говорю, – и я утверждаю это, находясь практически в здравом уме и трезвой памяти.

– Смотри-ка, заговорил совсем как взрослый!

Новые Девочки Дня пропархивают мимо нашей кабинки, нервно посматривая на Хлою, – одна из них ест на ходу палочку с фиолетовой сахарной ватой, направляясь приплясывать перед входом в туалет. У Хлои на лице такое выражение, словно она случайно выпила какую-то гадость или съела несвежее сасими.

– Не надо, солнышко, брось! Ты что, хочешь закончить жизнь на овечьей ферме в Австралии и доить гребаных динго? Провести остаток своих дней в интернете, отвечая на электронную почту? Я тебя умоляю! Воспрянь духом!

Длинная пауза, а затем:

– Доить… динго?

– Большинство этих девушек закончили не больше восьми классов.

– Ты учился в Кэмдене, а что толку?

Люди останавливаются возле нас, выпрашивают приглашения на открытие клуба, которые я придирчиво раздаю, говорят мне, что видели мою личность на прошлой неделе в Майами в баре Marlin, в офисе Elite на первом этаже отеля, в Strand; к тому времени, когда Майкл Берген заявляет мне, что мы вместе пили латте со льдом на фотосессии Брюса Вебера и Ральфа Лорена на Ки-Бискейн[28], я уже слишком устал отрицать, что меня не было в Майами на прошлых выходных, поэтому я спрашиваю Майкла, понравился ли ему латте, а он отвечает, что так себе, после чего в комнате становится заметно прохладнее. Хлоя, погруженная в собственные мысли, безропотно пьет шампанское. Патрик Бейтман, пришедший в сопровождении толпы пиар-агентов и трех сыновей известного кинопродюсера, подходит ко мне, пожимает мне руку, рассматривает Хлою, спрашивает, как продвигаются дела с клубом, будет ли завтра открытие, говорит, что Дэмиен пригласил его, вручает мне сигару, а я изучаю странные пятна на лацканах его пиджака Armani, который стоит, как хороший автомобиль.

– Цирк уже в пути, только клоуны задержались, чувак, – заверяю я Патрика.

– Просто хочу быть в курсе, – говорит он, подмигивая Хлое.

После того как он уходит, я докуриваю косяк, затем смотрю на часы, но, поскольку я их забыл, вижу на их месте только собственное запястье.

– Странный он, – говорит Хлоя. – А я суп хочу.

– Он славный парень, зайка. – (Хлоя устраивается удобнее и смотрит на меня с отвращением.) – А что? У него даже свой собственный герб есть.

– Кто тебе это сказал?

– Он сам. Он мне сказал, что у него есть собственный герб.

– Я тебя умоляю, – говорит Хлоя.

Хлоя берет счет, а я, чтобы как-то сгладить неловкость ситуации, наклоняюсь поцеловать ее, в то время как вьющиеся вокруг папарацци создают суматоху, к которой мы уже порядком привыкли.

На моментальных снимках моей памяти лофт Хлои выглядит так, словно интерьером занимался Дэн Флэвин: две складные софы от Toshiyuki Kita, пол с паркетом из белого клена, шесть винных фужеров Baccarat – подарок от Брюса и Нэн Вебер, дюжина белых французских тюльпанов, тренажер StairMaster и набор гантелей, фотоальбомы – Мэтью Ролстон, Энни Лейбовиц, Херб Ритц, все с автографами, пасхальное яйцо Фаберже – подарок от Брюса Уиллиса (еще до эпохи Деми), большой строгий портрет Хлои работы Ричарда Аведона, разбросанные повсюду солнцезащитные очки, фотопортрет хозяйки квартиры, снятый Хельмутом Ньютоном, на котором Хлоя, полуголая, идет через вестибюль гостиницы Malperisa в Милане, а все делают вид, что ее не замечают, огромный плакат Уильяма Вегмана и рядом с ним гигантские премьерные афиши фильмов, таких как «Баттерфилд, 8», «Холостяцкая вечеринка» с Каролин Джонс, Одри Хепбёрн в «Завтраке у Тиффани». Над туалетным столиком Хлои клейкой лентой прикреплен вырванный из факса гигантский рулон бумаги, на котором выписан распорядок ее встреч: понедельник, 9:00 – Байрон Ларс, 11:00 – Марк Эйзен, 14:00 – Николь Миллер, 18:00 – Дух из Woo Tang Clan; вторник, 10:00 – Ральф Лорен; среда, 11:00 – Анна Суи, 14:00 – Кельвин Кляйн, 16:00 – Билл Бласс, 19:00 – Исаак Мизрахи; четверг, 9:00 – Донна Каран, 17:00 – Тодд Олдем, и далее в том же духе до воскресенья. Столы и полки завалены иностранными банкнотами и пустыми бутылками из-под Glacier. В холодильнике уже стоит завтрак, который приготовила Луна: красный грейпфрут, Evian, холодный травяной чай, обезжиренный йогурт с черникой, четвертушка рогалика с маком – иногда обжаренная, иногда нет, белужья икра – по «особым дням». Жиль Бенсимон, Джульет Льюис, Патрик Демаршелье, Рон Галотти, Питер Линдберг и Бакстер Пристли отметились на ее автоответчике.

Я принимаю душ, втираю в кожу вокруг глаз средство от геморроя Preparation H и Clinique Eye Fitness и прослушиваю свой автоответчик: Эллен фон Унверт, Эрик Штольц, Элисон Пул, Николас Кейдж, Николетт Шеридан, Стивен Дорф и кто-то со зловещим голосом из TriStar. Когда я выхожу из ванной, обернув махровое полотенце Ralph Lauren вокруг бедер, Хлоя сидит на кровати с обреченным видом, прижав колени к груди. Слезы текут у нее по щекам, ее бьет дрожь, она торопливо глотает ксанакс, чтобы предупредить приступ паники. По телевизору показывают очередной фильм об опасности силиконовых имплантатов.

– Это всего лишь силикон, зайка, – говорю я, пытаясь утешить ее. – Я приму хальцион, ладно? Позавчера я съел только половинку сэндвича с беконом. И курю много.

– О боже, Виктор. – Ее все еще бьет дрожь.

– Помнишь тот период, когда ты выстригла себе волосы, красилась в разные цвета и все время плакала?

– Виктор, – рыдает она, – я тогда была на грани самоубийства. У меня был передоз.

– Солнышко, главное, что ты не пропустила при этом ни одной работы.

– Виктор, мне уже двадцать шесть. Для модели это где-то лет так сто с хвостиком.

– Зайка, ты должна немедленно избавиться от неуверенности в себе. – Я трясу ее за плечи. – Ты – икона, малышка, – шепчу я ей на ухо. – Ты – ориентир для всех. – Я нежно целую ее в шейку. – Ты воплощаешь физическое совершенство нашей эпохи, ты не просто модель, ты – звезда. – И наконец, взяв ее лицо в свои ладони, я изрекаю: – Красота тела невозможна без красоты души.

– Но это не моя душа выходит на подиум двадцать раз на дню! – кричит она в ответ. – Это не моей души фотографию напечатают в следующем месяце на обложке гребаного Harper’s Bazaar! И Lancôme собирается заключать контракт не с моей душой!

Рыдания, всхлипы, все по полной программе, настоящее светопреставление.

– Солнышко… – отстраняюсь я. – Я вовсе не хочу проснуться однажды утром и увидеть, что у тебя снова из-за этих самых имплантатов снесло крышу и ты скрываешься в Chateau Marmont в Голливуде, тусуясь с Кифером, Дермотом и Слаем. Так что знаешь, зайка, тебе лучше слегка остыть.

Затем следует десяти- (а может, и двух-) минутное молчание, затем ксанакс начинает действовать, и Хлоя сообщает:

– Я чувствую себя гораздо лучше.

– Зайка, Энди однажды сказал, что красота – признак ума.

Она медленно переводит взгляд на меня:

– Кто, Виктор? Кто? Какой такой Энди? – Она откашливается, сморкается и продолжает: – Энди Кауфман? Энди Гриффит? Кто тебе, черт побери, это сказал? Энди Руни?

– Уорхол, – говорю я тихо и обиженно. – Энди Уорхол, зайка.

Она встает с кровати, идет в ванную, брызгает себе в лицо холодной водой, втирает в кожу вокруг глаз крем от геморроя Preparation H.

– Мир моды в любом случае умирает. – Хлоя зевает, потягивается, подходит к одному из стенных шкафов и открывает его. – Что еще тут скажешь?

– Может, это не так уж и плохо, зайка? – говорю я расплывчато, подвигаясь поближе к телевизору.

– Виктор, ты знаешь, кто платит закладную за все это? – восклицает Хлоя, показывая жестом на квартиру.

Я начинаю искать видеокассету с «Коматозниками», которую забыл здесь на прошлой неделе, но нахожу только пустую упаковку от кассеты с программой Арсенио Холла, в которой участвовала Хлоя, кассету с двумя фильмами, где она снималась, – «Вечеринка на горе» с Эмери Робертом и «Город юных» с Херли Томпсоном, еще один документальный фильм об опасности грудных имплантатов и «Мелроуз-плейс» за прошлую неделю. На экране идет реклама – что-то зернисто-невнятное, репродукция репродукции. Когда я оборачиваюсь, Хлоя стоит перед большим зеркалом с платьем в руках и подмигивает своему отражению.

Это оригинальное сари Todd Oldham: черно-коричневое, без бретелек, с узорами в духе индейцев навахо и с флуоресцентными вставками.

Моя первая мысль: украла у Элисон.

– Гмм, зайка… – я прочищаю горло, – что это?

– Я репетирую подмигивание для съемок, – отвечает она. – Руперт утверждает, что я подмигиваю неправильно.

– Ага, ладно. Я возьму отпуск, и мы будем репетировать вместе. – Я выдерживаю паузу, а затем осторожно разъясняю: – Я, вообще-то, имел в виду платье.

– Тебе нравится? – спрашивает она, просияв, и поворачивается ко мне. – Я буду в нем завтра вечером.

– Ты уверена… гм, зайка?

– Что? В чем дело? – Хлоя вешает платье обратно в шкаф.

– Ну, дорогая, – говорю я, покачивая головой. – Что-то я сомневаюсь по поводу этого платья.

– Не тебе же его носить, Виктор.

– Может, и тебе не стоит?

– Стоп. Я вовсе не собираюсь…

– Зайка, ты в нем выглядишь точь-в-точь как Покахонтас.

– Тодд дал мне это платье специально для завтрашнего вечера…

– Может, что-нибудь проще, не до такой степени мультикультурное? С меньшим процентом политкорректности? В старом добром духе Armani? – Я делаю шаг к шкафу. – Давай я выберу что-нибудь для тебя.

– Виктор! – Она встает между мной и дверцей шкафа. – Я буду в этом платье. – Внезапно она обращает внимание на мои лодыжки: – Что это за царапины?

– Где? – Я тоже смотрю на лодыжки.

– На твоих лодыжках. – Она опрокидывает меня на кровать и обследует мои лодыжки, а затем красные отметины на икрах. – Походит на собаку. У тебя пути вчера с собаками не пересекались?

– Ах, зайка! Только с собаками я вчера и общался, – стону я, глядя в потолок. – Ты даже себе представить не можешь.

– Это царапины от собачьих когтей, Виктор.

– Неужели? – говорю я, присаживаясь и делая вид, что впервые заметил следы. – Бо и Джей-Ди лизали мне ботинки и, наверное, слегка меня поцарапали. Есть у тебя что-нибудь дезинфицирующее?

– Где это на тебя собаки напали? – снова спрашивает она.

– Зайка, ты так проницательна.

Она безучастно рассматривает царапины, затем перекатывается на свою сторону кровати и берет в руки сценарий, присланный ей САА, – мини-сериал, который опять будут снимать на каком-то тропическом острове, что, на ее взгляд, совершенно ужасно, хотя против самого слова «мини-сериал» она ничего не имеет. Я подумываю уже, не сказать ли мне что-нибудь вроде: «Зайка, завтра в газетах может появиться типа кое-что неприятное для тебя». На MTV показывают какой-то длинный план полупустого дома, снятый камерой с плеча.

Я резко перекатываюсь поближе к Хлое.

– Похоже, мы нашли новое помещение, – говорю ей. – Я встречаюсь с Уэйверли завтра. – (Хлоя молчит.) – Если верить Берлу, я смогу открыться в течение трех месяцев. – Я бросаю на нее взгляд. – Такое ощущение, что тебе до этого нет никакого дела, зайка.

– Я не уверена, на самом ли деле это хорошая идея.

– Что? Открыть собственное заведение?

– При этом могут пострадать личные отношения.

– Надеюсь, не между нами? – говорю я, беря ее за руку; она смотрит в сценарий. – Что здесь не так? – Я сажусь. – Больше всего в жизни – если, конечно, не считать «Коматозников-два» – мне хочется сейчас открыть свой собственный клуб.

Хлоя вздыхает и переворачивает непрочтенную страницу. Наконец она откладывает сценарий в сторону:

– Виктор…

– Ничего не говори, зайка! Я знаю, но разве это неразумно с моей стороны? Разве я хочу слишком многого? Неужели ты так боишься того, что я хочу полностью переменить свою жизнь?

– Виктор…

– Зайка, всю мою жизнь…

И вдруг она спрашивает ни с того ни сего:

– Ты никогда мне не изменял?

Надеюсь, я не выдержал слишком большую паузу перед тем, как со словами «Ах, солнышко!» я склонился к ней, сжав в руке ее пальчики, лежавшие поверх логотипа САА.

– Зачем ты меня об этом спрашиваешь? – и тут же спрашиваю сам: – А ты?

– Я просто хотела услышать, что ты был всегда… мне верен.

Она смотрит обратно на сценарий, затем на экран телевизора, на котором показывают очень миленький розовый туман чуть ли не целую минуту.

– Для меня это очень важно, Виктор.

– Всегда, всегда, я был всегда тебе верен! Не надо меня недооценивать!

– Займемся любовью, Виктор! – шепчет она.

Я нежно целую ее в губы. Она в ответ так впивается в меня, что мне даже приходится отстраниться и прошептать: «Ах, зайка, я ужасно устал!» Приподнимаю голову, потому что по MTV показывают новый клип Soul Asylum, и хочу, чтобы Хлоя тоже его посмотрела, но она уже отвернулась от меня. Моя фотография, очень миленькая, снятая Хербом Ритцем, стоит у Хлои на ночном столике; это единственная моя фотография, которую я позволил ей вставить в рамку.

– Херб завтра придет? – тихо спрашиваю я.

– Не думаю, – отвечает она сдавленным голосом.

– Ты знаешь, где он? – спрашиваю я волосы на ее затылке.

– Слушай, какая разница?

Хлою возбуждают компакты Шинейд О’Коннор, восковые свечи, запах моего одеколона, ложь. Если отвлечься от запаха кокосового масла, то ее волосы пахнут как можжевельник или, может быть, ива. Хлоя спит рядом со мной, и ей снятся вспышки фотографов в нескольких дюймах от ее лица, снится, как она бежит голая по зимнему пляжу, притворяясь, будто дело происходит летом, или как сидит под пальмой, в ветвях которой кишат пауки, где-нибудь на Борнео, или как скользит еще по одному красному ковру после бессонной ночи в самолете, а папарацци ждут и люди из Miramax звонят беспрестанно. Она видит сон во сне, в котором все шестьсот данных ею интервью плавно перетекают в кошмары, чье действие развертывается на белых пляжах Тихого океана, под лучами средиземноморского заката, во Французских Альпах, в Милане, Париже, Токио. Мелькают ледяные волны, иностранные газеты, напечатанные на розовой бумаге, кипы журналов с изображением ее безупречного лица, отретушированного до неживого совершенства и увеличенного во весь размер обложки, и мне с трудом удается заснуть, потому что в голове все время вертится фраза из материала о Хлое в Vanity Fair, который делал Кевин Сессумс: «Даже если вы видите ее в первый раз, она каким-то чудесным образом кажется вам такой знакомой, словно вы знали ее всю жизнь».

Верхом на моей «веспе» в клуб, чтобы позавтракать вместе с Дэмиеном в полвосьмого. По пути я три раза останавливаюсь у газетных киосков проверить прессу (ни малейших следов фотографии, временная передышка, а может, и не временная). Мы завтракаем в главном зале, который в это время суток выглядит неуютно и безлико – сплошные белые стены и черные вельветовые банкетки. Фотограф из Vanity Fair, напяливший шляпу типа тех, что носят тайские крестьяне на рисовых полях, часто слепит вспышками прямо в глаза. На одних мониторах идет «Казино „Рояль“», на других – «Горнолыжник», в то время как сверху доносятся голоса Бо и Пейтона – голубая рота заступила на боевую вахту у телефонов. За нашим столом собрались Дэмиен, я, Джей-Ди (который сидит в сторонке и что-то помечает в блокноте), а еще те самые две гориллы из черного джипа. На обоих – черные рубашки поло. Покончив с завтраком, мы углубляемся в разбросанные повсюду газеты с материалами, посвященными сегодняшнему событию. Ричард Джонсон в Post, Джордж Раш в News (моя большая фотография с заголовком «Сегодня Он – Мальчик Дня»), Майкл Флеминг в Variety, Майкл Мусто распинается в Village Voice, также упоминают о клубе Синди Адамс, Лиз Смит, Бадди Сигал, Билли Норвич, Джин Уильямс и А. Дж. Бенза. Я оставляю сообщение от лица Дагби на голосовой почте моего агента Билла. Дэмиен прихлебывает холодный латте без кофеина с ароматом лесного ореха и ванили и вертит в пальцах сигару Monte Cristo, которую то и дело порывается зажечь, но так и не зажигает. Он выглядит как настоящий мачо в черной футболке Comme des Garçons под черным же двубортным пиджаком, с часами Cartier модели Panthere на односторонне волосатом запястье, в темных очках с диоптриями Giorgio Armani, украшающих его правильной формы череп, и с мобильным телефоном Motorola Startak, элегантно лежащим рядом все с тем же односторонне волосатым запястьем. На прошлой неделе Дэмиен купил себе шестисотый «мерс» и только что в компании своих горилл подбросил на нем Линду Евангелисту на показ Синтии Роу, а в комнате холодно, и мы едим мюсли и десерт, и все было бы славно, полный блеск и просто зашибись, когда бы не такая жуткая рань.

– И вот мы с Дольфом заходим за кулисы во время вчерашнего показа Кельвина Кляйна – обычных два таких парня, которые время от времени передают друг другу бутылку Dewar’s[29], а там Кейт Мосс, голая по пояс, прикрывает титьки обеими ручонками, а я думаю: «Ну и чего?», а потом, уже вечером, я напился какого-то смертельного мартини в Match. У Дольфа – диплом инженера-химика, он женат – я имею в виду, женат, – так что никаких тебе бимбо, и, хотя VIP-комната была битком набита евроволками, никакого тебе героина, никаких лесбиянок, никакой японщины и журнала British Esquire. Мы тусовались с Ириной – это восходящая звезда, супермодель смешанного сибирско-эскимосского происхождения. После моего пятого смертельного мартини я спросил у Ирины, каково ей было провести все детство в эскимосском иглу. – Пауза. – Вечер, эээ, закончился вскоре после этого.

Дэмиен поднимает свои темные очки, трет глаза, пытается в первый раз за сегодня приспособиться к дневному свету и просматривает заголовки в газетах.

– Хелена Кристенсен разводится с Майклом Хатченсом? Принса видели с Вероникой Уэбб? Ну и дела в мире творятся!

Внезапно Бо появляется за моим плечом и вручает мне новый исправленный список гостей, шепчет что-то неразборчивое насчет Gap в самое ухо, передает образец приглашения, на который Дэмиен до сих пор ни разу не удосужился посмотреть, и вот ему вдруг приспичило, а также россыпь поляроидов и фотографий 8×10 с портретами сегодняшней смены официанток, причем Бо стырил снимки двух своих любимиц – Ребекки и Тыквочки, которые раньше обе работали в Doppelganger.

– Шалом Харлоу чихать на меня хотела, – сообщает Дэмиен.

– У меня мурашки по спине бегут, – отзываюсь я. – Во все возрастающем количестве.

Я просматриваю меню, с которым заявились Бонго и Бобби Флэй: лосось, маринованный в соусе халапеньо, на ломтиках черного хлеба, салат из рукколы и пряной зелени под бальзамическим уксусом, фокачча с калифорнийскими артишоками, грудка цыпленка в травах с белыми грибами и/или грилеваный тунец со свежемолотым черным перцем, клубника в шоколадном соусе, а также гранитас из свежевыжатых соков.

– Кто-нибудь читал интервью Марки Марка в Times? – спрашивает Дэмиен. – Он говорит, что нижнее белье преследует его почти как привидение.

– Меня тоже, Дэмиен, – говорю я. – Послушай, вот порядок рассадки гостей.

Дэмиен подозрительно изучает Бо на предмет реакции.

Бо замечает это, делает кое-какие разъяснения насчет меню, а затем осторожно добавляет:

– И… меня тоже.

– Вчера мне хотелось трахнуть где-то так примерно двадцать незнакомок. Самых обычных девушек, тех, что попадались мне на улице. И только одна-единственная, которая просто не заметила мой «мерседес», которая не могла отличить Versace от Gap, которая даже не посмотрела на мой Patek Philippe… – Он поворачивается к гориллам, разглядывающим меня с явным неодобрением. – Это часы такие, которых у вас, скорее всего, никогда не будет. Короче, она единственная заговорила со мной, какая-то обыкновенная унылая девица подошла ко мне в Chemical, и тогда я знаками печально объяснил ей, что я немой, понимаете, то есть совсем, языка у меня нет, вообще не могу говорить, и что бы вы думали? – выяснилось, что она владеет языком жестов!

Поймав на себе взгляд Дэмиена, я говорю:

– Ну да!

– Поверь мне, Виктор, – продолжает Дэмиен, – мир полон неожиданностей. Большинство из них скучные неожиданности, но тем не менее неожиданности. Само собой разумеется, я слегка испугался и оказался в унизительном положении. Можно даже сказать, что я запаниковал, но потом все же как-то справился. – Дэмиен отхлебывает свой латте. – А может, я уже на самом деле выпал из жизни? Как я испугался, чувак! Я почувствовал себя… старым.

– О чувак, но тебе всего лишь двадцать восемь.

Я исподтишка киваю Бо, давая ему понять, что он может валить к себе наверх.

– Да, двадцать восемь. – Дэмиен обдумывает сказанное, но вместо того, чтобы ответить, показывает рукой на стопки бумаги, лежащие на столе, и говорит: – Все идет по плану? Или нам грозят какие-то катастрофы, требующие моего личного вмешательства?

– Вот образец приглашения, – говорю я и вручаю ему листок. – Думаю, у тебя еще не было времени его посмотреть.

– Очень хорошо или, как любит говорить моя подруга Диана фон Фюрстенберг, ошень карашо.

– Да, напечатаны на вторично переработанной бумаге чернилами на основе сока голубых… я хотел сказать, голубики… – Закрываю глаза и трясу головой, пытаясь прийти в себя. – Прости, эти гомики противные наверху действуют мне на нервы.

– Открытие этого клуба, Виктор, равносильно политическому заявлению, – говорит Дэмиен. – Надеюсь, ты это понимаешь?

Я думаю про себя: «Я тебя умоляю!» – но вслух произношу:

– Да, чувак.

– Мы торгуем мифом.

– Тифом?

– Нет, мифом. М-и-ф-о-м. Ну, вот если бы твой сосед по парте сказал бы тебе, что может познакомить тебя с Мисс Америкой, чтобы ты ему сказал?

– Миф… Америка?

– Об этом-то я и толкую, зайка! – Дэмиен потягивается, затем снова откидывается на спинку скамьи в кабинке. – Ничего не могу поделать, Виктор, – говорит он безо всякого выражения. – Это как секс – когда ты ходишь по своему клубу. Я чувствую себя… состоявшимся.

– Чувак, как я тебя понимаю!

– Это не клуб, Виктор. Это афродизиак.

– Итак, вот, гмм, порядок рассадки гостей за столами на банкете, а вот список прессы, приглашенной на предбанкетную вечеринку с коктейлями.

Я вручаю Дэмиену кипу листов, а он небрежно передает ее одному из своих горилл, который смотрит на нее как баран на новые ворота.

– Мне достаточно знать, кто сидит за одним столом со мной, – устало цедит Дэмиен.

– Гмм, сейчас…

Я протягиваю руку, чтобы взять список назад, и какое-то мгновение горилла буравит меня взглядом перед тем, как ослабить хватку.

– Гмм, стол номер один – ты с Элисон, Алек Болдуин, Ким Бэсинджер, Тим Хаттон, Ума Турман, Джимми и Джейн Баффет, Тед Филд, Кристи Терлингтон, Дэвид Геффен, Кельвин и Келли Кляйн, Джулиан Шнабель, Иэн Шрагер, Рассел Саймонс плюс их жены и подруги в ассортименте.

– Я сижу между Умой Турман и Кристи Терлингтон, верно?

– Ну, между Элисон и Келли…

– Нет, нет, нет, нет. Я сижу между Умой и Кристи, – изрекает Дэмиен, тыкая пальцем в меня.

– Не совсем понимаю, как… – я прочищаю горло, – отнесется к этому Элисон.

– А что она сделает? Может, щипать меня будет?

– Клево, клево, клево, – киваю я. – Джей-Ди, ты в курсе, что надо делать.

– После сегодняшнего вечера никто сюда бесплатно уже не войдет. Ах нет, за единственным исключением – хорошо одетых лесбиянок. Любой, кто будет одет, как Гарт Брукс, автоматически отсекается фейс-контролем. Нам нужна клиентура, которая поднимает классовый коэффициент.

– Поднимает классовый коэффициент? Да, да! – Внезапно я чувствую, что не могу оторвать взгляда от головы Дэмиена.

– Центр вызывает майора Тома, прием![30] – говорит Дэмиен, щелкая пальцами.

– А?

– Какого хера ты там увидел? – спрашивает он.

– Ничего особенного. Продолжай.

– На что ты смотришь?

– Да ни на что, просто я сегодня не в себе. Продолжай.

После короткого и угрожающего молчания Дэмиен продолжает ледяным тоном:

– Если я увижу кого угодно – да, да – кого угодно, кто будет тусоваться сегодня вечером в клубе в неприкольном виде, считай, что ты труп.

– У меня так пересохло от страха во рту, чувак, что я даже не могу проглотить эту информацию.

Тут Дэмиен начинает шутить и смеяться, так что я пытаюсь шутить и смеяться вместе с ним.

– Послушай, старик, – говорит он, – я просто не хочу, чтобы к нам попали самые бредовые представители городской богемы, а также типы, которые позволяют себе употреблять словечки типа «обляденно» рядом со мной и моими друзьями.

– Запиши это, пожалуйста, Джей-Ди, – прошу я.

– Никого, кто позволяет себе употреблять словечки типа «обляденно», – кивает Джей-Ди, записывая это в блокнот.

– И как обстоят дела с этим гребаным диджеем? – равнодушно спрашивает Дэмиен. – Элисон сказала мне, что у вас пропала какая-то девица по имени Миша?

– Дэмиен, мы обыскали все отели в Саут-Бич, Праге, Сиэтле, – объясняю я. – Мы проверили все наркологические клиники в северо-восточных штатах.

– Поздновато вы за это взялись, верно? – язвит Дэмиен. – Поздновато для бедной маленькой Миши?

– Мы с Виктором будем отсматривать диджеев весь день, – заверяет его Джей-Ди. – Нам уже звонили все, начиная с Аниты Сарко и Сестры Блисс до Smokin Joe. Все будет в порядке.

– А между тем уже почти восемь часов, чуваки! – говорит Дэмиен. – А самая худшая вещь в мире, парни, – это дерьмовый диджей. Я бы скорее сдох, чем взял на работу дерьмового диджея.

– Чувак, я так тебя понимаю, ты и поверить не можешь, – отзываюсь я. – У нас сотня запасных вариантов, так что все будет в порядке.

По непонятной причине я начинаю потеть, одновременно испытывая глубокое отвращение к остаткам завтрака на столе.

– Дэмиен, где мы тебя сможем найти, если ты нам вдруг понадобишься сегодня?

– Я живу в отеле Mark в президентском номере, пока у меня дома заканчивают кое-какой ремонт. Сам не знаю, что они там делают. – Он пожимает плечами и принимается жевать мюсли. – А ты все еще в даунтауне живешь?

– Ага.

– Когда ты наконец оттуда переедешь, как и все… эй, что это у тебя ноги-то трясутся? – говорит он, глядя на оказавшиеся у меня сегодня на ногах черные сапожки Agnès b со шнуровкой. – С тобой все в порядке?

– Все хорошо. Дэмиен, нам…

– В чем дело?

Он перестает жевать и начинает внимательно меня разглядывать.

– Я просто хотел спросить… – начинаю я снова.

– Что ты от меня скрываешь, Виктор?

– Ничего, чувак.

– Сейчас попробую угадать. Ты тайно подал документы в Гарвард?

Дэмиен смеется и оглядывает комнату, призывая всех засмеяться вместе с ним.

– Ага, угадал, – смеюсь я в ответ.

– До меня дошли смутные слухи, чувак, что ты трахаешь мою подругу, но доказательств нет. – Дэмиен продолжает смеяться. – Так что пойми меня, я обеспокоен.

Гориллы не смеются.

Джей-Ди уставился в содержимое своей папки.

– Чувак, но это неправда. Я ее и пальцем бы не тронул, Богом клянусь.

– Ага. – Видно было, что он обдумывает ситуацию. – У тебя же есть Хлоя Бирнс. Зачем тебе Элисон? – Дэмиен вздыхает. – Гребаная Хлоя Бирнс. – Пауза. – И как тебе это удается?

– Удается… что?

– Знаете, Мадонна однажды назначила этому парню свидание, – говорит Дэмиен телохранителям, которые и бровью не поводят, но видно, что эта информация их впечатлила.

Я робко улыбаюсь:

– Ну что ты, чувак, ты же был с Татьяной Патиц.

– С кем?

– С девушкой, которую затрахали до смерти на столе в «Восходящем солнце».

– А, было дело. Но ты-то живешь с гребаной Хлоей Бирнс, – говорит Дэмиен почтительно. – Как тебе это удается, чувак? Открой тайну?

– Ну… гмм, да нет у меня от тебя никаких тайн!

– Да нет, идиот! – Дэмиен швыряет в меня изюминку из мюслей. – Я имею в виду тайну твоего успеха у женщин.

– Гмм… никогда не делать им комплиментов? – вопросительно вякаю я.

– Что? – Дэмиен наклоняется ко мне поближе.

– Если точнее, проявлять участие. Ну, если они спрашивают, как тебе их волосы, говори, что они чересчур осветлили их… или что все хорошо, только нос слегка широковат… – Пот течет у меня по спине. – Но знаешь, главное – не перестарайся… – я делаю вид, что задумываюсь на миг, – и тогда они твои.

– Господи боже, – восхищается Дэмиен, пихая в бок одного из горилл. – Ты слышал, что он сказал?

– Как поживает Элисон? – спрашиваю я.

– Черт побери, да ты ее видишь, пожалуй, чаще, чем я.

– Я бы не сказал.

– А что, разве нет, Вик?

– Ну, ты же знаешь, я с Хлоей, и, гмм, скорее всего нет, но как бы то ни было, ты себе в голову не бери.

После долгого ледяного молчания Дэмиен изрекает:

– Почему ты не ешь свои мюсли?

– Сейчас буду, – говорю я, берясь за ложку. – Джей-Ди, дай молока, пожалуйста.

– Ох уж эта Элисон, блин, – стонет Дэмиен. – Все никак не могу понять, кто она – нимфоманка или просто сумасшедшая.

Кадр из памяти: в то время как Мистер Чау лижет Элисон ноги, она ухмыляется мне, пробивает дырочки в кокосе, перечисляет своих любимых актеров моложе двадцати четырех, включая тех, с кем она спала, и опустошает бутылочки Snapple одну за другой.

– Может, и то и другое? – отваживаюсь предположить я.

– О черт, я люблю ее! Она – словно радуга. Она – словно цветок. О боже, – стонет он. – У нее это чертово кольцо в пупке, и еще татуировки надо сводить лазером.

– Я… не знал, что у Элисон есть, гмм, кольцо в пупке.

– А откуда бы ты мог это знать? – спрашивает он.

– Да перестаньте вы, – встревает Джей-Ди.

– Кроме того, до меня дошли слухи, что ты ищешь помещение под собственный клуб, – вздыхает Дэмиен, глядя мне прямо в лицо. – Пожалуйста, скажи мне, что до меня дошли пустые, необоснованные слухи.

– Злонамеренные слухи, мой друг. У меня и мыслей нет о другом клубе, Дэмиен. Сейчас я занят поиском подходящего сценария.

– Да, да, Виктор, я в курсе. Я знаю, что мы ждем большое количество прессы, и, что греха таить, твое имя помогает…

– Спасибо, чувак.

– …но я также не могу отрицать того факта, что если ты используешь нас в качестве – есть одно хорошее выражение, как это? – ах да! – в качестве ступеньки на пути к славе, потом бросишь нас, как только этот клуб окупится, а затем на волне успеха откроешь собственный…

– Дэмиен, погоди минутку, это не такой простой вопрос, погоди минутку…

– Оставив меня и нескольких инвесторов, в числе которых ряд зубных врачей из Брентвуда, один из них, кстати, практически овощ, вложивших большие бабки в этот…

– Дэмиен, чувак, кто мне даст столько денег?

– Не знаю. Может, япошки? – Он пожимает плечами. – Или какая-нибудь кинозвезда? Или богатый педик, который нацелился на твою задницу?

– Короче говоря, Дэмиен, все это для меня большая новость, и я постараюсь выяснить, кто это старательно распускает подобные слухи.

– Позволь мне заранее выразить тебе глубокую признательность.

– Я просто хочу вернуть улыбку на лицо клубной жизни.

– Мне пора играть в гольф, – говорит безучастно Дэмиен, глядя на часы. – Затем у меня ланч в Fashion Café с Кристи Терлингтон; про нее, кстати, в последнем номере Top Model написали, что уж эта «продастся в последнюю очередь». В Fashion Café есть, кстати, виртуальная Кристи – советую тебе посмотреть. Они называют это «говорящим манекеном». Она говорит всякие фразы типа: «Я надеюсь вскоре увидеть вас снова – возможно, лично», кроме того, она цитирует Сомерсета Моэма, обсуждает политическую ситуацию в Сальвадоре, а также свой контракт с Kellogg. Я знаю, что ты думаешь по этому поводу, но у нее это классно выходит.

Дэмиен наконец встает, и гориллы следуют его примеру.

– Собираешься сегодня на какой-нибудь показ? – спрашиваю я. – Или у тебя в планах еще один суд над Готти?[31]

– А что, разве его снова судят? – Тут до Дэмиена доходит. – А ты у нас, однако, шутник. Только шутки у тебя не смешные.

– Спасибо.

– Да, я пойду на показы. Идет Неделя моды, что еще можно делать в это время? – вздыхает Дэмиен. – А ты где-то выступаешь?

– Ага, у Тодда Олдема. Один из парней, которые следуют за моделями, когда те выходят на подиум. Знаешь, это что-то вроде темы: «За каждой женщиной…»

– Вьется какой-нибудь хорек? Смешно! – Дэмиен потягивается. – Звучит просто офигительно. Ну и как, ты готов?

– Будь спокоен, чувак! Я – скала, я – остров[32].

– Кто бы стал с этим спорить?

– В этом я весь, Дэмиен.

– Уже завязал с OPP?

– Ты же меня знаешь.

– Ты сумасшедший, – усмехается Дэмиен.

– Главное – ясность, зайка. Абсолютная ясность.

– Хотел бы я знать, Виктор, что ты имеешь в виду под этим.

– Всего лишь три слова, мой друг: Прада, Прада и ничего, кроме Прады.

В одном маленьком квартальчике в Трайбеке[33] – из тех, что «вот-вот войдут в моду», – вверх по пролету не особенно крутой лестницы и через темный коридор: длинная гранитная стойка бара, стены, украшенные канделябрами из металла, похожими на обломки автокатастрофы, не особенно большой танцпол, десяток видеомониторов, небольшая ниша, которая легко превращается в будку диджея, комнатка сбоку просто взывает, чтобы превратить ее в VIP-зал, зеркальные шары свисают с высокого потолка. Иными словами – фундаменталистский подход. Ты видишь мигающий свет, и тебе кажется, что ты и есть этот свет.

– Ах, – вздыхаю я, обводя взглядом помещение. – Клубная сцена.

– Ну да! – Джей-Ди нервно следует за мной по пятам, при этом оба мы прихлебываем из купленных им бутылок диетического Snapple со вкусом дыни и лесных ягод.

– Есть в этом какая-то красота, Джей-Ди, – говорю я. – Ну признай же это, гомик противный. Признай!

– Виктор, я…

– Я знаю, что ты падаешь в обморок уже от одного моего мужественного запаха.

– Виктор, только не нужно привязываться к этому месту, – предостерегает Джей-Ди. – Ты же знаешь, что клуб этот будет жить недолго, что в клубном бизнесе вообще все меняется крайне стремительно.

– Это ты будешь жить недолго, – говорю я, проводя рукой по холодному граниту стойки.

– Ты вкладываешь массу энергии, а затем все те люди, которые делали это место красивым и интересным, – не надо ржать, прошу тебя! – уходят куда-нибудь в другое место.

Я зеваю.

– Звучит точь-в-точь как история гомосексуальной связи.

– Извини, дорогуша, мы немного заблудились!

Это говорит Уэверли Спиэр, наш дизайнер по интерьерам, вылитая Паркер Поузи. Она явилась в темных очках, в обтягивающем брючном костюме, шерстяном берете, а за ней по следам плетется парочка: какая-то рэпперша жуткого вида и рокер-нытик в футболке с надписью «Я – КОРОЛЬ ЕБЛИ».

– Почему опоздала, зайка?

– Я заблудилась в вестибюле Paramount, – говорит Уэверли. – Я пошла по лестнице вверх, вместо того чтобы пойти по лестнице вниз.

– А…

– Плюс, ну, в общем… – она роется в своей черной сумочке от Todd Oldham, усеянной граненым хрусталем, – Херли Томпсон в городе.

– Продолжай.

– Херли Томпсон в городе.

– Но разве он не должен сейчас сниматься в продолжении «Города Солнца-два»? Я имею в виду «Город Солнца-три», – спрашиваю я, слегка негодуя. – В Финиксе?[34]

Уэверли отделяется от сопровождающих ее зомби и уволакивает меня в сторонку от Джей-Ди.

– Херли Томпсон, Виктор, находится в Paramount, в номере люкс, где обычно останавливается Селин Дион, и пытается, как это, уговорить кое-кого сделать это без презерватива.

– Так Херли Томпсон не в Финиксе?

– Об этом знают уже несколько человек, – резко переходит она на шепот. – Но никто не знает, почему он здесь.

– А в этой комнате кто об этом знает? Только не говори мне, что один из этих кретинов, которых ты притащила с собой.

– Попробуем выразиться следующим образом: Шерри Гибсон некоторое время не сможет больше сниматься в «Вечеринках на пляже».

Уэверли жадно затягивается сигаретой.

– Шерри Гибсон, Херли Томпсон, – кажется, я улавливаю связь. Друзья, любовники, большой пиар.

– Он подсел на крэк так мощно, что ему пришлось покинуть съемочную площадку после того, как он ударил Шерри Гибсон прямо по лицу, и теперь он поселился в Paramount под именем Кэрри Фишера[35].

– Так что, он не будет сниматься в «Городе Солнца»?

– А Шерри Гибсон похожа на заплаканного енота.

– Кто-нибудь знает об этом?

– Никто, кроме moi.

– Кто такой Муа?

– Это я, Виктор.

– Держу рот на замке.

Я отхожу в сторону, хлопаю в ладоши, так что все присутствующие подпрыгивают, и выхожу на середину танцпола.

– Уэверли, я хочу минималистский интерьер без особых примет. Что-нибудь элегантно-индустриальное.

– Но с налетом космополитизма? – спрашивает она, едва поспевая за мной и закуривая на ходу еще одну «Бенсон энд Хеджес Ментол сто».

– Для девяностых годов характерны прямота и искренность. Давай-ка подумаем в этом направлении, – говорю я, продолжая расхаживать по залу. – Я хочу что-нибудь подсознательно классическое, чтобы отсутствовало разграничение между интерьером и экстерьером, формальным и повседневным, сухим и мокрым, черным и белым, полным и пустым – о боже мой, дайте мне кто-нибудь холодный компресс!

– Ты хочешь простоты, зайка?

– Я хочу делового подхода к ночной жизни.

Я закуриваю «Мальборо».

– Продолжай говорить в этом духе, зайка, мы уже на пути к победе.

– Чтобы оставаться на плаву, Уэверли, следует поддерживать репутацию хорошего бизнесмена и крутого во всех отношениях парня одновременно. – Я выдерживаю паузу. – А я – во всех отношениях крутой парень.

– И, эээ, бизнесмен? – спрашивает Джей-Ди.

– Я слишком крут, чтобы отвечать на такие вопросы, зайка, – говорю, затягиваясь. – Вы что, не видели меня на обложке YouthQuake?

– Нет, но… – говорит Уэверли, тут до нее доходит, и она восклицает: – Ах, так это был ты! Ты выглядел просто великолепно!

– Угу, – говорю я с некоторым сомнением в голосе.

– Но я видела тебя на показе Кельвина Кляйна, зайка, и…

– Я не был на показе Кельвина Кляйна, зайка, а заметила ли ты, что вся эта стена выкрашена в цвет песто[36], а это – нарушение всех табу, а, пупсик?

– De rigueur[37], – изрекает отпадное юное создание за спиной у Уэверли.

– Виктор, – говорит та, – это Руби. Она – дизайнер мисок.

– Дизайнер мисок? Ни фига себе!

– Она делает миски из всяких материалов типа риса, – продолжает Уэверли, глядя мне прямо в глаза.

– Миски из риса? Ни фига себе! – Я тоже смотрю ей прямо в глаза. – Ты что, не слышала, что я один раз уже сказал «ни фига себе!».

Рокер-нытик тем временем выползает на середину танцпола и впадает там в транс, разглядывая зеркальные шары.

– А этот гоблин здесь зачем?

– Феликс раньше работал на Gap, – говорит Уэверли, вдыхая и выдыхая дым. – Потом он рисовал декорации для съемок «Реального мира» на Бали.

– Не смей упоминать при мне это шоу! – скриплю я зубами.

– Извини, дорогуша, сейчас такая рань! Но прошу тебя, будь поласковее с Феликсом – он только что из нарколечебницы.

– А что с ним случилось – алебастром траванулся?

– Он дружит с Блоупоп и Пикл, а недавно сделал для Конни Чанг, Джеффа Цукера, Изабеллы Росселлини и Сары Джессики Паркер дизайн, эээ, санузлов.

– Круто, круто, – одобрительно киваю я.

– В прошлом месяце он отправился трахаться со своим бывшим дружком Джексоном на Бонневильские солончаки, а через три дня череп Джексона нашли в одном из болот, так что ты уж будь с ним поосторожнее.

– Ага. Боже, ну и холодища здесь!

– Я вижу здесь оранжевые цветы, бамбук, испанских швейцаров, слышу музыку Steely Dan, вижу Феллини. – Уэверли внезапно закашливается, выдыхает дым и гасит сигарету. – Я вижу семидесятые, зайка, и меня от этого тащит.

– Зайка, ты посыпаешь пеплом мой клуб, – говорю я разочарованно.

– А что ты думаешь об идее Феликса сделать здесь бар с соками?

– Феликс думает о том, где бы ему уколоться лошадиным транквилизатором. – Я аккуратно бросаю окурок в протянутую мне Джей-Ди полупустую бутылочку Snapple. – Плюс, о боже, зайка, неужели мне еще придется волноваться по поводу бара с соками, в котором торгуют только соками? Ты не представляешь себе, сколько у меня и без этого проблем. Я тебя умоляю!

– Так что, бар, значит, вычеркиваем?

– Я умоляю, – стону я, – давайте будем продавать сэндвичи-субмарины, пиццу, даже гребаные начос. Какие вы, однако, с Феликсом тиу тиу[38] чувствительные!

– Зайка, ты как всегда прав, – говорит Уэверли, делая вид, что стирает пот со лба. – С тобой любое дерьмо нипочем.

– Уэверли, послушай меня внимательно. Новый стиль – это отсутствие стиля.

– Отсутствие стиля – это новый стиль? – переспрашивает она.

– Нет, нет, новый стиль – это отсутствие стиля, – повторяю я нетерпеливо.

– Отстой – это круто? – спрашивает Уэверли.

Я хлопаю Джей-Ди по плечу:

– Вот видишь, она понимает!

– Смотри, гусиная кожа! – демонстрирует мне свою руку Джей-Ди.

– И лимоны – повсюду лимоны, Виктор, – бормочет Уэверли, кружась на месте.

– А дядюшку Хеши мы не пригласим, верно, зайка?

– Сладкие сны состоят именно из этого[39] – а, Виктор? – говорит Джей-Ди, безразлично глядя на то, как Уэверли кружится по комнате.

– За нами хвоста не было? – спрашиваю я, закуривая новую сигарету и тоже глядя на Уэверли.

– Если ты задаешь подобные вопросы, может, ты осознал, как нехорошо открывать свой клуб за спиной у Дэмиена?

– Нечуткое замечание с твоей стороны. Мне придется ответить ударом на удар, – испепеляю я взглядом Джей-Ди. – Твои представления о том, что круто и что не круто, пролетают со свистом мимо кассы, приятель.

– Мне просто кажется, что если нам ноги переломают, то это будет совсем не круто, – осторожно замечает Джей-Ди. – Причем из-за чего – из-за какого-то клуба? Ты никогда не слышал такой поговорки: «Не поддавайся первому порыву»?

– Дэмиен Натчес Росс – примат, недостойный звания человека, – вздыхаю я. – А твоя линия в этом деле – прикидываться шлангом и молчать.

– Но как тебе в голову пришла сама идея открыть еще один клуб?

– Мой собственный клуб.

– Дай я угадаю… Эврика! Друзья посоветовали? – Джей-Ди дрожит, изо рта у него идет пар.

– Я тебя умоляю! Я сам все придумал и просчитал бабки, педик противный.

– Нашему мальчику скучно без хобби, да?

– А нашему мальчику скучно без свежей задницы. Может, пора закинуться таблеткой прозака, гомик?

– А тебе клизму поставить, чтобы трезво взглянул на реальность.

– А тебе нужно остыть, детка, и это не шутки[40].

– Виктор, мы тут в бирюльки играем или как? – спрашивает Джей-Ди.

– Нет, мы не играем в бирюльки, мы собираемся в тренажерный зал.

В тренажерном зале рядом с «Утюгом»[41], на том участке Нижней Пятой авеню, который вошел в моду на прошлой неделе, мой тренер по фамилии Рид снимается в сюжете для программы Entertainment Tonight о тех тренерах знаменитостей, которые более знамениты, чем знаменитости, которых они тренируют. Сейчас в нашем зале – у которого нет названия, а только символ, под которым написан девиз: «Слабость – преступление. Не будь преступником», – под шеренгой низко подвешенных видеомониторов, на которых идут эпизоды из «Флинтстоунов», и приглушенным светом, льющимся из хрустальной люстры, мучаются Мэтт Диллон, Тони Брэкстон, жена султана Брунея, Тим Джеффри и Ральф Файнз. Пара мужчин-моделей – Крег Палмер и Скотт Бенуа (которые злятся на меня за какую-то фразу по поводу везения Мэтта Ная), чтобы не встречаться со мной, накидывают на плечи полотенца и удаляются в раздевалку, интерьер которой создан Филиппом Старком. Дэнни Эррико из клуба Equinox[42] купил это помещение для Рида, после того как номер Playgirl, в котором он появился, продался тиражом десять миллионов, вследствие чего Gap расторгла с ним соглашение о его участии в новой рекламе. Теперь Рид снимается в одной из главных ролей в фильме про детектива, напарниками которого являются пара гиббонов. Тренировки у Рида обходятся в 175 долларов за час, но он стоит этих денег до последнего цента (о чем я не раз говорил Хлое). У него длинные светлые волосы, которые он никогда не забирает в конский хвост, короткая и очень сексуальная щетина на лице, естественный загар, серебряная сережка в правом ухе, спортивный пояс, сшитый по спецзаказу, мускулатура такая идеальная, что кажется, будто с него живьем сняли кожу, регистрационный номер его черного «БМВ» – «ШАЛОПАЙ», в общем, все при всем. В зале так холодно, что от осветительных приборов, которые установила съемочная группа, поднимается пар.

Репортерша из Details опаздывает.

– Извините, я заблудилась, – говорит она бесцветным голосом. На ней – черный кашемировый свитер, белый хлопчатобумажный шарф, белые шелковые брюки и (в полном соответствии со стандартным образом репортерши из Details) – вязаные налокотники и велосипедная повязка с катафотом на предплечье. – Мне пришлось взять интервью у президента Габона Омара Бонго и его смазливого племянника, эээ… – она сверяется со своим блокнотом, – Спенсера.

– Леди и джентльмены! – Рид поднимает руки над головой, представляя публике меня. – Виктор Вард, нынешний Мальчик Дня!

Со стороны съемочной группы, которой совсем не видно за ярким светом прожекторов, направленных на тренажер StairMaster, доносится несколько сдавленных «приветов» и «салютов», после чего кто-то устало говорит:

– Вы в кадре.

– Сними темные очки, – шепчет мне Рид.

– Я тебя умоляю! Тогда пусть выключат этот свет!

– От тебя пахнет «Мальборо», – говорит Рид, подталкивая меня к тренажеру. – Ты не должен курить, мой мальчик. Это отнимает годы жизни.

– Ага, старческие. Слов нет, как мне их жаль!

– Да, ты за словом в карман не лезешь. Давай прыгай сюда, – говорит Рид, похлопывая чертово устройство по боку.

– Сегодня я хочу работать над икрами, бедрами и в обязательном порядке над брюшным прессом, – подчеркиваю я. – Но умоляю, никаких бицепсов. Они и так уже слишком велики.

– Что? Всего-то тринадцать дюймов, мой мальчик! – Рид устанавливает тренажер на режим «смешанный», отметка «10».

– Смотри, на тебе футболка чуть не лопается, – поддразниваю его я.

– Руки сейчас так же важны, как раньше грудь, – изрекает Рид.

– Да, кстати, смотри, у тебя уже, похоже, сосок прорезается, – говорю я, показывая на прыщик, вскочивший у Рида на предплечье.

– Стоп, – выдыхает режиссер с телевидения.

– Виктор, – предупреждает Рид, – со дня на день я напомню про этот твой чек, который банк отказался оплачивать…

– Не волнуйся, Хлоя все уладила.

– Это бизнес, мой мальчик, – говорит Рид, выдавливая из себя улыбку. – А не благотворительная организация.

– Слушай, если у тебя мало работы, то мне как раз нужны вышибалы.

– У меня работы хватает, чувак.

– Что? Ты называешь это работой? Знать, как устроен тренажер? Я тебя умоляю!

– Мой доход постоянно растет, Виктор.

– Послушай, я, конечно, не имею ничего против, если мужчина продает себя за деньги – если, разумеется, он предохраняется должным образом и если ему хорошо платят…

Рид дает мне подзатыльник и рычит:

– Сейчас ты у меня приседать будешь.

– И не забудь про пресс, – подчеркиваю я. – У меня сегодня фотосессия, зайка.

– Отлично, – выкрикивает режиссер. – Вы в кадре.

Автоматически, с места в карьер, Рид начинает хлопать ладонями и кричать:

– Ты у меня сейчас будешь стараться, ты у меня будешь напрягать все мышцы, ты у меня вспотеешь, Виктор! Ты слишком зажат, приятель. Расслабься! Работай с душой!

– Я отказался от кофеина, Рид. Я учусь расслабляться при помощи визуализации морских глубин. Я стараюсь преодолеть стремление проверять автоответчик каждые полчаса. Я обнимаюсь с незнакомыми людьми. И вот посмотри, – я задираю футболку Calvin Klein, – я купил себе успокаивающие бусы!

– С ума сойти, мой мальчик, – стонет Рид, хлопая в ладоши.

Глядя прямо в камеру, я говорю:

– Я ходил к Раду и к Паскуале Маноккия – это, между прочим, личный тренер Мадонны, зайка, – и заявляю, что как тренер знаменитостей Рид, несомненно, звезда первой величины.

– Я одержим бицепсами, трицепсами, сгибающими мышцами предплечья, – робко признается Рид. – Мускулистая рука для меня – как фетиш.

– Я вынослив как лошадь, но у меня низкий уровень сахара в крови, и мне срочно нужен Jolly Rancher[43].

– После следующей песни, – говорит Рид, продолжая хлопать в ладоши, – я обещаю дать тебе PowerBar[44].

Внезапно из динамиков начинает громыхать «Come Together» в версии Primal Scream.

– О боже! – ужасаюсь я. – Эта песня длится восемь минут и четыре секунды!

– Откуда вы это знаете? – спрашивает девушка из Details.

– Чем лучше выглядишь, тем больше видишь, – пыхчу я. – Это мой девиз, подруга.

Мой пейджер начинает пищать, и я проверяю его: Джей-Ди из клуба.

– Рид, зайка, дай-ка мне мою мобилу! – Я выпускаю из рук рычаги и набираю номер, улыбаясь в камеру. – Эй, Лиза, прошу тебя, только без рук!

Последняя реплика побуждает Рида еще больше поднять скорость, хотя я думал, что это невозможно и что тренажер не имеет режима быстрее десятки.

– Слушай, а я сегодня на банкет приглашен? – спрашивает Рид. – Что-то я не видел моего имени в списке приглашенных.

– Да что ты, ты – за столиком номер семьдесят восемь вместе с Лоракс и Поли Шор, – огрызаюсь я. – Джей-Ди, это я – говори!

– Только прошу тебя, Виктор, не кипятись, – говорит устало Джей-Ди. – Мы – то есть я, Пейтон и Бо – забили для тебя встречу с диджеем X.

– С кем?

– С диджеем X. Ты встречаешься с ним сегодня в пять в Fashion Café, – говорит Джей-Ди. – Он хочет работать на сегодняшней вечеринке.

– Я на тренажере, зайка, – говорю я, стараясь не пыхтеть. – Где? В Fashion Café?

– Виктор, диджей X – самый модный диджей в городе, – говорит Джей-Ди. – Представь себе, какая это для нас реклама. Ты должен встретиться с ним лично. Валяй – ты с этим справишься.

– Я знаю, знаю, но, может быть, возьмем его сразу? – говорю я. – Предложи ему столько, сколько он попросит.

– Он хочет сначала встретиться с тобой лично.

– О боже мой!

– Ему нужны гарантии.

– Пошлите ему пакетик сладкого попкорна. Или какой-нибудь успокоитель в виде сосательных таблеток. Пообещай ему, что ты отсосешь у него по первому разряду. Сумеешь?

– Виктор! – в отчаянии восклицает Джей-Ди. – Он откажется, если ты не встретишься с ним лично. Он нам очень нужен. Ну сходи же ты.

– Я не собираюсь выслушивать распоряжения от субъекта, который до сих пор говорит «ложить»! – ору я в ответ. – Заткнись!

– Fashion Café, – говорит Джей-Ди. – Пять часов. Я проверил твой распорядок дня. Ты свободен в пять.

– Джей-Ди, я на пути к превращению в бесстрастное божество, – стону я. – Ну то есть неужели это такая уж гребаная наглость с моей стороны попросить тебя…

– В пять в Fashion Café. До встречи, Виктор, – говорит Джей-Ди и бросает трубку.

– Джей-Ди! Не смей бросать трубку, когда разговариваешь со мной. Я тебе говорю: не смей! – Я бросаю трубку сам и машинально объявляю: – Меня внезапно охватило желание залезть на стенку.

– По-моему, ты с ним всю жизнь живешь, приятель, – печально комментирует Рид.

– Ты отказался сниматься в рекламе Reebok и теперь считаешь себя крутым?

Съемочная группа снимает, как я делаю добрую тысячу разгибаний, и я перехожу на тренажер Treadwall – симулятор скалолазания, на котором ты остаешься на одном месте во время восхождения. Я замечаю, что репортерша из Details стоит, прислонившись к стене и спрятав свой блокнот под пилотный выпуск нового журнала, который называется Bubble. В зале так холодно, что мне кажется, будто я карабкаюсь по леднику.

– Господи, – ною я, заметив обложку журнала, – круто, слов нет. Мнение Люка Перри о гребаном Курте Расселе. Только этого нам и не хватало.

– Что это вы так переживаете? – спрашивает она безразлично. – Нервничаете насчет сегодняшнего вечера?

– Помнишь, что однажды Соня сказала Алисе?[45] – говорю я загадочно. – Эй, Мэтт, не сдавайся!

– Вам на самом деле так это нравится? – переспрашивает репортерша.

– А что плохого в том, чтобы выглядеть хорошо?

Она задумчиво размышляет вслух:

– А если это достигается за счет чего-то другого? Я ни на что не намекаю, просто размышляю. Только не обижайтесь.

– Я уже забыл, о чем был вопрос.

– Что, если это достигается за счет чего-то другого?

– Чего «чего-то другого»?

– Все ясно.

На ее лице появляется выражение, которое, как я надеялся, не должно было на нем появиться.

– Эй, зайка, мы здесь все повязаны, – ворчу я, отряхивая ладони, испачканные мелом. – Да, сейчас вот я все это брошу и пойду кормить бездомных. Сейчас я все это брошу и отправлюсь учить орангутангов языку жестов. Буду ездить на велосипеде по сельской местности с блокнотом под мышкой. Или чем еще я должен заняться? Способствовать улучшению межрасовых отношений в этой стране? Баллотироваться на пост президента? Читай по губам мой ответ: я тебя умоляю!

К тому времени, когда приезжаю в Industrie на сегодняшнюю фотосессию, я совершенно убеждаюсь, что за мной следят, но, оглядываясь, не вижу за спиной никого, кроме курьеров на велосипедах – спешат, зажав под мышкой портфолио моделей, адресованные Click, Next или Elite, и тогда я, чтобы стряхнуть паранойю, ныряю в Braque промочить горло не слишком пенистым латте без кофеина со снятым молоком и вот иду через длинную галерею пустых белых комнат, а у меня на пейджере попискивает послание от Элисон. Парни – нас девять, и некоторые уже надели купальные костюмы – пока слоняются без дела. Никитас, Дэвид Боулз, Рик Дин, новичок по прозвищу Скутер, пара парней, которых я не знаю, как зовут, включая официанта из Jour et Nuit[46] – красавчика с ямайскими дредами, за которым по пятам следует съемочная группа программы Fashion File, а еще близняшек, работающих в клубе Twins в Верхнем Ист-Сайде, плюс какой-то парень из Европы, который телом вышел лучше всех, но имеет при этом абсолютно ослиную морду. Все парни выглядят более или менее одинаково: смазливое лицо (за единственным исключением), хорошее тело, ухоженные волосы, скульптурные губы, живое воплощение ультрасовременности или уж чего понадобится.

Ожидая своей очереди на выщипывание бровей, я роюсь в стойке с компакт-дисками и убиваю время за трепом с девушкой, которая ест брокколи с рисом, в то время как ей делают педикюр, но единственное выражение, которое ей известно, – это «Иди ты!», и вообще повсюду стоит расслабленная и совсем не рабочая атмосфера, не меняясь, даже когда Стэнфорд Блэч вручает мне пластинку жевательной резинки Wrigley’s Doublemint. Прическа «а-ля Цезарь» снова вошла в моду, и чуб – это снова круто, что приводит в бешенство Бинго, Вельветина и фотографа Дидье, так что на свет божий извлекается море баночек с гелем PhytoPlage, в то время как на проигрывателе играет какая-то оперная музыка, а несколько парней, чтобы усугубить эффект, принимаются пить шампанское, просматривать свои гороскопы в Post или играть в «кошкину люльку» с нитью для чистки зубов. Ронни Дэвис, бывший организатор вечеринок у Мадонны, какой-то тип из Dolce & Gabbana, Гаррен (стилист, который работал на последних показах Марка Джейкобса и Анны Суи) и Сэнди Гэллин болтаются по студии без дела, глазеют на нас, как будто мы выставлены на продажу или что-то в этом роде, хотя – если посмотреть правде в глаза – так оно и есть.

Снимаем три комплекта: бермуды, шорты и плавки. Модели снимаются на синем фоне: позже вместо него японские техники подставят вид пляжа, чтобы все подумали, будто мы и в самом деле были на этом пляже. «Может, даже где-нибудь в Майами», – обещает Дидье. На бицепсы, грудь и бедра наклеиваются фальшивые татуировки. Жутко холодно.

Бинго втирает гель в мой скальп, увлажняет мои волосы, расчесывает их, в то время как Дидье похаживает рядом, изучая мой пресс и чресла и посасывая успокоительную таблетку. Несколько ошеломленный Скутер – он еще только готовится сдавать на аттестат зрелости – сидит рядом со мной на высокой табуретке, и оба мы смотрим в гигантские овальные зеркала.

– Мне так не хватает бакенбард – нужно удлинить лицо, – стонет Бинго.

– Забудь о естественности, Бинго, – говорит Дидье. – Главное – это смелость и новизна.

– Что, больше уже никто не пользуется шампунем? – возмущается Вельветин. – Боже мой!

– Мне нужен жесткий стиль, Бинго. Я хочу больше злобы. Сдерживаемый гнев. Я хочу подчеркнуть в этом мальчике его агрессивную природу.

– Агрессивную? – переспрашивает Бинго. – Да он работает шеф-поваром по выпечке в Dean & Deluca.

– Я хочу, чтобы он выглядел как очень агрессивный шеф-повар по выпечке.

– Дидье, в этом мальчике агрессивности не больше, чем в детеныше морской коровы.

– О боже, Бинго, ты такой педант, – вздыхает Вельветин.

– Если я не ошибаюсь, мне бросили вызов? – переспрашивает Дидье, делая шаг в его сторону. – Надеюсь, что нет, потому что это мне быстро надоедает.

– Вельветин, – кричит Бинго, – ты небрежно работаешь со Скутером!

– Знаешь, Бинго, ты начинаешь действовать мне на нервы.

– Мне нужен экстрим, – бормочет Дидье. – Мне нужны Red Hot Chili Peppers. Мне нужна энергия.

– А мне нужен толстый плотный косяк, – бормочет Скутер.

– Мне нужны блеск и сексуальность, – говорит Дидье.

– Сейчас мы тебе это обеспечим, зайка.

– Я весь киплю от возбуждения, – задумчиво бормочет Дидье. – Но где у этих ребят бакенбарды? Я же просил бакенбарды! Бинго! Бинго, куда ты запропастился?

– Только не надо вот так вот в лоб, хорошо, Дидье? – ласково спрашивает Вельветин. – Не надо вот этого пламенного закоса под Короля Мамбо, договорились?

Мы стоим перед большим синим полотнищем. Одни делают упражнения для бицепсов с гантелями, другие лежат на полу и отжимаются. Дидье нужны сигары, и он раздает сигары всем присутствующим, затем Дидье нужен глицерин, потому что парни в «бермудах» должны плакать, ведь им грустно, и они курят сигары перед большим синим полотнищем, которое изображает пляж.

– Нам грустно, потому что мы курим сигары? – спрашиваю я. – Или потому, что все это так похоже на «Спасателей Малибу»?

– Грустно, потому что вы все идиоты, но дошло это до вас только сейчас на пляже, – туманно отвечает Дидье, стоя с поляроидом на изготовку.

Скутер смотрит на свою сигару с недоумением.

– Делай с ней то, что ты делал, чтобы попасть на эту работу, – объясняю я. – Соси!

Скутер бледнеет:

– А… как ты догадался?

– Дэвид, сними никотиновый пластырь, – командует Дидье из-за камеры.

– Моя подружка увидит это и решит, что я голубой, – стонет Скутер.

– Ты все еще с Фелицией? – спрашивает его Рик.

– Нет, с одной девушкой, с которой познакомился в туалете на первом этаже гостиницы Principe di Savoia, – решительно заявляет Скутер. – Я заблудился, а она была так похожа на Сандру Баллок. По крайней мере, так все говорят.

– А как ее зовут? – спрашивает Дэвид.

– Шу Шу.

– А дальше как?

– Фамилии я не знаю.

– А как ты потерял работу у Кельвина? – спрашивает Никитас.

– Он на меня взбеленился, – объясняет Скутер. – Я сделал короткую стрижку, но дело, впрочем, гораздо сложнее.

Воцаряется продолжительное молчание, все кивают, съемочная группа Fashion File вьется поблизости.

– Поверь, – говорю я, поднимая руки в воздух, – я сто раз собачился с Кельвином. – Несколько раз напрягаю бицепсы. – Сто раз!

– Тем не менее он до сих пор дает тебе билеты на лучшие места на показах, – говорит Дэвид, любуясь своими икроножными мышцами.

– Это потому, что у него работает Хлоя, – встревает Рик.

– Я не ходил на показ Кельвина Кляйна, – говорю я тихо, а затем ору: – Не ходил я на показ гребаного Кельвина Кляйна!

– Есть фотография, на которой ты там. Ее напечатали в WWD, солнышко, – говорит Рик. – Ты с Дэвидом и Стивеном. Во втором ряду.

– Пусть мне покажут это фото, и я докажу вам, что вы ошиблись, – заявляю я, потирая свой бицепс и дрожа от холода. – Какой, в жопу, второй ряд?

Один из близнецов читает сегодняшний номер WWD; он осторожно вручает его мне. Я хватаю его и нахожу фото со вчерашнего показа. Фотография не очень четкая: на ней Стивен Дорф, Дэвид Салль и я – все в трикотажных рубашках в духе пятидесятых и темных очках, сидим с каменными лицами. Наши имена напечатаны жирным шрифтом под фото, а рядом с моим, словно необходимое разъяснение, написано: «Мальчик Дня». Немедленно на столе появляется бутылка шампанского.

– Так в чем дело, Виктор? – спрашивает Дэвид. – А то я чего-то не понимаю. Ты был или не был на показе? Это ты или не ты на фотографии? Минутку, сейчас угадаю – ах да, это Джейсон Гедрик!

– Может, кто-нибудь лучше спросит меня, как идут дела с клубом? – спрашиваю я, швыряя газету в ее владельца, охваченный внезапным приступом негодования.

– Эээ, так как идут дела с клубом? – спрашивает второй близнец.

– Я хочу танцевать рок-н-ролл каждый вечер и ходить на вечеринки каждый день[47].

– Почему меня не пригласили на открытие? – спрашивает Рик.

– Я-хо-чу-тан-це-вать-рок-н-ролл-каж-дый-ве-чер-и-хо-дить-на-ве-че-рин-ки-каж-дый-день! – скандирую я, выхватывая газету из рук у близнеца, и вновь принимаюсь изучать фото. – Наверное, это ошибка. Наверное, это снимки с другого показа. Наверное, это и вправду Джейсон Гедрик.

– На каких других показах ты был на этой неделе? – спрашивает кто-то.

– Ни на каких… – еле слышно бормочу я.

– Тогда кончай ходить вокруг да около и скажи нам все как на духу, идет? – говорит Дэвид, похлопывая меня по спине. – А Джейсон Гедрик, кстати, в Риме. Он снимается там в продолжении «Летних любовников». Въехал, зайка?

– Главное – быть здесь и сейчас, зайка.

– Такой ответ меня не устраивает, – говорит Никитас, продолжая разминать мышцы.

– Мне абсолютно до лампочки, какую информацию твой мозг в состоянии усвоить, – парирую я.

– Кстати, как у вас дела? Все круто между тобой, Хлоей и Бакстером? – спрашивает Дэвид словно невзначай, а на лицах у Никитаса и Рика появляются гнусные улыбочки, которые не остаются мной не замеченными.

– Круче, чем яйца, солнышко. – Я делаю многозначительную паузу, а затем переспрашиваю: – Да, кстати… а что ты имел в виду, о мудрейший из мудрых?

Троица приходит в замешательство; судя по их лицам, они ожидали, что я так или иначе проговорюсь о чем-нибудь важном.

– Эээ, ну… – тянет Рик. – Ну, ты же сам понимаешь…

– Я тебя умоляю! – вздыхаю я. – Если хочешь поделиться какой-нибудь грязной сплетней, делись короче и не тяни резину.

– Ты никогда не смотрел фильм «Жизнь втроем»? – отваживается Дэвид.

– Угу, угу, угу.

– Так вот, дело в том, что, похоже, описанная в нем ситуация очень близка Хлое, Бакстеру и Виктору.

– Уж не о Бакстере ли Пристли идет у нас речь, джентльмены? – вопрошаю я. – Неужели мы действительно говорим об этом маленьком противном педике?

– А что, он и вправду педик?

– Мы все знаем, что ты продвинутый парень, Виктор, – говорит Дэвид. – Все, что ты делаешь, круто, и полный вперед.

– Постойте-ка, постойте. – Я машу руками в воздухе. – Если вы хотя бы на одну секунду подумали, что я делю Хлою – Хлою Бирнс – с этим обсосом… я вас умоляю!

– А что, кто-то из нас заикался насчет этого, Виктор? – слышу я.

– Что?

– Никто, по-моему, не говорил, что это была твоя идея насчет Бакстера и что тебе это по кайфу.

– Как мне может быть по кайфу или нет то, чего не существует? – свирепею я.

– Да об этом уже на улице говорят.

– На какой такой улице? На какой улице живешь ты, Дэвид?

– Эээ… Ладлоу…

– Эээ… Ладлоу… – непроизвольно передразниваю его я.

– Виктор, как мы можем верить тому, что ты говоришь? – спрашивает Рик. – Ты сказал, что тебя не было на показе Кельвина, а ты там был. Теперь ты говоришь, что между вами с Хлоей и Бакстером нет ménage à trois[48], но все говорят…

– Какие еще гребаные сплетни ты слышал? – выкрикиваю я, отпихивая от лица поднесенный кем-то экспонометр. – Давай рассказывай, не бойся!

– То, что ты трахаешь Элисон Пул, – говорит Дэвид и пожимает плечами.

Я молча смотрю на него пару секунд.

– Довольно, хватит. Я даже с ней не встречаюсь.

– У тебя очень выразительно получается честное лицо, чувак!

– Ты остался в живых только потому, что с девчонками я не дерусь, – отвечаю я Дэвиду. – Кроме того, ты взялся разносить опасные слухи. Опасные для тебя. Опасные для нее. Опасные для меня. Опасные для…

– Да ладно, Виктор, трахай ты кого хочешь, – вздыхает Дэвид. – Мне-то, можно подумать, есть какое дело.

– В любом случае все, что тебя ждет в ближайшем будущем, – это место человека, который раскладывает по стеллажам в Gap дешевые свитера, – бормочу я себе под нос.

– Мои маленькие рыбки! – зовет нас Дидье. – Работать пора!

– Есть идея, – говорю я Дидье. – Может быть, покрыть лицо Дэвида какими-нибудь сухими водорослями или песком с пляжа?

– Ладно, Виктор, – отзывается Дидье из-за фотокамеры. – Я смотрю на тебя так, словно на тебе ничего нет, зайка.

– Дидье! – взывает один из близняшек. – Смотри на меня, на мне и в самом деле совсем ничего нет.

– Я смотрю на тебя так, словно на тебе ничего нет, Виктор, и тебе это нравится.

Далее следует долгая пауза, во время которой Дидье изучает близняшек, затем он внезапно приходит к какому-то решению.

– Сделайте так, чтобы мне пришлось за вами побегать.

– Эй, Дидье! – кричу я. – Ты это мне говоришь? Виктор – это я.

– Танцуйте и кричите «писька».

– Писька! – покорно бубним мы.

– Громче! – кричит Дидье.

– Писька!

– Громче!

– Писька!

– Отлично, но все еще далеко от идеала.

Плавки вслед за «бермудами», бейсбольные кепки козырьком назад, леденцы в руках, звучит Urge Overkill, Дидье убирает поляроид, затем передает его тому, кто предлагает за него самую большую сумму; дрожащей рукой покупатель выписывает чек перьевой ручкой. У одного из мальчиков случается нервный припадок, другой выпивает слишком много Taittinger[49] и начинает всем рассказывать, что он из Аппалачей, в результате чего кто-то начинает поспешно разыскивать таблетку клонопина. Дидье настаивает, чтобы мы все изобразили, как прикрываем ладонями наши яйца, после чего включает в кадр и съемочную группу Fashion File, а затем все, кроме меня и того парня, который упал в обморок, отправляются на ранний ланч в новое местечко в СоХо, которое называется Regulation.

Быстрым шагом в осеннем свете по лестнице к офису, расположенному на верхнем этаже клуба, роликовые коньки висят у меня на плече, съемочная группа с канала VH1 (увы! увы!) берет на третьем этаже интервью у флориста Роберта Изабель, и, глядя, как все одеты, я прихожу к выводу, что светло-зеленый и оранжевый (такой, как на банках консервированного супа Campbell) – наиболее броские цвета нового сезона, а музыка ультралаунж-группы «Я, свингер» витает в воздухе как конфетти, и в ней слышатся такие слова, как «весна пришла» и «настало время танцев», а повсюду – фиалки, тюльпаны и одуванчики, и все вокруг принимает тот вид, который ты пожелаешь: клево без напряга. В офисе на всю стену – фотографии загорелых брюшных прессов, трицепсов, бедер и белых, как кость, ягодиц. Кое-где мелькают и лица: от Джоэла Уэста до Херли Томпсона, от Марки Марка до Джастина Лазарда, от Кирка Камерона (прости господи!) до Фридома Уильямса – и части тела (может быть, даже и моего). Это святая святых Джей-Ди и Бо, и хотя я ежедневно срываю со стен фотографии 8×10 Джои Лоуренса, они снова их вешают. Парни так похожи друг на друга, что становится все сложнее и сложнее различить, кто есть кто. На мероприятии сегодня вечером будут работать одиннадцать пиар-агентов. Я ругаюсь с Бо по поводу крутонов семь минут кряду. Наконец появляется Джей-Ди с распечатками электронной почты, сотнями факсов и девятнадцатью просьбами об интервью.

– Мой агент звонил? – спрашиваю.

– А как ты думаешь? – фыркает Джей-Ди и добавляет: – Какой агент?

– Мне так понравилась статейка, которую ты написал для журнала Young Homo, Джей-Ди, – бросаю я, просматривая уточненный по состоянию на 10:45 список гостей.

– Какую ты имеешь в виду, Виктор? – вздыхает Джей-Ди, роясь в факсах.

– Ту, которая называлась «Помогите! Я западаю на парней!».

– А к чему ты это говоришь? – спрашивает Бо.

– К тому, как вам не стыдно не быть гетеросексуалами до такой степени, – говорю я, потягиваясь.

– Может быть, я и гомик, Виктор, – зевает Джей-Ди. – Но я все равно мужчина, и мужчина с чувством собственного достоинства.

– Ты – гомик, Джей-Ди, и этим все сказано.

Я покачиваю головой, глядя на новые вырезки на стене над их рабочим столом, – Киану, Том Круз, несколько фотографий Брюса Вебера, Андреа Боккалетти, Эмери Робертс, Джейсон Пристли, Джонни Депп и Крис О’Доннелл – мой зловещий рок и судьба моя.

– Боже мой, вам, гомикам противным, так немного надо, чтобы запасть на парня. Хорошее тело, смазливое личико – о господи!

– Виктор, – говорит Бо, вручая мне факс, – я знаю совершенно точно, что в прошлом ты и сам спал с парнями.

Я захожу в мой кабинет в надежде найти там бутылочку Snapple или косяк.

– Как-то раз в студенческие годы я посвятил модной игре в бисексуальность ровно три часа, – пожимаю я плечами. – Не стоит упоминания. С тех пор и доныне меня волнуют только булочки с мехом.

– Ты хочешь сказать, что эта пластмассовая пизда Элисон Пул намного лучше, чем, скажем, Киану Ривз? – спрашивает Джей-Ди, семеня за мной следом.

– Чувак, с Киану у нас до этого ни разу не доходило, – говорю я, направляясь к стереосистеме. – Мы просто хорошие друзья. – Роюсь в своей стойке с компактами: Elastica, Garbage, Filter, Coolio, Pulp. Ставлю альбом Blur. – Знаешь ли ты, что «киану» по-гавайски означает «холодный бриз с океана» и что он получил японского «Оскара» за роль агента ФБР, ставшего серфером, в фильме «На гребне волны»? – Я выставляю на проигрывателе треки 2, 3 и 10. – Господи, и после этого мы еще боимся япошек!

– Ты должен перестать заниматься сексом с девушкой Дэмиена, Виктор, – выпаливает Бо плаксивым голосом. – Нас просто жуть разби…

– Черт побери! – вою я и бросаю коробочку от диска в Бо.

– Если Дэмиен узнает, он нас всех убьет, Виктор.

– Он убьет вас, если узнает, что я на самом деле открываю мой собственный клуб, – говорю я вкрадчиво. – Обвинят во всем при любых обстоятельствах вас. Постарайтесь этим проникнуться.

– О Виктор, твоя беспечность, конечно, нас очень прикалывает, и…

– Прежде всего, я не могу понять, с чего вы, гомики противные, взяли, что я трахаю девушку Дэмиена…

– И то, как ты умеешь лгать, тоже.

– Эй, какой козел слушал здесь «ABBA Gold»? Постойте, сам догадаюсь.

– Виктор, мы не доверяем Дэмиену, – говорит Бо. – И Дигби с Дьюком тоже не доверяем.

– Тсс, – говорю я, прикладывая палец к губам. – Это помещение, возможно, прослушивается.

– И совсем даже не смешно, Виктор, – мрачно роняет Джей-Ди. – Скорее всего, так оно и есть.

– Сколько раз, парни, я говорил вам, что этот город населен ужасными людьми? – стону я. – Пора к этому привыкнуть.

– Дигби и Дьюк – славные парни, Виктор, но так отупели от стероидов, что с удовольствием порвут тебя на мелкие клочки, – говорит Бо, а затем добавляет: – И поделом.

Я смотрю на часы.

– Через пятнадцать минут это сделает со мной мой отец, так что я вас умоляю! – вздыхаю я, шлепаясь на кушетку. – Послушайте, Дигби и Дьюк просто, эээ, приятели Дэмиена. Они, конечно, внешне похожи на вышибал – ну и что?

– Это его крыша, зайка, – говорит Джей-Ди.

– Боже мой, – стону я. – Крыша? От кого? От Banana Republic?

– Это крыша, Виктор, – солидарно кивает Бо.

– Черт побери, да они обыкновенные вышибалы, ребята, – говорю я, рывком садясь на кушетке. – Мне их даже жалко: представьте себе – им приходится зарабатывать себе на жизнь, разбираясь с пьяными туристами и законченными кокаинщиками. Их стоит пожалеть!

Но Бо не в состоянии понять моей иронии:

– Пожалел бы лучше себя, Виктор! Как только Дэмиен увидит ту самую фотографию… ой!

– Я видел, как ты наступил Бо на ногу, – вкрадчиво говорю я Джей-Ди, глядя на них в упор.

– Кого ты защищаешь, Джей-Ди? – выпаливает Бо. – Он должен знать все. Это правда. Так оно и будет.

Я встаю с кушетки:

– Я думал, ты об этом позаботился, Джей-Ди.

– Виктор, Виктор… – Джей-Ди заламывает руки.

– Скажи мне прямо сейчас. Что, где, когда, кто?

– Обратите внимание, что он не задает самого главного вопроса: почему?

– Кто сказал тебе про фото? Ричард? Хой? Реба?

– Реба? – переспрашивает Джей-Ди. – Что нахер за Реба еще?

– Кто сказал тебе, Джей-Ди? – Я бью его по руке.

– Бадди. Не смей меня трогать!

– Из News?

Бо мрачно кивает:

– Бадди из News.

– И Бадди сказал тебе…

– Эээ, что твои страхи насчет некоей фотографии, эээ, «обоснованы» и что с высокой… – Джей-Ди косится на Бо.

– Долей вероятности, – подсказывает Бо.

– Верно. И что с высокой долей вероятности она будет, эээ… – Джей-Ди вновь косится на Бо.

– Опубликована, – шепчет Бо.

– Опубликована, эээ… – Джей-Ди запинается. – Ах да, «опубликована у нас».

Пауза, пока я откашливаюсь и моргаю.

– И сколько бы ты еще выжидал, прежде чем поделиться со мной этой бесценной информацией?

– Я позвонил тебе на пейджер, как только информацию подтвердили.

– Кто подтвердил?

– Я не разглашаю свои источники.

– Когда? – стону я. – Вы меня понимаете? Скажите когда!

– Откуда мне знать когда, Виктор? – нервно сглатывает слюну Джей-Ди. – Я просто подтвердил то, что ты хотел узнать. Фото существует. Что на нем? Об этом я могу только догадываться по, гмм, описанию, которое ты мне дал вчера. И вот тебе номер Бадди.

Долгое молчание, во время которого звучит музыка Blur, а мой взгляд мечется по кабинету, пока не останавливается на каком-то растении.

– Да, и, гмм, звонила Хлоя и сказала, что хочет видеть тебя перед показом Тодда, – сообщает Джей-Ди.

– И что ты ей сказал? – вздыхаю я, глядя на телефонный номер, который мне вручил Джей-Ди.

– Что ее несчастная и плохо одетая половина обедает вместе со своим отцом в Nobu.

– Стоит ли мне еще раз напоминать об ужасе, который меня ожидает? – морщусь я. – Господи, ну и денек!

– А еще она поблагодарила тебя за цветы.

– За какие цветы? – спрашиваю я. – И прошу тебя, перестань пялиться на мою ширинку.

– Двенадцать белых французских тюльпанов, которые ты послал за сцену во время показа коллекции Донны Каран.

– Ну что ж, спасибо тебе, Джей-Ди, что позаботился, – бормочу я, возвращаясь на кушетку. – Все-таки не зря я плачу тебе два доллара в час.

Пауза.

– Но… я не посылал цветов, Виктор.

Пауза. Мой ход.

– Ну что же, я их тоже не посылал.

Пауза.

– Там была карточка, Виктор! На ней было написано «Ни одна женщина не может сравниться с моей»[50] и «Я хочу тебя, детка, ты нужна мне, детка»[51]. – Джей-Ди смотрит в пол, затем переводит взгляд на меня. – Это в твоем духе, Виктор.

– На данный момент у меня нет никаких объяснений случившемуся, – говорю я, разводя руками, и тут меня осеняет, кто мог прислать цветы. – Слушай, ты не знаешь такого паренька по имени Бакстер Пристли?

– А, этот новый Майкл Бергин.

– А кто у нас был старым Майклом Бергином?

– Бакстер Пристли выступает в новом шоу Даррена Стара и играет в группе, которая называется «Эй, это мой ботинок». Его подругами были Дейзи Фуэнтес, Марта Плимптон, Лив Тайлер и Гленда Джексон, хотя необязательно именно в этом порядке.

– Бо, я наглотался клонопина, так что не впитываю ничего из того, что ты мне сейчас говоришь.

– Круто, это очень круто, Виктор.

– И что мне теперь прикажете делать с этим вашим Бакстером Пристли? У него такие сладенькие щечки.

– Ревнивая ты скотина, – шипит Бо.

– В смысле, «и что мне теперь прикажете с ним делать»? – спрашивает Джей-Ди. – Я вот сразу знаю, что бы стал с ним делать.

– Восхитительные щечки, – твердо заявляет Бо.

– Да, но при этом мозгов нет совсем. Я бы у него на твоем месте не стал отсасывать, – бормочу я. – Дай-ка мне этот факс.

– А при чем тут вообще Бакстер Пристли?

– Не мешало бы записать этого паренька на курс разговорного английского с полным погружением. О черт, мне пора бежать! Вернемся к делу. – Я кошусь на факс. – Адам Горовиц[52] проходит у нас под своей собственной фамилией или как Ad-Rock?

– Как Адам Горовиц.

– Хорошо. А это что? Новые подтверждения?

– Люди, которые просят приглашения.

– Блин, прочитайте кто.

– Франк Де Каро?

– Нет. Да. Нет. О боже, я не могу сейчас заниматься этим.

– Слэш и Ларс Ульрих придут вместе, – сообщает Джей-Ди.

– А с MTV приходят Эрик Нис и Дафф Маккаган.

– Хорошо, хорошо.

– Крис Айзек. Ответ тоже положительный? – спрашивает Джей-Ди.

– Ой, он такой лапусик! – восклицает Бо.

– У него уши как у слона Джамбо, но, пожалуй, я бы с ним был не прочь, будь я гомиком, – вздыхаю я. – Фли у нас идет под буквой Ф или у него есть настоящее имя?

– Какая разница? – говорит Джей-Ди. – Фли придет вместе со Слэшем и Ларсом Ульрихом.

– Минутку, – перебиваю я. – А разве Аксель приходит не с Энтони?

– По-моему, нет. – Бо и Джей-Ди смотрят друг на друга вопросительно.

– Только не говорите мне, что Энтони Кидес не придет, – стону я.

– Он придет, Виктор, придет, – говорит Бо. – Просто не с Акселем.

– Королева Латифа – она у нас на К или на Л? – спрашивает Джей-Ди.

– Стоп, – восклицаю я, просматривая букву Л. – Что, придет Липсинка? Вы что, забыли, парни, что я вам говорил – никаких трансвеститов.

– Но почему?

– Потому что они похожи на этих ужасных мимов новой школы, вот почему.

– Липсинка вовсе не трансвестит, Виктор, – ворчит Бо. – Липсинка – тендерный иллюзионист.

– А ты – педик противный, – огрызаюсь я, срывая со стены фото Тайсона в рекламе Ральфа Лорена. – Разве я тебе об этом уже не говорил?

– А ты – гребаный расист! – выкрикивает Бо, вырывая у меня из рук помятую фотографию.

В ответ я тут же достаю из кармана кепку с надписью «Malcolm X», которую мне дали на премьере – подписанную Спайком Ли, – и машу ею перед носом у Джей-Ди.

– Видишь это? Что здесь написано? «Malcolm X». Так что не тебе меня обвинять в отсутствии мультикультурности, гомик противный.

– Пол Верховен сказал, что даже Бог бисексуален, Виктор.

– Пол Верховен – нацист, и поэтому мы его не приглашаем.

– Ты сам нацист, Виктор, – ухмыляется Бо. – Ты, и никто другой.

– Я – самый пушистый в мире нацист, а ты – педик противный. Что? Ты посмел пригласить Жан-Клода Ван Дамма у меня за спиной?

– Нам все время звонит пиар-агент Като Кейлин, Дэвид Кроули.

– Так пригласите этого Дэвида Кроули.

– Но народу нравится Като, Виктор.

– А они видели ее последний фильм «Доктор Череп»?

– Это не имеет значения. Людям нравится все, что она делает.

– Далее, Джордж Стефанопулос[53].

– Кто? Снаффлупагус?[54]

– Нет. Джордж…

– Я не глухой, – рычу я раздраженно. – Только в том случае, если он придет с кем-нибудь известным.

– Но, Виктор…

– Повторяю: только если, – я смотрю на свои часы, – до девяти часов он подтвердит, что придет вместе с Дженнифер Джейсон Ли, или Лайзой Кудроу, или Эшли Джадд, или с кем-нибудь действительно знаменитым.

– Гмм…

– Дэмиена хватит удар, Джей-Ди, если этот тип придет один.

– Дэмиен постоянно напоминает мне, Виктор, что небольшое количество политиков поднимет класс.

– Дэмиен хотел нанять танцоров с MTV, и это я отговорил его от этой затеи! – кричу я. – Неужели вы думаете, что мне будет сложно заставить его вышвырнуть этого гречонка?

Джей-Ди смотрит на Бо:

– Как ты думаешь, то, что он сейчас сказал, круто или тупо? Я не уверен.

Я хлопаю в ладоши:

– Давайте сначала закончим с последними подтверждениями.

– Лайза Лоуб?

– О, она, несомненно, будет пользоваться блестящим успехом. Дальше.

– Джеймс Иха – гитарист из Smashing Pumpkins.

– Билли Корган, конечно, был бы лучше, но ладно…

– Джордж Клуни.

– Ну, это веселый перец. Дальше.

– Дженнифер Энистон и Дэвид Швиммер?

– Бла-бла-бла.

– Отлично, Виктор. Нам нужно просмотреть еще буквы Б. Д и С.

– Валяйте.

– Стэнфорд Блэтч.

– О боже мой!

– Виктор, пора взрослеть. Ему принадлежит половина отеля Savoy.

– Пригласите того, кому принадлежит вторая половина.

– Виктор, он нравится братьям Вайнштейн.

– Он такой жирный, что, наверное, пошел бы работать в зоомагазин за то, чтобы ему разрешили бесплатно есть кроличье дерьмо.

– Андре Балаж?

– Если с Кэти Форд, то да.

– Дрю Бэрримор?

– Да, включая банкет.

– Габриэль Бирн?

– Если без Эллен Баркин, то да.

– Дэвид Бозом?

– Да, но только на коктейль.

– Скотт Бенуа?

– Коктейль.

– Леилани Бишоп?

– Коктейль.

– Эрик Богосян?

– У него сегодня вечером концерт. Он не сможет быть на банкете. Но на коктейль придет.

– Брэнди.

– Господи, Бо, ей же всего шестнадцать!

– Но Moesha сейчас в чартах, а пластинка стала платиновой.

– Пусть приходит.

– Сандра Бернар.

– Только коктейль.

– Билли, Стивен и/или Алек Болдуин.

– Банкет, только коктейль, банкет.

– Борис Беккер.

– Гмм, это начинает все больше и больше походить на церемонию открытия Planet Hollywood, в которой потом ни за что есть не захочешь, – вздыхаю я. – Я правильно понял вот этот факс? Лайза Бонет?

– Если Ленни Кравиц придет, то ее не будет.

– А Ленни Кравиц придет?

– Да.

– Тогда вычеркните ее.

– Тим Бертон?

– О боже, я сгораю от нетерпения!

– Халли Берри.

– Есть.

– Хэмиш Боулс.

– Угу.

– Тони Брэкстон.

– Да.

– Итан Браун?

– Ах, мне уже, честно говоря, все до лампочки, – хныкаю я, а затем отрезаю: – Только коктейль.

– Мэтью Бродерик.

– Банкет, если он придет с Сарой Джессикой Паркер.

– Да. Антонио Бандерас.

– Ты знаешь, что Антонио сказал Мелани Гриффит, когда они в первый раз встретились?

– У меня член больше, чем у Дона?

– Давай представим, что ты – Мелани, а я – Антонио. Как поживаешь, Мелани?

– Ему стоило бы немедленно перестать повторять во всех интервью, что он «совсем не дурак».

– Росс Блекнер.

– Есть.

– Майкл Бергин.

– Есть – верно, парни?

– Дэвид Бартон?

– Ах, я надеюсь, он придет вместе с Сюзанной, на которой будет надето что-нибудь миленькое от Raymond Dragon, – взвизгиваю я. – Только коктейль.

– Мэтью Барни.

– Да.

– Кэндес Бушнелл.

– Да.

– Скотт Бакула.

– Да.

– Ребекка Брохман.

– А это кто такая?

– Наследница Kahlua.

– Отлично.

– Тайра Бэнкс.

– Мне только и остается, что держать себя в руках, пока не успокоюсь.

– Ясмин Блит.

– Я просто дрожу в предвкушении.

– Кристиан Бейл.

– Угу.

– Джил Беллоуз.

– Кто?

– В определенных, гмм, кругах он весьма известен.

– В кругах с одним междугородним кодом?

– В кругах с одним почтовым индексом. Продолжаем.

– Кевин Бейкон.

– Отлично, отлично. Но, извините меня, где же Сандра Баллок? – спрашиваю я.

– Ее пиар-агент сказал… – Бо делает паузу.

– Продолжай, продолжай.

– Она еще не знает, – заканчивает Джей-Ди.

– О господи!

– Виктор, не гримасничай так! – говорит Бо. – Неужели ты не знаешь, что для этих людей гораздо важнее быть приглашенными, чем на самом деле прийти.

– Нет! – машу я указательным пальцем. – Когда же люди научатся соответствовать статусу звезды?

– Виктор…

– Элисон Пул сказала, что Сандра Баллок придет, что она обязательно придет…

– А когда это ты говорил с Элисон? – спрашивает Джей-Ди. – Или, может, я не имею права спросить?

– Ничего у него не спрашивай, Джей-Ди, – предупреждает Бо.

– О черт, – пожимает плечами Джей-Ди, – что может быть круче, чем изменять Хлое Бирнс.

– Послушай, ты, педик противный!..

– Может быть, это потому, что однажды Камилла Палья[55] написала восемь тысяч слов о Хлое и даже ни разу не упомянула о тебе?

– Редкостная сука, – бормочу я, и меня передергивает. – Ладно, займемся буквой Д.

– Беатрис Даль.

– Она снимается у Ридли Скотта в Пруссии с Жан-Марком Барром.

– Барри Диллер.

– Да.

– Мэтт Диллон.

– Да.

– Клифф Дорфман.

– Кто?

– Приятель Леонардо.

– Ди Каприо?

– Он придет в костюме от Ричарда Тайлера и красных бархатных туфлях и приведет с собой Клиффа Дорфмана.

– Роберт Дауни-младший.

– Только если он нарядится под Чаплина! Да, да, ради бога, уговорите Дауни нарядиться под Чаплина!

– Уильям Дефо.

– Коктейль.

– Майкл Дуглас.

– Он не придет. Придет Диандра.

– Я всегда пристально следил за их сложными брачными отношениями. Есть.

– Зельма Дэвис.

– Боюсь, что мое самообладание скоро даст трещину.

– Джонни Депп.

– С Кейт Мосс. Банкет.

– Стивен Дорф.

– Стивен, – размышляю я в сомнении, – Дорф. Интересно узнать, почему всех этих людей считают звездами.

– Особенности структур ДНК? Счастливый случай?

– Продолжаем.

– Пилар и Неся Деманн.

– Без вопросов.

– Лора Дерн.

– Гип-гип-ура!

– Гриффин Данн.

– Без него ни одна вечеринка не может считаться удавшейся.

– Меган Дуглас.

– Облейте меня водой из шланга!

– Патрик Демаршелье.

– Да.

– Джим Дейч.

– Кто?

– Более известный как Скиппер Джонсон?

– Ах да, верно, верно!

– Шененн Доэрти придет с Робом Вейссом.

– Специальная парочка, – киваю я головой, как ребенок.

– Камерон Диас.

– А как насчет Майкла Де Луки?

– Будет.

– Отлично. Тогда переходим к С.

– Алисия Сильверстоун подтвердила свой приход.

– Отлично!

– Шерон Стоун, скорее всего, придет, даже «весьма вероятно».

– Дальше, дальше, дальше.

– Грета Скакки, Элизабет Зальцман, Сьюзен Сарандон…

– Тим Роббинс тоже?

– Дай мне заглянуть в перекрестные ссылки – гмм, погоди, – да.

– Быстрее.

– Итан Штайфель, Брук Шилдс, Джон Стамос, Стефани Сеймур, Дженни Симидзу…

– Отлично, отлично!

– Дэвид Салль, Ник Скотти…

– Еще, еще, еще!

– Сейдж Сталлоне.

– Тогда почему бы нам не пригласить гребаного зайчика-энерджайзера? Продолжайте.

– Маркус Шенкенберг, Джон Стюарт, Адам Сэндлер…

– Но только не Дэвид Спейд!

– Уэсли Снайпс и Лайза Стенсфилд.

– Великолепно, чувак!

– Антонио Сабато-младший, Айони Скай…

– Она приведет с собой призрак Ривера Феникса[56], – добавляет Бо. – Я серьезно. Она попросила, чтобы его включили в список гостей.

– Это так дико прикольно, что надо немедленно послать факс в News.

– Майкл Стайп…

– Только если он чем-нибудь прикроет свой дурацкий шрам от грыжи.

– Оливер Стоун, Дон Симпсон, Табита Сорен…

– Черт, кажется, мы попали в горячее местечко!

– Дж. Э. Смит, Анна Суи, Таня Сарна, Эндрю Шу…

– И Элизабет Шу?

– И Элизабет Шу.

– Великолепно. Да, кстати, что будет играть во время коктейля? – спрашивает Бо, когда я уже выхожу за дверь.

– Начните с чего-нибудь помягче. Киномузыка Эннио Морриконе, что-нибудь из Stereolab, можно даже эмбиент. Уловили мысль? Берт Бакарак. Затем перейдем к чему-нибудь более агрессивному, но не навязчивому, чтобы ни в коем случае не напоминало музыку, которую крутят в лифтах.

– Фоновая музычка для холостяцкой норы космического века?[57]

– «Романтическое настроение»?

– Полинезийское тики-тики или крайм-джаз?

Джей-Ди мчится за мною следом.

– В общем, типа коктейль-микс в стиле ультралаунж.

– Не забудь, у тебя встреча в пять в Fashion Café с диджеем X, – кричит мне вслед Бо. – В пять!

– Что-нибудь слышно про Майку? – кричу я с третьего этажа, где очень холодно и при этом с веселым жужжанием вьется пара мух.

– Ничего. Ты, главное, не забудь: Fashion Café, пять часов, – кричит Бо.

– Почему никто не может найти Майку? – кричу я, спускаясь все ниже и ниже.

– Виктор! – кричит откуда-то издалека Джей-Ди. – В чем разница между лемуром и лиманом?

– Один из них… такой, вроде крысы?

– А который?

– О боже, ну и вопросики у тебя! – хныкаю я. – Где мой пиар-агент?

Чтобы «гарантировать мое присутствие» на обеде, отец прислал за мной машину, так что сейчас я, развалившись на заднем сиденье «линкольн-таункар», пытаюсь вызвонить по мобильному Бадди из News, а водитель продирается сквозь полуденный поток машин на Бродвее, иногда застревая в пробках по направлению к Nobu, проезжает мимо еще одного плаката Хлои, висящего на автобусной остановке, – реклама какой-то светорассеивающей косметики от Estée Lauder, и солнце так ярко отсвечивает от корпуса лимузина, едущего впереди нас, что в глазах после этого еще долго плавают алые пятна, так что, несмотря на затемненные стекла лимузина, мне приходится надеть солнцезащитные очки Matsuda; мы проезжаем мимо нового магазина Gap на Хьюстон-стрит, группа взрослых людей играет в классики, где-то нежно поет Аланис Мориссетт, две девочки на тротуаре проплывают мимо окон лимузина как в замедленной съемке, и я делаю им «знак мира», потому что боюсь посмотреть назад и увидеть, что Дьюк и Дигби висят у меня на хвосте. Я закуриваю сигарету, а затем поправляю микрофон, который спрятан у меня за воротником рубашки.

– Эй, здесь не курят! – говорит водитель.

– И что ты со мной можешь сделать? Крути давай баранку. Господи!

Он вздыхает и крутит баранку.

Наконец Бадди снимает трубку. В его голосе нет ни капли удивления.

– Привет, Виктор. В чем дело? Подтверди мне эту сплетню: правда ли, что ты встречаешься со Стивеном Дорфом?

– Я тебя умоляю, Бадди! – рычу я. – Давай договоримся…

– Не мели чепуху, – вздыхает он.

После небольшой паузы я говорю:

– Погоди. Правда ли, что я до сих пор числюсь в списке парней, которых ты хотел бы трахнуть?

– Нет, ты ведь уже завел себе дружка.

– Гребаный Стивен Дорф вовсе не мой дружок! – кричу я.

Водитель смотрит на меня в зеркало заднего вида. Я наклоняюсь вперед и бью кулаком по спинке его сиденья:

– Здесь есть подъемное стекло или еще какой-нибудь разделитель?

Водитель мотает головой.

– Ну, что тебе от меня нужно, Виктор? – вздыхает Бадди.

– Зайка, ходят слухи, что у тебя есть одна моя, эээ, фотография.

– Виктор, у меня есть миллион твоих фотографий.

– Я имею в виду несколько специфическую фотографию.

– Специфическую? Специфическую фотографию? Не думаю, мой котеночек.

– На ней я вместе с одной, эээ, девушкой.

– Какой девушкой? Гвинет Пэлтроу? Кристин Херольд? Чери Отери?

– Нет! – кричу я. – Черт тебя дери, я там вместе с Элисон Пул.

– Ты с Элисон Пул? И что вы, гмм, делаете?

– Пьем холодный латте, флиртуя друг с другом по интернету, козел!

– Элисон Пул… это та, которая подружка Дэмиена Натчеса Росса? Ты говоришь об этой Элисон Пул?

– Она также трахается с доброй половиной состава «Никс», так что я не одинок.

– Гадкий мальчишка. Все время ходишь по краю пропасти. Нехорошо, нехорошо.

– Это что, «Лучшие хиты Bon Jovi»? Послушай…

– Полагаю, фотография эта была сделана с одобрения и позволения мистера Росса и мисс Бирн – верно, безнравственный маленький негодник?

– Это я-то безнравственный? – задыхаюсь я от гнева. – Ну и дела! Кто бы говорил! Ведь это ты продал фотографии со вскрытия Роберта Максвелла, ты, мерзавец! Ты раздобыл поляроиды с разнесенным пулей черепом гребаного Курта Кобейна! Ты напечатал снимки агонии Ривера Феникса на бульваре Сансет. Ты…

– А еще я первым засветил тебя в прессе, неблагодарный засранец.

– Да, верно, ты прав. Послушай, я вовсе не осуждаю тебя. То есть я хотел сказать, что восхищаюсь тобой.

– Виктор, о тебе пишут – я в основном и пишу, – хотя ты ровным счетом ничего собой не представляешь.

– Нет, чувак, я бы и так этого добился, все и сразу – это мой девиз, ты же знаешь…

– Для того чтобы успешно сосать у кого надо, тоже требуется талант. Или, по крайней мере, некоторый шарм, которого ты лишен.

– Мое последнее слово: что я могу тебе дать в обмен на эту фотографию?

– А что у тебя есть? И давай короче: у меня интервью.

– Ну а что, гмм, ты типа хочешь знать?

– Правда ли, что Хлоя встречается с Бакстером Пристли и что у вас у всех какой-то грязный сексуальный треугольник?

– Блин, чувак, ничего подобного! В последний раз тебе говорю – ничего подобного! – рычу я, а затем, услышав, что Бадди недоверчиво молчит, выкрикиваю: – И я не встречаюсь со Стивеном Дорфом.

– Почему Хлоя так часто выходит на подиум в этом сезоне?

– Ну, это простой вопрос. Потому что она выходит на подиум последний год. Это ее, так сказать, прощальный привет и все такое, – вздыхаю я с облегчением.

– Почему Бакстер Пристли посещает все ее показы?

Я резко выпрямляюсь и кричу в телефон:

– Кто это маленькое дерьмо? – Пытаясь взять себя в руки, я меняю тон: – Эй, Бадди, а как насчет Вайноны?

– Что насчет Вайноны?

– Ну, она приходит на открытие клуба сегодня.

– Что я могу сказать? Многообещающее начало, Виктор. О черт, у меня прямо в жопе екнуло! С кем она? – вздыхает он.

– Дейв Прайнер, наследница Wrigley’s и басист из Falafel Mafia.

– И что они делают? И где?

– В Four Seasons, обсуждают, почему не оправдало ожиданий Reality Bites.

– У меня снова екнуло!

Я молчу, пристально глядя в окно.

– Херли Томпсон, – говорю я наконец, молясь, что Бадди клюнет.

– Я уже слегка заинтригован.

– Гмм, блин, Бадди… – Я осекаюсь. – Но запомни – ты этого от меня не слышал.

– Я никогда не раскрываю свои источники, так что просто расскажи своему повелителю все, что знаешь.

– Ну, короче, Херли в городе.

Пауза.

– Я начинаю возбуждаться.

Слышно постукивание по клавиатуре компьютера, затем:

– Где?

– В Paramount.

– Ты трогаешь меня за самые интимные места, – говорит Бадди. – Почему он не в Финиксе на съемках «Города Солнца-три» вместе со всеми остальными?

Пауза.

– Гмм, Шерри Гибсон…

– Я возбуждаюсь. Я возбуждаюсь все сильнее и сильнее, Виктор.

– Она… бросила его…

– У меня просто торчком стоит. Продолжай.

– Из-за… проблем с крэком. Его проблем.

– Я вот-вот кончу.

– И он, эээ, избил… Шерри.

– Виктор, я кончаю!

– Так что Шерри тоже пришлось уйти из «Вечеринок на пляже»…

– Брызги летят во все стороны…

– Потому что на ее лицо теперь просто смотреть нельзя…

– Я кончаю, я кончаю, я кончаю…

– И он теперь думает залечь в нарколечебницу где-нибудь в Поконосских горах[58].

– О боже, все, я кончил…

– И Шерри теперь напоминает, эээ, «заплаканного енота»…

– Я кончил. Ты слышишь, как я постанываю?

– Ну и редкостный же ты козел, – шепчу я.

– Так уж у меня на роду написано.

– Бадди, я чувствую удивительную близость с тобой.

– А где же его братец, Керли?

– Он повесился.

– Кто был на похоронах?

– Джулия Робертс, Эрика Кейн, Мелисса Этеридж, Лорен Холли и, гмм, Сельма Хайек.

– Разве у нее не было романа с его отцом?

– Был.

– Значит, Керли то тут, то там…

– Так что, Бадди, фотографии больше нет?

– Фотография, на которой ты и Элисон Пул, исчезла.

– Для протокола, а что на ней было?

– Для протокола? Тебе не стоит даже и знать.

– Понимаешь, Бадди, Элисон только что потеряла роль в экранизации «Отражений», – добавил я, – что бы это ни значило.

– А означает это ровным счетом nada. Спасибо тебе, Виктор. Приехали для интервью.

– Нет, это тебе спасибо, Бадди. И пожалуйста, я тебе ничего не говорил. – Я замолкаю на мгновение, затем до меня кое-что доходит, и я кричу: – Только не говори, что это я, не говори…

– Положись на меня, – говорит Бадди и вешает трубку.

Возле Nobu в полдень: я заглатываю полтаблетки ксанакса, проходя мимо запаркованного у входа лимузина, который, очевидно, доставил сюда моего отца, и ныряю внутрь – толпа начальников с MTV, а нового метрдотеля интервьюирует программа утренних новостей CBS, Хелена Кристенсен, Мила Йовович и французский дизайнер обуви Кристиан Лубутен за одним столом, за другим же – Трейси Росс, Саманта Клюге, Робби Кравиц и Козима фон Бюлов, а мой папа – худой образцовый англосакс в темно-синем костюме от Ralph Lauren – сидит во второй кабинке от входа, черкая что-то в желтом блокноте, а на столе рядом с миской с суномоно[59] лежит подозрительного вида толстая папка. Два его помощника сидят в первой кабинке. Ему полагалось бы выглядеть на средний возраст, но благодаря недавней подтяжке лица и тому, что, по словам моей сестры, он с апреля принимает прозак (секрет), выглядит он, в общем-то, блестяще. На досуге: охота на оленей, астролог, чтобы уладить дела с планетами, сквош. Диетолог рекомендовал ему сырую рыбу, коричневый рис, тэмпура абсолютно исключена, но хидзики[60] – пожалуйста, ну а я сюда пришел в основном ради торосашими[61], светской беседы и ненавязчивой просьбы одолжить немного наличных. Отец улыбается, сверкая зубами.

– Извини, папа, я заблудился.

– Какой-то ты худой.

– Это все наркотики, папа, – вздыхаю я, усаживаясь на скамью.

– Совсем не смешно, Виктор, – говорит он устало.

– Папа, я не употребляю наркотики. Я в великолепной форме.

– Да нет, я вижу. Как твои дела, Виктор?

– Я пользуюсь успехом, папа. Сногсшибательным успехом. Я в прорыве. Все идет по плану. Я контролирую все аспекты. Ты посмеиваешься как-то нехорошо, папа, но на самом деле я нахожусь в состоянии непрерывного движения.

– А толк-то от этого есть?

– Я осваиваю новую территорию, папа.

– Это какую же?

Я направляю взгляд в светлую даль:

– Будущее.

Папа глядит на меня хмуро, не выдерживает моего взгляда, смотрит по сторонам, смущенно улыбается.

– Ты стал намного изощреннее, Виктор, в формулировке своих, гмм, амбиций.

– Еще бы, папа. Я научился брать быка за рога.

– Ну и славненько.

Он жестом просит официанта, которого зовут Эветт, принести еще холодного чая.

– Итак, откуда ты сейчас?

– У меня была фотосессия.

– Надеюсь, ты больше не снимаешься голым для этого Вебстера или как там его, господи!

– Почти голым. Для Брюса Веббера. Я стараюсь больше не злить тебя, папа.

– Вихлял задницей, словно…

– Это была реклама Obsession, папа, а ты ведешь себя так, словно я снялся в порнухе.

– Докажи мне это, Виктор.

– Сейчас докажу, папа. Говорю медленно: колонна – прикрывала – мои – гениталии.

Но он уже листает свое меню.

– Пока не забыл, хочу поблагодарить тебя за, эээ, компакт Патти Лупоне, который ты прислал мне на день рождения. Это был очень удачный подарок.

Я тоже углубляюсь в меню:

– Не стоит благодарности, чувак.

Отец беспокойно смотрит на столик MTV, за которым, похоже, кто-то явно острит по его поводу. Я едва удерживаюсь от того, чтобы помахать им рукой.

Отец спрашивает:

– Почему они на нас так смотрят?

– Может быть, потому, что на тебе написано печатными буквами: «Я не туда попал»? – предполагаю я. – Господи, мне нужно срочно выпить стакан минералки. Или сухого пива.

Эветт приносит холодный чай, молча принимает заказ, а затем нерешительно направляется на кухню.

– Классная девчонка, – восхищается мой отец.

– Папа, – начинаю я.

– Что?

Я опускаю глаза:

– Вообще-то, это парень, но какая разница?

– Шутишь?

– Нет, это действительно парень. Он сейчас как раз находится в процессе, ну понимаешь, смены пола.

– Ты забыл снять темные очки.

– Я не забыл. – Снимаю очки и пару раз моргаю. – Ну так что за дела, стоит как стрела?[62]

– Я же все вырезки о тебе собираю, – говорит он, зловеще поглаживая папку. – И стоит мне только подумать о моем единственном сыне, как вспоминаю тот разговор, что был у нас прошлым летом. Не собираешься ли вернуться в колледж?

– О черт, папа, – стону. – Я учился в Кэмдене! Я его даже почти закончил. Я даже уже забыл, на какой специальности я учился.

– «Экспериментальные оркестры», насколько я помню, – сухо отзывается отец.

– Эй, ты забыл про «Анализ дизайна».

Отец скрипит зубами и оглядывает зал – видно, что ему отчаянно хочется выпить.

– Виктор, у меня есть связи в Джорджтауне, в Колумбийском университете, в Нью-Йоркском, в конце концов, черт побери! Это не так сложно, как ты думаешь.

– О черт, папа, да я об этом вообще не думаю.

– Я волнуюсь о твоей карьере и…

– Знаешь, папа, – перебиваю я, – еще когда я учился в школе Хораса Манна, там был один советник, который постоянно задавал мне ненавистный вопрос, а именно о моих планах на будущее.

– Почему? Потому что у тебя их не было?

– Нет. Потому что я знал, что он засмеется, если я скажу ему правду.

– Я помню, как однажды тебя выгнали с занятий за то, что ты отказался снять темные очки на уроке алгебры.

– Папа, я открываю клуб. Я немного прирабатываю моделью. – Я слегка выпрямляюсь, чтобы звучать убедительнее. – Да, и с минуты на минуту я получу роль в «Коматозниках-два».

– Это что, кино? – спрашивает он недоверчиво.

– Да нет, бутерброд, – отвечаю я в ошеломлении.

– Боже мой, Виктор, я скажу тебе лишь одно, – вздыхает он. – Тебе уже двадцать семь, а ты все еще только модель.

– Только модель? – говорю я, все еще ошеломленный. – Только модель? Ты хорошенько подумал, прежде чем это сказать, папа?

– Я ожидал, что ты займешься чем-нибудь серьезным и действительно важным…

– Да, папа, я все помню. Я помню, что вырос в среде, где богатства приходилось достигать, занимаясь чем-нибудь серьезным и действительно важным. Это так.

– Только не надо мне рассказывать, что ты намереваешься добиться самосовершенствования и творческого развития, демонстрируя – будем называть вещи своими именами – тряпки.

– Папа, мужская топ-модель зарабатывает до одиннадцати тысяч долларов в день.

– Ты что, мужская топ-модель?

– Нет, но не в этом дело.

– Я ночами глаз не смыкал, пытаясь понять, в чем же все-таки дело, Виктор.

– Я неудачник, детка, – вздыхаю я, откидываясь на спинку скамьи, – так почему бы тебе не убить меня?[63]

– Ты не неудачник, Виктор, – вздыхает в ответ отец. – Просто ты должен, эээ, найти себя. – Он вздыхает еще раз. – Найти, что ли, – уж не знаю – нового себя?

– «Нового себя»? – Изумленно открываю рот. – О боже, папа, ты делаешь все для того, чтобы я почувствовал себя бесполезным.

– А открывая этот клуб, ты чувствуешь себя ужасно полезным?

– Папа, я знаю, знаю…

– Виктор, я просто хочу…

– Это я просто хочу делать что-нибудь такое, что бы зависело целиком от меня, – подчеркиваю я. – Где я был бы, что ли, незаменимым.

– И я того же хочу, – идет на попятную отец. – Я хочу для тебя именно этого.

– Модели… модели все заменимы… – вздыхаю я. – На свете тысячи парней с пухлыми губами и симметричным лицом. Но вот открыть клуб – это…

У меня перехватывает дыхание.

После продолжительного молчания отец говорит:

– На прошлой неделе мне попалась на глаза твоя фотография в журнале People.

– В каком номере? Я не видел. Кто на обложке?

– Не знаю. – Отец пристально рассматривает меня. – Кто-то из моих сотрудников обратил на нее мое внимание.

– Черт побери! – Я бью кулаком по столу. – Вот почему мне срочно нужен пиар-агент.

– Короче говоря, Виктор, ты находился в шикарном отеле где-то…

– В шикарном отеле где-то?

– Да. Где-то в Майами.

– Я был в отеле? Где-то в Майами?

– Да. В отеле. Где-то в Майами. И на тебе ничего не было, кроме белых хлопчатобумажных плавок, к тому же очень мокрых…

– Я хорошо выглядел?

– На тебе были темные очки. Ты что-то курил, – надеюсь, это была всего лишь сигарета. А руки – на плечах у двух цветущих плейбоевских девок…

– Как бы я хотел это увидеть, папа!

– Когда ты ездил в Майами?

– Я не был в Майами уже много месяцев, – отрезаю я. – Как это печально – ты путаешь собственного сына, плоть от плоти своей, того, кого…

– Виктор, – спокойно сообщает мне отец, – твое имя значилось в подписи под фотографией.

– Чувак, по-моему, это был не я.

– Хорошо, – заходит он с другой стороны, – если это был не ты, Виктор, то кто это был?

– Придется выяснить, зайка.

– А как теперь твоя фамилия? – спрашивает он. – По-прежнему Вард?

– Мне казалось, это ты предложил мне поменять фамилию, брателло.

– В то время мне казалось, что это – хорошая идея, – бормочет он, аккуратно открывая папку, которая содержит статьи из журналов и мои фотографии.

– Вот цитата, – говорит отец, переворачивая нечеткий факс, – из New York Times, из рубрики «Стиль». В небольшой заметке о тебе приводятся твои слова: «В утробе любви мы все – как слепые пещерные рыбы». Это правда, Виктор? Можешь ли ты объяснить, что означает термин «утроба» в контексте данного предложения. А также существуют ли в реальности слепые пещерные рыбы?

– Ну, блин, это же фраза с двойным дном. Чувак, это все – откровенный вымысел, – вздыхаю я. – Журналисты постоянно искажают мои слова.

– А каковы они были на самом деле?

– Папа, ну почему ты такой буквалист?

– Теперь реклама СК One. Мы видим на ней двух парней – хотя, по мне, их легко можно принять за двух девок, и – да, да! – они целуются, а ты смотришь на это, положив руки на свою мотню. Почему ты положил их туда? Этот жест означает, что СК One – качественный продукт?

– Секс помогает продажам, чувак.

– Понимаю.

– Чем лучше выглядишь, тем больше видишь.

– А вот интервью, которое ты дал журналу YouthQuake, – кстати, прими мои поздравления: ты на обложке, и глаза у тебя подведены миленьким таким коричневым карандашом…

– Это терракота, – вздыхаю я. – Но не суть.

– …и они спрашивают тебя, с кем бы ты хотел пообедать, и ты отвечаешь: с Foo Fighters, с астрологом Патриком Уокером – который, кстати, уже умер – и (это ведь не опечатка, верно?) с Унабомбером[64].

Мы смотрим друг на друга.

– И что такого? – говорю я.

– Ты хотел бы пообедать… с Унабомбером? – спрашивает он. – Ты считаешь, что это – важная информация? Ты полагаешь, публике действительно стоит знать об этом?

– Моим поклонникам – стоит.

– Еще одна цитата, которую приписывают тебе, если это не очередное искажение: «Вашингтон, округ Колумбия, – самый отстойный город в мире, в котором живут самые отстойные в мире люди».

– Но, папа…

– Я живу и работаю в Вашингтоне, округ Колумбия. То, что ты говоришь и делаешь, может серьезно повлиять на мою жизнь, а поскольку моя жизнь такова, какова она есть, влияние это может быть крайне негативным.

– Папа…

– Просто будь добр это помнить.

– Я тебя умоляю!

– Тут также сказано, что ты играешь в группе, которая называется Pussy Beat, а прежде она называлась Kitchen Bitch…

– Мы поменяли название – теперь мы просто Impersonators.

– О боже, Виктор, а с какими людьми ты водишься…

– Папа, когда Чарли и Моник татуировали своего грудного ребенка, я устроил целый скандал. Ну и что? Из-за этого ты считаешь меня преступником?

– Прибавь к этому то, что, по словам твоей сестры, твои фотопробы для книги Мадонны утекли в интернет.

– Папа, я держу все под контролем.

– Откуда ты знаешь, Виктор? – спрашивает он. – Это все дурно пахнет. Очень дурно.

– Папа, вся жизнь дурно пахнет.

– Но тебе-то зачем стремиться пахнуть еще дурнее?

– Итак, ты мне хочешь, в сущности, сказать, что я серединка на половинку?

– Нет, – говорит он. – Не вполне.

– Это следует понимать так, что на наличные рассчитывать не приходится?

– Виктор, прошу тебя, не надо! Мы об этом уже столько раз говорили.

После непродолжительного молчания я повторяю:

– Так на наличные рассчитывать не приходится?

– На мой взгляд, тебе должно хватать содержания.

– Послушай, Нью-Йорк безумно дорог…

– Переезжай в другой город.

– О господи, посмотри на вещи реально!

– Что ты от меня хочешь, Виктор?

– Папа, – шепчу я, – пойми меня: я – банкрот.

– Через пару дней тебе придет чек.

– Я уже его потратил.

– Как ты мог его потратить, если ты его еще даже не получил?

– Поверь мне, я и сам теряюсь в догадках.

– Раз в месяц ты получаешь чек, Виктор. Не чаще. Не реже. Понял?

– Что ж, видимо, придется мне изнасиловать кредитку.

– Блестящая идея, сынок.

Аманда де Кадене останавливается возле нашего столика, целует меня в губы и уходит, сказав, что мы встретимся вечером, даже не дав мне возможности представить ее моему отцу.

– Как поживает Хлоя? – спрашивает он.

Обед оказался щадяще недолгим; сейчас всего лишь 13:10, и я прошу водителя выкинуть меня на углу Бродвея и Четвертой, чтобы заскочить перед репетицией в Tower Records, прихватить какой-нибудь исключительно желанный новый компакт, а внутри Sheep – та самая новая группа альтернативного рока, чей клип «Diet Coke at the Gap» стал последним писком моды на MTV в этом месяце, – толчется в зале магазина перед объективами видеокамер, в то время как Майкл Левин – вот уж поистине Энни Лейбовиц альтернативного рока – фотографирует их, а на экранах всех мониторов – «Aeon Flux»[65], и я роюсь по полкам, разыскивая новый номер YouthQuake, чтобы посмотреть, есть ли там какие-нибудь письма читателей с отзывами на статью обо мне. И моей корзине: Трей Льюд, Rancid, Cece Пенситон, Yo La Tengo, Алекс Чилтон, Machines of Loving Grace, Jellyfish, the 6th’s, Teenage Fanclub. Туда же я швырнул мое модельное портфолио, и тут я засекаю хорошенькую девчонку-азиатку в белых джинсах с серебряным пояском-цепочкой, жакетке из джерси с глубоким вырезом и черных сандалиях без каблука, которая что-то высматривает на задней стороне компакта ELO, и я «случайно» роняю портфолио, так что мои снимки в плавках рассыпаются у нее прямо под ногами. Затем, слегка помедлив, наклоняюсь, чтобы собрать их, делая вид, что страшно смущен, и надеясь, что она обратит на это внимание, но она всего лишь смотрит на меня взглядом, в котором читается: «Да и насрать», и уходит, а мне бросается на помощь невероятно смазливый голубой паренек. «Все в порядке, все в порядке», – говорю я, вырываю у него из рук мою фотографию в мини-плавках, и тут я замечаю самую отвальную девчонку во всем Tower Records.

Она стоит возле стенда для прослушивания, наушники на голове, жмет кнопки, покачиваясь, – на ней пара капри дынного цвета в обтяжку в сочетании с маленькими черными сапожками и расстегнутым фиолетово-бежевым пальто от Todd Oldham, а когда я подхожу к ней поближе, то вижу, что в руках у нее компакты Blur, Suede, Oasis и Sleeper. В тот момент, когда она снимает наушники, я оказываюсь прямо у нее за спиной.

– Дико прикольная пластинка, – говорю я, показывая на компакт Oasis. – Треки три, четыре, пять и десять просто великолепны.

Она поворачивается, испугавшись от неожиданности, видит меня, и странное выражение – которое можно описать только как на треть улыбка, на треть волнение, на треть что-то еще – возникает у нее на лице, а затем она спрашивает:

– Разве мы знакомы?

Но делает она это с чуть насмешливой интонацией, которая мне привычна, поэтому уверенно отвечаю:

– Знакомы. Лос-Анджелес или Майами – верно?

– Ничего подобного, – говорит она, и ее взгляд тяжелеет.

И тут меня озаряет:

– Не в Кэмдене ли ты училась?

– Горяче́е, – отвечает она.

– Постой! Ты – модель?

– Нет, – вздыхает она. – Не модель.

– Но насчет Кэмдена я угадал? – спрашиваю с надеждой.

– Да, конечно, – вздыхает она опять.

– Так-так, туман потихоньку развеивается.

– Отлично! – Она скрещивает руки на груди.

– Итак, ты училась в Кэмдене? – спрашиваю я, добавив для верности: – Штат Нью-Гэмпшир.

– А что, есть какой-то другой? – нетерпеливо спрашивает она.

– Эй, зайка, очнись!

– Ну ладно, – говорит она, постукивая пальцем по компакту Oasis. – Спасибо за рецензию, Виктор.

– Блин, так ты меня знаешь?

Она поправляет круглую сумочку из красной замши на молнии у себя на плече, опускает темные очки Matsuda – у нее голубые глаза – и говорит, надув губки:

– Если тебя на самом деле зовут Виктор Джонсон, то знаю.

– Ну да, – покорно соглашаюсь я. – Сейчас, правда, меня зовут Виктор Вард, но я от этого другим не стал.

– Ну вот и славненько! – восклицает она. – Ты женился? И кто этот счастливчик?

– Вон тот дурень с земляничным штруделем на голове, – говорю я, показывая на голубого парнишку, который, как я только сейчас заметил, все же приватизировал один из снимков; заметив, что я показываю на него, парень улыбается, а затем улепетывает. – Он, гмм, такой застенчивый, – разъясняю я.

И тут до меня доходит, что я и в самом деле знаю эту девушку.

– Блин, у меня такая плохая память на имена, извини, – говорю я.

– Давай, – говорит она, явно сдерживаясь, – будь большим мальчиком, попытайся угадать.

– Ладно, попытаюсь пробудить мои экстрасенсорные способности. – Я подношу руки к вискам и закрываю глаза. – Карен… Нэнси… Джоджо… у тебя не было брата по имени Джо? Чувствую явное «дж»… Эээ, много «дж»… Вижу… вижу… вижу котенка… по кличке Кути?

Открываю глаза.

– Меня зовут Лорен.

Она смотрит на меня непроницаемым взглядом.

– Лорен, верно!

– Да, – говорит она сурово. – Лорен Хайнд. Теперь вспомнил?

У меня перехватывает дыхание от услышанного.

– Ни хрена себе! Лорен Хайнд. Вот это да!

– Теперь ты понял, кто я? – спрашивает она.

– Ах, зайка, мне так… – Озадаченный, я вынужден оправдываться. – Знаешь, говорят, что клонопин вызывает кратковременные провалы в памяти, так что…

– Тогда почему бы не начать с того, что мы дружим с Хлоей?

– Да, да, – говорю я, стараясь успокоиться. – Мы как раз недавно о тебе говорили.

– Ммм… – И она шагает по проходу между стеллажами с компактами, ведя пальцами по кромке полок и удаляясь, удаляясь от меня.

Я следую за ней.

– Слушай, ну мы так, эээ, мило болтали о том о сем, верно?

– О чем именно?

– Не суть, главное – позитивно.

Она не останавливается, и тогда я отстаю от нее немного и опускаю темные очки, чтобы изучить тело, скрывающееся под расстегнутым пальто: стройное, с большой грудью, длинные красивые ноги, короткие светлые волосы, все остальное – глаза, зубы, губы и т. д. – тоже в полном порядке. Я догоняю Лорен и иду рядом, непринужденно покачивая корзинкой с компактами.

– Итак, ты помнишь меня по Кэмдену? – спрашиваю я.

– О да, – говорит она несколько презрительно. – Я-то тебя помню.

– Извини, в колледже ты тоже вела себя со мной так или это я вел себя с тобой по-другому?

Она останавливается и поворачивается ко мне:

– Ты что, серьезно не помнишь, кто я такая, Виктор?

– Почему?.. Помню. Ты – Лорен Хайнд. – Пауза. – Пойми, мы давно не виделись, а клонопин вызывает долговременные провалы в памяти…

– А мне послышалось – кратковременные…

– Вот видишь – я уже ничего не помню.

– О боже, хватит об этом.

Она уже собирается отвернуться, когда я спрашиваю:

– Скажи, а я все такой же?

Она тщательно изучает меня.

– Пожалуй, да, как мне кажется. – Она останавливает взгляд на моей голове и внимательно рассматривает лицо. – Ну разве что баков у тебя тогда не было.

Это брешь в обороне, в которую я тут же устремляюсь:

– Надо учиться любить свои баки, зайка. Они – твои лучшие друзья. Приласкай их. – Я поворачиваюсь к ней в профиль, наклоняюсь и мурлыкаю.

Она смотрит на меня как на абсолютного болвана.

– Что такое? Что с тобой? – удивляюсь я. – Приласкай мои баки, зайка!

– Приласкать баки?

– Люди боготворят мои баки, зайка.

– Ты водишься с людьми, которые боготворят волосы? – спрашивает она чуть ли не в ужасе. – С людьми, которые хотят всю жизнь выглядеть на двадцать лет?

Я отмахиваюсь от ее вопроса, словно от мухи, и меняю тему:

– Итак, что же такое творится, Лорен Хайнд? Выглядишь ты просто великолепно. В чем дело? Где ты пропадала?

Возможно, я неверно выбрал тон, потому что в ответ тут же звучит неизбежное.

– Я столкнулась с Хлоей у Патриции Филд на прошлой неделе, – говорит она.

– Дома? – спрашиваю я, впечатленный.

– Нет, – говорит она и как-то странно смотрит на меня. – У нее в магазине, тупица.

– А! Все равно круто!

Долгая пауза, в течение которой мимо проходят разнообразные девушки. Пара-другая из них здоровается со мной, но я делаю вид, словно их не замечаю. Лорен провожает их настороженным взглядом, что само по себе хороший знак.

– Гмм, я не совсем помню, о чем мы сейчас говорили…

Пищит пейджер. Я смотрю на экран: Элисон.

– Кто это? – спрашивает Лорен.

– Да так, скорее всего, очередной призыв ко всем мужчинам-моделям объединиться в профсоюз, – пожимаю я плечами и, выдержав небольшую паузу, добавляю: – Я ведь работаю моделью.

– Профсоюз мужчин-моделей?

И она снова идет прочь, а я снова следую за ней по пятам.

– Ты сказала это с какой-то насмешкой.

– Мне просто всегда казалось, что в профсоюз могут объединиться только идейные люди, Виктор.

– Эй, долой темный сарказм из наших классов![66]

– Это просто смешно, – говорит она. – Мне пора идти.

– Куда?

– У меня обед с одним человеком.

– Мужчиной?

– Виктор!

– Да ладно, говори…

– С Бакстером Пристли, если тебе хоть что-то говорит это имя.

– Ну, здорово, – стенаю я. – Кто такой этот маленький засранец? Послушай, зайка, я тебя умоляю!

– Виктор, мы с Хлоей подруги. Предполагаю, что тебе это известно, – говорит она, глядя мне прямо в глаза. – По крайней мере, ты должен был бы это знать.

– А с чего бы я должен был это знать? – улыбаюсь я.

– Потому что она – твоя девушка? – неуверенно предполагает она, приоткрыв от удивления рот.

– И что, это к чему-то повод?

– Нет, Виктор, это причина. В повод ее превратить пытаешься ты.

– Ты теряешь контакт со мной, зайка. Похоже, нас обоих глючит.

– Ну так очнись.

– А как насчет капучино?

– Ты не знаешь подруг твоей девушки? Ты что, с ней вообще ни о чем не разговариваешь? – Видно, что Лорен перестает понимать что бы то ни было. – Какая муха тебя укусила? Боже, зачем я это спрашиваю? Все и так понятно, понятно, понятно… Мне пора.

– Погоди, постой – мне надо расплатиться. – Показываю на корзинку с компактами у меня в руке. – Пойдем со мной к кассе, а потом я тебя провожу. У меня репетиция группы, но я найду время, чтобы выпить с тобой латте.

Она колеблется, а затем направляется вслед за мной к кассе. Разумеется, аппарат не принимает мою карточку American Express, я цежу сквозь зубы свое: «Я тебя умоляю!», но Лорен тут же улыбается – и эта улыбка пробуждает во мне смутное déjà vu – и платит своей карточкой и за свои, и за мои диски, причем даже не говорит ничего о том, как и когда я верну ей деньги.

В магазине так холодно, что все – воздух, витающие в нем звуки, стеллажи с компактами – кажется снежно-белым. Люди проходят мимо, направляясь к соседней кассе, но свет флуоресцентных ламп на потолке, делающий все вокруг плоским, блеклым и бесцветным, не в состоянии справиться с кожей Лорен, которая выглядит как покрытая загаром слоновая кость, и все в ее облике – даже тот жест, которым она подписывает слип кредитной карточки, – трогает меня так сильно, что я не могу очнуться от чар, а от музыки, звучащей вокруг, – «Wonderwall»[67] – кажется, будто я под кайфом и полностью оторвался от окружающей действительности. Вожделение – это то, с чем я уже давненько не сталкивался, и вот оно посетило меня в торговом зале Tower Records, и теперь мне почти невозможно отрешиться от мысли, что Лорен Хайнд – часть моего будущего. Выйдя наружу, я кладу руку ей на поясницу и веду ее через толпу прохожих к повороту на Бродвей. Она оборачивается, пристально смотрит на меня, и я убираю руку.

– Виктор, – начинает она, поняв мое состояние, – я хочу, чтобы ты понимал все правильно. Я встречаюсь с одним человеком.

– С кем?

– Это не имеет значения, – отвечает она. – Но я не свободна.

– Хорошо, но почему ты не хочешь сказать мне, кто он? – спрашиваю я. – Если вдруг им окажется этот прохвост Бакстер Пристли, я даже готов дать тебе тысячу долларов.

– Боюсь, у тебя нет тысячи долларов.

– У меня дома есть большая копилка с мелочью…

– Было очень интересно повидаться с тобой, – обрывает она меня.

– Брось, давай пойдем выпьем кофе с молоком в Dean & Deluca. Клевая идея, а?

– А как же репетиция группы?

– Этим неудачникам торопиться некуда.

– А мне есть куда.

Она поворачивается и уходит. Я догоняю ее, ласково трогаю руку:

– Погоди, ты придешь на показ Тодда Олдема? Это в шесть. Я там работаю.

– О боже, Виктор, очнись, – говорит она, даже не замедляя шага.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашиваю я.

– Вся эта публика меня не очень интересует.

– Какая «эта публика», зайка?

– Та, которую всегда интересует, кто кого трахает, у кого член длиннее, у кого сиськи больше, кто кого знаменитее и так далее.

Обескураженный, я тем не менее следую за Лорен.

– Так тебе все это, значит, эээ, не интересно? – кричу я, глядя, как она ловит такси. – У тебя что, типа проблемы какие-то?

– Я опаздываю, Виктор.

– Эй, оставь мне хотя бы номер телефона.

Перед тем как Лорен захлопывает дверцу, даже не посмотрев в мою сторону, я успеваю услышать:

– Спроси его у Хлои.

Хлоя и я отправились прошлым сентябрем в Лос-Анджелес по причине, которую мы и сами толком не могли понять, хотя задним числом я теперь понимаю, что это было как-то связано с попыткой спасти наши отношения, к тому же ожидалось, что Хлоя будет вести церемонию вручения MTV Awards, от которой в памяти у меня сохранились только смутные обрывки бесконечных разговоров об «Оскаре», Фриде Кало, мистере Дженкинсе, о том, какого размера член у Дуизила Заппы, Шерон Стоун в пижаме, Эдгар Бронфман-младший, старавшийся обратить на себя внимание Хлои, две зеленые жевательные конфеты Juicyfruit в коробке, которую я держал во время церемонии, и везде была одна только Синди, Синди, Синди, и на всех фотографиях со мной, которые напечатали и в W, и в US, и в Rolling Stone, у меня в руках одна и та же полупустая бутылка Evian.

Мы остановились в Chateau Marmont в огромном номере с балконом, который был еще раза в два больше самого номера, и с балкона открывался шикарный вид на Западный Лос-Анджелес. Когда Хлоя не хотела разговаривать со мной, она кидалась в ванную, включала фен на полную мощь и направляла струю горячего воздуха в мое спокойное, недоуменное лицо. В те недели она обычно звала меня не иначе как «мой маленький зомби». Я в то время пытался получить, но так и не получил роль приятеля героя-наркомана в пилотной серии одного больничного сериала, который так и не сняли, но даже это уже не могло меня утешить, я был настолько не в себе, что даже интервью с Полой Абдул приходилось перечитывать. Хлоя вечно «умирала от жажды», нам все время всучивали пригласительные на какие-то беспонтовые просмотры, мы постоянно недопонимали друг друга, улицы были всегда – по совершенно непонятной причине – усыпаны конфетти, мы то и дело оказывались на барбекю у Херба Ритца, куда то и дело являлись или Мадонна, или Джош Бролин, или Эми Локейн, или Вероника Уэбб, или Стивен Дорф, или Эд Лимато, или Ричард Гир, или Лела Рошон, или Асе of Base и где всегда подавали гамбургеры с индейкой, которые мы неизменно запивали холодным чаем с соком красного грейпфрута, а по всему городу горели костры и гигантские световые конусы прожекторов возвещали о близящихся премьерах.

Когда мы отправились на благотворительный вечер в пользу фонда по борьбе со СПИДом, устроенный Лили Тартикофф в Barneys, кругом сверкали фотовспышки, и сухая рука Хлои впивалась в мою безвольную конечность, и она сжала ее один только раз – предупредительно, когда репортер с канала Е! спросил меня, зачем я сюда приехал, а я ответил, что мне нужен был повод надеть мой смокинг от Versace. Я с трудом одолел несколько крутых лестничных пролетов на верхний этаж, но как только я там оказался, Кристиан Слейтер хлопнул своей пятерней по моей, и мы зависли с Деннисом Лири, Хелен Хант, Билли Зейном, Джоэли Фишер, Клаудией Шиффер и Мэтью Фоксом. Кто-то показал мне на кого-то еще и прошептал на ухо: «У нее пирсинг воспалился», перед тем как снова слиться с толпой. Люди разговаривали о том, чтобы постричься коротко и сжечь свои ногти.

Большинство гостей, слонявшихся по залу, были настроены добродушно и имели здоровый, упитанный и загорелый вид. Другие явно находились в состоянии истерики: их тело покрывали синяки и шишки, и я не мог понять ни слова из того, что они говорили мне, так что я пытался не упускать Хлою из виду, чтобы у нее не возникло соблазна вернуться к своему опасному пристрастию, а на ней были брючки-капри и макияж от Kamali, и она ради этой вечеринки отменила сеанс ароматерапии, а я даже не знал, что она его назначила, и диета ее сводилась в основном к бесконечным гранитас на основе виноградного или свекольного сока и лимонеллы. Хлоя не ответила на звонки от Эвана Дандо, Роберта Тауна, Дона Симпсона, Виктора Драя, Фрэнка Манкузо-младшего, Шейна Блэка. Хлоя постоянно рвала и метала, она купила эстамп Фрэнка Гери[68] где-то штук за тридцать и туманную картину Эда Рушея[69] за гораздо большую сумму. Хлоя купила также настольные лампы в стиле сегуната, от Lucien Gau, и кучу корзин из чугуна и отправила все это посылками на Манхэттен. Мы изо всех сил старались оттолкнуть от себя как можно больше людей. Мы много занимались сексом. Все говорили про две тысячи восемнадцатый год. В один день мы решили притвориться привидениями.

Дани Янсен хотела показать нам какие-то таинственные места, а четыре совершенно разных человека спросили меня, какое мое любимое наземное животное, но поскольку я не знал, какие наземные животные вообще существуют, то не смог им даже соврать. Тусуясь с двумя парнями из Beastie Boys в доме на Серебряном озере, мы повстречались с толпой коротко стриженных блондинок, а также Тамрой Дэвис, Грегом Киннером, Дэвидом Финчером и Перри Фарреллом. Тот день прошел под постоянные возгласы «Ммм, а где лед?», поскольку мы все время пили теплую смесь «Баккарди» с колой и проклинали налоги. На заднем дворе незаполненный бассейн был забит мусором, а в пустых шезлонгах валялись использованные шприцы. Единственный вопрос, который я задавал в течение всего ужина, был таким: «А почему вы траву покупаете, а не растите сами?», с того места, где стоял, я видел, как одному из гостей понадобилось минут десять, чтобы отрезать себе кусок сыра. Еще на заднем дворе рядом с загаженным бассейном рос куст, фигурно постриженный под скульптуру Элтона Джона. Мы глотали викодин[70] и слушали записи Velvet Underground периода Нико.

– Мелочное уродство нашего существования кажется столь ничтожным перед лицом всех этих красот природы, – сказал я.

– Красот? Да у тебя за спиной куст в виде Элтона Джона, – откликнулась Хлоя.

Мы снова в номере Chateau: компакты и разодранные упаковки из-под посылок Federal Express разбросаны по всей комнате. Слово «кавардак» лучше всего характеризует состояние наших отношений – по крайней мере, так считает Хлоя. Мы несколько раз поссорились в пивном ресторане Chaya, три раза в торговом центре Беверли, позже еще один раз в ресторане Le Colonial на ужине в честь Ника Кейджа и еще один раз в House of Blues. Мы постоянно заверяли друг друга в том, что это ничего не значит, что не стоит придавать этому значения, и пошло оно все куда подальше, что было довольно несложно. Во время одной из этих ссор Хлоя обозвала меня «батраком», у которого амбиций не больше, чем «у сторожа на автостоянке». Она была одновременно и права, и не права. Если после очередной ссоры мы оказывались в своем номере, то нам некуда было деться, разве что на кухню или на балкон, где постоянно ошивались два попугая – Мигун и Растрепа, он же Лепечущий Идиот. Хлоя лежала в постели в одном нижнем белье, в темноте комнаты мерцал свет от экрана телевизора, музыка Cocteau Twins монотонно лилась из динамиков, я же в моменты такого затишья выбирался побродить вокруг бассейна, жуя резинку, прихлебывая Fruitopia и листая старый номер Film Threat или «Последний поворот»[71], где бесконечно перечитывал главу под названием «Освобождение от страданий с помощью пластикового пакета». Мы жили на нейтральной полосе.

Бездыханные тела десяти или одиннадцати продюсеров были найдены в особняках района Бель-Эр. На обложке джонсовских спичек я накарябал своим «абсолютно неразборчивым почерком» автограф для какого-то юного создания. Я подумывал о том, не опубликовать ли мне отрывки из своих дневников в Details. В Maxfields была распродажа, но у нас не хватило терпения. Мы ели тамалес[72] в пустых небоскребах и заказывали скатанные вручную роллы с экзотическими начинками в суши-барах, оформленных в стиле «индустриальный шик», в ресторанах с названиями типа Muse, Fusion, Buffalo Club в компании таких людей, как Джек Николсон, Энн Магнусон, Los Lobos, Шон Макферсон, и четырнадцатилетней модели мужского пола по кличке Стрекоза, на которого всерьез запал Джимми Рип. Мы проводили слишком много времени в баре отеля Four Seasons и слишком мало – на пляже. Подруга Хлои родила мертвого ребенка. Я разорвал отношения с ICM. Незнакомые люди или говорили нам, что они вампиры, или утверждали, что у них есть знакомый вампир. Пьянка с Depeche Mode. Огромное количество людей, которых мы едва знали, исчезло или умерло за те несколько недель, что мы провели там, – разбились на машине, скончались от СПИДа, были убиты, передозировались, попали под грузовик, упали сами (или не сами) в чан с кислотой – счет за одни только венки, оплаченные с кредитки Хлои, составил пять тысяч долларов. Все это время я выглядел просто великолепно.

В лофте Конрада на Бонд-стрит, сейчас 13:30 – единственное подходящее для репетиции время, потому что в этот момент все обитатели билдинга находятся или на работе, или в Time Café, где за обедом с легкостью изображают друг перед другом идиотов; слегка просунув голову в дверной проем, отчетливо вижу всех членов Impersonators, рассредоточившихся по лофту в самых разных позах, каждый возле собственного усилителя: Ацтек, в футболке с надписью Hang-10, скребет татуировку под Кенни Шарфа у себя на бицепсе, положив на колени гитару Fender; Конрад, наш вокалист, наделенный несколько патологическим обаянием и крутивший в свое время роман с Дженни Маккарти, увенчан копной блеклых волос лимонадного цвета и облачен в мятое х/б; Ферги, в длиннополом кардигане забавляется с «Волшебным шаром 8»[73], опустив на нос солнцезащитные очки; Фицджеральд раньше играл в готической рок-группе, передозировался, его откачали, он вновь передозировался, его вновь откачали, по глупости принял участие в агитации за Клинтона, работал моделью для Versace, встречался с Дженнифер Каприати – сейчас на нем пижама, и он дремлет в гигантском кресле-набивнушке в зеленую и розовую полоску. Все они ведут свое существование в этом промерзшем, загаженном лофте, где постоянно везде разбросаны DAT-кассеты и компакт-диски, на телевизоре всегда MTV, песня The Presidents of the United States плавно перетекает в рекламу Mentos, которая, в свою очередь, плавно перетекает в рекламу нового фильма Джеки Чана, повсюду валяются пустые коробки для обедов навынос из Zen Palate, белые розы вянут в пустой бутылке из-под «Столичной», во всю стену гигантская фотография грустной тряпичной куклы работы Майка Келли, собрание сочинений Филипа К. Дика целиком занимает единственную в комнате книжную полку, тут же «лава»-лампы, жестянки из-под Play-Doh.

Я набираю побольше воздуха в легкие и вхожу в комнату, скинув конфетти, налипшие на мой пиджак.

Все, кроме Фица, поднимают глаза, а Ацтек тут же начинает бренчать на гитаре что-то из «Tommy»[74].

– Ни на какие раздраженья не реагирует он, – напевает Ацтек, – и все показывают тесты, что чувств отныне он лишен.

– Заткнись, – зеваю я, доставая ледяное пиво из холодильника.

– Он видит, он слышит, он может говорить, – продолжает Ацтек.

– Все стрелки на приборах находятся в движенье, – подхватывает Конрад.

– Машина не способна настолько ошибаться, – подводит итог Ферги, – должны мы попытаться стряхнуть с него оцепененье.

– Что творится в его голове? – поют они хором.

– Как бы мне хотелось знать, – внезапно просыпается в кресле Фицджеральд. – Как бы мне хотелось зна-а-ать!

Дотянув до конца последнюю ноту, он вновь возвращается в позу эмбриона.

– Ты опоздал, – констатирует Конрад.

– Я опоздал? Ребята, да у вас только на то, чтобы настроиться, уходит час, – зеваю я, падая на груду индейских подушек. – Это не я опоздал, – зеваю вновь, прикладываясь к банке ледяного пива, и замечаю, что все как один уставились на меня. – А что вы на меня так глядите? Мне пришлось отказаться от визита к Орибе[75], чтобы успеть сюда.

Я швыряю номер Spin, который валяется на полу рядом с древним кальяном, в Фица, тот даже не делает попытки увернуться.

– «Magic Touch»! – выкрикивает Ацтек.

Отвечаю не задумываясь:

– Plimsouls, «Everywhere at Once», три минуты девятнадцать секунд, лейбл Geffen.

– «Walking Down Madison», – наносит он следующий удар.

– Кирсти Маккол, «Electric Landlady», шесть тридцать четыре, Virgin.

– «Real World».

– Jesus Jones, «Liquidizer», три ноль три, SBK.

– «Jazz Police».

– Леонард Коэн, «I’m Your Man», три пятьдесят один, CBS.

– «You Get What You Deserve».

– Big Star, «Radio City», три ноль пять, Stax.

– «Ode to Boy».

– Yaz, «You and Me Both», три тридцать пять, Sire.

– «Top of the Pops». – Ацтек явно начинает терять интерес.

– The Smithereens, «Blow Up», четыре тридцать две, Capitol.

– Если бы ты только уделял столько же внимания нашей группе, – говорит Конрад своим фирменным тоном, который следует понимать как «эй, со мной сегодня лучше не связываться».

– А кто, по-твоему, пришел сюда на прошлой неделе со списком песен для группы? – парирую я.

– Я не собираюсь перепевать «We Built This City» под эйсид-хаус, – начинает вскипать Конрад.

– Ты швыряешь бабки в окно, чувак, – пожимаю я плечами.

– Кавер-версии – это тупик, Виктор, – встревает Ферги. – На каверах денег не заработаешь.

– Вот и Хлоя всегда так говорит, – отзываюсь я. – А если я не верю даже ей, с чего это я буду верить вам?

– Какой в этом смысл, Виктор? – вздыхает кто-то.

– Ты, зайка, – я показываю пальцем на Ацтека, – обладаешь уникальной способностью взять песню, которую люди слышали миллион раз, и сыграть ее так, как никто и никогда не играл ее раньше.

– А ты, – говорит Конрад, тыкая пальцем в меня и источая яд человека, пришедшего из среды инди-рока, – настолько охренительно ленив, что не в состоянии написать свой собственный материал.

– Я лично думал о версии «Shiny Happy People» в стиле коктейль-микс…

– Но это же REM, Виктор, – терпеливо разъясняет Конрад. – Это классический рок, а мы договаривались не делать каверы классического рока.

– О боже, мне хочется наложить на себя руки, – стонет Ферги.

– Да, кстати, у меня есть хорошая новость для всех: Кортни Лав наконец перевалила через тридцатник, – говорю я радостно.

– Отлично. Я чувствую себя гораздо лучше.

– А какие авторские получает Кортни с продаж дисков Nirvana? – спрашивает Ацтек у Ферги.

– Интересно, заключали ли они брачный договор? – задумывается Ферги.

Все пожимают плечами.

– Так что, – заключает Ферги, – после того как Курт помер, возможно, и ничего.

– Эй, брось, Курт Кобейн жив, – говорю я. – Его музыка живет в наших сердцах.

– Нам бы сосредоточиться на новом материале, парни, – говорит Конрад.

– Блин, можем мы, в конце-то концов, написать хоть одну песню не в ритмике этого дерьмового регги, которая не начиналась бы со строчки «Я ла-вил свой кайфф на тоу-чке пад крэ-кам»? – вопрошаю я. – Или со строчки «У ми-ня на кухне крысса – что ми-не дье-лать те-те-теперь»?

Ацтек с хлопком открывает банку пива Zima и вновь начинает задумчиво бренчать на гитаре.

– Когда вы в последний раз записывали демо, парни? – интересуюсь я.

Замечаю Хлою на обложке последнего номера Manhattan File, а рядом лежат последний номер Wired и номер YouthQuake со мной на обложке. Моя фотография старательно исчеркана фиолетовыми чернилами.

– На прошлой неделе, Виктор, – цедит сквозь зубы Конрад.

– Целую вечность назад, – бормочу я, пролистывая статью о Хлое.

Сплошная болтовня – последний год выходит на подиум, контракт с Lancôme, ее диета, роли в кино, отрицает слухи о пристрастии к героину, Хлоины рассуждения о том, что она хочет иметь детей («Купить огромный манеж и все такое» – ее собственные слова), фотография нас вдвоем на вручении наград в области музыки и моды телеканала VH1 (я смотрю в камеру отсутствующим взглядом), фотография Хлои на вечеринке в Doppelganger под названием «Пятьдесят самых легендарных людей мира», Бакстер Пристли, который волочится следом за ней, – я отчаянно пытаюсь вспомнить, каковы были мои отношения с Лорен Хайнд в Кэмдене и были ли у нас вообще какие-то отношения, как будто сейчас, в лофте на Бонд-стрит, это что-нибудь да значит.

– Виктор, – изрекает Конрад, уперев руки в боки, – огромное количество групп приходит в шоу-бизнес с совершенно ложными намерениями: зарабатывать деньги, спать с кем попало…

– Стой, погоди-ка, Конрад. – Я вытягиваю руки вперед и принимаю сидячее положение. – Ты называешь это совершенно ложными намерениями? Ты серьезно? Я просто хочу уточнить.

– На репетициях, Виктор, – говорит Конрад, склоняясь надо мной, – ты только пьешь пиво да перечитываешь журналы, в которых есть что-нибудь о тебе или твоей подружке.

– А вы все живете в легендарном прошлом, – говорю я устало. – Пластинки Кэптена Бифхарта? Йогурт? Что за херня здесь творится, а? И кстати, Ацтек – ты когда-нибудь подстрижешь ногти на ногах? Где твоя сила духа, мать ее, а? Что ты вообще делаешь на этом свете, кроме того, что таскаешься на дурацкие поэтические чтения в Fez? Начал бы хоть в гребаном тренажерном зале заниматься.

– Мне и без того физических нагрузок хватает, – неуверенно заявляет Ацтек.

– Забить косяк – вот и все твои физические нагрузки, парень, – чеканю я. – И сбрей чертову щетину с морды. Выглядишь как натуральный козел.

– Мне кажется, тебе пора немного остыть, Виктор, – говорит Ацтек, – и занять свое место в среде избранных.

– Я просто подсказываю вам, как вырваться из всего этого затхлого хиппанского нафталина.

Ферги смотрит на меня и как-то странно ежится.

– Ты ставишь под удар нашу дружбу, – говорю я, хотя эти слова звучат не слишком озабоченно.

– Ты никогда не бываешь здесь достаточно долго, Виктор, – выкрикивает Конрад, – чтобы было что ставить под удар!

– О, я тебя умоляю, – бормочу я, вставая, чтобы уйти.

– Иди, иди, Виктор, – вздыхает Конрад. – Ты никому здесь не нужен. Иди открывай свой большой занюханный клуб.

Я хватаю свой портфолио и сумку с компактами и направляюсь к двери.

– Вы все такого мнения? – спрашиваю я, останавливаясь возле Фица, который вытирает нос об свитер от хоккейной формы, служащий ему подушкой. Глаза его закрыты, он явно безмятежно спит и видит во сне полные упаковки с таблетками метадона.

– Могу поспорить, что Фиц не хочет, чтобы я уходил. Правда, Фиц? – спрашиваю я, склоняясь над ним и тряся за плечо. – Эй, Фиц, проснись!

– Не стоит даже пытаться, Виктор, – зевает Ферги.

– Что случилось с нашим синтетическим мальчиком? – изумляюсь я. – Если не считать, разумеется, того, что он провел юность в Гоа.

– Он перепил Jägermeister вчера вечером, – вздыхает Конрад. – А сейчас он закинулся ибогаином.

– Ну и что? – спрашиваю я, по-прежнему пихая Фица.

– А на завтрак – экстази, разбавленный слишком большой дозой героина.

– Слишком большой дозой?

– Героина.

– Вместо…

– Правильной дозы героина, Виктор.

– О боже, – бормочу я себе под нос.

– Ну и ну, Виктор, – ухмыляется Конрад. – Тебе бы в деревне жить.

– Лучше я буду жить в деревне, чем водиться с людьми, которые сосут сами у себя кровь, вы, гребаные хиппующие вампиры.

– Фиц также страдает бинокулярной дисфорией[76] и ущемлением лучезапястного нерва.

– Сияй же, безумный бриллиант![77]

Я роюсь в карманах, извлекаю оттуда купоны на бесплатную выпивку и раздаю их ребятам.

– Ну что ж, я пришел сюда исключительно чтобы сообщить вам о моем уходе из группы – да, кстати, купоны действительны только в период от двадцати трех сорока шести до нуля часов одной минуты сегодня вечером.

– Так вот в чем дело, – говорит Конрад. – Ты просто уходишь?

– Я благословляю вас продолжать наше дело, – говорю я, возлагая два купона на бесплатную выпивку на бедро Фица.

– Как будто это тебя волнует, Виктор, – бурчит Конрад.

– Думаю, Конрад, это хорошая новость, – говорит Ферги, тряся в руке «Волшебный шар». – Я бы воскликнул по этому поводу: «С ума сойти!» Надо заметить, что «Волшебный шар» придерживается того же мнения – посмотрите, он говорит: «С ума сойти!» – И Ферги поднимает шар так, чтобы всем было видно.

– Короче говоря, весь этот ваш инди-рок – один большой пшик, – говорю я. – Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

Конрад молча смотрит на Фица.

– Конрад, послушай, может, нам стоит сходить на выходных попрыгать с тарзанки вместе с Дуэйн и Китти? – говорит Ацтек. – Что ты на это скажешь, Конрад? Конрад? – Пауза. – Конрад?

Конрад продолжает взирать на Фица, а затем, когда я уже выхожу за дверь, говорит:

– Понимает ли хоть кто-нибудь из вас, что в нашей группе у барабанщика самая ясная голова?

Пешком по Лафайет, не в силах отделаться от ощущения, что за мной кто-то следит, и останавливаюсь на углу Восточной Четвертой, заметив свое отражение в стекле, покрывающем рекламу Armani Exchange, и отражение накладывается на фотографию мужской модели, выдержанную в светло-коричневых тонах, таким образом, что оба мы сливаемся в единое существо, и мне настолько трудно оторвать от этой картины взгляд, что на мгновение шум города вокруг стихает, если не считать попискивания пейджера, а сухой воздух начинает потрескивать, но не от статического электричества, а от чего-то другого, более трудноуловимого. Мимо беззвучно проезжают такси, кто-то, одетый в точности как я, пересекает улицу, три красивые девушки проходят рядом и смотрят на меня, им всем не больше шестнадцати, а за ними плетется какой-то бычара с видеокамерой, приглушенная, звучащая диссонансом музыка Моби доносится из открытой двери гимнастического зала Crunch на другой стороне улицы, а над дверью на самой крыше здания возвышается огромный рекламный щит, на котором печатными черными буквами написано «ТЭМПУРА». Но тут некто кричит «Стоп!», и все оживает – шумит стройка нового магазина сети Gap у меня за спиной, пищит пейджер – на нем по какой-то странной причине высвечивается телефон ресторана Indochine, – этот-то звук и заставляет меня направиться к телефонной будке, где, перед тем как набрать номер, я представляю себе обнаженную Лорен Хайнд, которая идет ко мне через холл номера люкс в отеле Delano с намерениями столь серьезными, что оценить до конца всю их серьезность я не способен. Элисон снимает трубку.

– Я хочу заказать у вас столик, – говорю я, пытаясь изменить голос.

– Мне нужно сказать тебе что-то важное, – говорит Элисон.

– Что? – Я делаю вид, будто сглатываю слюну. – Т-т-ты раньше была мужчиной?

Элисон ударяет трубкой по какой-то твердой поверхности.

– Ах, извини, меня вызывают к столику, мне пора идти.

– По звуку не похоже на, эээ, вызов, зайка.

– Это новый звонок такой. Он симулирует звук, который возникает, когда женщина, уставшая поддерживать отношения с бестолковым идиотом, в гневе бьет трубкой по стене.

– Ты очень доходчиво объясняешь, солнышко, очень доходчиво.

– Я хочу, чтобы ты явился сюда в течение двух минут.

– Я в запарке, зайка, я в дикой запарке!

– Что у тебя там такое? Обращение к нации, что ли? – отрезает она. – Подними задницу и будь здесь немедленно.

– У моей задницы, эээ, совсем другие планы.

– О господи, Виктор, эта многозначительная пауза, наполненная мычанием, означает только одно: у тебя свидание с этой твоей идиоткой.

– Зайка, увидимся вечером, – изображаю я натужное мурлыканье.

– Слушай, я отлично знаю номер Хлои, могу позвонить прямо сейчас и…

– Ее нет дома, горгона.

– Ты прав, ее нет дома, она в баре Spy снимается в рекламе для японского телевидения, и…

– Черт тебя подери, Элисон, ты…

– …я в настроении испортить всем нам жизнь по-крупному. И меня необходимо срочно вывести из этого настроения, Виктор, – предупреждает Элисон. – Иначе я действительно испорчу все по-крупному.

– Ты такая стерва, зайка, что слушать тошно, – вздыхаю я. – Ой-ой-ой! Последнее восклицание типа подчеркивает мою мысль, – разъясняю я.

– Ах, Хлоя, это был сплошной ужас! Он набросился на меня. Он вел себя как последняя un animale[78]. Он говорил мне, что он тебя даже вот ни чуточки не любит!

– Что ты от меня хочешь, в конце-то концов, зайка?

– Я просто больше не хочу ни с кем делить тебя, Виктор, – говорит Элисон с безразличным вздохом. – Я на сто процентов уверена, что пришла к этому заключению во время показа коллекции Alfaro.

– Но ты ни с кем меня не делишь, – говорю я, понимая всю бесполезность своих слов.

– Ты спишь с ней, Виктор.

– Зайка, но если бы этого не делал я, это делал бы какой-нибудь больной СПИДом подонок, и тогда…

– О боже!

– …мы все влипли бы по самые уши.

– Заткнись! – вопит Элисон. – Немедленно заткнись!

– А ты что, собралась бросить Дэмиена?

– У нас с Дэмиеном Натчесом Россом…

– Зайка, прошу тебя, не называй его полной кличкой. У человеческого существа не может быть такого имени.

– Виктор, я пытаюсь тебе кое-что объяснить, а ты ведешь себя так, словно меня в упор не слышишь.

– Что? – Я снова делаю вид, будто сглатываю слюну. – Т-т-ты раньше была мужчиной?

– Без меня, а следовательно, и без Дэмиена у тебя бы не было никакого клуба. Сколько еще раз я должна напоминать тебе об этом? – Пауза, во время которой слышно, как Элисон выдыхает дым. – И тогда у тебя не было бы ни малейшего шанса открыть тот, другой клуб, который ты собираешься открыть…

– О!

– …втайне от всех нас!

Мы оба молчим. Я вижу мысленным взглядом, как верхняя губа Элисон расплывается в торжествующей ухмылке.

– Уж не знаю, откуда тебе в голову приходят такие мысли, Элисон.

– Заткнись! Продолжать беседу с тобой я намерена, только если ты явишься в Indochine. – Повисает пауза, которой я даже не пытаюсь воспрепятствовать. Поэтому последнее слово остается за Элисон: – Тед, не можешь ли ты набрать для меня телефон бара Spy?

Она вешает трубку, бросая мне вызов.

Мимо лимузина, запаркованного перед входом возле гигантской кучи белого и черного конфетти, вверх по лестнице, ведущей в Indochine, где метрдотель Тед, водрузив на голову гигантскую шляпу-цилиндр, дает интервью программе Meet the Press, и я спрашиваю его: «Что за дела?», и он, не прерывая визуального контакта со съемочной группой, указывает мне пальцем кабинку на задах пустого, вымерзшего ресторана, и я следую в указанном направлении под аккомпанемент свежего альбома Пи Джей Харви, который звучит откуда-то из промозглых глубин. Элисон замечает меня, гасит сигарету и, прервав беседу по своему мобильному телефону Nokia 232 с Нэн Кемпнер, встает из-за столика (возле каждого прибора лежит по свежему номеру Mademoiselle), за которым она ела кекс в компании Питера Гэбриэла, Дэвида Лашапеля, Джанин Гарофало и Дэвида Кореша[79], ведя занимательную беседу об игре в лакросс и новом обезьяньем вирусе.

Элисон волочет меня вглубь ресторана, заталкивает в мужской туалет и захлопывает за нами дверь.

– Давай по-быстрому, – хрипло рычит она.

– Как будто с тобой можно по-другому, – вздыхаю я, выплевывая жевательную резинку.

Она бросается на меня, впиваясь губами в мой рот. Не успеваю и глазом моргнуть, как она уже торопливо расстегивает свою зеброидную жилетку и отчаянно выпутывается из нее.

– В последний раз ты был со мной так холоден, – стонет она. – И все же вынуждена признать, от одного взгляда на тебя я сразу промокла.

– Зайка, но мы же с тобой сегодня не виделись, – говорю я, извлекая ее груди из бежевого Wonderbra.

– А как же показ коллекции Alfaro, солнышко?

Она стягивает с себя синтетическую мини-юбку с оплавленными термической сваркой швами, обнажая загорелые бедра, а затем приспускает белые трусики.

– Зайка, ну сколько можно повторять? – спрашиваю я, расстегивая джинсы. – Меня не было на показе коллекции Alfaro.

– Господибожемой, ну ты и поц, – стонет она. – Ты говорил со мной сегодня на показе Alfaro, солнышко. – Она скашивает глаза, ее язык так и снует у меня во рту. – Всего пару слов сказал, но тем не менее.

Я впиваюсь ей в шею, но на середине поцелуя резко выпрямляюсь, так что мои джинсы падают на пол, и смотрю в ее обезумевшее от предвкушения секса лицо.

– Ты куришь слишком много травки, зайка.

– О, Виктор…

Элисон в исступлении, моя рука лежит у нее между ног, я ввожу два пальца внутрь, три, она откидывает голову назад, облизывает пересохшие губы, давит на мою руку, сжимает бедра.

– Мне бы хотелось покончить со всем этим…

– С чем «этим»?

– Иди сюда.

Она хватает меня за член, крепко его сжимает и водит им, без презерватива, по своим влажным гениталиям.

– Чувствуешь? Это реальность?

– Вопреки всему вынужден с тобой согласиться, – говорю я, вонзаясь в нее со всего размаху – так, как ей это нравится. – Но, зайка, у меня такое ощущение, что кто-то затеял крупный розыгрыш.

– Солнышко, трахай меня сильней, – хрипит Элисон. – И задери рубашку: я хочу видеть твое тело.

Уже после, медленно направляясь к выходу через пустынный ресторан, я хватаю недопитый Greyhound co стола и, прополоскав рот, выплевываю коктейль обратно в стакан. Пока я вытираю губы рукавом пиджака, Элисон, уже ублаготворенная, поворачивается ко мне и сообщает:

– За мной весь день следили.

Я резко останавливаюсь:

– Что?

– А то, что за мной весь день следили.

Закурив сигарету, она отправляется дальше, лавируя между официантов, которые накрывают столы к вечеру.

– Элисон, ты что, хочешь сказать, эти гориллы ждут снаружи прямо сейчас? – Бью кулаком по столу. – О черт, Элисон!

Она поворачивается ко мне:

– Я скинула их с хвоста в кофейне Starbucks час назад. – Элисон выпускает дым и предлагает мне «Мальборо». – Даже не представляю, каким надо быть кретином, чтобы упустить человека в Starbucks.

– В Starbucks иногда бывает полным-полно народу, зайка, – говорю я, все еще ошеломленный, но уже слегка успокоившийся, и беру предложенную сигарету.

– Они меня не очень беспокоят, – говорит Элисон пренебрежительно.

– А по-моему, тот факт, зайка, что ты можешь заняться сексом только в туалете Indochine, должен заставить крепко задуматься.

– Я хотела отпраздновать то, что насчет небезызвестной фотографии можно наконец выдохнуть.

– Я говорил с Бадди, – сообщаю. – Я в курсе.

– Какой ужасный секрет ты вытянул на свет божий? – с восхищением спрашивает она. – Подтвердил, что Хлоя сидела на игле?

– Тебе лучше об этом не знать.

Она обдумывает услышанное.

– Ты прав. Лучше не надо.

– Это ты заставила Дэмиена купить новый шестисотый?

– На самом деле он взял его в лизинг, – роняет Элисон, – засранец.

– Дэмиен не засранец.

– Я говорила не про него, но его тем не менее это тоже касается.

– Слушай, расскажи мне, что тебе известно про Бакстера Пристли?

– У него восхитительные скулы. – Элисон пожимает плечами. – Играет в группе, которая называется «Эй, это мой ботинок». Он модель дефис актер. В отличие от тебя, который модель дефис неудачник.

– Он у нас, часом, не педик или что-нибудь в этом роде?

– На мой взгляд, Бакстер потерял голову от любви к Хлое Бирнс, – говорит она, радостно вглядываясь в мое лицо в ожидании реакции, затем, подумав о чем-то, пожимает плечами. – Мог бы подвернуться и кто-нибудь похуже.

– Блин, Элисон!

Элисон, довольная, смеется:

– Будь бдителен, Виктор!

– Что ты имеешь в виду? – говорю я, потягиваясь.

– Как это ты всегда говоришь? – переспрашивает она. – Чем лучше выглядишь, тем больше видишь? Я правильно сказала?

– Не хочешь ли ты сказать, что Бакстер и Хлоя – эээ, как это ты выражаешься? – спрашиваю я, по-прежнему потягиваясь. – Чпокаются?

– А тебя-то это почему беспокоит? – Она передает мне сигарету назад. – И что вообще ты нашел в этой бедной девочке, за исключением невообразимых умственных способностей?

– Как там у Лорен Хайнд дела? – спрашиваю я непринужденно.

Элисон заметно напрягается, выдергивает сигарету из моего рта, докуривает ее и вновь направляется к выходу.

– Какие у нее могут быть дела? Две роли в фильмах Атома Эгояна, две – у Хэла Хартли, одна – в последней картине Тодда Хайнса. Ах да – и маленькая роль в новом фильме Вуди Аллена. Вот и все дела. А что?

– Ни фига себе! – изумленно восклицаю я.

– Вы с ней в настолько разных весовых категориях, Виктор, что это даже не смешно.

Элисон берет свои пальто и сумочку, которые лежат на табуретке у бара.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что тебе с ней ничего не светит, – говорит Элисон. – Нечего даже и пытаться.

– Да я так, просто интересуюсь, зайка, – пожимаю плечами.

– У нее, судя по всему, эта самая болезнь, при которой на себе волосы выдирают. Впрочем, симптомы полностью исчезли после лечения прозаком. По крайней мере, так говорят.

– Короче говоря, ты утверждаешь, в сущности, что мы попали в мышеловку, дверца захлопнулась и назад ходу нет?[80] Так? – спрашиваю я.

– Тем не менее тебе придется отступать через задний ход, – говорит она и целует меня в нос.

– Элисон, тут нет заднего хода, я точно знаю.

– Тогда просто подожди пять минут, – зевает она, застегивая пальто.

– Куда ты сейчас? – спрашиваю я робко. – Учитывая обстоятельства, подозреваю, что ты меня вряд ли подвезешь, а?

– У меня встреча, опоздать на которую равносильно смерти. Я записалась на стрижку к Стефену Ноллу, – говорит Элисон, прижимаясь к моей щеке. – Чмок-чмок, до скорого.

– Увидимся вечером, – роняю я, вяло махая рукой.

– Удачи, – отзывается она, уже спускаясь по лестнице и уходя все дальше и дальше от меня.

Умберто охраняет дверь в бар Spy на Грин-стрит, отмахиваясь от мух своей рацией; он желает мне удачи сегодня вечером, впускает меня, и я направляюсь вверх по лестнице, обнюхивая на ходу пальцы, затем ныряю в мужской туалет, где мою руки и разглядываю свое отражение в зеркале над умывальником, пока не вспоминаю, что время летит стремительно и безумие пожинает свои плоды[81] и все такое, а в зале уже собрались режиссер, ассистент режиссера, осветитель, оператор, электрик, еще два ассистента, Скотт Бенуа, сестра Джейсона Вурхиза, Брюс Халсе, Джерлинда Костифф, режиссер спецэффектов, еще один оператор со «Стедикамом», и все они стоят молча вокруг большого белого яйца, и повсюду снуют видеокамеры, документируя процесс съемки рекламного ролика, а фотографы делают снимки видеооператоров.

Хлоя сидит отдельно от всех в большой кабинке у задней стены зала. Толпа гримеров с гелями и кисточками вьется вокруг нее, а на ней – бриджи с нашитой хрустальной бижутерией, мини-платье с легкомысленной юбочкой, и она выглядит неестественно счастливой в этой сумеречной зоне, но, поймав мой взгляд, беспомощно передергивает плечиками. Некто по имени, кажется, Дарио, который одно время встречался с Николь Миллер, в темных очках и шляпе из кокосовой соломки от братьев Брукс с полосатой лентой и складным верхом и в сандалиях, лежит по соседству на татами, а на бицепсе у него татуировка с надписью «Mighty Morphin Power Rangers». С телефона в баре я проверяю свой автоответчик: Бальтазар Гетти, чек на оплату занятий у моего инструктора по тай-чи не принят банком, Элейн Ирвин, пиар-агент из моего гимнастического зала, Вэл Килмер, Риз Уизерспун. Кто-то подает мне кофе с молоком, а я зависаю с моделью по имени Андре и выкуриваю с ним слишком туго набитый косяк возле длинного закусочного стола, на котором расставлен весьма шикарный ассортимент суши и корзиночки с мороженым от Kenny Scharf, но Андре все это нельзя, потому что жизнь его сводится к питьевой воде, грилеванной рыбе и всем видам спорта, на которые у него только хватает сил, так что он выглядит весьма молодо, при этом как-то по-оранжевому изможденно, но это ему дико идет.

– Я хочу, чтобы люди улыбались чуть-чуть почаще, – говорит Андре, – к тому же меня очень беспокоит планетарный экологический кризис.

– Это дико круто, – говорю я, глядя на тонкие пластинки светло-голубого льда, которые покрывают всю стену, а также отдельные участки бара и зеркало за баром; мимо проходит кто-то, одетый в парку.

– А еще мне хочется открыть ресторан в форме гигантского скарабея.

Мы оба стоим и глядим на яйцо, а затем я покидаю Андре, бросая ему через плечо:

– Что-то в моем кофе слишком много пенки, парень.

Гримеры закончили, оставив Хлою в одиночестве, так что я подхожу туда, где она стоит и рассматривает всех нас в гигантском переносном зеркале, которое установлено посреди стола. Повсюду вокруг нее разбросаны журналы, некоторые – с лицом Хлои на обложке.

– С чего это вдруг очки? – спрашивает она.

– Риф утверждает, что в этом сезоне модно выглядеть как интеллектуал.

В зале так холодно, что наше дыхание замерзает на лету, превращаясь в клубы пара.

– Если кто-нибудь скажет тебе, что нужно съедать в день пластилина столько же, сколько весишь, ты тоже послушаешься? – спрашивает она спокойно.

– Я верчусь на месте, я прыгаю, зайка.

– Виктор, я очень рада, раз ты так хорошо разбираешься, что в этой жизни важно, а что – нет.

– Спасибо, детка.

Я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в шею, но она уклоняется и шепчет что-то насчет свежего грима, который я могу размазать, поэтому губы мои утыкаются в ее макушку.

– Чем пахнет? – спрашиваю я.

– Я протирала волосы водкой, чтобы осветлить их, – говорит она печально. – Бонго унюхал на показе Донны Каран и начал декламировать вслух мантру блаженства.

– Не напрягайся, зайка! Помни, что от тебя не требуется почти ничего, знай себе повторяй «cheese» двести раз в день. Вот и все!

– Когда тебя фотографируют шесть часов кряду, это превращается в сущую пытку.

– А что это за чувак там, в углу, солнышко? – и я показываю на лежащего на татами парня.

– Это Ла Тош. Он всюду за мной ходит. Мы знакомы уже несколько недель. Мы встретились за китайскими блинчиками в Kin Khao.

– Très jolie[82], – говорю я, пожимая плечами.

– Якобы он один из самых влиятельных психопатов в Риме, – вздыхает она. – У тебя закурить не найдется?

– Вот те на, а что случилось с никотиновым пластырем, который ты сегодня собиралась наклеить? – озабоченно спрашиваю я.

– У меня от него на подиуме голова кружилась. – Она берет меня за руку и смотрит прямо в глаза. – Мне так не хватало тебя сегодня. Когда я сильно устаю, мне всегда тебя очень не хватает.

Я наклоняюсь, обнимаю Хлою и шепчу ей в ухо:

– Эй, а кто здесь моя самая любимая маленькая супермоделька?

– Сними немедленно эти очки, – говорит Хлоя разочарованно. – Ты похож на человека, который переигрывает. Ты похож на Дина Кейна.

– Ну и что же здесь происходит?

Я снимаю очки и кладу их в футляр.

– Элисон Пул звонила мне сегодня раз десять, – говорит Хлоя, ища сигареты по всему столу. – Я не стала ей перезванивать. Ты, случайно, не в курсе, чего она хочет?

– Нет, зайка. А что?

– Ну, ты ее не видел на показе Alfaro?

– Зайка, я не был на показе Alfaro, – говорю я, вынимая маленький кружочек конфетти из ее волос.

– Шалом сказала, что видела тебя там.

– Значит, Шалом пора менять контактные линзы, зайка.

– Ну а сюда ко мне ты зачем пришел? – спрашивает она. – Ты уверен, что у тебя совсем нет сигарет?

Я проверяю все карманы.

– Похоже, нет, зайка. – Нахожу упаковку Mentos и предлагаю ей. – Ну, эээ, я просто хотел заскочить поболтать, как обычно. Вообще-то, мне надо в клуб – у меня там встреча с диджеем, который нам отчаянно нужен для сегодняшней вечеринки, а затем я тебя увижу на показе у Тодда.

– Мне нужно выбраться отсюда через сорок минут, если я хочу успеть привести в порядок волосы.

Она делает глоток из бутылочки Fruitopia.

– Боже, да здесь закоченеть можно, – говорю я, дрожа от холода.

– Эта неделя была просто адской, Виктор, – сообщает Хлоя безо всякого выражения. – Возможно, самой адской за всю мою жизнь.

– Я здесь с тобой, зайка.

– Очевидно, подразумевается, что это должно быть для меня большим утешением, – говорит Хлоя, – но в любом случае большое спасибо.

– Я в такой запарке сегодня, зайка, что это просто ужас! – восклицаю. – Я просто в дикой запарке.

– Нам просто необходимо выцарапать себе каникулы, – говорит Хлоя.

– И все же что за дела? – предпринимаю я вторую попытку. – Что это все означает?

Я показываю на съемочную группу, на яйцо и на парня, спящего на татами.

– Я не совсем уверена, но похоже, что Скотт изображает нечто вроде призрака-андроида, помешавшегося на карри – на приправе карри, и мы ссоримся, ну, как обычно ссорятся люди в нашем кругу, и я бросаю кубик, ну, типа, ну, в общем, какой-то кубик в него, и тогда, если верить сценарию, он «спасается бегством».

– Да-да, что-то в этом роде, – говорю я. – Сценарий я помню.

– А затем злой призрак-андроид…

– Зайка, – перебиваю я ласково, – синопсис может подождать.

– Вот мы все и ждем, – говорит Хлоя. – Скотт забыл свой диалог.

– Зайка, я читал сценарий, – говорю я. – У него всего одна реплика за весь ролик.

Семнадцатилетний режиссер подходит к кабинке с уоки-токи в руках: на нем серебряные джинсы DKNY и темные очки, и все остальное тоже выдержано в глэмовом духе.

– Хлоя, мы решили вначале снять последнюю сцену.

– Тейлор, мне позарез нужно выбраться отсюда в течение часа, – умоляет Хлоя. – Это вопрос жизни и смерти, Тейлор, да, кстати, это Виктор.

– Привет, – говорит Тейлор. – Мы встречались в баре Pravda на прошлой неделе.

– Я не был в Pravda на прошлой неделе, но, черт побери, забудем об этом – как дела?

– Массовка подобрана хорошая, но нам бы хотелось воссоздать жизненный стиль, с которым люди могли бы отождествлять себя, – объясняет Тейлор; я киваю задумчиво. – Я вижу это как полную противоположность перевозке контрабандного первитина из Праги на взятой в прокате «тойоте», что бы это ни значило. – (Нас перебивают – шум статических разрядов из рации, крики с другого конца комнаты.) – Это всего лишь Ларс, курьер, – подмигивает Тейлор.

– Тейлор… – вновь начинает Хлоя.

– Солнышко, ты выпорхнешь отсюда быстрее чем через тридцать минут, это я тебе обещаю. – И Тейлор возвращается к группе, сбившейся вокруг яйца.

– Боже, у меня удрученные нервы.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы снимаем это уже целую неделю и при этом отстаем от графика на целые три.

Возникает пауза.

– Нет, что ты имеешь в виду под «удрученными нервами»?

– Я хотела сказать «напряженные». У меня очень-очень напряженные нервы.

Наконец я решаюсь:

– Зайка, нам нужно с тобой кое о чем поговорить.

– Виктор, я же сказала, если тебе нужны любые деньги…

– Нет, я не об этом… – Пауза. – Ну, в общем, и об этом тоже, но…

– «Но» что? – Она смотрит на меня, ожидая. – «Но» что, Виктор?

– Зайка, просто в последнее время я дико нервничаю, когда открываю журнал и читаю твои рассуждения о том, каков твой идеал мужчины.

– С чего бы это, Виктор? – Хлоя поворачивается к зеркалу.

– Ну, наверное, основная причина в том, что… – я бросаю взгляд на Ла Тоша и понижаю голос, – что это – полная противоположность мне?

– Ну и что? – Она пожимает плечами. – Ну сказала я, что мне нравятся блондины…

– Но, зайка, я-то брюнет.

– Виктор, ради всего святого, это же написано в журнале.

– Господи, а вся эта чушь насчет желания иметь детей. – Я начинаю ходить кругами. – Я тебя умоляю, зайка. Что происходит? Что за сказка про белого бычка?

– Извини меня, Виктор, но я абсолютно не понимаю, что ты имеешь в виду под «сказкой про белого бычка».

– Зайка, я – твой лучший друг, так почему бы…

– Зеркало – твой лучший друг, Виктор.

– Зайка, но я же просто… – я окончательно теряюсь, – просто волнуюсь за нас с тобой, и…

– Виктор, что стряслось? Что ты вытворяешь? К чему все эти разговоры?

Я немного прихожу в себя:

– Ничего. Ничего, все в порядке.

Я трясу головой, пытаясь привести в порядок мысли.

– Я целый день держала в пальцах ледяной кубик, – говорит Хлоя.

– И твои пальцы посинели, а Скотт Бенуа вился вокруг все время. Ты это хочешь сказать?

Музыка из бумбокса, что-то английское, наверное Radiohead – грустная и вычурная баллада, – звучит на заднем плане.

– Виктор, все, что я хочу на настоящий момент, – это: а) показ Тодда, б) открытие клуба, в) рухнуть в постель, причем первые два пункта я бы с удовольствием вычеркнула.

– Кто такой Бакстер Пристли? – выпаливаю я.

– Друг, Виктор. Друг, мой друг, – отвечает Хлоя. – Тебе бы следовало быть знакомым хотя бы с некоторыми моими друзьями.

Я уже порываюсь взять ее за руку, но тут же передумываю.

– Сегодня утром я тут с одной встретился. Звать Лорен Хайнд. – Я жду реакции, но реакции не следует. – Да, видел перед репетицией группы, когда покупал компакты в Tower Records. Вела себя как-то очень враждебно.

– Ты покупал компакты в Tower Records? Репетировал с группой? Это твои «важные дела»? Ты был в запарке. А чем еще, интересно, ты был занят сегодня? Ходил в контактный зверинец? Брал уроки у стеклодува?

– Эй, солнышко, остынь. Я встретился с твоей подругой. Это должно было бы тебя утешить…

– Выясняется, что мой парень – имбецил, и это должно меня утешить?

Долгое молчание, затем:

– Зайка, я – не имбецил, а ты – очень клевая.

Хлоя поворачивается от зеркала ко мне:

– Виктор, ты просто не представляешь себе, сколько раз за день я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не нахлестать тебе по морде. Ты просто не представляешь.

– Блин, зайка, не хочу об этом даже думать. Я с ума сойду, – улыбаюсь я, дрожа от холода.

Курьер подбегает к кабинке:

– Хлоя, твой лимузин здесь, а Тейлор хочет, чтобы ты была готова через пять минут.

Хлоя отвечает кивком. Затем, когда становится ясно, что мне нечего больше сказать, она заполняет паузу, пробормотав: «Я хочу скорее покончить со всем этим», и, поскольку я не знаю, что именно она имеет в виду под этим, я начинаю лепетать:

– Зайка, я вообще не пойму, зачем ты этим занимаешься? Я думал, что ты теперь соглашаешься только на роли в большом кино. Ты отклонила даже предложение MTV.

– Ты заставил меня отклонить предложение MTV, Виктор.

– Да, но только после того, как я выяснил, какие суточные они тебе положили.

– Нет, после того, как ты выяснил, что они не положили суточных тебе.

– Следует признаться, – говорю я, – что ты подсел на любовь[83].

– Хлоя! – взывает Тейлор из яйца. – Мы готовы. И пожалуйста, побыстрее. Мистер Бенуа может снова забыть свою реплику.

– До скорого, Виктор, – говорит Хлоя и выскальзывает из кабинки.

– Ладно, – отвечаю я. – Бывай.

– Ах да, Виктор, а то я потом забуду…

– Что?

– Спасибо за цветы.

Она чмокает меня и удаляется.

– Да, конечно. Не стоит благодарности.

16:00. С моей смотровой площадки на третьем этаже клуб выглядит таким оживленным, каким не был с начала строительства, столы накрывают отборные официанты, только что приехавшие на скейтбордах, официанты размахивают бокалами, скатертями и свечами и расставляют стулья вокруг столиков, ковры пылесосят парни с растрепанными прическами, а пару рано явившихся официанток постоянно фотографируют передвигающиеся стайками фотографы, в то время как танцоры репетируют под ногами у техников, охраны и ответственных за список гостей, и три шикарные девчонки-гардеробщицы жуют жевательную резинку, выставив напоказ свои голые животы с кольцами в пупках, в бары загружают запас спиртного, а в стратегически важных точках огромной витрины с цветами расставляют лампы, где-то приглушенно звучит песня Мэтью Свита «We’re the Same», металлодетекторы установлены у входа и ждут первых посетителей, а я отмечаю все это про себя равнодушно, размышляя мимоходом, что все это означает и что быть полузнаменитым довольно трудно само по себе, но поскольку в клубе очень холодно, долго оставаться на одном месте практически невозможно, поэтому я бегом взлетаю на два пролета выше, туда, где расположены офисы, чувствуя неожиданное облегчение оттого, что все наконец становится на свои места.

– Куда подевался Бо? Я звонил ему сегодня четырежды, – спрашиваю я Джей-Ди прямо с порога.

– Актерские курсы, затем кастинг на новый большой вампирский фильм, – отвечает Джей-Ди.

– И как он называется? – говорю я, швыряя пачку приглашений к себе на стол. – Трахула?

– В настоящий момент он отбирает диджеев в VIP-комнате на тот случай, если мы не договоримся с диджеем X, – говорит Джей-Ди с легким оттенком осуждения в голосе.

– Ты знаешь, Джей-Ди, твой сегодняшний наряд на девчонке бы смотрелся просто первый сорт.

– Вот, Виктор, – говорит Джей-Ди, мрачно вручая мне факс.

«Я ЗНАЮ, КТО ТЫ и ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ», – накорябано на адресованном мне факсе, который Джей-Ди буквально впихивает мне в руки. Видно, что он несколько напуган.

– Что это такое? – спрашиваю я, уставившись в бумагу.

– Таких прислали семь штук с тех пор, как ты ушел обедать.

– Семь? – переспрашиваю. – И какого хрена это значит?

– По-моему, их присылают из гостиницы Paramount, – говорит Джей-Ди, беря в руки второй факс. – Кто-то старательно замазал шапку, но мы с Бо нашли половину телефонного номера на одном из листов, и номер совпал.

– Paramount? – вопрошаю я. – А это что значит?

– Виктор, я не желаю знать, что это значит, – говорит Джей-Ди, дрожа. – Просто сделай так, чтобы злой дядя нас больше не тревожил.

– Но господи, это же может значить все, что угодно, – бубню я. – В конце-то концов, это полная бессмыслица. Можешь это съесть, – добавляю я, сминая факс в кулаке. – Только жуй тщательно.

– Виктор, тебе следует появиться перед пришедшими диджеями, – осторожно предлагает Джей-Ди.

– Неужели ты на самом деле думаешь, что мне угрожают? – спрашиваю я. – Погоди – но это ведь круто!

– Репортерша из Details тусуется там с диджеями и…

Я уже иду к выходу, Джей-Ди плетется за мной следом.

– …вот запоздавшие ответы от приглашенных. – Джей-Ди вручает мне еще один факс по пути к VIP-комнате.

– Дэн Кортезе? – спрашиваю я. – Смелый мужик. Прыгает с тарзанки, занимается скайсерфингом, работает официальным представителем Burger King, но ему бы сделать пластику носа, а мне нужен Дэн Кортезе, так сказать, в натуральном соку.

– Ричард Гир все-таки приходит, Виктор, – говорит Джей-Ди, не отставая. – А также Итан Хоук, Билл Гейтс, Тупак Шакур, братец Билли Айдола Дилли, Бен Стиллер и Мартин Дэвис.

– Мартин Дэвис? – воплю я. – Почему бы нам тогда не пригласить заодно Джорджа Глотателя Мочи и его хорошего приятеля Вуди Безногого Танцора?

– Также придут Уилл Смит, Кевин Смит и, гм, Сэр Микс-э-Лот[84], – продолжает Джей-Ди, игнорируя мое замечание.

– Лучше доложите мне ситуацию с крутонами, – говорю я, стоя перед бархатной занавеской, отгораживающей вход в VIP-комнату.

– Крутоны в отличной форме, и все мы испытали невероятное облегчение, – сообщает Джей-Ди, отвешивая мне поклон.

– Не передразнивай меня, Джей-Ди, – предупреждаю я. – Меня передразнивать нельзя.

– Подожди – прежде чем ты войдешь, – говорит Джей-Ди. – Ситуация почти катастрофическая, так что ты, ну, в общем, проагитируй их, как ты это умеешь, и сразу же сваливай. Они просто хотят убедиться своими глазами в твоем, эээ, существовании. – Джей-Ди задумывается. – С другой стороны… – Он уже почти готов схватить меня за рукав.

– Надо уважить их желание, Джей-Ди, – говорю я. – Они не диджеи, они – музыкальные дизайнеры.

– Пока ты не зашел: на Джеки Кристи и Крис Спирит тоже можно рассчитывать.

– Лесбиянки-диджеи, чувак? Не знаю, не знаю… Это покатит? Это круто?

Я надеваю темные очки с большими загибающимися зелеными стеклами и вхожу в VIP-комнату, где в двух кабинках расположились семеро диджеев обоих полов, перед которыми на стуле восседает Бо с клипбордом в руках. Придурковатая девица из Details вьется в опасной близости и машет мне ручкой, а Джей-Ди произносит весьма профессионально поставленным голосом: «Привет, Бо!», после чего торжественно представляет собравшимся меня:

– Прошу внимания – Виктор Вард.

– Моя партийная кличка в клубном мире, – тут же симулирую я откровенность.

– Виктор, – говорит Бо, вставая со стула, – знакомься – Рыбка-Куколка, Бумеранг, Джупи, Си-Си Фентон, На-На и, гмм, – он сверяется с клипбордом, – Сенатор Клейборн Пелл.

– Ита-а-ак, – вопрошаю я, тыча пальцем в парня с блондинистыми дредлоками, – что играешь ты?

– Ну, в основном Ninjaman, но еще много Chic и Thompson Twins, ну и, сам понимаешь, всякую фигню, которая граничит и с этим, и с тем.

– Бо, запиши это, – командую я.

– А ты? – спрашиваю я, обращаясь к девушке, одетой в костюм арлекина, на которую навешано с десяток ниток хипповских бус.

– Анита Сарко научила меня всему, что я знаю, к тому же я еще жила вместе с Джонатаном Петерсом, – отвечает она.

– От тебя здесь становится жарко, крошка, – мурлыкаю я.

– Виктор, – говорит Джей-Ди, показывая еще на одного диджея, которого почти не видно в темноте. – Это Фанкмейстер Флекс.

– Привет, Фанки! – Я опускаю мои темные очки, чтобы подмигнуть. – О’кей, ребята, вот вам три вертушки, кассетник, DAT, два CD-проигрывателя и катушечный дилей, чтобы вы могли продемонстрировать перед нами свое мастерство. Звучит увлекательно? – (Сдавленные выражения восторга, бессмысленные взгляды, вспыхнувшие огоньки сигарет.) – Пока вы тут крутите, – продолжаю я, расхаживая по комнате, – старайтесь выглядеть квёло. Мне не нужны диджеи, которые тащатся сами от себя. Врубились? – Я останавливаюсь, чтобы прикурить. – Есть техно, есть хаус, есть хард-хаус, есть бельгийский хаус, есть габба-хаус. – Я снова делаю паузу, не совсем уверенный, к чему я все это говорю, но затем решаю завершить речь следующим пассажем: – Играйте что хотите, только чтобы народ потел как на настоящем рейве, сознавая при этом, что танцует в ночном клубе стоимостью в три миллиона долларов с двумя VIP-комнатами и четырьмя полностью оборудованными барами.

– Все должно быть очень свежо, – добавляет Джей-Ди. – И не забывайте про амбиентный даб, он нам тоже нужен.

– Я хочу, чтобы об этом заговорили все, и на следующий же день, – говорю я, продолжая расхаживать. – Я не прошу невозможного. Я всего лишь хочу, чтобы вы заставили этих людей танцевать. – Я снова выдерживаю паузу, перед тем как добавить: – И никаких протестов против насильственных акций в абортариях.

– Эээ… – Рыбка-Куколка нерешительно тянет вверх руку.

– А, Рыбка-Куколка! – отзываюсь я. – Что ты хочешь сказать?

– Эээ, Виктор, уже пятнадцать минут пятого, – сообщает Рыбка-Куколка.

– И что дальше, сестренка? – вопрошаю я.

– Во сколько тебе нужен один из нас? – спрашивает она.

– Бо, займись, пожалуйста, всеми этими вопросами, – бросаю я, перед тем как раскланяться и покинуть комнату.

Джей-Ди следует за мной по пятам всю дорогу до кабинета Дэмиена.

– Просто превосходно, Виктор, – говорит Джей-Ди, – ты, как всегда, вдохновляешь массы.

– Это моя работа, – пожимаю я плечами. – Где Дэмиен?

– Дэмиен дал мне распоряжение, чтобы в ближайшее время к нему никого не пускали, – говорит Джей-Ди.

– Я хочу поругаться с ним из-за того, что он пригласил Мартина Дэвиса, – говорю я, шагая по лестнице. – Дело приобретает ужасный оборот.

– Это плохая идея, Виктор, – говорит Джей-Ди, забегая вперед. – Он очень настаивал на том, чтобы к нему никого не пускали.

– Смени пластинку, Джей-Ди.

– Эээ… почему?

– Потому что заело.

– Ради бога, Виктор, не делай этого! – умоляет Джей-Ди. – Дэмиен просил, чтобы его оставили одного!

– Но мне это по кайфу, а-ха, а-ха, по кайфу, а-ха, а-ха[85].

– Ну ладно, ладно, – говорит запыхавшийся Джей-Ди. – Главное, вовремя доставь твою сиятельную задницу в Fashion Café, хватай диджея X и, ради всего святого, не пой «Выхухолевую любовь»!

– Выхухоль Сюзи, выхухоль Сэ-э-эм…[86]

– Виктор, я сделаю все, что ты попросишь!

– В Лондоне, Париже, Нью-Йорке и Мюнхене только и разговоров что о поп-музыке[87]. – Я щиплю Джей-Ди за нос и направляюсь к кабинету Дэмиена.

– Виктор, прошу тебя, пойдем в другую сторону! – говорит Джей-Ди. – Так будет лучше!

– Но мне это по кайфу, а-ха, а-ха, по кайфу, а-ха, а-ха.

– Он просил, чтобы ему не досаждали, Виктор.

– Я тоже просил, чтобы мне не досаждали, так что отвали, педик противный.

– Виктор, он мне сказал даже звонки не передавать, и…

– Слушай! – Я резко останавливаюсь, вырываю руку из его хватки и говорю: – Я – Виктор Вард, и я открываю этот клуб сегодня вечером, и у меня есть основания полагать, что на меня не распространяется – как это говорится? ах да! – юрисдикция тех законов, которые устанавливает мистер Росс.

– Виктор…

Я врываюсь в кабинет без стука и прямо с порога начинаю разоряться:

– Дэмиен, я знаю, что ты запретил к себе пускать, но ты хоть просматривал список гостей? К нам собираются заявиться такие личности, как Мартин Дэвис, а ведь я думаю, что нам небезразлично, кого у нас увидят, а кого не увидят папарацци, и…

Дэмиен стоит у окна кабинета – это сплошной лист стекла от пола до потолка, за которым открывается вид на Юнион-Сквер. На нем – рубашка в горошек и пиджак в стиле гавана, и он прижимается к девушке в пальто-пелерине от Azzedine Alaïa и туфлях на высоком каблуке от Manolo Blahnik, украшенных розовым и бирюзовым, которая немедленно разрывает объятия и, отпрыгнув, с маху усаживается на зеленую софу.

Лорен Хайнд успела переодеться с момента нашей встречи в Tower Records.

– …и я, эээ, решительно, эээ… – Я сбиваюсь, затем вновь овладеваю собой и говорю: – Дэмиен, зайка, в этом прикиде ловеласа со средствами ты решительно обворожителен.

Дэмиен оглядывает себя, затем меня, натужно улыбается, делая вид, что ничего решительным образом не произошло, хотя, учитывая весь контекст, может, так оно и есть, и говорит:

– Привет, а мне нравится на тебе этот прикид боксера-неудачника.

Изумленный, я оглядываю мои брюки с узкими бедрами, атласную рубашку в обтяжку и длинный кожаный плащ, заставляя себя не смотреть на зеленую софу и растянувшуюся на ней девушку. Долгое ледяное молчание, которое никто из нас не в состоянии прервать, повисает над нами, витает вокруг, живет само по себе.

Внезапно в комнату просовывает голову Джей-Ди, из-за плеча которого выглядывает репортерша из Details; оба они застывают на пороге, словно там проведена некая незримая черта, пересекать которую опасно.

– Дэмиен, я извиняюсь за вторжение, – говорит он.

– Все клево, Джей-Ди, – отзывается Дэмиен, подходит к двери и закрывает ее прямо у них перед носом.

Затем он проходит мимо меня, а я стараюсь сосредоточиться на изучении людей, гуляющих в парке под окном, пытаясь рассмотреть некоторых из них подробнее, но они слишком далеко, и, кроме того, Дэмиен занимает большую часть моего поля зрения. Он берет со стола сигару и коробок спичек из Delano. Рядом с лампой Hermes лежит последний номер Vanity Fair, какие-то глянцевые японские журналы, компакт-диски, PowerBook, стоит бутылка Dom Pérignon урожая 1983 года в ведерке со льдом, два полупустых фужера, дюжина роз, которые Лорен не станет уносить из этой комнаты.

– Гребаный боже! – выкрикивает Дэмиен; я пячусь. – Какого черта Джина Дэвис оказалась на обложке этого проклятущего Vanity Fair? Что, у нее картина на выходе? Нет. Что, она делает что-то новенькое? Опять-таки нет. Господи, мир идет ко дну, а всем наплевать! Как мы дошли до жизни такой?

По-прежнему стараясь не глядеть на Лорен Хайнд, я жизнерадостно пожимаю плечами:

– Ах, ну ты же знаешь, как это бывает: реклама обуви там, появление в музыкальной телепрограмме там, эпизодическая роль в «Спасателях Малибу», никудышный фильм независимой студии, затем – бум! – и вот вам Вэл Килмер.

– Может, у нее рак? – пожимает плечами Лорен. – Или она потратила невероятные деньги во время шопинга?

– Да, кстати, ребята, вы друг с другом знакомы? – спрашивает Дэмиен. – Лорен Хайнд, это Виктор Вард.

– Привет, Лорен, – говорю я, изображая неловкий взмах рукой.

– Привет.

Не поднимая глаз на меня, Лорен пытается улыбнуться своим ногтям.

– Вы уже знакомы? – спрашивает Дэмиен снова с некоторым нажимом.

– Ах да, разумеется, – говорю я. – Ты ведь подруга Хлои?

– Да, – отвечает она. – А ты…

– Я ее… эээ… ну…

– Вы же знакомы еще по колледжу, верно? – спрашивает Дэмиен, по-прежнему не сводя с нас глаз.

– Но мы с тех пор ни разу не виделись, – говорит Лорен, а я гадаю, заметил ли Дэмиен резкость ее тона, которая так радует меня.

– Так что у нас тут что-то вроде встречи одноклассников, – шутит Дэмиен. – Верно?

– Типа, – говорю я безо всякого выражения.

Дэмиен принимает решение не сводить с меня пристального взгляда.

– Итак, Дэмиен, эээ, понимаешь… – Я запинаюсь, затем начинаю снова: – Ситуация с диджеями…

– Я звонил сегодня Джуниору Васкесу, – говорит Дэмиен, закуривая сигару. – Но у него сегодня другая вечеринка.

– Другая вечеринка? – возмущенно вздыхаю я. – О боже, какая подлость!

Лорен закатывает глаза, продолжая изучать свои ногти.

Дэмиен нарушает молчание:

– Разве ты не опаздываешь на встречу?

– Да-да, мне пора рвать когти, – говорю я, направляясь к двери.

– Ага, а у меня через десять минут семинар на тему «Как релаксировать в киберпространстве», – говорит Дэмиен, – меня туда пригласил Рикки Лейк.

Раздается жужжание интеркома и голос Джей-Ди:

– Извини, Дэмиен, тут Элисон на третьей линии.

– Секунду, Джей-Ди, – говорит Дэмиен.

– Мне будет трудно объяснить ей это, – говорит Джей-Ди перед тем, как отключиться.

– Виктор, – говорит Дэмиен, – ты не проводишь Лорен?

Лорен одаряет Дэмиена незаметным, но энергичным взглядом и как-то чересчур поспешно встает с софы. У меня на глазах она чмокает Дэмиена в губы, а он прикасается к ее щеке, всем своим видом демонстрируя близость, так что я не могу оторвать от них глаз, пока Дэмиен не переводит взгляд на меня.

Мне не удается вымолвить ни слова, пока мы не выходим из клуба. Я забираю свою «веспу» из гардероба и качу ее через Юнион-Сквер, в то время как Лорен апатично следует рядом, а у нас за спиной постепенно глохнет шум пылесосов, доносящийся из клуба. На лужайке расставлены юпитеры, съемочная группа что-то снимает, и массовка потерянно слоняется по парку. Мимо проходят Гийом Гриффин, Жан-Поль Готье и Патрик Робинсон. Орды японских школьников проносятся на роликовых коньках мимо нового магазина Gap на Парк-авеню, очаровательные девушки спешат мимо в замшевых шляпках, кардиганах «в резинку» или в ирландских жокейках, по всем скамейкам рассыпаны конфетти, а я все смотрю вниз на мои ноги, которые медленно шагают по бетону, переступая через широкие участки, покрытые льдом, таким толстым, что он не трескается даже под колесами «веспы», а от скутера все еще пахнет маслом с ароматом пачули, которым я натер его на прошлой неделе, – импульсивный порыв, тогда показавшийся мне дико стильным. Я не свожу глаз с парней, которые проходят мимо Лорен, причем пара парней даже вроде бы узнают ее, и белки скользят по льду в тусклом свете сумерек, и уже почти стемнело, но еще не совсем.

– Ну, так что за дела? – наконец спрашиваю я.

– Ты куда идешь? – интересуется Лорен, плотнее закутываясь в пальто.

– На показ Тодда Олдема, – вздыхаю я. – Я там работаю.

– Моделью, – говорит она. – Работа для настоящих мужчин.

– Не так уж это легко, как кажется на первый взгляд.

– Да, Виктор, тяжелее не бывает, – говорит она. – Главное, выходить вовремя. Даже страшно подумать.

– Но это на самом деле нелегко, – жалуюсь я.

– Ах да, еще нужно знать, как носить одежду, верно? – спрашивает она. – И как – поправь меня, если я ошибаюсь, – правильно ходить?

– Ну, в основном я учился, как использовать свои внешние данные на сто процентов.

– А что насчет умственных данных?

– Ах, конечно! – восклицаю я. – Типа в этом мире ум важнее, чем брюшной пресс. О боже, подними руку, если сама в это веришь. – (Мы молчим.) – Кстати, насколько я помню, ты в Кэмдене тоже не на нейрохирурга училась.

– Ты же все равно не помнишь меня по Кэмдену, – говорит она. – Сомневаюсь даже, что ты помнишь, что случилось с тобой в этот понедельник.

Застигнутый врасплох, я пытаюсь поймать ее взгляд и говорю:

– Ну, я на подиум выходил и еще, по-моему, сэндвич съел…

Я вздыхаю.

Молча мы продолжаем идти через парк.

– Он выглядит как полный идиот, – бормочу я наконец под нос. – Он даже трусы шьет у портного. Господи, детка.

«Веспу» я по-прежнему качу рядом.

– Хлоя заслуживает лучшего мужчину, чем ты, Виктор, – говорит Лорен.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Когда ты в последний раз был с ней вдвоем? – спрашивает она.

– Послушай, зайка…

– Нет, я серьезно, Виктор, – перебивает она. – Просто вы вдвоем, целый день, безо всей этой шушеры вокруг?

– Мы ездили на MTV Movie Awards, – говорю я. – Вместе.

– О боже! – вздыхает она. – Зачем?

– Послушай, но это же что-то вроде «Оскара» для тех, кому нет тридцати.

– Вот именно.

Огромный щит с Хлоей, который установили на прошлой неделе над магазином Toys Я Us на Парк-авеню, внезапно четко прорезается сквозь голые ветви деревьев; глаза ее смотрят на нас, и Лорен тоже это замечает, а потом я оборачиваюсь на здание, в котором расположен клуб, и окна его кажутся темными в холодном свете раннего вечера.

– Ненавижу такой ракурс, – бормочу я, выходя из поля зрения фотографической Хлои и волоча Лорен следом, в относительное уединение улицы за башнями Зекендорф-Тауэрс.

Лорен закуривает сигарету. Я следую ее примеру.

– Возможно, он следит за нами, – говорю я.

– Так веди себя естественно, – говорит она. – Ты же меня все равно не знаешь.

– А хотел бы знать, – говорю я. – Давай встретимся завтра.

– Я думала, ты будешь завтра слишком занят купанием в лучах своей славы.

– Да, но я хотел бы купаться вместе с тобой, – говорю я. – Пообедаем?

– Не могу, – говорит она, затягиваясь. – Я обедаю у Chanel.

– Что ты хочешь, Лорен? – спрашиваю я. – Чтобы какой-нибудь яппи водил тебя каждый вечер в Le Cirque?

– А какая альтернатива? – отвечает она вопросом на вопрос. – Не иметь денег на квартплату и трястись в депрессии где-нибудь в уголке KFC?

– Бога ради, что, других альтернатив нет?

– Слушай, мне кажется, ты бы на нем женился, если б мог.

– Дэмиен совершенно не в моем вкусе, зайка.

– Ну, это не совсем так, – мягко возражает она.

– Что тебе от него нужно? Вещи? Или чтобы он привил тебе вкус к жизни в пригороде? Может быть, ты думаешь, что этого выскочку уже занесли в «Светский календарь»?

– Дэмиена уже занесли в «Светский календарь».

– Ах вот как, кто бы сомневался!

– Были времена, Виктор, когда я мечтала о тебе, – говорит Лорен, затягиваясь сигаретой. – Был даже такой момент, когда мне в жизни вообще никого, кроме тебя, не было нужно. – Пауза. – Сейчас я сама в это с трудом верю, но такой момент был.

– Зайка, ты просто зашибись, – говорю я ей нежно. – Ты просто зашибись.

– Прекрати, Виктор, – отвечает она. – У тебя в голове одни глупости.

– Что? Ты все еще не очарована мной?

– Мне нужны настоящие чувства, Виктор, – говорит Лорен. – Ты – последний человек на земле, от которого их можно ожидать.

– А от Дэмиена Натчеса Росса можно? Я тебя умоляю, зайка. Я тебя умоляю!

Она докуривает сигарету и медленно начинает идти в сторону Парк-авеню.

– Как давно у вас это с Элисон Пул?

– Ты о чем? – Я инстинктивно озираюсь по сторонам, ища взглядом Дьюка или Дигби, но их нет. – Почему ты веришь всяким дерьмовым сплетням?

– Это сплетни?

– А откуда тебе знать, сплетни или нет?

– О боже, Виктор, все этому верят.

– Что ты хочешь сказать?

– У нее дома только две книги – Библия и «Дневники Энди Уорхола», причем Библию ей подарили, – цедит сквозь зубы Лорен. – Королева гребаного свинарника.

– Я не очень понимаю, куда тебя несет.

– Это на тебя совсем не похоже, Виктор, – улыбается мне Лорен и добавляет: – Так приятно иметь рядом с собой надежного человека…

– «Надежный» – это означает «со средствами»? Богатый? С бабками?

– Возможно.

– Что? Хочешь сказать, я тебе не нравлюсь, потому что мне приходится вертеться, чтобы жить? Я не нравлюсь тебе, потому что я – жертва экономической конъюнктуры?

– Виктор, – говорит Лорен. – Если б ты только проявил такой пыл, когда мы встретились с тобой в первый раз!

Я наклоняюсь, крепко целую ее в губы и удивляюсь тому, что она меня не отталкивает, а затем она прижимается ко мне, не позволяя поцелую прерваться, и хватает мои руки, ее пальцы впиваются в мои ладони. Наконец я вырываюсь из ее объятий и бормочу, что мне нужно торопиться в центр, и очень легко и элегантно, без видимого усилия, вскакиваю в седло «веспы», завожу двигатель и мчу в сторону Парк-авеню, даже не оглянувшись, хотя если бы оглянулся, то увидел бы, как Лорен прикрывает рукой зевок, голосуя другой рукой такси.

Черный джип с затемненными стеклами катится следом за мной по Двадцать третьей улице, и когда я ныряю в туннель на Парк-авеню, водитель джипа включает фары и прижимается ко мне так плотно, что решетка джипа задевает заднее крыло моей «веспы».

Я сворачиваю на разделительную полосу и двигаюсь навстречу потоку машин, обгоняя такси, выстроившиеся в ряд на моей стороне, направляясь к повороту на Гранд-Сентрал. Ускоряюсь на наклонном участке, вписываюсь в кривую, проношусь на волосок от лимузина, стоящего с включенным двигателем перед входом в Grand Hyatt, и возвращаюсь безо всяких затруднений обратно на Парк-авеню, пока, доехав до Сорок восьмой улицы, я не оборачиваюсь и не обнаруживаю джип у себя за спиной на расстоянии одного квартала.

На светофоре на углу с Сорок седьмой вспыхивает зеленый. В тот же миг джип трогает с места, стремительно вырываясь вперед.

Как только зеленый загорается на моем светофоре, я рывком достигаю Пятьдесят первой, где из-за встречного потока вынужден остановиться, дожидаясь стрелки налево.

Я оборачиваюсь и смотрю через плечо, но джипа нигде не видно.

Когда я снова оборачиваюсь, вот он – стоит у меня прямо за спиной, мотор урчит на холостом ходу.

Я вскрикиваю, дергаю с места и тут же врезаюсь в медленно идущее навстречу по Парк-авеню такси, чуть не падая с «веспы». Кругом стихают все звуки, я не слышу ничего, кроме собственного тяжелого дыхания. Поднимаю скутер, вскакиваю в седло и закладываю вираж, очутившись на Пятьдесят первой раньше джипа.

На Пятьдесят первой – жуткая пробка, и я выскакиваю на тротуар, но джипу и на это наплевать: он тащится за мной, заехав на тротуар обоими правыми колесами, а я ору прохожим, чтобы уходили с дороги, из-под колес «веспы» облачками взметается конфетти, толстым слоем покрывающее асфальт, и бизнесмены отмахиваются от меня своими портфелями, таксисты выкрикивают мне вслед ругательства и гудят в клаксоны, и мое вторжение на тротуар напоминает падение выстроенных в ряд костяшек домино.

Следующий светофор, на Пятой, оказывается желтым. Я газую, слетаю с тротуара за секунду до того, как поперечный поток транспорта устремляется по улице, сметая все на своем пути, небо у меня над головой темное и низкое, а джип застыл на перекрестке под красным светофором.

До Fashion Café остается один квартал. На углу Рокфеллеровского центра и Пятьдесят первой перед дверями кафе я спрыгиваю со скутера и загоняю его за бессмысленное ограждение из виниловых канатов, которое никому не преграждает дорогу, поскольку никто не пытается попасть внутрь.

Запыхавшимся голосом я прошу Бьяну, который сегодня стоит на дверях, впустить меня.

– Ты видел? – кричу. – Эти засранцы пытались убить меня!

– Тоже мне новость! – пожимает плечами Бьяна. – Теперь, по крайней мере, ты в курсе.

– Послушай, мне нужно закатить это внутрь, – говорю я, показывая на скутер. – Позволь оставить его здесь на десять минут.

– Виктор, – спрашивает Бьяна, – как там насчет встречи с Брайаном Макнелли, которую ты мне обещал?

– Дай мне десять минут, Бьяна, и я все тебе скажу, – отвечаю я, закатывая «веспу» внутрь.

Черный джип останавливается на углу, не заглушая двигателя, и я ныряю внутрь и вижу через толстые стеклянные двери Fashion Café, как он медленно поворачивает за угол и исчезает.

Жасмин, старшая официантка, вздыхает, видя, как я миную гигантские линзы входных дверей, также играющие роль вестибюля, и вхожу в главный зал ресторана.

– Жасмин, – восклицаю я, поднимая руки вверх, – только десять минут, зайка, десять минут!

– Ах, Виктор, ну ты как всегда, – говорит Жасмин и становится на свое возвышение у входа с мобильным телефоном в руках.

– Мне просто нужно оставить здесь «веспу», – говорю я, прислоняя скутер к стене возле гардероба.

– Да у нас все равно пусто, – сдается она. – Давай проходи.

Ресторан действительно пустынен. Сзади кто-то гулко насвистывает мелодию «На солнечной стороне улицы»[88], но, когда я оборачиваюсь, за спиной никого нет, и на мгновение мне кажется, что, может быть, я просто принял за свист последние ноты песни с нового альбома Pearl Jam, звучавшей из колонок под потолком; я напрасно жду начала новой песни, и тут до меня доходит, что свист этот звучал слишком по-человечески, и тогда я пожимаю плечами и иду дальше вглубь Fashion Café, мимо человека с пылесосом, убирающего с пола конфетти, мимо пары барменов, сдающих друг другу смену, и официантки, пересчитывающей чаевые в кабинке с надписью Mademoiselle.

Во всем зале за столиком сидит единственное существо – молодящийся мужчина с прической «а-ля Цезарь», похожий на тридцатилетнего Бена Арнольда, в темных очках и черном костюме на трех пуговицах вроде бы как от Agnes b., в кабинке с надписью Vogue за копией Триумфальной арки, которая занимает добрую половину большого ресторанного зала. Для сегодняшнего дня диджей X одет как-то чересчур сурово, хотя все равно не без шика.

Он смотрит на меня вопросительно, опускает очки, а я с несколько надменным видом делаю круг по залу перед тем, как направиться непосредственно к нему.

Он снимает очки и, протягивая руку, говорит мне:

– Привет.

– Что за дела, а где же твои штаны-трубы? – вздыхаю я и просачиваюсь в кабинку, делая неопределенный жест рукой. – Где твоя широченная футболка в зигзагах? Где последний номер Urb? Где эта клевая копна стриженных «лесенкой» пергидрольных волос?

– Извините, – говорит он, слегка наклоняя голову. – Извините, о чем это вы?

– Я пришел, – говорю я, разводя в стороны руки. – Я существую. Скажи мне просто, будешь ты работать у нас сегодня вечером или нет?

– Работать кем? – Он откладывает в сторону лиловое меню, вырезанное в форме фотоаппарата Hasselblad.

– Один из диджеев, с которым я беседовал сегодня, сказал, что он будет играть «Bartman Returns». Он сказал, что это «абсолютно необходимо». Он сказал, что это его «фирменная» песня. Представляешь, до чего докатился этот мир прямо у нас на глазах?

Парень медленно лезет в карман пиджака и извлекает оттуда карточку. Я смотрю на нее, мимоходом замечая имя – Ф. Фред Палакон – и телефонный номер.

– Ладно, зайка, – говорю я с придыханием. – Высшая ставка для диджея в четверг вечером на Манхэттене – пятьсот долларов, но поскольку нас прижимает время и к тому же все мои голубые друзья в один голос твердят, что круче тебя не было никого со времен Astrolube